Текст книги "Литературно-художественный альманах «Дружба». Выпуск 3"
Автор книги: Север Гансовский
Соавторы: Юрий Никулин,Радий Погодин,Дмитрий Гаврилов,Аделаида Котовщикова,Аркадий Минчковский,Александр Валевский,Вениамин Вахман,Эдуард Шим,Михаил Колосов,Юлиус Фучик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 41 страниц)
– На областном совещании пионервожатых была. Ну и по пути и взяла заказанные Алексеем Константиновичем сифоны. Оленька, ты знаешь, для чего эти трубки?
– Нет.
– У нас при школе есть опытный орошаемый участок, так вот, с помощью этих трубок-сифонов будут вести полив. Ты в Ладоге юннаткой была?
– Да…
– Тогда приходи на наш школьный участок. Там узнаешь, как поливать этими трубками. А сейчас помоги мне одолеть вот это… – И Катя выложила на столик большие красные помидоры.
А через час они уже стояли у окна, как две подруги. Пионерка и пионервожатая. Оленька рассказывала Кате о Ладоге, о том, как она вместе с бабушкой работала в колхозе, как училась в школе. А Катя слушала Оленьку и представляла затерянную среди лесов деревню, школу в бывшей помещичьей усадьбе и ласковую бабушку. И она сразу поняла, что Оленька, живя среди чужих, никогда не чувствовала себя сиротой. Чужие оберегали ее, как свою. Не имея родни, девочка в каждом приветливом с ней человеке видела родного и совсем не походила на несчастную девочку, наконец-то нашедшую свою мать. Только в одном чувствовалось, что она росла без отца и матери: она рассуждала взрослей своих лет и была не по-детски самостоятельна. Для нее работа в колхозе была так же естественна, как жизнь в своем доме, как земля, по которой она ходила, как воздух, которым она дышала. Но не Оленька, а скорее бабушка Савельевна вызывала удивление Кати. Ведь бабушка – малограмотная крестьянка, – она читала ее письмо; так откуда же у нее взялось умение так воспитать Оленьку? Значит, умение дается не только образованием, а еще каким-то особенным, жизненным опытом и, видимо, настоящим чутким сердцем!
Поезд пришел на станцию поздно вечером. Оленька вышла на платформу. Вдоль платформы горели электрические фонари; на них из темноты летели похожие на снежинки бабочки. Станция была небольшая, но ее окружали длинные пакгаузы. На путях то там, то здесь мерцали огни стрелок, и где-то в тупике покрикивал маневровый паровоз. Казалось, он торопил поезд дальнего следования освободить для маневровой работы станционные пути. И тут Оленька увидела спешившего им навстречу высокого мужчину. Катя, громыхая связкой сифонов, громко крикнула:
– Алексей Константинович, принимайте свой багаж!
Оленька невольно остановилась. Так это и есть тот самый Дегтярев, который подобрал ее на дороге? Она только успела заметить его белую косоворотку, подпоясанную черным шнуром, а он уже взял ее под локти, слегка оторвал от земли и, взглянув ей в глаза, весело проговорил:
– Нет, Анисья Петровна, это не она! Вы ошиблись! Та была маленькая, щеки помидорами, глаза-горошки, а это какая-то незнакомая барышня.
– Вам виднее, Алексей Константинович, вы нашли, я взяла!
– А мы сейчас проверим. Фамилия?
Она взглянула на его немного скуластое лицо и смеясь ответила:
– Дегтярева.
– Звать Ольга? По отчеству Алексеевна? Нет, не ваша она, Анисья Петровна, а моя. Дегтярева Ольга Алексеевна! Какие же еще нужны доказательства?
И, смеясь, все двинулись к стоящей у подъезда станции автомашине.
Оленьку усадили в кабину и повезли куда-то в ночь. Она сидела рядом с шофером и смотрела в ветровое стекло. Там было видно звездное небо, далекие огни, да поблескивал глянцевитый козырек шоферской фуражки. Свет автомобильных фар падал на дорожную колею, выхватывал с обочин серебристые кусты и врезывался в темноту, прощупывая путь автомашине.
– Где мы?
– В степи, – ответил шофер.
– Всё степь да степь. А скоро она кончится?
Шофер ничего не ответил. Он только искоса взглянул на свою спутницу, перевел скорость и погнал машину еще быстрее, навстречу показавшимся вдалеке огням Шереметевки.
7
В щель между ставнями пробивался луч света. Он падал на подоконник, с подоконника на табуретку, и там с ним играл маленький черный котенок. Оленька вскочила с постели и подошла к окну. Она никогда не видела, чтобы окна заставляли досками. Нет, какая она недогадливая! В Ладоге, когда надолго уезжают, всегда забивают окна досками. Ну и мама забила, когда поехала за ней. Но когда она слегка толкнула створку окна, доски неожиданно распахнулись, как двери. Так это ставни! В Ладоге ставни были сделаны в окнах колхозной кладовой и в магазине сельпо. Это чтобы ночью не залезли воры. Но зачем ставни в доме? И вспомнила: мама говорила, чтобы днем не забралось солнце. Оленька отошла от окна, нагнулась, чтобы достать туфли, и тут только заметила, что в комнате нет пола. Вернее есть, но не деревянный, а земляной. Как в Ладоге на току, где молотят хлеб. А в кухне ее ждала новая неожиданность. Какая же это кухня без русской печки? Вместо нее была сложена плита.
Двор был отгорожен от улицы камышовым плетнем, у плетня росла белая акация, а под акацией стоял круглый стол, совсем такой, как в детском доме, маленький и низенький, за которым обедали малыши. К удивлению Оленьки, мать подала завтрак на этот стол.
– Мама, а как же мы сядем?
– Возьмем скамеечки и сядем.
– Чай пить неудобно.
– У нас самовары не водятся.
– Вот странно! – Тут всё было не так, как в Ладоге. Как можно жить без самовара? Особенно зимним вечером, когда за окном мороз, вьюга?
После завтрака Оленька побежала в сад. Она сорвала кисть смородины, попробовала сливу, подняла упавшее на землю яблоко и, вся раскрасневшаяся, легла в траву. Она лежала, смотрела на голубое небо и плыла вместе с легкими облачками. Как хорошо здесь! И вот она уже снова бежит к матери. Может быть, надо убрать посуду, сходить за водой? Ей хочется что-то делать, двигаться! Она с мамой, дома, у себя дома!
Анисья не знала, за что ей взяться. Поставить на времянку, что посреди двора, обед или снять на огороде созревшие огурцы? Она то бралась за ведра, чтобы направиться к колодцу, то принималась подметать, не известно зачем, дорожку к калитке. Наконец она присела на крыльцо, опустила руки и только тогда поняла, что ничем сегодня она заняться не сможет. Всё ее существо было заполнено Оленькой. Она была счастлива, радостна и ни о чем другом, кроме дочери, не могла думать. Оленька рядом с ней, в Шереметевке, в родном доме! Вон она бежит из сада, маленькая потерянная дочка. Радостная, веселая, бойкая! Сразу видно, что любит свою мать! И уже не вспоминает Савельевну. Что и говорить, мать – не чужая бабка!
Оленька подбежала к крыльцу.
– Мама, мы сегодня будем одни, вдвоем, хорошо? Ведь можно один денек не работать? Можно?
– Пойдем огород посмотрим.
Они прошли на огород, расположенный позади дома, и Оленька остановилась около капустных гряд.
– Тут в прошлом году тоже капуста была, и капуста плохая, верно?
– Как угадала?
– По капусте вижу…
– Болеет всё…
– Проволочник завелся, надо было весной его отогнать. Но и сейчас еще не поздно, мама. У тебя в плите есть котел?
– А ты что хочешь делать?
– Золу кипятить.
Оленька собрала в печке золу, высыпала в котел и, налив туда воды, затопила плиту.
– Понимаешь, мама; образуется щелочь! Мы ее разбавляем водой, поливаем около корня, и проволочник уходит.
– А вдруг капусту пожжешь?
– Не беспокойся, мама. Бабушка Савельевна так часто делала.
Анисью неприятно кольнуло. Но тут же она ласково взглянула на дочь. Девочка сердечная, добрая и, видно, домовитая. Только приехала, а уже огородом заинтересовалась. Ишь, колдует с золой! И пусть себе позабавится.
А Оленька стояла у котла, мешала палкой золу и думала: мама не овощеводка – на поздней капусте проволочник, на редиске крестоцвет и тля. Она смотрела на всё глазами прочитанных ею вместе с бабушкой книжек и считала, что если бабушке они были не бесполезны, то маме будут нужны и подавно. Зимой они с мамой почитают.
Неожиданно Оленька заметила, что мать, еще недавно такая радостная, стала грустной, невеселой. Оленька подошла к ней и ласково дотронулась до плеча:
– Мама, что с тобой?
– Ничего, доченька, ничего, всё будет хорошо. – Анисья решительно поднялась, отряхнула платье и пошла к калитке. Зачем, – не сказала. И только с улицы крикнула: – Смотри не пожги капусту!
8
В степной ли Шереметевке, или в лесной Ладоге – колхозные конторы всюду похожи друг на друга. Их не трудно узнать по доске показателей, висящей у крыльца, по телефонным проводам под карнизом крыши и еще по тому, что во дворе колхозной конторы стоит разобранная, давно выслужившая свой срок автомашина.
Анисья поднялась на крыльцо конторы и зашла в бухгалтерию. Там, как всегда, было шумно. Стучала пишущая машинка, стрекотал арифмометр, и, как синицы, щебетали девчата-учетчицы, ухитряющиеся одновременно выводить в табелях какие-то цифры и обсуждать новую кинокартину.
Анисью сразу обступили. Всем было интересно узнать, привезла ли она дочку. Анисье не без труда удалось пройти к дверям председательской комнаты.
– К Семену Ивановичу можно?
– Копылов на огородах! А зачем он тебе?
– Надо, – уклончиво ответила Анисья.
В Шереметевке помнили черноокую, с длинными косами, веселую Анисью. Она умела пахать, косить, не хуже любого парня держалась в седле. В мужья она выбрала себе тракториста Матвея Олейникова. Он не щеголял заправленными в сапоги шароварами и надетой набекрень фуражкой и был известен в Шереметевке трудолюбием, тихим и спокойным характером. У Анисьи уже была Оленька, а она всё носила косы с вплетенными в них широкими лентами и ходила с Матвеем по улице так, как девушка с парнем, держа его за руку и при этом смущаясь при встрече со знакомыми. А в те дни, когда он возвращался из степи, она брала с собой Оленьку и шла встречать его на околицу Шереметевки.
Война всё разрушила. Анисья потеряла мужа и дочь и одиноком вернулась из эвакуации в свой осиротевший дом.
Однажды к ней пришла Пелагея Юхова, или, проще, бабка Юха. Высокая, вся в черном, словно монашенка, она оглядела кухню, заглянула в горницу и спросила сурово:
– Долго будешь во вдовах ходить?
Юха жила в Шереметевке с сыном Павлом. Он недавно откуда-то приехал и работал в колхозе шофером. В противоположность матери, Павел Юхов был маленького роста, и в Шереметевке с детства его звали просто Юшкой. Юшке было уже за тридцать.
Старой Юхе тяжело было гнуть спину на огороде, возиться с коровой, поросенком, овцами. Хотелось переложить все эти заботы на другие плечи. Но переложить так, чтобы остаться в доме главой, – командовать, распоряжаться, понукать. И она подумала об Анисье Олейниковой. Трудно было найти более подходящую для Юшки жену. Одна как перст, как будто тихая, обидь ее – ничего не скажет. Но сразу посватать сына Юха не решалась. Только намекнула Анисье на ее вдовье житье и позвала с собой на базар.
Анисья всё утро просидела под торговым навесом. Она взвешивала огурцы и помидоры, получала деньги, давала сдачу. Ей было неважно, как идет у нее торговля. Она была даже довольна, когда ее не тревожили покупатели. Базар отвлекал ее на час, другой от тяжелых дум, и ей было всё равно, покупают у нее или нет.
Она была безразлична ко всему, что ее окружало. Больше по привычке, чем по необходимости, она кое-как вскапывала свой огород, выращивала у себя под окном овощи и картошку. Ну зачем ей всё это? Для кого? И так же мало заботила ее работа в колхозе. Посылали ее на ток сортировать хлеб – она шла, не посылали – сидела дома. Она даже не интересовалась, сколько у нее заработано трудодней. Много ли надо, чтобы прокормиться одной? Одно зерно и посреди дороги прорастет.
И когда Юха решилась заговорить с ней о сыне, Анисья только покачала головой. Ни за кого она не пойдет. Ни за Павла, ни за кого! Была семья – не стало, а другая не нужна!
Но на следующий день, после того, как нашлась Оленька, Анисья стала неузнаваемой. От ее равнодушия и безразличия не осталось и следа. Чуть свет она уже была на огороде. Без устали полола сорняки, рыхлила землю, поливала гряды. Веселая, помолодевшая, она не знала, как выразить свою радость, и, увидев в проулке идущую в школу Катю, громко окликнула ее:
– День-то какой хороший!
И больше ничего не сказала. Да и некогда ей было заниматься разговорами. Весной упустила, – летом нагоняй. И одна мысль: Оленька жива и здорова, скоро они будут вместе.
В дороге ее не тревожило будущее. Не беспокоилась она о нем и в первые дни встречи с Оленькой. Она была слишком поглощена своим счастьем, чтобы серьезно подумать над тем, а сможет ли она прожить с Оленькой, нет, не хорошо, а хотя бы так, чтобы свести концы с концами. Этот вопрос встал перед ней вот сейчас, когда она вспомнила, что надо будет возвращать взятые на дорогу деньги. А ведь еще потребуются деньги на жизнь. Откуда их взять? Кто их даст ей?
Анисья нашла председателя колхоза Копылова на овощном поле. В своей неизменной парусиновой фуражке, в запыленных сапогах, большой и немного грузный, он сидел на опрокинутом ящике и смотрел куда-то вдаль. Увидев Анисью, он оживился и принялся расспрашивать про Оленьку. Она перебила:
– Семен Иванович, поиздержалась я в дороге…
– Сколько надо?
– Пятьсот рублей. Обещала вернуть.
Копылов поднялся с ящика и, поправив съехавшую набок парусиновую фуражку, спросил:
– Видишь капусту? Ранняя капуста. Ее как раз время убирать да продавать, а она не полота, только завивается! А ты говоришь – «деньги»? Рад бы дать, да негде взять!
– А как же мне теперь быть?
– Надо работать.
– За что работать? – чуть не плача проговорила Анисья. – За эту капусту? Забьет ее совсем травой! Да и погляди вон на помидоры! У людей с кулак, красные, а у нас что орехи.
– Ну, это ты через край хватила! Если то, что вырастили, уберем, на ноги сразу встанем.
– Да так ли, Семен Иванович?
– Другие за нас хлеб не сожнут! А будем в сторонке стоять да ждать, когда кто-то за нас сделает, – еще хуже станет…
С поля в Шереметевку они шли вместе. Копылов слегка пылил раненой правой ногой и говорил с горечью и обидой:
– Ты думаешь, вот колхоз не может дать тебе авансом пятьсот рублей, – значит, бедный колхоз? Нет, богатые мы, Анисья! Только управиться с нашим богатством не можем.
Анисья плохо слушала. Она думала о своем. Где взять деньги, долг отдать? А отдаст долг, – как дальше жить? Нет, Оленькины деньги, что дала ей Савельевна, она не возьмет.
И спросила безнадежно:
– Значит, ждать надо?
– И мне хочется сразу в гору, – ответил Копылов, – да вот беда, за ногу бес держит.
9
Староста юннатов Егорушка Копылов первым из шереметевских ребят узнал о приезде Ольги Дегтяревой. Ему сообщил об этом Алексей Константинович, и вскоре эта новость облетела весь опытный школьный участок. Юннаты обступили Дегтярева. Хотелось узнать: пионерка ли новенькая, юннатка ли, в какой класс перешла? А девочек, кроме того, интересовало, – беленькая она или черненькая, красивая ли и, вообще, стоит ли с ней дружить? После тщательных расспросов было принято решение пригласить Дегтяреву на опытное поле, и Зойка Горшкова предложила:
– Пусть Володя Белогонов сходит к ней – рядом живет.
– Я один не пойду, – отказался Белогонов.
– Хорошо, – согласилась Зойка, – не хочешь один, я с тобой пойду! И Егор не откажется. А в общем сделаем так, что Дегтярева сама пожалует.
– Может быть, без меня обойдетесь? – обрадовался Белогонов.
– Нет, Володька, без тебя никак нельзя. Но новенькая обязательно придет первая.
– А если нет?
– А я говорю, – придет! – и, оглянувшись, спросила: – А где Петяй?
– Я здесь, – вынырнул из-за Егора Копылова самый маленький юннат Петяй.
– Ты на машине?
– Вон она, за делянкой пшеницы!
– Поехали, ребята, – энергично тряхнула подстриженной головой Зойка и первой зашагала по тропке.
А через несколько минут по улице Шереметевки быстро мчалось не кое колесообразное существо о четырех головах. Это был самый обыкновенный велосипед, который оседлало сразу четыре человека. Сзади, на багажнике сидел Егорушка Копылов, на седле – Зойка, у руля на раме – Володя. Всё это были пассажиры. А сам велосипедист Петяй находился наполовину под рамой, а наполовину сбоку от велосипеда. Маленького роста, лет девяти, не больше, он жал на педали, и со стороны было похоже, что не он нажимает на них, а они то поднимают, то опускают его.
Юннатовские посланцы оставили велосипед у палисадника и вчетвером направились в дом Белогонова. Зойка открыла окно горницы, заглянула в Олейниковский двор и сказала, поднимая крышку стоящего у стены пианино:
– Сыграй, Володя, эту самую, мою любимую – «Метелицу».
– А как с Дегтяревой? К ней пойдем?
– Я сказала, – сама придет, – сверкнула глазами Зойка. – Значит, придет.
Володя Белогонов пользовался среди своих товарищей славой музыканта. Он играл на балалайке и на гармонии. Но особенно ребята стали ценить его музыкальное дарование после того, как Володькин отец, тракторист и комбайнер, купил ему у какого-то переезжавшего в город полковника в отставке старое пианино. Тут Володя показал себя. У него был неплохой слух, и он, как мог, подбирал все известные ребятам песни, танцы и марши. Как было Зойке не прибегнуть к его помощи, чтобы заставить Дегтяреву первой подойти к ним?! Здорово она придумала!
И вот Володя сначала сыграл любимую зойкину «Метелицу», потом стал подбирать «Осенний вальс», зная, что многие девчонки любят музыку жалобную и мечтательную. Однако мечтательная музыка не подействовала на новенькую. Оставалось последнее: марш. Ведь бывают девчонки отчаянней мальчишек, вроде Зойки, им только слушать марши да играть в войну. И не успели Володины руки опуститься на клавиши пианино, как за окном послышался шорох. Белогонов тут же заиграл марш и подмигнул Зойке: начинай, пришла Дегтярева. Зойка понимающе кивнула и осторожно подкралась к окну. Но прежде чем выглянуть, надо было решить, с чего начать разговор. А чего проще? Она спросит про яблоки: есть ли спелые? И перегнулась через окно. И тут с ней произошло что-то совершенно невероятное. Она отпрянула назад, повалилась на диван и, затопав ногами, так громко, безудержно стала смеяться, что Володя перестал играть и вслед за Егорушкой и Петяем бросился к окну, чтобы увидеть, что так рассмешило Зойку. Перед ним стояла убежавшая из хлева телка!
– Пошли на огород, – всё еще смеясь, предложила Зойка. – Она, наверное, там! – И действительно, там сквозь щелку плетня они увидели Дегтяреву. Она поливала из кружки капусту. Егор Копылов, как староста юннатов, обратил внимание на то, что вода была какая-то грязная, словно из взбаламученного колодца. Зойка заметила перекинутую через плечо черную длинную косу. Володя ничего не заметил. Он был зол на свою соседку и думал о ней: «Наверное, глухая она». Что касается Петяя, то он сразу залез на плетень и прямо, без всяких подходов, сказал:
– Я тебя знаю. Тебя сначала убили, а потом нашли!
– Если меня нашли, – значит, не убили, – весело рассмеялась Оленька. И тут же смутилась, увидев показавшихся из-за плетня каких-то еще двух больших мальчиков и девочку.
– А зачем ты капусту поливаешь? – спросил Егорушка Копылов. – Вчера дождь был.
– Золой проволочника отгоняю.
– А верно, что ты юннатка? – продолжал спрашивать Егорушка.
– У нас в Ладоге опытный участок был не такой, как у вас, а совсем наоборот. У вас канавы, чтобы по ним в поле шла вода, а у нас, чтобы с поля ушла.
– А ты одна жила, когда потерялась? – спросил Петяй.
– Нет. Я сначала в детдоме была, а потом меня взяла бабушка.
– И меня тоже дедушка Мирон взял, – счел нужным сообщить Петяй.
Зойка сидела на плетне. Юннатка ли новенькая, какой в ладожской школе опытный участок, – всё это мало интересовало Зойку. Она с любопытством разглядывала смуглое, немного смущенное лицо Оленьки, ее простенькое ситцевое платье, надетые на босую ногу сандалии. Но больше всего ее внимание привлекла к себе длинная Оленькина коса. Сорвиголова, соучастница всех классных проказ, девчонка, которую побаивались далеко не трусливые ребята, Зойка мечтала о длинных косах, но все ее попытки отрастить волосы ни к чему не приводили, и она предпочитала ходить подстриженной под мальчишку, чем носить тоненькие, похожие на сплетенные из веревочки, белесые косички… И когда законное любопытство к новенькой было удовлетворено и Зойка пришла к выводу, что, если не считать длинной косы, Дегтярева ничем особенным не отличается, она крикнула:
– Ладно, пошли купаться!
Однако ни Егор, ни Володя не проявили особой готовности следовать за ней и продолжали разговаривать с Дегтяревой. Зойка обозлилась. «Подумаешь, какая невидаль – коса!» – и, соскочив с плетня, она подошла к Оленьке и пренебрежительно проговорила:
– Ты думаешь, проволочник испугается твоей золы?
– Конечно, – уверенно кивнула Оленька и в доказательство добавила: – Меня научила бабушка, а она заведовала колхозным парником.
– Ну и что же! – продолжала свое Зойка. – Какой-то парник!
– Не какой-то, а большой, – обиделась Оленька. – Сто рам!
– Сколько, сколько? – Зойка сделала смешную гримасу и залилась веселым смехом. – Сто рам! Вот так парник! Откуда приехала эта Дегтярева? Какой же это парник в сто рам, когда в Шереметевке несколько тысяч, и то говорят: небольшой!
Оленьке показалось, – ей не верят, что бабушка ведала парником, и она решила подкрепить бабушкин авторитет новым доказательством.
– Бабушка всю колхозную капусту выращивала. На двадцати гектарах, – прихвастнула Оленька.
Но и это не помогло ей. Зойка еще громче рассмеялась и, забравшись обратно на плетень, иронически проговорила, обращаясь к Егору:
– Спроси еще, – сколько хлеба ее бабушка сеет?
– Бабушка не сеет! А в колхозе у нас одной пшеницы тридцать гектаров!
Зойка едва не свалилась с плетня. Даже Володя и Петяй рассмеялись. Действительно, смешно хвастаться тридцатью гектарами. Да разве это поле? И только один Егорушка не разделял всеобщего веселья, вызванного наивностью Оленьки. Ну что Зойка придирается к ней? Сама ничего не понимает, как бороться с вредителями, а лезет в спор. Но прежде чем он успел встать на защиту Дегтяревой, из-за дома появилась ее мать. Анисья слышала весь разговор и решительно набросилась на Зойку:
– Смеешься? А чего, – сама не понимаешь!
– Да ведь тридцать гектаров, тетя Анисья. – Зойка уже не смеялась.
– А что толку, что у нас тысячи? Только маемся с ними!
Ребята удивленно взглянули на Анисью. Оленька опустила глаза. Зачем мама так сказала?
– Пойдем, мама.
Егорушка остановил ее.
– Ты обязательно приходи на школьный участок.
– Приду, – ответила Оленька и благодарно взглянула на веснущатого, русоголового и босого старосту юннатов, который сидел на плетне с таким видом, словно готов был забраться в чужой сад и набить за пазуху своей сатиновой рубашки как можно больше яблок.
10
В степи высился бурт капусты. К бурту подъехало сразу несколько грузовиков. Анисья вышла из машины Юшки, взяла новую, еще пахнущую ивой корзину и вместе с другими колхозницами встала на погрузку. Ноша сама по себе была не тяжела, и Анисья без труда подняла ее на плечо. Но шла она медленнее других женщин. И ей прощали эту медлительность. С тех пор, как нашлась дочка, Анисья больше была занята у себя дома. А домашняя работа известная. Между вскопкой двух грядок приготовить обед, между обедом и поливом забежать к соседям поговорить о всяких делах и, вдруг вспомнив, что надо еще прополоть морковь, опрометью броситься на огород. Не приноровилась Анисья. Но на самом деле ее медлительность была вызвана другим. Она таскала корзины и думала: зачем ей всё это? Всё равно это не даст ей денег даже расплатиться с долгами.
Звеньевая Анна Копылова, с поля которой вывозилась капуста, поторапливала грузчиц, считала на ходу корзины.
– Бабоньки, не задерживай, грузи веселей! – И подшучивала над Анисьей. – Где скучно, там невмоготу и сложа руки сидеть.
Анисья развязала съехавшую на шею косынку, поправила растрепавшиеся волосы и присела на корзинку. Ничего, машина подождет, а ей надо решить серьезный жизненный вопрос – как жить дальше? Она смотрела в степь, серую и мутную, словно придавленную низким сизым небом. К ней подошла Анна Копылова. Когда-то в детстве они вместе ходили в школу, стояли рядом по росту на пионерской линейке, но теперь Анисья выглядела старше Анны, которая больше походила на ладно сбитую широкоплечую молодуху, чем на мать четырнадцатилетнего сына.
– Как живешь, Анисья? С дочкой-то повеселее?
– С нашего трудодня не очень-то развеселишься.
– Потерпи немного!
Анисья зло отмахнулась и пошла к бурту. Анне хорошо учить других. В доме муж, семья войной не нарушена, сама звеньевая. Ей казалось несправедливым, что вот она на тяжелой работе грузчика, а жена председателя колхоза лишь считает корзины. В эту минуту Анисья не думала о том, что с весны до осени Анна не разгибаясь работает в поле, она не думала о бессонных ночах звеньевой, когда на овощи вдруг нападала капустная муха или тля. Ее собственные беды заслонили собой всё, и ни о чем другом она не думала. Нет, еще не скоро Шереметевка из плохих в хорошие колхозы выйдет. И труднее всех придется ей. Люди как бы ни жили, а всё же добро наживали: кто в колхозе, кто на стороне. А она не думала о завтрашнем дне, не зарабатывала впрок. Нет, что-то надо предпринять, найти какой-то выход. Может быть, попроситься на ферму? Там можно больше трудодней заработать и премии бывают.
– Поехали! – окликнул ее Юшка.
Анисья встрепенулась и поспешила к машине. По выбоинам полевой дороги они двинулись к Шереметевке. Юшка сидел прямо, не спуская глаз с дороги. В зеркале поблескивал козырек его фуражки.
– Хоть бы в гости с дочкой пришла.
– Некогда по гостям ходить.
– Мать говорит, и на базаре тебя не видно. А зря! Без базара колхозник жить не может! На этот счет есть постановление. Торгуй – помогай, так сказать, снабжению потребителя и государственно-колхозной оптово-розничной торговле… Да и учитывать надо – товар, он сегодня дороже, чем завтра, а завтра дороже, чем послезавтра. Выходит, и другим без пользы и себе в убыток.
– В воскресенье выйду.
– Вот неопытность! – укоризненно проговорил Юшка. – Никакого понимания законов торговли. Да в воскресенье товару самая меньшая цена! Все норовят продать в воскресенье.
Анисья ничего не ответила, а когда Юшка вывел машину на грейдерную дорогу, сказала Юшке, который видел ее в маленьком шоферском зеркале.
– Думаю на ферму пойти. Может, больше заработаю.
– На ферму? – Юшка даже сбавил ход. – И не вздумай! Свяжет тебя ферма и только! Послушай, Анисья, не договорились мы с тобой насчет общей жизни, но я эту думку не оставил. А теперь особенно, когда Ольгу ты нашла. Ей отцовская защита нужна! Известно: мать утешит, а отец оборонит. Я не ответа требую. Нет. Об этом мы еще поговорим. Хочу, чтобы поняла: от всей души совет даю. На свой огород да на базар рассчитывай. Нынче Копылову не прижать нас: огородники-базарники! Шалишь – разрешается и поощряется!
– Семен Иванович сказывал, скоро в колхозе лучше будет.
– Знаю, на что рассчитывает. На орошение! – Юшка резко повернул баранку и едва не заехал в канаву. – Изрезали всю степь, ископали всю землю. Как комбайны пройдут? А сорняку сколько будет от этой воды! Не лучше, а хуже может быть!
В Шереметевке Юшка остановил машину у дома Анисьи.
– Ступай, и без тебя капусту разгрузят.
Анисья медлила. Она словно боялась выйти из кабинки. Потом неожиданно повернулась к Юшке и сурово сказала:
– Ты, Павел, не подумай худого. Я ничего еще не знаю. Может быть, ничего у нас с тобой не выйдет. Но одна просьба есть к тебе. Надо мне Камышевой деньги вернуть. Пятьсот рублей. Достань мне их. У товарищей или как там, а достань.
Юшка полез в карман и, ни слова не говоря, протянул Анисье пять сторублевок.
– Хватит? Могу еще дать!
Она хотела выйти из машины, но в это время в калитке показалась Оленька.
– Мама, возьми меня. Я помогу капусту разгружать.
– Я никуда не поеду, Олюшка. – И, повернувшись к Юшке, сказала: – Посмотри, Павел, какая у меня дочь.
– Видел уже. Хоть ночью со станции ехали, а разглядел… А ты, Оля, иль меня не узнала?
– Теперь узнала. – Оленька вспомнила его фуражку с глянцевитым козырьком. Но тогда дядя Павел был строг и суров, а сейчас смотрел на нее доброжелательно и весело.
– А мы еще не так познакомимся. Верно, Оля? Мы еще с тобой в дальний рейс махнем, через всю степь, в город! Поедешь?
– Поеду, дядя Павел!
Обрадованная знакомством с дядей Павлом и тем, что он возьмет ее с собой в город, Оленька побежала к калитке. Юшка посмотрел вслед и сказал:
– Ты, Анисья, не сомневайся. Дочка хорошая у тебя, я не против дочки…
– Ты не против нее, да она, может, против тебя…
Оленька встретила мать во дворе и потащила к столу под акацией обедать.
– Мама, верно, дядя Павел добрый?
– Понравился?
Оленька не ответила. Она смотрела в небо, где над самой ее головой, в прозрачной синеве парил коршун. Он шел по кругу, широко распластав свои крылья и высматривая добычу на земле. Внезапно коршун замер в вышине и стремительно бросился вниз. Оленька невольно прижалась к акации. Словно испугавшись за нее, затрепетали на ветвях листья. А хищник пронесся над самой макушкой дерева, где-то за плетнем белогоновского двора, тяжело захлопал крыльями и, показавшись на минуту над остроконечной крышей, низом воровато ушел в степь.
Они обедали, когда во двор вошел незнакомый Оленьке человек. Он был широк в плечах, из-под парусиновой фуражки виднелись коротко подстриженные седые виски, на его лице сквозь загар проступали веснушки. Она впервые видела его, и в то же время что-то в нем ей показалось знакомым. А верно: на него похож Егорушка! И даже негромко рассмеялась. Но тут же смущенно потупилась. Мать спешила навстречу вошедшему. Оказывается, к ним пришел председатель колхоза, отец Егорушки, Семен Иванович Копылов.
– Так это и есть Оленька? – Он остановился, подал ей руку и сказал Анисье: – Довольна дочкой? Хвалят ее, очень хвалят! В Ладоге по двести трудодней зарабатывала.
– Откуда вы это знаете, Семен Иванович? – И хотя трудодни в глазах Анисьи не имели особого значения, ей было очень приятно, что хвалят ее дочь.
– Мне ее послужной список колхоз прислал, – ответил Копылов. – От малых лет до пионерского галстука. Какие премии получала, тоже написано. А пришел я узнать, почему ты, Анисья, бросила машину, не разгружала капусту?
– Семен Иванович… – Анисья чувствовала себя виноватой. Ей хотелось как-то оправдаться, сказать, что ее отпустил Павел. Но она сдержалась и, чтобы не подводить шофера, проговорила: – Вот забежала посмотреть, как тут дома без меня Оленька управляется, да задержалась. Хозяйство тоже не бросишь… – И, заговорив о своем хозяйстве, она перестала чувствовать себя виноватой. Нужда заставила ее бросить машину, уйти домой: – Сам знаешь про мои долги, Семен Иванович… Да и жить на что-то надо! А у Оленьки ни обуть, ни надеть, а скоро в школу. – Она говорила еще робко, неуверенно, но когда Копылов спросил, на что же всё-таки она надеется, откуда думает достать деньги, Анисья негодующе подернула плечом и зло бросила:
