Текст книги "Литературно-художественный альманах «Дружба». Выпуск 3"
Автор книги: Север Гансовский
Соавторы: Юрий Никулин,Радий Погодин,Дмитрий Гаврилов,Аделаида Котовщикова,Аркадий Минчковский,Александр Валевский,Вениамин Вахман,Эдуард Шим,Михаил Колосов,Юлиус Фучик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 41 страниц)
Наконец Оленька решилась и протянула в окошко свою сберкнижку.
Ей посчастливилось. Она, оказывается, могла распоряжаться своим вкладом. И, получив триста рублей, поспешила на улицу. Теперь оставалось сохранить в тайне подготовку к побегу.
Но в действительности самым трудным оказалось совсем другое. Когда у нее уже были деньги и в сарае лежал надежно спрятанный узел, она вдруг подумала о том, а как же она явится в Ладогу с табелем, где будут двойки по истории, математике и даже литературе. Ольга Дегтярева – двоечница. Что ей скажут в ладожской школе? Что ей скажет бабушка? Учиться не захотела, вот и сбежала от матери! Оленька решила во что бы то ни стало до каникул исправить свои плохие отметки, закончить четверть без двоек. Это и было самым трудным в подготовке к бегству из Шереметевки.
Еще никогда она не сидела так много за книгами. Было похоже, что ей предстоит сдавать экзамены. Она уходила в свою маленькую комнатушку сразу же после обеда и сидела там до глубокой ночи. Путь в Ладогу лежал через трудные теоремы и алгебраические задачи, через битвы и сражения средних веков, через сложный разбор литературных произведений. Но зато какой это был радостный путь!
Оленька изменилась. Еще совсем недавно молчаливая, замкнутая, она стала общительной, охотно принимала участие в подготовке к школьному вечеру, в перемену играла с ребятами в снежки. Эту перемену видел Алексей Константинович и решил про себя, что дружба с ребятами, особенно с Егорушкой, отвлекла ее от запутанных семейных дел. Прислушиваясь к тому, с какой внутренней радостью Оленька поет на репетициях свои песенки, была довольна и Катя. Но, пожалуй, больше всех радовалась мать. После того, как она ударила Оленьку, девочка присмирела, стала хорошо заниматься. Вот что значит во-время образумить упрямицу! Был характер колкий, шершавый, что дерюга, а стал мягкий, вот уж верно говорят, – шелковый. Надо будет, теперь и в область поедет…
Только один Егорушка воздерживался от каких-либо выводов. Уж что-то больно хорошо стала Ольга Дегтярева учиться, что-то слишком весела. С чего бы это? Мать обещала больше не спекулировать? Как бы не так! Попрежнему Юшка вечерами ездит с ней. Что-то всё возят…
В эти напряженные дни Оленька иногда забывала о побеге. Обида на мать притупилась, о поездке на базар ей не напоминали, а Юшка, если и заходил к ним, то не засиживался и больше не пытался высказывать перед ней свои взгляды на жизнь.
Но, наконец, кончилась четверть, и в этот день всё решилось. Оленька получила табель без единой двойки, вечером ей предстояло выступать в школьном концерте, а перед концертом она узнала, что завтра вместе с матерью и Юшкой она должна поехать на областной базар.
Надо было бежать. Как долго и тщательно она готовилась к этому, и вдруг оказалось, что многое еще ею не сделано: нет еды в дорогу, не положены в узел валенки, и, вообще, она даже не решила, с каким поездом уедет. Ясно было одно: она не подведет товарищей, а потому обязательно выступит на вечере. Но после концерта она во что бы то ни стало должна бежать. Если останется до утра, то станет сама спекулянткой и навсегда опозорит себя. Бежать, бежать, бежать!
Оленька одевалась к концерту. Дрожащими руками примерила новое платье, заплетала косу, застегивала новенькие туфли. С каким бы удовольствием она сменяла всё это на лыжный костюм и сапоги! Ведь ей предстоит идти ночью по снежной степи…
Школа светилась огнями. Они сверкали в окнах. Пятна яркого снега падали на школьный двор и дорогу. До начала вечера оставалось еще полчаса, но в школе было уже много народу. Оленька отдала на вешалку свой полушубок и побежала за кулисы. За кулисами собрались почти все участники самодеятельности. И все наперебой, взволнованно обращались к Кате с какими-то возникшими неотложными делами.
– Екатерина Ильинична, как мне быть, а вдруг забуду?
– Екатерина Ильинична, вы далеко не отходите.
– Екатерина Ильинична, Екатерина Ильинична, Екатерина Ильинична!..
Катя слушала, отвечала и вдруг, вспомнив, говорила:
– Ах да, Зоя, не спеши, произноси слова отчетливее. А ты, Володя, когда аккомпанируешь, не забывай, что ты не один на сцене. И еще, когда декламируете…
И, не досказав, бросалась за иголкой, чтобы пришить к платью маленькой плясуньи готовый оторваться бант. И снова: «Екатерина Ильинична, Екатерина Ильинична!»
Все спешат, все волнуются, стараются что-то сделать в самую последнюю минуту, хотя уже поздно да и ничего не надо делать, потому что целый месяц шли репетиции.
Оленька стоит в стороне и смотрит в зал через глазок занавеса. На какой сцене, в каком занавесе нет этого маленького, совершенно невидимого для зрителя глазка, в который с волнением смотрят и старый опытный актер и впервые выступающий на сцене участник драматического самодеятельного кружка! Но Оленька равнодушна к своей сценической славе, ее не волнует, как она выступит на концерте, и смотрит она в зал безучастно. Зал уже переполнен, и пришедшие позже других занимают подоконники и выстраиваются вдоль стен. И учителя все на месте. Они сидят сбоку, чтобы не заслонять сцену. Вот Елизавета Васильевна, вот Алексей Константинович, Антон Антонович, Надежда Георгиевна… Среди многочисленных зрителей Оленька замечает Егорушку. Он что-то рассказывает своему неизменному спутнику и другу Петяю. А неподалеку Колька Камыш. Он сидит, свесив ноги с подоконника, будто удит рыбу.
Оленька оторвалась от глазка. Почему не начинают? Скорей бы… Но вот мимо куда-то пробежала Катя. В руке ее мелькнул и зазвенел колокольчик, и на сцене уже выстроились открывающие вечер физкультурники.
Из-за кулис ничего не видно, можно только слышать, что делается на сцене. Но слушала Оленька невнимательно, и о том, хорошо ли принимали зрители нового артиста, она судила по взрывам аплодисментов. Они возвращали ее к концерту, на сцену в зал шереметевской школы то из снежной степи, то из далекой, далекой Ладоги.
Но когда выступала Зойка, она видела то, чего не мог увидеть зрительный зал. Над ширмой разговаривала, смеялась и кричала Фекла Ферапонтовна, а за ширмой стояла Зойка, которая управляла ею и делала тряпочную куклу живой, веселой, смеющейся и заставляющей верить в каждое ее слово. Зойка то приседала, то поднималась на цыпочки, то хмурилась, то радостно улыбалась. Оленька наблюдала за ней сбоку и, не видя Феклы Ферапонтовны, смеялась со всем залом и даже с завистью подумала: «Нет, далеко мне до Зойки – сама сочиняет, сама и выступает, как настоящая актриса». Потом Володя Белогонов играл какую-то грустную мелодию, и Оленьке казалось, что он понимает ее, сочувствует ей и даже утешает ее.
Неожиданно она услышала:
– Дегтярева, тебе выходить…
Оленька, не раздумывая, шагнула на сцену. Она любила петь, но со сцены только в хоре выступала. Голос был какой-то чужой, неслушающийся ее. Наконец она овладела им, дала ему полную свободу.
«Ты постой, постой, красавица моя,
Дай мне наглядеться, радость, на тебя…»
Несущаяся снежная пелена представилась ей. Казалось, метель под хватила и понесла ее в ночную степь.
Оленьку не отпускали со сцены. Она пропела «Метелицу», «Гармонь», «Степь широкую», а зал требовал от нее петь и петь еще. Нет, некогда. Уже девятый час. В ее распоряжении не так уж много времени. Больше петь она не будет. И в это время она услышала, как Егорушка крикнул:
– Спой свою любимую!
Его поддержали.
– Любимую, любимую!
Смущенная Оленька вышла на край сцены. Она споет свою любимую песенку. Так она попрощается со всеми. И Оленька запела.
«И снова встречусь я с тобой,
Моя любимая…»
Далекая, любимая Ладога! О тебе были слова этой песни. К тебе неслись думы девочки, ты согревала ее воспоминаниями детства, и тебя вспоминала она в час горя. Далекая, родная Ладога, близок конец разлуки!
«И снова встречусь я с тобой,
Моя любимая…»
Но может быть, эта песня о степи? Может быть, Оленька прощается со степью и обещает ей снова вернуться?
Оленька сбежала в раздевалку. Она уже надевала полушубок, а в зале еще дружно хлопали и требовали ее на сцену. Нет, больше она не может задерживаться. Прощай, школа! У калитки ее нагнал Егорушка.
– Ты куда, Оля?
Он стоял перед ней без шапки, без пиджака, в сатиновой косоворотке.
– Домой! – Нет, она не обманывала Егорушку. Ведь в Ладоге ее дом.
– Останься!
– Не могу!
– Останься, Оля!
– Больше не могу. – Оленька протянула руку Егорушке. – Ты забудь, что мы были в ссоре… И не верь, если про меня скажут плохое. Не верь, Егорушка.
И прежде, чем он успел что-либо ответить, она поцеловала его, бросилась прочь от калитки и скрылась в темноте.
Вот и попрощались!
А теперь скорее, скорее добежать до дому и, главное, незаметно пробраться в сарай.
Дома горел свет. Оленька тихо прошла в сарай, взяла спрятанный там узел и подкралась к кухонному окну. Увидела мать. Она о чем то весело разговаривала с Юхой. Такой она ее любила. И внезапно почувствовала, что если еще минуту простоит перед окном, то войдет в дом. Ни за что! Ведь иначе надо будет ехать с Юшкой.
Оленька отступила от окна, вышла на улицу и зашагала в ночную снежную степь. А в небе, не отставая, пробивался через белые сугробы облаков молодой месяц. Не то он провожал ее через степь или тоже спешил к ночному поезду на Москву?…
36
Вокруг лежала степь, смутная, неясная, полная непонятных голосов, то напоминающих шум ветра в придорожных лесных полосах, то похожих на далекое подвывание волчицы.
Только в степи Оленька отчетливо и ясно представила себе, что вот она ушла от матери, и теперь, оставив далеко позади Шереметевку, идет на станцию к ночному поезду, с которым она сначала доберется до Москвы, а оттуда в Ладогу.
Дул встречный холодный ветер. Оленька шла, спотыкаясь о комья смерзшейся земли, и дрожала. От холода, что ли? Но потом как-то сразу потеплело. Может быть, от ходьбы, а может быть потому, что изменился ветер и пошел снег? Он ложился на дорогу и делал ее скользкой. Идти стало еще труднее. И всё же Оленька прибавила шагу, думая лишь о том, чтобы скорее уехать навсегда из Шереметевки. Всё было как во сне: ночная степь, мелькающие вдалеке огни Шереметевки и страх перед чем-то неведомым, что ждет ее впереди. И Оленьке временами казалось, что стоит ей проснуться – и всё исчезнет.
Наконец засверкали огни. Снег перестал, степь посветлела, ясно слышались отрывистые гудки паровоза.
В маленьком станционном зале было тепло, не ярко горела спрятанная в колпак электрическая лампочка. На черной, такой же, как в школе, доске Оленька прочитала расписание поездов, присела на широкую, с высокой спинкой скамью и стала ждать, когда откроется касса. Она не раскаивалась, что ушла из дома, и не сомневалась, что в Ладоге одобрят ее бегство. Она даже представляла себе, как ее будут хлопать по плечу и говорить, что она молодец, – пусть знают, какие ладожские девчата!
Чувство своей правоты было у нее так сильно, что она не побоялась бы сейчас встретиться с матерью.
Она вздремнула под неторопливый разговор соседей, ожидающих ночного поезда. Ее разбудил стук, словно дятел долбил стену. Оленька открыла глаза и увидела у кассы небольшую очередь. Кассир компостировал билеты. А потом услышала, как человек в красной фуражке громко и нараспев объявил:
– Поезд на Москву прибывает через тридцать минут.
Она поспешила к кассе. Какой-то пассажир с рюкзаком на спине двигал перед собой небольшой сундучок, рылся в бумажнике и недовольно бурчал:
– А света у кассы маловато…
– Зато тьма билетов, – посмеиваясь, шутил другой.
Оленька встала в очередь и достала деньги. Для нее все поезда шли очень скоро. Но она знала, что они всё-таки делятся на пассажирские, почтовые и скорые, и в зависимости от скорости повышалась цена на билет. А еще она знала, что стоимость билета зависит от места, а места бывают разные: лежачие и сидячие. Оленьке очень хотелось, чтобы сейчас шел почтовый поезд и чтобы продавались билеты на сидячие места. Тогда у нее хватит денег и на билет и на дорогу…
Анисья ждала возвращения Оленьки со школьного вечера. Пробило девять, десять, а Оленьки всё не было. Анисья прислушивалась. Не застучат ли под окнами быстрые, такие знакомые Оленькины шаги? И досадовала: ведь предупреждала, – чуть свет – в дорогу! Ох, горе ей с этой непослушной, упрямой девчонкой!
Бабка Юха помогала Анисье увязывать мешки и проявляла свое сочувствие. Рассказала, как однажды ее, Юху, за непослушание матери отстегали лозой. Это было единственное ее воспоминание о детстве.
Анисья охотно слушала: молодежь теперь непослушная потому, что строгости нет. Но когда стрелка часов перевалила за десять, а Оленька всё еще не возвращалась, не выдержала и крикнула:
– Да замолчите вы, тетя Юха! И так тошно.
Анисья накинула на голову платок и побежала в школу. Она увидела на лестнице Володю Белогонова и крикнула ему:
– Позови мою Ольгу!
– Тетя Анисья, она домой ушла!
Но дома-то ее не было. Может быть, по дороге зашла куда-нибудь? Наплевать ей, что мать беспокоится, ищет! «Ну, погоди, получишь, негодная, трепку. Не бегать же мне за тобой по всему селу!»
Прошел еще час, а Оленька всё не шла. Что же это такое, – ушла девочка на школьный вечер и пропала! И что смотрят учителя?! Анисья снова бросилась в школу. Там было темно. Не горел свет даже у Елизаветы Васильевны. Анисья растерянно оглядела пустынную улицу. Где же теперь искать? Она миновала базарную площадь и свернула к дому, где жила Катя. Ей открыла хозяйка, сказала, что Катя пришла одна и уже спит, и тогда Анисья, забыв обо всем – и о завтрашней поездке и о том, что собиралась проучить дочь, в предчувствии какой-то непоправимой беды, бросилась к Дегтяреву.
Она распахнула дверь и с порога сказала тревожно, дрогнувшим голосом:
– Алексей Константинович, Оленька пропала…
– Она раньше всех ушла.
– Ушла, а домой не пришла.
– Так что же вы до полуночи молчали?
Она опустилась на табуретку и заплакала.
– Господи, может быть, ее и в живых-то нет…
– Глупости не болтайте! – Дегтярев подошел к Анисье и сурово спросил: – Опять поссорились?
– Ой нет, всё хорошо было… Не ссорились мы с ней.
Дегтярев подумал: куда же могла деваться Оленька? Он не допускал даже мысли о каком-нибудь несчастии, но чувствовал, что произошло что-то серьезное, похожее на разрыв между матерью и дочерью, хотя, если верить Анисье, никакого повода для этого как будто не было.
– Что же теперь делать-то, Алексей Константинович? – умоляюще спросила Анисья.
– Найти нашли, а удержать не сумели.
Анисья бросилась к порогу.
– Куда вы? – остановил ее Дегтярев.
– К участковому побегу.
– Сидите. Где он ее ночью искать будет?
Дегтярев не сомневался, что Оленька ушла от матери. Но куда она ушла? Ее нет ни у Белогонова, ни у Зои. Это он точно знает: они вместе шли домой. Может быть, она у Копыловых? Нет! Анна Степановна сообщила бы об этом. Да и всякий другой на ее месте сделал бы то же самое. Но где же тогда Ольга? Он схватил пальто, выбежал на улицу и поспешил к дому Копыловых.
У Копыловых в маленьком кухонном окне горел свет. Алексею Константиновичу открыла Анна Степановна. Она ставила тесто, и ее руки были в муке. Узнав об исчезновении Оленьки, она тут же разбудила мужа и сына и взволнованно проговорила:
– Надо искать.
Егорушку снова и снова расспрашивали, когда в последний раз он видел Оленьку, что она говорила, куда пошла. Егорушка рассказал, что знал, утаив, конечно, что Оленька его поцеловала, и сам мучительно думал: куда же она могла деться? И вдруг сказал уверенно, ничуть не сомневаясь в правильности мелькнувшей догадки:
– Она в свою Ладогу поехала!
– Надо машину, да поскорей, – сказал Копылов.
– И я поеду. – Анна Степановна накинула на голову платок и, уже выходя на улицу, проговорила: – Шофера не буди, сам поведешь, а то опоздаем.
Оленька увидела Анну Степановну, когда стоящий перед ней пассажир уже брал в кассе билет. Она хотела спрятаться, но было поздно. Всё в ней замерло. Сейчас ее заметят и задержат, как преступницу, словно она что-то украла. Но Анна Степановна подошла к ней, наклонилась и, взяв за руку, тихо шепнула:
– Пойдем, Оленька!
Оленька послушно вышла на станционную площадь, увидела у подъезда грузовик с зажженными фарами и рванулась обратно.
– Я не поеду к вам. Не поеду!
Анна Степановна обняла ее и ласково сказала:
– Пойдем, на скамеечку сядем… Какая беда, – рассказывай.
– Я всё равно к бабушке…
– Пусть к бабушке. Ладно!
– В колхозе буду работать.
– Колхоз и поближе есть…
– Всё равно не вернусь, – упрямо сказала Оленька. – И тут же, словно ища защиты, припала к плечу Анны Степановны и стала путанно рассказывать всё, что с ней произошло дома.
– Я не хочу быть спекулянткой, – говорила она, плача и судорожно сжимая руки Егорушкиной матери. – И пусть мама Юшку прогонит… Почему она не хочет, чтобы бабушка приехала?
И вдруг, соскочив со скамейки, растерянно огляделась.
– Тетя Аня, поезд подходит.
– Поезда, Оленька, каждый день ходят… А мы сначала обмозгуем, как твоей беде помочь! Пойдем, время позднее…
37
Семен Иванович не знал, почему Оленька бежала из дому, а потому, когда жена усадила ее в кабинку, сказал:
– Выходит, второй раз разыскиваем, а?
– И без тебя ей тошно, – вступилась Анна Степановна. – Ты бы лучше за Юшкой поглядывал!
– Как же, уследишь за ними, шоферами! Я один, а машин десять. Хоть разорвись, – всё равно не хватит.
Уже за полночь они въехали в Шереметевку.
На улицах горели фонари, было светло, и Копылов, взглянув на сосредоточенное и показавшееся ему при свете электричества очень бледным лицо Оленьки, сказал:
– Переночуешь у нас. Утром поговорим…
Оленька готова была выпрыгнуть из кабинки. Ночевать у Копыловых? И это после того, как она попрощалась с Егорушкой… И как попрощалась! Бежать, бежать от стыда! Но бежать было поздно. Да и выбирать было нечего. В дом Копыловых, так в дом Копыловых! Только не туда, где она оставила мать и где, может быть, еще сидит Юха.
Анисья думала лишь об одном: только бы Оленька была жива и здорова. Она знала, что поехали на станцию, но никто к ней не пришел. Среди ночи приехал Юшка. Он всё рассказал ей. Оленька хотела бежать в Ладогу, находится у Копыловых. Анисья вскипела. У всех на глазах отняли дочь, ограбили, никто не хочет прийти ей на помощь. Она готова была бежать к Копыловым и силой вернуть Оленьку домой. Полная обиды, она металась по кухне и проклинала не только дочь, которая своим бегством ославит ее на всю Шереметевку, но и председателя, Дегтярева и Анну Степановну, укрывших беглянку.
Юшка молча наблюдал за разбушевавшейся Анисьей, потом подошел к ней и повелительно сказал:
– Может, хватит? Лучше бы уехала твоя Ольга. А теперь выноси-ка товар на машину.
– Пока Ольгу не верну, не поеду.
Юшка подумал:
– И не надо. Оставайся, это даже лучше. Я сам управлюсь. До района доеду, там перекантую всё на другую машину – и концы в воду. А ты одно говори: знать не знаю, ведать не ведаю! Ольга твоя всё, наверное, расскажет Копылову. Поняла?
– Не до тебя мне, Павел…
– Помоги погрузиться, а там как хочешь, – отмахнулся Юшка и первый взвалил на себя тяжелый ящик.
Вскоре машина была погружена, ящики и мешки укрыты войлочной кошмой, и всё стихло в доме Анисьи. Утренний свет, проникший через небольшое кухонное окно, осветил валявшиеся на полу черепки разбитого горшка, брошенный платок Анисьи и самое Анисью, спящую за столом. Ноги ее стояли на забытой корзинке с яблоками, словно она ехала в поезде и боялась, чтобы во время сна у нее не украли багаж.
Ее разбудили шаги в сенях. В двери просунулась Лукерья Камышева. Она поздоровалась и, словно они не были в ссоре, весело проговорила:
– Я к тебе Анисьюшка… Скроила своему Кольке штаны, а иголка от машины сломана. Ты не бойся, я ее тебе сразу верну. Иль не понимаю, что нужна? Парню штаны сделаешь – и хорошо, а на дочку-то надо шить и шить. Девушка она хорошая у тебя, работящая. – И, взглянув в раскрытую дверь горенки, сказала: – Вот погляжу, постель уже застелена. Неужто так рано по воду ушла?
Анисья не хотела говорить. Чего доброго, догадается Лукерья, что Ольга ушла из дома. Но, взглянув на Лукерью, поняла: для того и пришла, чтобы убедиться, а верно ли, что Анисью дочка бросила?
– Только иголка надобна? А может быть, охота языком потрепать?
– Что ты, что ты, Анисьюшка… Да и не пойму, – о чем ты?
– А вот как метлу возьму…
Лукерья бросилась в сени, выбежала во двор и, почувствовав себя вне опасности, закричала:
– Дочка-то сбежала, вот на людей собакой и бросаешься… – И поспешила на другую сторону улицы, найти кого-нибудь посудачить о происшествии в семье Анисьи.
– И точно, бросила Оленька ее, – со злорадством сообщила она первой встречной. – А дома-то что делается! Видимо, драка с дочкой была. На полу черепки, у Анисьи вроде как глаз подбит. Эта девчонка и на меня раз бросилась. Вся в Анисью!
Анисья не могла усидеть дома. Ей ли, матери, ждать, когда кто-нибудь приведет Ольгу? Она сама ее разыщет и уж проучит, крепко проучит. Ею владела одна лишь мысль – вернуть беглянку, во что бы то ни стало вернуть!
– Я от своего не отступлю! Из-под земли достану!
Она накинула на плечи платок, с непокрытой головой бросилась на улицу и, гневная, ворвалась в дом Копыловых.
– Где Ольга? Говори!
– Ты мать, тебя и спросить надо, – ответила Анна Степановна, ставя на плиту чугун с водой.
– Я перед тобой не ответчица, – с ожесточением выкрикнула Анисья, – хоть за косу, а выволоку девчонку.
– За косу к себе не привяжешь…
– Не учи, отдай, говорю. Исполосую, будет знать, как бегать от матери. – Анисья шагнула к горнице, увидела в окне Катю, остановилась и злобно спросила, едва пионервожатая показалась в дверях:
– Одна пришла? А где же другой воспитатель? Алексей-то Константинович где? Научили девчонку мать бросить, из дому бежать! Я это так не оставлю. Думаете, нашли, так и отнять можете у меня Ольгу?
– Сами вы ее потеряли, – резко сказала Катя. – Сами виноваты! Дочь на Юшку променяли. Хорошего отца нашли! Спекулянта! И мало, что сами ему стали помогать, Оленьку втянуть хотели. Думали, девчонка ничего не понимает! Сами вы ее, Анисья Петровна, оттолкнули, а теперь вот попробуйте верните.
– Я по суду ее возьму! Нашлись заботчики!
– Ступай домой, Анисья, – проговорила Анна Степановна, – успокойся, а потом приходи, сама поговоришь с ней. Только смотри, не стращай, не вздумай силой приневолить, – совсем потеряешь.
– Так не отдадите сейчас Ольгу?
– Сейчас нет, – решительно отказала Анна Степановна. – Разве ты мать сейчас? Сама себя не помнишь, искалечишь девчонку.
– Всё равно от моей управы ей не уйти! – Анисья потрясла кулаком и, толкнув ногой дверь, вышла из кухни.
Когда Анисья ушла, Катя спросила:
– Оленька спит?
– Под утро только заснула. Всё плакала.
– А Семен Иванович где?
– Чуть свет ушел звонить в милицию, чтобы Юшку задержали. Раз готовились ехать в область на базар, – не порожним поехал.
– Как же быть теперь с Оленькой? Это я виновата… Мне казалось, что она преувеличивает. Мать, Юшка, спекуляция. Я не верила ей. Думала даже – вот еще одна ненавистница базара, вроде Егорушки. А тут она стала хорошо учиться, веселая ходила. Мать была довольна по.
– Пока Анисья сердцем не отойдет, Оленька у меня будет, – просто решила Анна Степановна. – Да еще не известно, как дело с Юшкой обернется. Боюсь, не осиротела бы Ольга опять. И надо же было дуре-бабе с Юшкой связываться!
Вскоре пришел Копылов, а с ним Алексей Константинович. Семен Иванович был весел и, громко смеясь, пошучивал над явно расстроенным Дегтяревым:
– Задала нам задачку ваша ученица. Поди разберись теперь, что бело, а что черно.
– Ты толком рассказывай, – перебила Анна Степановна. – Нашли Юшку?
– А он и не скрывался, – ответил Семен Иванович. – Да и зачем скрываться? Догнали его, только выехал из района, ехал порожняком, даже пассажиров не имел.
– Может быть, Анисья не доверила одному везти?
– И дома ничего нет. На кухне только маленькая корзинка яблок…
– Откуда известно? Иль обыск был?
– Зачем обыск? Попросил пожарника исправность печей проверить. И в горницу он заходил и на чердак лазил. Заодно в кладовку заглянул. И всюду пусто.
– А не перехитрил ли нас Юшка? – спросил Дегтярев.
Семен Иванович отмахнулся.
– Хуже – девчонка за нос провела! Ты, Анна, разбуди-ка ее.
– Еще чего! Пусть спит.
– Да ведь милиция ждет.
– Чего ждать? Пусть лучше ищет.
– Да мне велели спросить Ольгу: что и как, откуда она всё взяла?
– Нет уж, ты не лезь, Семен, с допросами. Сама поговорю с Ольгой, сама и в милицию позвоню. Так-то лучше будет.
– Твое дело, – согласился Семен Иванович. И, довольным том, что весьма серьезные неприятности, которые могли быть из-за Юшки, миновали его, он сел за стол и сказал жене: – Давай усаживай Катю и Алексея Константиновича, будем завтракать.
Катя подсела к столу и спросила:
– Семен Иванович, неужели вы думаете, что Оленька обманула нас? Этому я не поверю.
– Верь не верь, а факт фактом.
– Но что считать фактом? – возразил Дегтярев. – Для меня ясен только один факт: девочка бросила мать. А что касается пустой машины, то этот факт может оказаться фокусом…
После завтрака Дегтярев и Катя пошли в школу. Елизавета Васильевна была уже осведомлена о ночном происшествии и в виду особой важности предстоящего разговора попросила их пройти к ней на квартиру. Там, плотно закрыв за собой дверь, она возмущенно воскликнула:
– Позор школе! Мне, как директору, вам, Алексей Константинович, как воспитателю, а вам, Екатерина Ильинична, как пионервожатой. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю? Представьте себе, что я пережила! Врывается ко мне эта Олейникова и кричит: «Чему вы учите ребят? Бегать от отцов и матерей? За что вам деньги платят? Не всё вам других учить, и вас научат!» Но дело не в том. Есть нечто важнее наших переживаний. Честь школы! Надо немедленно вернуть матери ее дочь. Иначе эта скандальная история дойдет до района.
– Вернется она или не вернется, теперь уже поздно, – сказал Дегтярев.
– Ошибаетесь, Алексей Константинович, – возразила Елизавета Васильевна. – Если мы сейчас вернем матери ее дочь, всё происшествие приобретет совсем другую окраску. Недоразумение, маленькая ссора – и больше ничего!
– Боюсь, что это невозможно, – сказал Дегтярев. – Надо учесть состояние девочки…
– Вы потакаете капризам своенравной девчонки, – резко перебила Елизавета Васильевна. – Если хотите знать, почему Дегтярева бросила дом, так я вам скажу: она, видите ли, не желает, чтобы мать вышла замуж за Юхова Павла. И обязательно ей нужно, чтобы здесь жила ее бабка… Упрямство, своеволие…
– Это вам Олейникова сказала?
– Да! И это настоящая правда. А всё остальное Дегтярева выдумала. Поэтому, прошу, пройдите к Копыловым и серьезно поговорите с девочкой. Кстати, пусть Семен Иванович сам ей скажет, что оставить ее у себя он не может.
38
Когда ночью привезли Оленьку, Егорушка спал. Его подняли и сонного перевели из маленькой горенки на лежанку в зальце. Так бывало не раз, когда к отцу кто-либо приезжал из района. И Егорушка настолько привык к подобным ночным перемещениям, что принимал их безропотно и, не открывая глаз, проделывал весь переход в полусонном состоянии.
Егорушка знал, что мать и отец поехали искать Дегтяреву, и всё же он не ожидал, что, поднявшись рано утром, он увидит ее спящей на его кровати. Через несколько минут он уже был в курсе всех ночных событий. А потом мать предупредила:
– Смотри, Оленька – гостья у нас! – Егорушка не ответил, а они притянула его к себе и посмотрела прямо в глаза: – Сам не обижай и другим не давай в обиду.
Егорушка уже не считал Дегтяреву базарницей и выскочкой, незаслуженно выбранной старостой, он уже давно знал, как больно ей оттого, что мать ее стала перекупщицей, но он не ожидал, что она решится бросить мать. Он, Егорушка, любил свою мать, и для него бросить ее было бы просто невозможно. Теперь он понял, почему так задушевно пела Оленька на вечере, почему так рано ушла домой и почему так необычно она попрощалась с ним. В его глазах Оленька Дегтярева совершила настоящий героический поступок, и он гордился, что она нашла спасение от матери в его доме. В этом заключалась особая, подкупающая сила Оленькиного поступка.
В этот день всех старшеклассников просили прийти в школу, чтобы помочь нянечкам убрать после вечера классы, и Егорушка, наскоро по завтракав, выбежал на улицу. Но он заранее решил, что долго не задержится, скоро вернется домой и скажет Оленьке, что она поступила правильно.
Зимнее утро было пасмурно, шел мокрый снег, тучи ползли, чуть ли не задевая трубы домов.
В классе у доски толпились ребята. У доски всегда происходят сборища ребят. Уж такое это место. То там кипит какой-нибудь спор, то составляется заговор троечников о взаимной выручке во время предстоящей контрольной работы, то в полной тишине рассказывается последний кинофильм, который, несмотря на все запреты, удалось накануне увидеть одному из семиклассников. На этот раз вниманием всех ребят овладел Колька Камыш. Увидев Егорушку, ребята закричали:
– Егор, послушай Камыша.
Камыш, польщенный вниманием, спросил:
– Сызнова что ли рассказывать?
– Давай сначала, – крикнула Зойка. – А то Егорушке непонятно будет…
– Так вот, Егорка, такое дело вчера произошло. – Камыш повернулся к Егорушке и так ему подмигнул, словно хотел сказать: приготовься и слушай! – А с кем, как думаешь? С Дегтяревой! Мне мать моя всё рассказала, а она своими глазами видела. Ты понимаешь, Дегтярева к матери пристала и пристала, – и туфли ей нужны, и платье, и пальто, а на колхозные денежки не очень-то раскупишься. И решила она от матери убежать. И убежала, а куда – не известно. Может быть, с перепугу пешком по рельсам в Ладогу и наяривает…
Вокруг засмеялись. Действительно, смешно было представить себе, как Дегтярева по шпалам в Ладогу «наяривает». Но, прежде чем Колька успел насладиться произведенным им впечатлением, он увидел рванувшегося к нему Копылова. От удара Колька отлетел к круглой корзинке для бумаг и с размаху сел в нее.
– Рукам воли не давай! – Камыш беспомощно барахтал ногами.
– А ты не ври!
В класс неожиданно вошла Елизавета Васильевна. Сам «дирик»! Увидев Кольку Камыша, сидящего в корзинке, она насмешливо спросила:
– Ты что, цыплят высиживаешь?
– Это гнездовая посадка по методу академика Копылова, – фыркнула Зойка и под смех всего класса помогла Камышу подняться.
Всё, что Егорушке было известно, он рассказал семиклассникам. Как Оленьку хотели сделать спекулянткой, как она собралась бежать в Ладогу и уже дошла до станции, как там ее нашли. А сейчас Дегтярева у них. Ребята слушали Егорушку, их воображению рисовалась ночная степь, Оленька, убежавшая от своей матери, мчащаяся вдогонку на машине Анна Степановна. И хотя они понимали рассудком, что ничего нет хорошего в том, что дочь хотела убежать от матери, само по себе таинственное бегство, да еще сразу со школьного вечера, вызывало к Дегтяревой уважение. Вот если бы сейчас спросили их, достойна ли Дегтярева быть старостой, они бы единодушно подтвердили: достойна! А Колька Камыш, птичий царь, наврал, чего и не было. Это он оттого, что давно собирался бежать, да не хватило духу.
