Текст книги "Тень принца"

Автор книги: сёстры Чан-Нют

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

И все-таки что-то внутри мешало ему радоваться этой сокрушительной победе над восставшими. Он сам разве не сделал все возможное, чтобы выбраться из грязи и достигнуть поста, который решал многое в государстве? Ведь и Тан, его друг, тоже выбрался из низов и стал губернатором целой провинции! Они оба, жертвуя многим, смогли подняться по иерархической лестнице и стали неотъемлемой частью имперской элиты; почему же тогда он чувствует себя таким одиноким в эту ночь? Он задумался о том, проводит ли мандарин Тан одинокие ночи, задавая себе подобные вопросы, ответы на которые известны только ему.

В этот глухой час, оказавшись наедине со своей совестью, он задал себе извечный вопрос – о моральной основе правоты правителя. Как следовать стремлению к справедливому суду, если принц Буи, помощником которого он был, следовал своим импульсам? И не личное ли соперничество, по сути дела, подтолкнуло принца к желанию погубить господина Дэй? Как в этих условиях достичь всеобщей гармонии, которая приведет к процветанию мира?

Мандарин Кьен откинулся на спинку стула, обхватив руками затылок. Золотой свет сгладил складки лица, придав ему непривычно мягкое выражение. В час Вола, когда кругом царила тишина, министр утратил суровость, вызывавшую страх, и его взгляд стал каким-то нездешним, как в годы учебы.

Сколько раз они спорили о будущем, он и его друзья! Проглотив, бывало, пустой суп в перерывах между занятиями, они предсказывали себе блестящее будущее, соответствовавшее амбициям каждого. Студент Тан, конечно, знал, что ему удастся блестяще сдать экзамены – его не волновали предсказания, – и все же, повинуясь какому-то предрассудку, он не переставал взывать к Богине, как будто она могла ниспослать ему знания, которыми он уже и так обладал. Его поведение, смахивавшее на ложную скромность, раздражало юного Кьена, к тому же он не разделял бессмысленных страхов крестьянского паренька, которому казалось, что любое слово может оскорбить божество, живущее в камне или травинке. Что же касается студента Кьена, он верил только в одно: успех достигается сверхчеловеческими усилиями, без них бедняку вроде него вряд ли удастся вырваться из родной среды и завоевать достойное место в мире. Это убеждение заставляло его заниматься без роздыху ночь за ночью, не засыпая даже тогда, когда Тан закрывал свои книги и предавался молитвам богине успеха, не забывая и о других божествах, которые могли его случайно услышать. Молодой Кьен был одарен, и напряженная работа сделала из него исключительного студента. Уверенный в своем интеллекте, как, впрочем, и в уме друга Тана, он был убежден: однажды они займут значительные посты в имперской иерархии, нуждавшейся в таких людях. Студент Кьен давно завидовал положению их друга принца Хунга – ему светило безоблачное будущее, ведь он родился во влиятельной семье и был одарен совсем не ординарным умом. Ему, обладающему живой натурой, ничего не стоило успешно пройти трехгодичные экзамены, а если бы он даже потерпел неудачу, ему все равно было обеспечено выдающееся положение в обществе благодаря безупречному происхождению и родству с императорской семьей.

Мандарин Кьен нахмурился, взгляд его, остановившийся на свете масляной лампы, стал грустным, проецируя на расплывчатые отсветы воспоминания, теснившиеся в сердце. Он снова увидел не заботившегося о прическе, своенравного юношу, чьи движения были легки, как в танце. Не было ничего, в чем бы ему отказала Богиня в ее бесконечной щедрости: ни в проницательных глазах, погружавшихся порой в странные мечты, куда за ним не могли следовать товарищи с более умеренным воображением; ни в улыбке, рождавшейся сначала во взгляде и лишь потом появлявшейся на губах. Его любили – и он сам, и мандарин Тан – за щедрость и дружбу. Для него не существовало общественного неравенства. Он был рожден для трона, но погиб слишком рано, править ему было не суждено. Кьену вспомнился и тот незабываемый вечер, когда они трое должны были явиться миру в качестве победителей конкурса. В торжественной атмосфере, к которой примешивались трудноопределимые чувства – гордость и удивление, амбиции и сожаления – распорядитель поздравил их от имени Императора. Потом состоялся банкет, на котором они присутствовали уже в качестве лауреатов, несмотря на еще мальчишеские лица. Пир был наградой, щедрым подарком Сына Неба, отметившего их выход в мир дипломатии и юриспруденции. Юный Кьен с восторгом рассматривал пышные одеяния сановников, облаченных в шелк и парчу, ему не сиделось на месте, он вскакивал при каждом ударе барабана, отмечавшего конец очередной речи. В зале торжеств он поражался изяществу колонн из самшита, освещенных сотнями красных и золотых фонариков. По колоннам ползли резные змеи, их чешуя блестела при свете огней. На возвышении, покрытом малиновым бархатом, восседали высшие чины: мандарин с роскошным веером в руках, отвечающий за соблюдение этикета, соседствовал с главой верховного суда. Музыканты извлекали мелодичные ноты из своих инструментов, звуки флейты прекрасно сочетались с резкими аккордами цитры. Толпа слуг в одеяниях с разрезом вносила изысканные редчайшие блюда, стрижиные гнезда соперничали со слегка припущенными голотуриями. Кьен смотрел на других лауреатов, пораженных роскошью церемонии, и мысленно назначал их, как и себя, на самые высокие посты Империи.

Рядом с ним новоиспеченный доктор Тан, совершенно оглушенный успехом, изобретал молитвы благодарности, достойные поэта, не переставая оглядываться. Кьен помнил очень отчетливо: Тан не спешил отведать яства пышного императорского обеда. Он ждал, сначала нетерпеливо, а потом с беспокойством, прибытия их общего друга принца Хунга. Его пришлось долго ждать. Фонари потушили, столы убрали, и тогда стало очевидным – принц Хунг не придет.

На палубе сампана, плывущего вверх по реке, царил покой: пассажиры простерлись на циновках прямо на полу, так как в это время только сумасшедший мог оставаться под дождем – частым, как лианы в джунглях. Потоки воды клонили прибрежные пальмы долу, а пассажиры радовались, что на корабле есть бамбуковый навес, под которым они смогли укрыться. Все размахивали бумажными веерами, чтобы отогнать мух, привлеченных запахом мокрых и потных тел. Торговцы супом уже закончили свой обход и тоже прилегли в сторонке от клиентов, положив ноги на котелки – они не забывали охранять их даже во сне.

Вдруг воздух прорезал резкий крик. Те, кто приподнялись на локтях, увидели необычайно взволнованного человека, опершегося о борт. При каждом лихорадочном повороте тела его длинные волосы закручивались вокруг туловища, как водоросли вокруг скалы. Наклонившись к воде, он жестикулировал, отчаянно крича во все горло:

– Несчастье! Остановите судно! Мое сокровище упало в воду!

При слове «сокровище» некоторые из путешественников поднялись и приблизились к мужчине, пытаясь оценить его ценность. В водовороте кильватерных струй виднелась плоская котомка, едва державшаяся на воде. Разочарованные зрители решили продолжить свой отдых, но тут прибежал один из матросов, желавший, чтобы волосатый человек наконец замолчал:

– Слишком поздно, сами видите! Ваш мешок уже ушел на дно, все кончено!

– Невозможно, несчастный! Нужно вернуть мой мешок, или мой род прекратится! – умолял мужчина, отмахиваясь от волос, забивавших рот.

– А, вот и попался, мошенник, – ответил молодой матрос. – Значит, вы перевозили вашего ребенка в мешке, чтобы не платить за проезд! Раньше надо было думать.

Поняв, что произошла трагедия, пассажиры снова подбежали к волосатому человеку, и один из них сказал:

– Вам не стыдно – вы даже не попытались спасти ребенка, когда он тонул!

Человек повернулся к потрясенному пассажиру, показав ему свое заросшее лицо, и возмущенно сказал:

– Могу ли я плавать с такой шевелюрой? Намокнув, она становится тяжелее десяти камней, и она утянула бы меня на дно. У меня нет желания откармливать собой угрей. Ба! Да, лодочник прав, тем хуже для мальчонки, ему было всего несколько дней. Я не успел потратить на него слишком много.

С этими словами он отвернулся, демонстрируя полное отсутствие интереса к болтавшейся на воде суме.

Но одна из женщин, сидевшая с расставленными ногами и кормившая ребенка огромной грудью, завопила, приложив руку к сердцу:

– Несколько дней? Ты урод!

Она крепче прижала к себе кричавшего младенца и обратилась к своему мужу, грубо толкнув его:

– Иди ты! Прыгай – спаси бедного малыша, он вот-вот потонет!

Скрепя сердце, ее муж поднялся и решительным движением скинул куртку. Он бросился в волны и сделал несколько гребков по направлению к сумке, но ее относило течением. Пассажиры на палубе, затаив дыхание, с любопытством наблюдали за этим подвигом и осуждали низость бессердечного отца. Волосатый человек тоже не спускал глаз с котомки, которую пловец извлек из воды и осторожно держал в вытянутой руке. Множество сочувствующих рук помогли пловцу взобраться на борт, все были в восхищении. А его жена, взволнованная и переживавшая за мужа, вырвала мешок и бережно открыла его.

– О бедняжка, малыш! – запричитала она, развязывая веревку.

Но нежное выражение ее лица тут же сменилось на гневное, и она закричала, тыча пальцем в человека с волосами:

– Обманщик! Сумка пуста!

Отшельник Сэн взял у нее котомку и возразил:

– Что же вы хотите! Малыша, без сомнения, сожрали рыбки, вот все, что от него осталось.

Пошарив в мешке, он вытащил кусок дубленой кожи и показал его женщине, закричавшей от ужаса…

Мандарин Тан и ученый Динь вошли в Стратегический зал в тот момент, когда министр Кьен говорил:

– Ремесленник Перо, избивавший женщин, которые работали на него, заслуживает ста ударов хвостом ската. Хозяин должен подавать остальным пример, иначе порядка не будет. Устойчивость нашего общества зависит от добродетели ответственных лиц – так нас учит Конфуций.

Принц Буи с удивлением смотрел на своего помощника.

– Вы слишком категоричны, но ваши доводы не лишены основания. В том, что касается госпожи Пион: я предлагаю заклеймить ей лицо раскаленным железом. Подобная красота должна быть уничтожена, если она порождает порок.

Мандарин Кьен неотрывно смотрел в окно и даже не оглянулся.

– Нет, принц Буи, если позволите, я предлагаю другое – пусть ей выколют глаза. Вот наказание за прелюбодеяние!

Их разговор прервало тихое покашливание. Старый принц сделал знак прибывшим присоединиться.

– А, это вы! Мы как раз подбираем подходящее наказание для одной преступницы, которую задержали в городе. Эта женщина замечательной красоты поймана на месте преступления: она совершила прелюбодеяние.

– Я полагал, что обычным наказанием за это является растерзание виновной бивнями слонов, – сказал мандарин Тан бесхитростно.

Страдание, исказившее по-прежнему мужественные черты лица принца, означало, что он совершил промах. Конечно, он ведь ненароком напомнил ему о принце Хунге… Стараясь загладить свою неловкость, мандарин Тан поспешно продолжил:

– Хм, я предполагаю, что рассматриваемый вами случай выходит за рамки обыкновенного и что вы хотите вынести показательное решение. Каковы именно точные обстоятельства преступления?

Мандарин Кьен пришел ему на помощь. Сегодня он был красноречивее, чем обычно, и явно не хотел отмолчаться.

– Мадам Пион – женщина, известная своей красотой, все восхищались ею, наблюдая, как ее невинная свежесть расцветает в роскошную зрелость. Множество стихов посвящено совершенству ее черт. Она вышла замуж за городского торговца и родила несколько дочерей, одна из которых недавно вышла замуж за студента очень привлекательной наружности, но еще совсем юношу. И вот мать молодого человека жалуется, что он уделяет мало внимания супруге и что, несмотря на проведенные вместе ночи, у нее до сих пор нет детей. Однажды ночью, страдая от бессонницы, старая госпожа встает и видит свет в комнате сына. Глядя через перегородку, она понимает, что обнявшиеся силуэты играют в игру «Облака и Дождь»… Радуясь и любопытствуя, она подходит ближе и бросает взгляд – как бы случайно – в комнату. Но ее сын оказывается в обществе не жены, а тещи.

Принц Буи вмешался, чертя по воздуху рукой причудливые арабески.

– Какая, должно быть, была скандальная сцена! – воскликнул он, странно улыбаясь. – Я первый готов восхищаться красотой, но если она порождает извращение, ее нужно уничтожить. Вот почему я предложил запечатлеть на ее нежной коже знаки, которые навеки опозорят ее. Но у мандарина Кьена другое мнение, мне кажется.

– Действительно, мне кажется, что соблазнение начинается со взгляда – если ей выколоть глаза, она не сможет бросать соблазнительные взгляды на мужей других своих дочерей. Вот наказание одновременно и примерное, и символическое. Народ будет восхищаться вашей тонкой мудростью, поддерживающей традиции и укрепляющей их.

Ученый Динь, делавший до этого вид, что рассматривает книги, вышел из-за полок и украдкой состроил гримасу в сторону мандарина Тана.

Но принцу Буи понравилось это предложение.

– Да, по-моему, прекрасное предложение. К чему ограничиваться древними казнями, когда можно блеснуть новизной?

Удовлетворенный этим решением, он стал медленно прохаживаться по Стратегическому залу, заложив руки за спину, как человек, обдумывающий какое-то дело. Внезапно остановившись, он прищелкнул языком:

– Мандарин Кьен, прикажите, чтобы тюремщики позаботились об инструментах, которые понадобятся для этого наказания, и пусть стражи по всему городу кричат о дне исполнения приговора. Эта закуска добавит очарования главному блюду – казни семьи Дэй. Придет, наверно, множество народу, несмотря на дожди.

Делая заметки, мандарин Кьен кивнул:

– Вот именно, принц Буи, беспрерывный дождь внушает беспокойство. Я боюсь, что старые дамбы, защищающие Тханглонг, совсем развалились. Нужно, по моему мнению, укрепить их, иначе наводнение будет ужасным.

– Ба, у нас еще будет время этим заняться, поверьте мне. Они столько лет стояли, простоят и еще год. В дельте реки Красной люди знают, что такое паводок, и даже если несколько полей окажутся под водой, это не значит, что и столицу затопит. А крестьяне ведь привыкли работать, стоя по колено в воде, не так ли?

Принц расхохотался своей же шутке. Но мандарин Тан не смог заставить себя улыбнуться, зная, как ужасны последствия наводнения для крестьян. В его родной деревне в период дождей затопляло рисовые поля, и тогда начинались голод и нищета. Он решил почтительно вмешаться:

– Разрешите мне, принц Буи, поддержать предложение мандарина Кьена. Я сам пережил чудовищные паводки и видел уничтоженные рисовые поля – могу вас заверить, что для крестьян это ужасная катастрофа. Несомненно, осмотр дамбы обойдется гораздо дешевле, чем устранение последствий наводнения.

Принц махнул рукой, как бы отгоняя надоедливую муху.

– А, я вспомнил, что вы из крестьян, мандарин Тан. Очень похвально, что вы говорите от их имени.

Он помолчал, его взгляд посуровел, хотя при этом он приятно улыбался.

– Но вы же знаете, что крестьяне, поддерживаемые господином Дэй, чьи дни сочтены, и предводительствуемые Рисовым Зерном, считаются в данный момент врагами самого Императора. Их жалкое восстание, которое мы пытаемся подавить, возможно, скоро будет подавлено судьбоносным потопом. А он послан Небом. И так как вы все-таки являетесь императорским мандарином, вы должны быть не на стороне крестьян, а на стороне Императора. Вы согласны? По крайней мере, надеюсь, – добавил он лукаво, – после казни Дэй вы не займете его место?

Удивленный резкостью этих слов, мандарин Тан выпрямился, кулаки его невольно сжались. Динь заметил, что кровь отхлынула от лица друга, а на виске опасно запульсировала маленькая голубая жилка. Тана явно раздирали противоречивые чувства, но тут взял слово мандарин Кьен.

– Мой друг мандарин Тан увлечен идеей правосудия, в то же время он лоялен по отношению к Императору, могу поклясться. Поэтому его волнует, чем может обернуться наводнение не только для крестьян, но и для нашего несравненного города. Он, без сомнения, представляет себе те разрушения, которые могут произойти в столице в результате наводнения: дороги будут уничтожены, погибнут кладбища, возникнет угроза и для храмов. Нет, принц Буи, мандарин Тан не дерзкий бунтовщик, а бдительный подданный на службе Императора и вашей.

Он почтительно склонил голову, сложив руки. Повеселев, принц поднял костлявую руку, изборожденную морщинами.

– Я и не ожидал иного поведения от императорского мандарина, вы меня вполне успокоили, – просипел он сквозь желтые зубы, стараясь казаться приветливым.

Резко повернувшись, он направился к двери. Но прежде чем выйти, добавил:

– Не забудьте, что процедура наказания мадам Пион должна быть захватывающей. Вы должны решить, выколоть ли сразу оба глаза или – чтобы зрелище длилось подольше – один за другим. Наш народ любит, когда его устрашают.

Когда дверь за ним захлопнулась, мандарин Кьен повернулся к другу. Все еще смертельно бледный, с вытянутым лицом, он все же немного успокоился.

– Что ж, Тан, вот первая встреча с жестокой знатью, которая не понимает, что нами движет. Общение не из самых приятных, если судить по выражению твоего лица. Где справедливые и благожелательные правители, о которых рассказывается в книгах, где добродетели, восхваляемые нашими учителями?

Так как опечаленный мандарин Тан не ответил ни слова, министр продолжил:

– Ничего! Не давай, братец, грубой правде победить тебя. Осознав разницу между жизнью и конфуцианским идеалом, разве ты хотя бы на шажок не станешь ближе к мудрости?

– Как примирить все это?

– Ах, когда тебе удастся примирить все противоречия, у тебя будет больше белых волос на голове, чем рыб в море!

– Неужели принц Буи всегда был таким? – спросил Динь.

Мандарин Кьен обратился к нему:

– Безжалостный и капризный старик, которого мы видим сегодня, – не самый приятный образ, согласен. Но в юности это был человек справедливый и просвещенный. Нынешние невыразительные черты мешают разглядеть прежнее, полное энергии лицо, волевую челюсть, стать воина. Это был человек, за которого я бы отдал жизнь.

Ученый Динь понял, что министр, уставившись взглядом в пустоту, представил образ былого великого человека, которым он восхищался.

– Но после смерти принца Хунга, его сына, характер отца сильно изменился: он замкнулся в себе, перестал думать о нововведениях, которых желал раньше, перестал практически управлять страной, и даже его элегантный некогда дворец пришел в упадок. Прежняя власть испарилась, и он существует теперь только для того, чтобы выносить все более жестокие приговоры, потому, наверно, что он все время бессознательно карает убийцу своего сына. И какое ему дело, что дамбы вот-вот рухнут? Тысячи мертвых не уравновесят потери любимого дитя.

Помолчав, принц Кьен прочистил горло.

– Ладно, может быть, поговорим о предстоящей казни господина Дэй?

– Может, она не состоится! – воскликнул мандарин Тан.

– О чем ты? – спросил удивленный министр.

– Вспомни, что Сэн находится на пути к Тханглонгу, чтобы попытаться спасти голову дяди. Если он, хромец, пустился в путь, значит, у него есть надежда на успех.

Заинтригованный мандарин захотел узнать об этом побольше.

– Ты в курсе, что он нам приготовил? Какие у него могут быть убедительные доводы?

Ученый Динь и мандарин Тан одновременно пожали плечами.

– У него есть великий секрет, которым он может воспользоваться как обменной монетой.

– Кажется, ты провел в его обществе целый вечер, Тан. Тогда Сэн тебе не открыл тайну?

– Он очень испугался грозы, и мы были вынуждены укрыться в его пещере.

Министр состроил недовольную гримасу.

– В любом случае, он должен сотворить чудо, иначе мои сыщики схватят его, как только он вступит в столицу. И тогда уже у меня как у помощника принца Буи не будет иного выбора, кроме как отсечь ему голову, как и всем членам его рода.

Он развернул лист бумаги, на котором был написан длинный список имен.

– Кстати, видите этот список? Это имена всех членов семьи Дэй, которые будут обезглавлены через десять дней. Самому Дэй как главе крестьянского восстания вынес приговор сам Император. Но я могу немного поторговаться с властью: если бы господин выдал нам имена главных зачинщиков из крестьян, мы могли бы помиловать его родственников.

– Выдать друзей или погубить своих близких – ничего себе выбор, – сказал Динь.

– Иногда узы крови оказываются сильнее, – ответил мандарин Кьен. Выбор между блужданием в вечности подобно призраку и почитанием потомками в качестве предка-мученика – этот выбор не так труден, как полагают.

Паланкин, влекомый четырьмя крепкими мужчинами, двигался довольно ровно, но иногда кто-нибудь из носильщиков проваливался по самые икры в глубокую лужу, и тогда он опасно накренялся, а его тяжесть еще больше вдавливала несчастного в грязь. Стараясь помочь товарищу вылезти из трясины, засасывавшей его ноги, носильщики дергались, раскачивая паланкин из стороны в сторону. Находящимся внутри мандаринам, закрытым от глаз посторонних бархатными занавесками, приходилось несладко.

– Если так будет продолжаться, – сказал мандарин Тан, – мой желудок вывернется наизнанку. Ты уверен, что для визита к господину Дэй нужно было брать паланкин?

– А ты предпочел бы идти пешком и дать ему повод для насмешек над нами? – строго возразил мандарин Кьен, одетый в расшитое яростными грифонами одеяние тунику. – В такой дождь пришлось бы заворачивать ноги в листья латании, а иначе мы бы выглядели как грязные пугала.

Как глупо было соглашаться сопровождать министра Кьена, решившего нанести визит господину Дэй! – решил про себя мандарин Тан, слегка поворачивая голову из стороны в сторону. Он уже представлял себя несущимся навстречу ветру на жеребце из императорских конюшен, и каково же было его разочарование, когда, выходя из дворца, он увидел носильщиков паланкина, мокнущих под дождем.

– Мне тесно в этом закрытом паланкине, – сказал он. – Воздуха мало, колени прижаты к подбородку, а локти к бокам. Неужели мандарины должны быть не только миниатюрными, но и гибкими?

Мандарин Кьен сидел неподвижно, с бледным лицом, скрытым кистями головного убора.

– Все зависит от того, как посмотреть. Перестань волноваться, и все будет хорошо.

Паланкин внезапно дернулся, и шелковые кисти лихорадочно заколыхались в воздухе.

– Если тебя не обеспокоит, я предпочел бы отдернуть занавески.

Мандарин Тан, уже совсем зеленый, схватился за тяжелую парчу и отдернул ее. Когда в паланкин ворвался свежий воздух, он стал жадно дышать, как умирающая рыба. Его друг смотрел на него с жалостью.

– Если бы мне пришлось придумывать казнь для тебя, то думаю, лучше всего было бы поместить тебя в небольшой бассейн, полный воды, оставив между крышкой и водой крошечное расстояние, так чтобы нельзя было ни лежать на воде, ни плыть.

– Твоя должность Исполнителя Справедливости порождает весьма странные, темные желания. Нужно быть довольно жестоким, чтобы придумывать наказания.

И только завидев неподвижную линию гор на горизонте, мандарин Тан успокоился и стал созерцать опустошения, причиненные непрерывными дождями, шедшими все последние дни: особняк Дэй находился недалеко от города, но потребовалось бесконечное время, чтобы преодолеть это расстояние, потому что дороги были разбиты и превратились в настоящее болото, в котором ничего не стоило увязнуть. Доски, положенные в особенно тонких местах, помогали преодолеть коварную и топкую лужу, на дне которой виднелось множество башмаков.

В конце дороги уже виднелся дом господина, возвышавшийся на равнине подобно гигантскому зубу. Неподалеку массивные старинные запруды принимали в себя воду с небес, спасая пока эту часть местности от наводнения.

– Ну вот мы и прибыли, – сказал мандарин Тан с облегчением. – Может быть, он нам предложит горячий чай с арбузными семечками.

Мандарин Кьен сурово посмотрел на него.

– Господин Дэй – наш узник, Тан. Он находится под домашним арестом, за ним присматривают десятка два стражников, которые его отведут в столицу, когда настанет время распрощаться с головой.

Носильщики, счастливые, что цель уже близка, неслись изо всех сил и быстро доставили их к главному входу, украшенному каменными львами, рядом с которыми прятались под мокрыми зонтами стражники. Они поклонами поприветствовали прибывших, опустив глаза в знак уважения. Когда паланкин вносили в просторные ворота, украшенные резными изображениями в варварском, как ни странно, вкусе – они изображали борьбу каких-то исхудалых людей с острозубыми демонами, – мандарину Тану показалось, что небо внезапно потемнело, обрушив на землю черный ливень. Казалось, он пришел из-за холма, находящегося за особняком. Бросив взгляд по сторонам, он заметил несколько странно изогнутых деревьев, росших рядом и склонившихся друг к другу, как группа заговорщиков. С ветвей свисал черный и длинный мох, готовый вот-вот обратиться в прах. Находясь около них, трудно было понять, то ли ветер свистит в ветвях, то ли проклятья слетают со сгоревших губ. Но вдруг мандарина поразил запах разложения, и его опять затошнило. Прижав ко рту руку, он обратился к спокойно сидящему другу:

– Это запах болот, окружающих поместье. Злые языки говорят, что господин Дэй бросал туда крестьян, отказавшихся присоединиться к нему.

К счастью, носильщики уже стремительно удалялись от зловонного места, и вскоре они остановились перед большим домом, стены которого от сырости покрылись унылым лишайником. Радуясь, что наконец избавились от мандаринов, носильщики укрылись от дождя под навесом. Подбежали взволнованные стражники с огромными зонтами и препроводили знатных гостей в дом, поражающий своими размерами.

Главный надсмотрщик поклонился, соединив руки.

– Господа, добро пожаловать. Узник содержится в восточном крыле. Если вы последуете за мной…

– Были ли у него контакты с внешним миром с того момента, как его приговорили к домашнему аресту? – спросил мандарин Кьен.

– Конечно нет, господин. Мы строго следили, чтобы никто даже близко не приближался.

– Никаких монахов? Нищие не приходили?

– Единственные, кому позволено контактировать с узником, это прислуга из дома принца Буи, и я всех знаю лично.

Стражник говорил уверенно, а гордая осанка свидетельствовала о непреклонности воина. Успокоенный, мандарин Кьен повернулся к другу.

– С этими хитрыми крестьянами никогда нельзя ни в чем быть уверенным. Они изобретательны и пронырливы. Если бы им удалось устроить побег господину Дэй, все пришлось бы начинать заново.

В сопровождении стражника с факелом в руках, они шли по залам с такими высокими потолками, что, казалось, под ними смутными волнами плавала тьма. На черном дереве колонн мандарин Тан, прищурив глаза, смог различить фигуры раздираемых летающими демонами людей. Свет факела выхватывал из тьмы то страшную маску, подвешенную на столбе, то ширму с размытыми от сырости красками.

В конце коридора, продуваемого сквозняками, сверкал дрожащий огонек… Когда они вошли в комнату, охраняемую четырьмя стражниками, мандарин Тан увидел дремлющего в кресле маленького человечка, одетого в черную одежду из парчи. И это тот самый господин, который так напугал власти? – подумал он с удивлением.

Вдруг человек открыл глаза, и мандарин понял, почему принц Буи хочет отрубить ему голову. Из глубины запавших глаз сияли зрачки – они ничего не выражали и казались почти мертвыми. Череп обтягивала прозрачная кожа, испещренная синими прожилками, прозрачная на скулах и голубоватая на висках. Узнав мандарина Кьена, человек улыбнулся, не обнаруживая ни радости, ни иронии, механически растянув черные губы над зубами цвета слоновой кости.

– А, вот и вы, юный прислужник старого принца Буи, – сказал он голосом, лишенным выражения. – Боитесь, что я сбегу?

– Кто ж не боится, что чума может вырваться на волю? – ответил министр. – Но срок вашего заключения подходит к концу. Через шесть дней ваша окровавленная голова скатится в корзину вместе с головами всех членов вашей семьи. Палач станет национальным героем, когда схватит вашу морщинистую шею и покажет голову народу.

– Трагический финал врага Императора в назидание маленьким людям, чтобы они не питали иллюзий относительно своей судьбы? А вы не боитесь, что после моей гибели другой вельможа встанет на сторону крестьян?

Мандарин Кьен горько усмехнулся.

– Напротив, я уверен – тщеславные господа будут стремиться занять ваше место во главе крестьян, господин Дэй! Их, как и вас, будет вдохновлять желание воспользоваться толпой ради своих целей. Вы гениально придумали – внушить крестьянам, что хотите спасти их от нужды, тогда как на самом деле они просто орудие, которым воспользовались в гнусных целях. Принц Буи верит, что вы искренне сражались за крестьян, но я знаю, что вы, как, впрочем, и остальные, жадны до власти и испорчены до мозга костей, просто вы более красноречивы.

– Вы очень изящно изложили вашу точку зрения, мой юный друг! Она недалека от истины, согласен. Неужели мы настолько глупы, чтобы искренне надеяться вытащить из грязи этих несчастных деревенских простофиль? В навозе они родились, в клоаке умрут, и единственный смысл их жизни – сделать нашу жизнь более приятной. Они работают на нашей земле, возделывают принадлежащие нам поля, не надеясь даже на благодарность. Бедный Рисовое Зерно! Он был простачком, самым доверчивым из всех, но он умел увлечь толпу, как генерал. Жаль, что вы его убили!

Министр вскочил, побледнев.

– Не обвиняйте никого бездоказательно, господин Дэй! Император не потерпит наглой клеветы.

– Однако я слышал, как ваши сыщики, потешаясь на досуге, говорили об этом. Они рассказывали, что его убили самым жестоким образом: просто разрубили надвое ударом ножа, не так ли?

Старик прищелкнул языком и, подняв указательный палец, как будто для того, чтобы укорить мандарина Кьена, сказал:

– Принц Буи мог бы придумать не столь позорный конец для этого бунтовщика. Но, несомненно, эта завуалированная казнь просто служит предупреждением для других смутьянов. Честно говоря, если бы я был на вашей стороне, я бы сказал, что это умное решение: один показательно убитый крестьянин стоит господина, которого казнят с большой помпой.

Мандарин Тан отстранений слушал холодные, расчетливые, бесстрастные речи Дэй. Он ведь тоже видел в нем преданного народному делу аристократа, стремящегося к более справедливому обществу! А тот, оказывается, будет казнен не за то, что угрожал устоям Империи, как думал принц Буи, а за то, что, уничтожив соперников-вельмож, мог стать крайне опасным для Сына Неба. Все на самом деле оказалось совершенно иначе, чем он представлял. Мандарин Тан вспомнил жестокие слова принца Буи и прикусил губу, чтобы не проронить ни слова.