Текст книги "Тень принца"

Автор книги: сёстры Чан-Нют

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Евнух Сю осторожно встал с постели. Суставы болели от влажности, проникавшей сквозь стены, ею пропитался и воздух в комнате. Как и каждое утро, он задержал дыхание, пока рука, словно сама собой, принялась ощупывать матрас. Неоспоримо – сухо. Успокоившись, старик поздравил себя с тем, что, по крайней мере, в эту ночь избежал ужасного бича всех евнухов – недержания.

Всунув ноги в тапки, расшитые тончайшим пестрым шелком, с трудом передвигаясь, он отдернул тяжелые занавески. Маленькие сорванцы, вместо того чтобы готовиться к урокам, шалили – он слышал доносящиеся издалека крики и смех. Так не подобает вести себя во дворце принца. Он пообещал себе оттаскать их за уши, как только они выстроятся вдоль стены, чтобы поприветствовать его. Он переоделся в ярко-желтую тунику. После вчерашней пирушки силы его восстановились, перед ним открывалась перспектива благополучной старости.

Как обычно, он направился к тайнику с бесценным горшком. Чтобы никого не искушать, он скрыл его под грудой тонкого нижнего белья. Прежде чем начать день, он всегда ощупывал драгоценный сосуд, зарытый в шелке, – этот почти телесный контакт убеждал его в собственной идентичности.

Однако этим утром его пальцы не нащупали керамическую гладкость горшка. Еще не веря, Главный воспитатель засунул руку поглубже в груду белья. Ничего! Все поры его тела источали пот, он стал судорожно перерывать содержимое груды. Пока он разбрасывал направо и налево самые интимные предметы туалета, его слабая спина прогнулась, как туловище раненого вепря, а маленькие ножки переминались в жалостном танце. Наконец, он должен был признать очевидное: его Золотые Шары исчезли!

Бросившись в крытую галерею, он издал нечеловеческий крик, в котором звучало горе всего его существа:

– Мои Драгоценные!

Соседняя дверь открылась и выглянула удивленная прекрасноликая Ива.

– Украли мои Драгоценные! – воскликнул Главный воспитатель Сю, чуть не плача.

– Скорее зовите сыщиков! – сказала Ива, нахмурив маленькие брови.

Но Главный воспитатель Сю уже не слышал ее слов, он бежал в другой конец коридора, лихорадочно зовя стражника, которого не было на месте.

Императорский слоновник ничуть не изменился с тех пор, как он был там в последний раз, но погода была совсем иной. Четыре года назад, когда он пришел, чтобы увидеться с принцем Хунгом, солнце изнуряло людей и зверей, в раскаленном воздухе плавал запах сена. Сегодня, чтобы войти в помещение, где слоны хрустели стволами бананового дерева и сахарного тростника, которыми их кормили, мандарину Тану пришлось прыгать через грязные лужи под проливным дождем. Пасмурный воздух ничем не напоминал тот прежний, золотой, лившийся с небес. В полутьме, пахнущей потом животных, мандарин отряхнул капли воды с одежды.

Знакомый напев заставил его обернуться. Выйдя из-за колонны, к нему приближался погонщик слонов. Ростом он был не больше ребенка, но вид имел изнуренный, взгляд его был неприветлив.

– Я вас узнал! – воскликнул мандарин. – Вы же были здесь, когда принц Хунг выбирал слона, которого ему подарили в награду за хорошо сданный экзамен?

– А, наконец-то я вижу мандарина, у которого память, как у слона, – ответил корнак насмешливо. – Корнак Всади-Нож польщен вашим замечанием!

– Я пришел, чтобы увидеть место, где был убит принц Хунг. Вы хорошо помните, что случилось тогда?

– Еще бы! – сказал погонщик, сплевывая на землю. – Его пронзил бивнями Пальмовый Орех, слон, которого специально тренировали для наказания развратных женщин. Это славное животное было на месте, его потревожила проскользнувшая тень. Принц почему-то был одет в отрепье. Но меня в тот момент не было, я мало что могу рассказать. Вот старый евнух Сю расскажет вам больше: это он нашел тело принца Хунга.

– Евнух Сю?

– Вы его знаете. Старый, толстый кастрат, кокетливый и капризный, как старая женщина. Он занимается воспитанием юных евнухов.

– Хорошо. Кстати, вы можете объяснить, каким образом Черная Чесотка смог войти в зверинец?

Всади-Нож задумался, а потом указал подбородком на довольно массивную дверь в стене.

– Через эту дверь заключенные, занятые на работах в слоновнике, возвращаются в темницу вечером. Обычно она заперта на засов. Раз нищий смог пройти через нее, значит, она была открыта, вот единственный вывод.

Откуда нищий знал, что дверь была открыта? – спрашивал себя мандарин Тан с беспокойством. Может быть, он просто случайно решил провести ночь в слоновнике, или убийца намеренно ввел его в ограду, чтобы потом убить?

Всади-Нож внимательно изучал лицо мандарина, не переставая массировать грудь.

– Вы ведь были приглашены на последнюю охоту принца Хунга? – спросил он, морща веки, уставшие от жары и влажности. – Вы были одним из четырех, поймавших тигра, если не ошибаюсь.

– Ну да! – воскликнул мандарин, польщенный тем, что люди помнят о его подвигах. – Мы воспользовались особым методом с применением шаров из смолы, он требует участия четырех человек, чьи действия должны быть абсолютно слаженными. И я был тем, кто связал лапы тигра.

– Этого я не знал, – выдохнул корнак восторженно. – Ваша роль самая сложная, да и метод очень рискованный. Признаю, ваш подвиг достоин восхищения. Какая же нужна согласованность, чтобы обмануть тигра! Иначе он бы убил вас. Но знаете, что есть другой, более легкий способ?

Так как правитель молчал, Всади-Нож продолжил:

– Всем известно, что тигр имеет обыкновение ходить по одной и той же тропе, а кроме того – они часто бродят вокруг свинарников. Зная его обычный маршрут, надо каждый день разбрасывать охапки соломы на его пути. Зверь привыкает ходить по соломе, она ему кажется безопасной. Но однажды на дорогу выливают смолу и прикрывают ее соломой. Лапы тигра прилипают к смоле, утопают в соломе, он пытается их отодрать. Но чем больше он двигается, тем глубже он вязнет, и, наконец, у него склеиваются даже усы и ресницы. Раздраженный тигр усаживается на землю, чтобы лапой очистить голову, но тогда пучки просмоленной соломы приклеиваются к его заду. Он катается по земле, пытаясь освободиться, до тех пор пока не превращается в свиток соломы. Тогда его просто переносят в клетку. Чтобы очистить его от соломы, достаточно ванны с кокосовым маслом.

– Ловко, – согласился мандарин, любивший слушать охотничьи истории, но, с его точки зрения, в этом способе охоты было мало блеска. – Вы тоже давно участвуете в охотничьих вылазках принца Буи?

– Да, так как я, скажем, ловко ловлю животных, принц Буи привлекает меня к охоте. Но вообще-то я – каторжник, – признался корнак, распахивая рубаху.

Удивленный мандарин Тан увидел вырезанный в человеческой плоти бледный крест, идущий от плеча до плеча и от шеи до пупка, края шрама обрамляли клочки ярко-красной кожи.

– Это ведь не тайна, – ухмыльнулся корнак. – Сам принц приказал вырезать этот крест у меня на груди. Оцените красоту шрама, видите, по краям будто кружево?

Он разразился смехом, полным затаенной злобы.

– Принц Буи каждый день наносил мне визит в темнице. Как повар у печи, старающийся изготовить затейливое блюдо, он раздирал мою рану, дозировал песок и соль, которые сыпал на нее. Но, видите ли, кожа слишком быстро зарастала, не сохраняя желаемый рисунок. Тогда принц снова велел ее разодрать – медленно, само собой! – и лично сделал тонкие надрезы вдоль всего рисунка.

Корнак провел черным от грязи пальцем по вспухшей белой поверхности своего клейма. Оно светилось на его загорелой коже, как инкрустация перламутра на редкой породы дереве. Всади-Нож пожал худыми плечами и непринужденно заключил:

– Благодаря этому кресту, я могу всюду ходить как свободный человек: с таким клеймом на груди все равно не убежишь далеко!

– Какое же преступление вы совершили?

– Ничего особенно серьезного: нанес несколько ран холодным оружием. По неосторожности я порезал лицо одному кули, вскрыл брюхо торговцу вином, выпустил кишки одного шпика. Теперь я веду порядочную жизнь охотника принца, – заключил корнак со своей обычной кривой усмешкой.

– Это вы ловите слонов для него?

– Я неслучайно назначен главным корнаком! – похвастался Всади-Нож. – На слонов охотятся обычно весной и осенью – в периоды спаривания. Молодую, еще девственную слониху выпускают на природу, она бегает по джунглям и сама ищет себе пищу. По дороге ей встречается дикий слон, тоже девственный, которому она кажется соблазнительной, хотя ему неприятны запахи человека, исходящие от нее. Его изолируют от стада. И он, чтобы не быть в одиночестве, подходит к слонихе, они вместе проводят ночь. А в это время я с четырьмя домашними слонами подкрадываюсь и прячусь в дебрях. Потом слониха, узнав мой запах, подбегает – предательница ведет за собой ничего не подозревающего любовника, ласкающего ее хоботом, и вот уже четыре слона обхватывают его своими хоботами. В этот момент ему наносят удар ножом в ухо и ошеломляют его. И вот он уже готов для первой дрессировки.

– Коварство женщин ни с чем не сравнимо, – пробормотал мандарин Тан.

Наблюдая, как корнак трет круп величественного слона, правитель осведомился:

– Вы были на той охоте, когда захватили в плен госпожу Лим?

Корнак застыл и сурово посмотрел на мандарина.

– Я и вел эту облаву. Дьяволица бежала быстро, держась как тень за своим соплеменником.

– У нее был соплеменник? Я не знал, что захватили еще и мужчину!

– Потребовалось немало времени, чтобы изловить его! Если бы он не остановился на мгновение, нам бы никогда не удалось его взять.

– Но его так и не привели в столицу? Корнак очищал хвост слона от грязи.

– Он сбежал после поимки и встретил на своем пути Властителя Тигра. Несчастный бегал быстро, но недостаточно, чтобы убежать от гнавшегося за ним зверя. Его нашли через несколько дней во рву, абсолютно неузнаваемого.

* * *

Динь поднимался по тюремной лестнице, сморщив нос от запаха плесени, перемешанного с вонью засохшей мочи. Блестящий от влаги пол покрылся зеленым мхом, на котором выросли красавцы грибы. На лестничной клетке двое тюремщиков, от которых несло водкой, играли в карты.

– А, вот красавчик, который хочет переспать у нас! – сказал один из них, громко рыгнув. Руку он держал на дубинке. – Или, может, он хочет помочь нам покарать какого-нибудь преступника?

– Вы ошибаетесь, у меня есть дела поинтереснее, нежели орудовать с вами дубинками, – презрительно ответил ученый. – Покажите мне архивы, я действую от имени мандарина Тана.

Покраснев от стыда, тюремщики поднялись и приветствовали новоприбывшего.

– Извините моего товарища! – попытался сгладить ситуацию второй стражник. – Он дурачок и урод. Будьте любезны следовать за мной, господин!

С глубокими поклонами он сопроводил ученого Диня в зал архивов и, ступая на цыпочках, удалился.

Сильный запах мочи заставлял думать, что тюремщики, прячась за книжными полками, справляют здесь нужду. Что еще хуже, он учуял еще и мускусный запах, о происхождении которого предпочел даже не задумываться. Обернув руку тонким платком, Динь выбрал том, на котором неграмотная рука накарябала: «Архивы. Приговоры, вынесенные его высочеством принцем Буи».

Склонившись, чтобы разобрать каракули, он присвистнул.

Страницы содержали имена узников, описание их преступлений и назначенное наказание. Рисовое Зерно и Черная Чесотка не фигурировали среди заключенных, которым был вынесен приговор, и неслучайно: едва будучи арестованными, они сразу же имели счастье (или несчастье) быть выпущенными на свободу. Зато список был длинен:

– Небесный Хряк, кража колбаски. Надрезание ладони;

– Госпожа Сандал, растрата. Клеймить раскаленным железом тыльную сторону ладони;

– Госпожа Ласточка, неуважение к офицеру. Вырезать имя офицера на спине;

– Толстая Тыква, демонстрация интимных частей тела. Надеть кольцо на провинившуюся часть тела…

Преступления были различными, но кара всегда предусматривала нанесение какой-либо отметины на кожу.

Спрашивать принца Буи об этих наказаниях, не предусмотренных официальным кодексом наказаний, означало бы совершить ужасный промах. За это и самого могли прижечь или покарать как-нибудь иначе. Лучше расспросить безобидную мелкую сошку. Сощурив глаза в скупом свете масляной лампы, ученый Динь разобрал под печатью принца Буи несколько букв, начертанных твердой рукой:

Под наблюдением доктора Головастика, тюремного врага.

* * *

Дом тюремного врача господина Головастика, казалось, был возведен одновременно с дворцом принца. Их разделяла только узкая улочка, но жилища принца и его подданного незначительно отличались друг от друга. Несомненно, в этом доме обитал дух суровый, занятый важными трудами, – так, по крайней мере, казалось ученому Диню: столбы, поддерживающие навес, не были разрисованы, а приветливые фонари никогда не раскачивались над входом.

Напрасно ученый Динь искал слугу, к которому можно было обратиться, и когда он вошел в квадратную комнату, выходившую во двор, ему пришлось дать знать о себе сдержанным покашливанием.

Маленький человек с круглым и темным, как железный котелок, лбом, суетился за алтарем, заставленным благовониями. Из-за круглой головы и вьющихся волос он казался пришельцем из далекой страны, а кожа его была такого темного цвета, что казалась почти серой.

– Сожалею, что прервал ваши занятия, – начал ученый Динь.

– Избавьте меня от извинений, – заворчал доктор Головастик. – Я видел вас на банкете у принца Буи и знаю, что вы – один из почетных гостей. Мой долг – как верноподданного принца – помогать вам. Чем вы страдаете?

Ученый Динь удивленно поднял брови, ошеломленный резкостью тюремного врача. Постоянно общаясь с разбойниками, он и сам перенял нечто отталкивающее.

– Я – ученый Динь, и пришел сюда не за врачебной консультацией, а по делу, связанному с расследованием убийств заключенных. Будучи тюремным врачом, вы, наверно, их пользовали, тем более, что один из них был весьма некрепкого здоровья. Впрочем, я считаю, что помогать узникам в страданиях – священная обязанность.

Господин Головастик издал презрительный смешок, его бледные, под цвет кожи глаза блестели, как две грязные лужицы.

– Я лечу не все болезни, мой дорогой господин. У заключенных бывают такие болезни, что и вылечить невозможно.

– По крайней мере, – сказал ученый Динь натянуто, – вы перевязываете раны узников?

Воцарилось молчание, во время которого господин Головастик обошел свой рабочий стол и дерзко обратился к ученому, возвышавшемуся над ним на целую голову:

– О каких ранах вы говорите?

– В тюремных архивах упоминается о том, что принц Буи часто назначает наказания, предусматривающие нанесение отметин на кожу. Можете вы объяснить это? И какова в этом случае ваша роль как тюремного врача?

– Принц Буи волен выносить любые приговоры. Он не отчитывается ни перед вами, ни передо мной. Я присутствую, чтобы тюремщики не выходили за рамки назначенного наказания, а иногда помогаю облегчить боль приговоренных.

– Цель наказаний не в том, чтобы мучить заключенных, но чтобы нанести вечное клеймо, – заметил ученый, внимательно глядя на доктора Головастика.

Но так как тот явно уклонялся от дальнейших разъяснений, ученый Динь заметил:

– Мандарин Тан полагает, что два недавних убийства связаны со смертью принца Хунга. Вы тогда уже были врачом?

Глаза маленького человечка, бледные и неуловимые, устремились куда-то далеко.

– Действительно, евнух Сю нашел тело молодого человека в зверинце. Он сразу же позвал меня осмотреть его.

Чувствуя, что врач о чем-то умалчивает, ученый Динь настаивал:

– Не забывайте, что расследование поручено нам самим принцем Буи…

– В таком случае, я открою вам то, о чем почти никто не знает и о чем не нужно широко распространяться: в момент смерти молодой принц был совершенно голым.

Дым, шедший от печи, ел глаза евнуха Сю. Но он не беспокоился о том, что они слезятся, он и так плакал слезами отчаянья с утра до вечера и издавал душераздирающие звуки, которые вывели из себя повара, и он повздорил с ним серьезнее, чем обычно.

Носильщики паланкина Сюан и Мин нашли убежище от потоков дождя на дворцовой кухне. Медвежья Лапа принял их с обычной флегматичностью, а старый евнух состроил жалобную мину, несмотря на все усилия носильщиков разрядить атмосферу, предлагая загадки собственного сочинения.

 
Пузатый, коренастый,
Я вам служил день ото дня,
Теперь я лью потоки амбры
Нежданной, теплой прихотливо.
Увы, теперь вы видите меня
Лишенного одной полезной,
Невозвратимой больше штучки.
 

Носильщик Сюан, автор сочинения, зловредно захихикал. Евнухи не любят, когда шутят – нарочно или нет – на тему их увечья. Поэтому Главный воспитатель Сю надулся, выставив вперед нижнюю губу.

– Извините моего друга, – сказал Медвежья Лапа, не переставая кромсать на толстые куски свиное сердце. – Он сегодня утром потерял свои Золотые Шары.

– О, несчастный, – воскликнул носильщик Сюан, и его жилистое тело затрепетало от ужаса. – Но тогда вам нужно соблюдать постельный режим?

Медвежья Лапа захохотал.

– Наш старый друг Сю стал кастратом очень давно, он воспитывает юных евнухов, чтобы они стали достойными слугами, обучает их разным секретам и ученым тонкостям, приобретенным за долгие годы его карьеры.

– Но то, что случилось сегодня, гораздо хуже моего старого увечья, – завизжал евнух. – Ведь у меня похитили мои Драгоценные!

– Как интересно! – сказал носильщик Мин, хлопнув себя по бедрам. – Но не обижайтесь на загадку моего товарища. Думаю, что разгадал ее – это чайник со сломанным носиком!

Медвежья Лапа с видом знатока кивнул, но он был погружен в работу у очага. Запах готовящегося свиного сердца становился все более невыносимым, и когда повар выхватил из огня почерневшие и пересохшие куски и предложил им, оба носильщика отступили назад.

– Я предпочитаю скромную пищу, какую привык есть у моих бедных родителей, – сказал шепотом носильщик Сюан.

Его коллега Мин, жуя без передышки, бросил на него удивленный взгляд.

– В голодные времена кули не могли покупать овощи, и уж тем более мясо, – продолжал носильщик Сюан. – Моей матери надоело слушать, как мы жалуемся на то, что наш обед – лишь рис да вода! Чтобы создать видимость нормального обеда, она ставила на стол блюдо, на котором лежала деревянная рыба и игрушечные яйца, плававшие в рассоле. «Не возьмете ли еще кусочек, дети?»

Оба носильщика расхохотались.

Евнух Сю, все еще обиженный, громко закричал:

– Поздравляю! Деревянная рыба, игрушечные яйца в рассоле… И вы еще насмехаетесь над моими Небесными Яйцами, плавающими в благовонном масле! Когда я их видел, мне казалось, что я все еще мужчина!

Носильщики изо всех сил пытались оправдаться, но евнух дрожал:

– Как же мне не волноваться? Здесь такое происходит! Эти загадочные убийства, эта необъяснимая кража! Скажите, как мог убийца из плоти и крови заманить нищего в огромный зверинец? Он как будто заранее спрятался в соломе. А горшок с моими Драгоценными? Кто мог стащить их так, что я ничего не заметил?

– Ты слишком много выпил, – прервал его повар. – Ты едва стоял на ногах.

– О! – воскликнул евнух, не слушая его. – Я боюсь, что мой маленький принц сердится…

В кухне повисло напряженное молчание. Темные закоулки казались зловещими, да к тому же Медвежья Лапа загасил одну из жаровен, задев ее метлой. Густой дым заполонил помещение, он проник даже под мокрую и грязную одежду носильщиков. Сквозь шум бури до них донесся долгий, зловещий крик узника.

– Он вернулся, – заохал евнух, – чтобы наказать нас за то, что мы так и не сумели найти его убийцу.

– Старый дурак! – прикрикнул Медвежья Лапа. – Старая баба!

– Что вы хотите сказать? – спросил носильщик Мин, трясясь. – Призрак?

– Это я нашел моего бедного маленького принца в слоновнике. Сколько крови, сколько крови! И сейчас – он пришел во дворец из царства мертвых с разорванной грудью, разорванными членами!

Носильщики паланкина, придя в ужас от мысли о призраке-мстителе, забились под скамейку, плечо к плечу. Да, это тебе не стражника пугать, дурачась и притворяясь духами! Сейчас явился настоящий дух принца, о существовании которого авторитетно заявил сам Главный воспитатель. Сюан пробормотал между двумя короткими молитвами к богине:

– Разве можно быть уверенным, что это призрак принца Хунга? Здесь казнили стольких заключенных, теперь они требуют возмездия!

Евнух Сю возмутился:

– Вы шутите? Во-первых, тюрьма находится за оградой дворца, хотя и примыкает к нему. Потом, узников казнят в городе на площади Наказаний: принц Буи не сумасшедший, чтобы мучить их в своем доме! Поэтому маловероятно, что приговоренные найдут сюда дорогу. Но, к несчастью, наш маленький принц умер в этих стенах, поэтому он должен придти сюда.

Носильщик Мин бросил обеспокоенный взгляд в сторону зверинца. Он видел только тьму, пронизанную блестящими нитями дождя. Он выдохнул:

– Вчера вечером я вышел, чтобы полюбоваться слонами в зверинце. Друзья мои, какой жуткий запах! Я почуял смерть, да, это, наверно, был смрад от несчастного привидения.

Присутствующие задрожали. Они бы предпочли думать, что эта адская вонь исходила от чесоточного, которому в зверинце вспороли живот.

Пересекая широкий открытый двор, казавшийся в холодном свете луны окаменевшим, принц Буи шел быстрым шагом человека, которого зовет любовь. Дождь только что прекратился, и воздух приобрел хрустальную прозрачность. Сколько раз он проходил по этой вьющейся тропе среди карликовых деревьев, согнутых рукой мастера, и камней, привезенных с гор? Долгие годы он по ночам выскальзывал из постели и шел проведать женское крыло дворца, как путешественник, входящий в неведомые земли. Будучи уже немолодым, он, согласно обычаям, мог бы просто выбрать женщину, и позже она сама пришла бы к нему в постель, но к своей нынешней наложнице он шел сам. В его возрасте такая прогулка казалась почти авантюрой и возбуждала уже угасающие силы.

Большой круглый глиняный кувшин, отсвечивающий матовым, почти телесным светом, напомнил ему об изгибе ее бедер, и сердце забилось сильней. У него была слабость к изогнутым формам, и он знал, как редко они встречаются у местных дам. Но Лим и не была, строго говоря, местной, скорее она была похожа на дикое растение, которое еще четыре года назад цвело в родных горах. Сначала его соблазнила ее юность, а потом свела с ума кожа темно-коричневого оттенка. При мысли об этой мягкой, роскошной коже его дыхание участилось. Он с хрустом выпрямил спину и ускорил шаг.

Женский флигель утопал во тьме, за исключением одного окна, в котором колебалось пламя масляной лампы. В комнате был виден силуэт человека, бродившего взад-вперед с беззаботностью того, кто погружен в мечты. Увидев свою возлюбленную, принц Буи вздрогнул от прилива желания, в глубине широких рукавов заплясали, разминаясь, пальцы. На дрожащих ногах он вошел в комнату и пристально посмотрел на ту, которая с ним никогда не разговаривала.

Порыв ветра всколыхнул пламя, Лим повернулась. Серо-жемчужное одеяние, переливающееся в неровном свете, не скрывало чувственных изгибов юного тела. Ее волосы, днем спрятанные под шиньоном, сейчас были распущены и черным каскадом вились по спине. При виде запыхавшегося принца на ее губах появилась кошачья улыбка, приоткрывшая совершенную белизну зубов, предназначенных кусать или рвать на куски. Веки Лим полузакрылись, и на какое-то мгновение принц утонул в ее узких зрачках, пылавших желтым пламенем. Он сделал шаг вперед, она отступила, и он не мог коснуться ее груди. Издав хриплый крик, в котором звучали желание и разочарование, принц снова шагнул вперед, сумев только мимолетом прикоснуться к ее волосам. Лим повернулась вокруг своей оси, ворот ее платья на миг приоткрылся.

Принц Буи, глядя на вырез, в котором темнела ее кожа, почувствовал, что его мучает желание мять плоть, упругость которой мучила его с первого дня. Но в этой игре охотника с добычей принц уже проиграл, хотя все только начиналось. Почему принц унижался, играя в эти дурацкие игры, становясь смиренной жертвой дикой женщины? Лим, все еще с полузакрытыми глазами, казалось, стала нежнее и разрешила своему хозяину подойти настолько близко, что его ноздри наполнились необоримым животным запахом, который не могла приглушить никакая жасминовая вода. Думая, что уже достиг цели, принц простер все еще могучие руки, замыкая в них наложницу, но обнял лишь пустоту. Он оступился и упал на колено, а Лим, движением, полным рассчитанной небрежности, скинула тунику и предстала пред ним обнаженной.

Увидев такое количество кожи, принц хотел было закричать, но из его горла вырвался звук, подобный хрипу умирающего. Его взгляд не отрывался от ее медного тела, по которому, как золотое масло, лился свет. Подняв глаза, принц наслаждался ее безупречной грудью, великолепно обрисованными бедрами, талией, мускулами, волновавшимися под кожей при каждом изгибе. Восхищенный принц заметил густой черный изгиб под округлостью зада: плотные складки кожи подчеркивали черные дуги ягодиц – такого принц не видел ни у одной женщины. Принц, стоя на четвереньках на холодных плитах комнаты наложницы и устремив взгляд на ее бесстыдно обнаженное тело, так мало походил на охотников-победителей, когда-то властвовавших в горах и сеявших ужас и огонь с высоты спин своих животных, натасканных убивать, что та, которая никогда не говорила, разразилась звонким смехом.

Вывел ли его из себя этот смех или невыносимое биение крови? Он вдруг вскочил и одним невероятно мощным прыжком, от которого боль пронзила его суставы, неожиданно кинулся на возлюбленную. Она слегка вскрикнула, не ожидая нападения, и ему удалось опрокинуть ее на кровать. Прикосновение к теплой плоти, влажной под складками и издающей благоухание джунглей, ее испуганное изумление вдохнули в него новую молодость. Он прижался жадными губами к гладкой спине Лим и принялся лизать солоноватый налет ее пота.

Ему нравилась эта поза силы, когда он, уткнувшись носом в ложбинку поясницы, видел каждую пору ее кожи, наслаждался каждой упругой и нежной клеточкой. Кожа ее во все времена года была темной, и это отличало ее от бледных придворных дам – она была похожа на дикого зверька. Впрочем, у жен и наложниц кожа была безупречной и податливой, на ней долго оставались следы его объятий и поцелуев.

И сейчас, в комнате Лим, он гладил жесткой и безжалостной рукой кожу сладострастного бронзового тела, словно старался впитать молодость и свежесть, которые он страстно вдыхал. Вкус соли обострил его чувства, и он затрепетал от радости. Так как Лим делала вид, что пытается освободиться от его тяжести, принц шлепнул ее по заду, одновременно достав свободной рукой серебряный ноготь. Движением, которое он делал тысячу раз, он надел на указательный палец металлический ноготь и склонился над плечами наложницы. Невероятно запутанные арабески струились между ее лопатками, свиваясь в немыслимые спирали, завитки кружились в бесконечном вихре. Он никогда не уставал изумляться этим утонченным рисункам, нанесенным руками дикарей. Высоко в горах, забытые богом, они сумели все же изобрести новую форму красоты, к которой вьетнамцы с их тысячелетней культурой не смогли даже приблизиться. Он вел пальцем по рисунку, сеть которого тянулась от плечей до крестца, прерываясь лишь в маленькой двойной ямке и превращаясь там в бурный поток. Живопись по живой коже, казалось, соответствовала каждому движению тела, невероятные цветы преображались в круговые лабиринты, облака переходили в фантастические пейзажи. Тени на трепещущих боках Лим придавали неведомое измерение формам, струящимся по ее телу.

Увлекшись на миг рисунком, принц Буи пришел в себя и попробовал, достаточно ли остер серебряный кончик его ногтя. Он заказал его у известного ювелира – точно по мерке собственного ногтя, – и получилось художественное чудо убийственной красоты. И пока наложница кусала губы, чтобы не закричать от боли, принц проводил ногтем по черным извивам, переходящим в нижней части спины в линию, неспешно огибавшую ягодицы и распадающуюся на множество разветвлений, чтобы позже воссоединиться с первоначальной. Металлический ноготь чертил по коже без малейшего сопротивления – так джонка скользит по тихой реке, так кинжал распарывает сверток шелка. Первоначальная линия следовала своим непредсказуемым изгибам, исполненным элегантности, но черные чернила уступили место киновари, клейкой и блестящей – с запахом свежей крови.

Повторив переплетения листьев, превращающихся в бушующие волны, исполненные неподражаемого вдохновения, принц Буи вдруг замер, подняв ноготь в воздух и удивляясь самому себе. Страсть – хотя он этого боялся – не исчезла.

Мотылек покинул миндальную ветку и полетел к масляной лампе, бросавшей чарующий свет, колеблемый ветром. Он сел на ажурный абажур, отделявший его от желанного пламени, и замер в неподвижности, в равновесии между жизнью и смертью, но мягкое тепло и искры расплавленного золота скоро убедили его броситься к их источнику. Мгновенной вспышкой он закончил свое скоротечное существование в этом мире.

От треска пламени, пожравшего крошечное существо, мандарин Кьен поднял голову – как раз вовремя, чтобы увидеть, что от насекомого не осталось ничего, кроме щепотки черной пыли. Он вздохнул и отодвинул толстые дела, которые перелистывал до этого.

Инспектора общественных работ, посланные им на защищающую окрестность дамбу, вернулись этим вечером с тревожными новостями. Он сам высказывал беспокойство по поводу того, что в каналах слишком много ила, но принц Буи отвернулся, пожав плечами, как человек слишком занятый, чтобы обращать внимание на грядущие опасности. Однако наводнение угрожало не только столице, но, в первую очередь, и всей сельской местности. Разве оно не принесет новое бедствие крестьянам? Но что значит для принца жизнь крестьян? Румянец гнева окрасил щеки мандарина Кьена, и он решил, как только будет свободное время, поехать осмотреть плотины и каналы за городом.

Была уже глухая ночь, и в обезлюдевшем тихом суде он внезапно почувствовал себя одиноким. Перед ним лежало много дел, каждое надо было рассмотреть и предложить соответствующее наказание – не слишком суровое, он презирал деспотизм, но ни в коем случае и не слишком легкое – иначе можно потерять контроль над населением. И конечно, справедливое, ведь для того он и был назначен на важный пост Главного помощника Исполнителя Справедливости. Принц Буи и Император доверяли ему решение судебных дел.

У мандарина Кьена была двусмысленная улыбка, воплощавшая свойственное ему сомнение. В глубине души он был уверен, что понимает, что такое справедливость, но с другой стороны, он не видел места для нее в этом испорченном мире. Двойственность была в самой природе вещей: с одной стороны – подневольный люд, обреченный служить, с другой – амбиции все более наглых вельмож. Как при таком положении вещей воплотить понятие о справедливости, цель которой – сделать общество более стабильным. Он знал на собственном опыте глубину страданий народа, но он был также уверен, что от бедных не приходится ждать предложений о том, как сделать жизнь более справедливой. На что следует больше обращать внимания в этой развращенной столице – на стоны бедных или на захватнические войны, которые затевали ненасытные вельможи? Чтобы оказаться на нужной, выгодной стороне, следует быть настороже, но бедные никогда не были в выигрыше. Господину Дэй была уготована самая жестокая участь, мандарин Кьен хорошо знал это, потому что сам вынес ему приговор – по зрелом размышлении, вдвоем с принцем Буи. Погибнуть и погубить весь свой род – вот наиболее трагическая доля, так как уничтожение потомков означало прекращение культа предков, что неприемлемо для конфуцианца. Это был показательный приговор, вынесенный в назидание и призванный прекратить любые попытки восстания против Императора, поэтому мандарин Кьен считал его справедливым, хотя и кровавым. Невозможно не покарать вельможу, вставшего на сторону крестьян, – это прямое предательство, которое, несомненно, угрожало самим основам Империи.