Текст книги "Жажду — дайте воды"

Автор книги: Серо Ханзадян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

НОЧЬ ПЯТАЯ

Ночь была какая-то вязкая и словно бы затаившаяся…

Шли нехоженой тропой, склоном незнакомой горы. Ребенок знай себе спал. По-весеннему прохладный ветер бился Асуру в спину, хлопал полой Срапионовой шинели. Справа по ходу высоко в небе покачивалась большая снежная вершина. Казалось, она вот-вот обрушится на них.

Вскоре чуть пониже вершины завиделись огоньки. Друзья в тревоге остановились, затем, не сговариваясь, молча свернули, пошли стороной.

Был такой миг, чуть не напоролись на турецких солдат. Спас ветер, донес до слуха топот копыт их лошадей, и Асур со Срапионом успели укрыться за каменными громадами. Всадники, бывшие, видно, караульным дозором – трое их, – проехали рядышком, и очень скоро конский дух, испарившись, исчез вовсе.

Путники еще чуть переждали и заспешили к вершине большой горы Во что бы то ни стало надо до рассвета миновать перевал…

Они шли и молчали. О чем было говорить? И зачем?.. Шли, почти слившись друг с другом. Малыш только разок пробудился, погукал сам с собой и снова закрыл глазенки, словно темноты убоялся.

– А старик не обманул! – шепотом выдохнул Срапион. – К рассвету и правда доберемся до Оргова.

– В город войдем? – спросил Асур.

– Что ты? – испугался Срапион. – Там люди!

Какая жестокая нелепость! Они так нуждаются в людской помощи, и, однако, именно человек им сейчас хуже змеи. Все в мире перевернулось с ног на голову. А что можно поделать?! Где это слыхано: погоняемый слепым исступлением, человек ищет себе подобного только затем, чтобы убивать, резать, мучить.

Асур не мог осмыслить, как происходит чудовищное преображение человека, что пробуждает в нем зверя?.. И не безумие ли то, что он при этом по-прежнему прозывается человеком?.. Ведь совсем недавно, кажется, будто вчера или позавчера, когда еще не было этой ужасной войны, люди с тревогой заботливо оберегали друг друга и, будь то худой старичишка, радели о нем, стараясь облегчить страдания, насколько возможно продлить ему жизнь. А теперь то же самое божье создание, именуемое человеком, обернувшись чудищем, убивает, льет кровь и, торжествуя, ликует, видя гибель себе подобного.

И что это за змеиное жало засело в человеке?.. Старый турок одинаково плюет и на Христа, и на Османа, но потянулся-то он за топором… И окажись в первый миг топор или ружье у него под рукой, он, может, не задумываясь, отправил бы на тот свет и Асура, и этого малютку.

Старик поносил своего бога, а его, Асура, мать каждое утро коленопреклоненно лобызала подножие каменной святыни, вырубленной прямо в скале, неподалеку от их дома. Кому из них верить? Кто из двоих прав, мать или старый турок?..

Вспомнив о матери, Асур до слез затосковал по дому.

Уже два года, как он покинул его. Село их далеко. От Аракса еще, наверно, дней восемь – десять пути, если не больше; оно в одной из горных впадин, где начинают свой путь багряные зори…

Сейчас, наверно, в рассветной дымке уже не виден ердик[27]27
  Ердик – отверстие в крыше, в домах над очагом и в овчарнях.


[Закрыть] их дома, а белесая рысь убирается в свою берлогу в горах, и от страха перед ней воют собаки, и вой их отдается эхом в мрачных пещерах. И мать небось пугается этого воя…

«Эх, старик, ты спишь?..»

«Нет…»

«Собаки взъярились. Никак сын наш вернулся. Испугают его. Поднимайся…»

И старый отец только кряхтит ей в ответ.

Оба так и проводят недремлющими филинами свои бессонные тревожные ночи, в ужасе от воющих гор, от мира, часть которого словно бы обвалилась и словно рушится…

Сердце у Асура болью заныло. Ведь он один у отца с матерью, единственная надежда. И каждый их день сейчас занимается и угасает с болью и тревогой за него. А в горах воет рысь. И он, Асур, идет на вой этой рыси, идет по острию жизни и смерти, и это вовсе не тропа, а глубокая пропасть…

Светало. Весело вспорхнул навстречу пробуждающемуся дню красный жучок; наслаждаясь светлеющим небом, затрепетал жаворонок. Ликовали и горы. Только Асур да Срапион посылали проклятья восходу: им он сулил новые неприятности – высветил мир, обернув его в бело-желтый саван, и опять надвинул смертельную опасность над беглецами.

Однако кляни не кляни, а рассвет, вон он, уже полыхает всеми красками утра, не посчитавшись с их проклятьями.

Рассвет словно бы смеется, а ты, содрогаясь от ужаса перед ним, благословляешь то далекое небытие, когда тебя еще вовсе не было в этом мире…

Рассвет пробудил и ребенка. Малыш заплакал. Нет, это был не плач, а душераздирающий крик.

Внизу расстилалась довольно большая долина. Нависшая над ней утренняя дымка заволокла ее, и, распластанная, она напоминала оставшееся незахороненным тело матери этого малютки…

Итак, продолжать путь невозможно. Все вокруг, весь мир уже освещен, и надо снова прятаться.

Они залегли в высокой траве, как закаменели, а на губах не остывало проклятье восходу.

И когда теперь день сменится ночью?..

А ребенок плакал. Опять его мучил голод. Вот ведь наказание! И чего плачешь, горемычный. Хочешь, чтобы весь мир знал, что еще живешь? Как можно обнаруживать себя, если с четырех сторон нас окружает враг?! Когда смерть так и рыщет по пятам, вынюхивает, где ты есть. Ну, замолчи! Говорят ведь, замолчи!..

Ну, что тут втолкуешь этому комочку живого мяса? Он есть жизнь, а жизнь берет свое. Он не ведает, что творится вокруг. Его плач – это протест, это укор. Мол, эй, вы, солдаты, спасли меня, значит, помогите выжить, – это теперь ваш долг! Ведь я не просил вас вырывать меня из лап смерти. И уж раз добровольно вызвались в спасители, то и извольте добыть мне пищу. Решились быть людьми в этом бесчеловечном мире, так будьте ими до конца!

Срапион извлек из хурджина посудину с молоком, развернул Асурова малыша, высвободил ему ножки, развесил посушить мокрые пеленки и стал поить крикуна молоком. И тот, насытившись, сразу замолк и уснул, согретый теплом падающих на него солнечных лучей.

Срапион протянул кусок хлеба с сыром Асуру.

– И сегодня он у нас продержался. На завтра тоже хватит. А что потом?.. Все равно помрет… И нас за собой утянет. Сами навлекли на себя кару небесную, из-за жалостливости своей!..

И Асура вдруг обуял страх: он почувствовал теперь уже, что начинает всерьез верить товарищу, верить, что ребенок и правда не выживет. Эта мысль привела его в ярость. С отчаяния он стал ласкать малютку, целовать, дышать ему теплом на ручонки. Так голубь своим дыханием выхаживает птенца. Неужто этот комочек жизни все же угаснет?! Нет, нет! Асур не допустит! Он вскроет себе вены и теплой своей кровью напоит ребенка, чтоб выжил!..

А малютка спал на зеленой постели из травы и цветов. Сейчас он был спокоен.

– Срапион, – заговорил Асур. – Я хочу сказать…

– Что?..

Асур не сразу выразил свою мысль, словно еще для себя додумывал ее.

– А хорошо ведь это, Срапион, что и среди такой разрухи еще есть люди…

– Какие люди?

– Да хоть бы, скажем, тот, с виду такой недобрый, козопас. И те турки, у мельницы. Старик и женщины…

– Ты о них как о сестрах двоюродных говоришь или о зятьях своих!.. – с иронией в голосе пробурчал Срапион.

– И все же!.. – не уступал Асур. – Не будь их, где бы мы взяли молока для ребенка, да и хлеба для нас? Они ведь дали?!

– Не дали, – сказал Срапион. – Мы силой у них забрали…

– Их бы не встретили, так и забрать бы не у кого! – Асур вздохнул. – Нет, брат, хоть они и турки, а козопас курд. Но люди! Добрые люди! И хорошо это, что доброта неиссякаема, что истинно человеческий род неистребим. Не то белому свету уж давно был бы конец.

Срапион тихо засмеялся.

– Ты, я смотрю, Христом на мою голову обернулся! Мне-то что оттого, истребим или не истребим человеческий род? Какой в этом толк, если все, чем я жил, мертво, если ветвь моего рода иссушается!.. Не играй в Христа, Асур!..

Они замолчали. Срапион облазил все окрест. Выискал и нарвал съедобной травы. К хлебу и сыру, что дал турок, она пришлась как нельзя кстати. И тут уже Срапион подумал, что Асур, видно, действительно прав: не приведи бог, чтоб на свете людей вдруг не стало. Добрых людей…

Внизу тем временем рассеивалась туманная морось. Весенний день входил в свои права, открывая глазу неоглядную даль большого поля.

* * *

Стемнело не скоро.

Малыш проснулся и опять за свое: есть, мол, давай. Споили ему остатки молока. И сами поели хлеба с сыром да запили водой из ручья, стекавшего откуда-то сверху.

– Пошли бог надежду!.. – перекрестились они.

Однако в путь двинулись, уповая не столько на бога, сколько на темноту.

Впереди шел Срапион, следом Асур.

Молчали.

Утешить друг друга нечем, да и рискованно говорить.

Дышать и то небезопасно. Враг, он коварен. Кто знает, не затаился ли где поблизости в засаде. И что говорить, ясно ведь, обречены на погибель. Вот и молока ребенку больше нет. Остался всего кусочек сахару, что старуха дала, и больше ничего. А бог, он не балует, на него надежда плохая, никому еще милостыни не подавал.

Одно слово – обречены на погибель…

До большой реки дорога еще очень длинная. И страхов на ней ой как много, на каждом шагу смерть – и впереди, и за спиной, всюду. Ах, если б дитя было смышленым, понимало бы, что никак ему нельзя кричать, будить злых ночных духов. Никто его не вразумит. Паршивец, понимает, что только плачем он может нагнать страху на своих спасителей, принудить их раздобывать ему пищу. Только плачем. Этим он держится. Выжимает из своей крохотной плоти последние звуки и плачет. Но вот беда, плач его путникам уже нипочем: бросившийся в реку не боится дождя. Орет и пусть себе орет, пока вконец не изойдет. И, однако же, этот крикун не ведает ни страха, ни жалости. Никак он не уймется. Того и гляди, из тьмы вынырнут вооруженные вражьи люди.

Терпению Срапиона настал конец.

– Осел, сунь ему сахар в пасть! – закричал он. – Заткни паршивцу глотку или удуши его наконец!.. Всего-то ведь с ноготок, а с потрохами нас съест…

Асура придавило смешанное чувство вины и безнадежности. Он смочил языком сахарок и положил мальчонке в рот. Тот сначала засопел, потом примолк и стал сосать. «О господи! – боясь Срапиона, про себя взмолился Асур. – Да неужто же нет в тебе жалости, господи? Человеколюбия нет? Укажи хоть какой-нибудь путь!

Уже к рассвету добрались до густо поросшей кустарником балки. Еще чуть прошли. Но, увидев вдруг свои тени, которые, вытянувшись вперед, неуклюже подпрыгивали по камням, путники вдруг испугались.

Все. Опять светает, и продолжать путь снова опасно. Они, как каменные жабы, приникли к корневищам кустов и деревьев и схоронились.

Не кто иной, как недруг, наслал им этот рассвет, это солнце, которое с такой нежностью ласкает листья, зелень трав, камни, землю.

– Э-эх, была бы снова ночь!..

С полчаса лежали они так тихо, словно мертвые. Первым схватился Срапион. Сел тут же на землю, где лежал, втянул воздух – понюхал его.

– Сдается мне, Асур, селом пахнет, дымом!.. А ты чуешь?

– Нет, – ответил Асур. – Я чувствую запах смерти!..

– Чтоб тебе головой о камень трахнуться! – рассердился Срапион. – Помер ты, что ли? Не чуешь разве, что внизу село есть?

– Ну и пусть себе. Нам-то что?

Срапион примолк. Глянул на Асура…

– Давай отнесем ребенка в то село. Подбросим кому-нибудь и убежим.

– Отдать туркам?!

Срапион как осатанелый стал кулаками бить о камень.

– Так что же делать, дать ему помереть? И нас чтоб за собой потянул?

Асур загородил ребенка.

– Не вздумай пальцем до него дотронуться!.. – угрожающе крикнул он.

Срапион остолбенел. Крик Асура будто ножом его резанул, обжег лицо. Это был вой волчицы. Нет, что-то еще пострашнее. Никак с ума Асур сходит?.. Глаза у него мутные, налиты кровью, рот перекошен, губы сухие, волосы вздыбились, как шерсть на спине у продрогшего пса. До чего же страшен, на кого хочешь нагонит ужас! Неужели и он, Срапион, выглядит эдаким чудищем?

– Возьми мою душу на покаяние, слепец-бог! – воздев руки к небесам, простонал Срапион.

Теплый весенний ветер поиграл с кустом шиповника и, как воришка, удрал, унося с собой розовые лепестки и аромат цветов. А на пути ветер еще и всколыхнул волны трав и уж только потом бултыхнулся в реку.

Асур повернулся к ребенку и уставился на него не мигая: то ли спит, то ли совсем угас?.. Бескровное личико сузилось, сделалось таким маленьким – в ладони упрячешь. Асура пробрала дрожь – даже зубы застучали. Жалость и ярость перемешались в груди. Он отчетливо понимал, что не сегодня-завтра потеряет это дитя, эту свою божью кару. Вон и ветер в безумии воет о том же… Ну чем тут помочь?!

Что это? В траве торчит чья-то борода и… пялятся чьи-то глаза, полыхают желтыми бликами. Турок?! У Асура пальцы сжались в кулаки.

Турки – и совсем рядом?!

С зеленым побегом шиповника в зубах, помахивая бородкой, сверху на запеленатого малыша удивленно глазела обыкновенная коза. Рядом с ней воткнулись еще три не менее удивленных бородача. Козы почти по-человечьи смотрели на расположившихся на земле людей, даже с оттенком сострадания.

Срапион выдохнул Асуру в затылок:

– Не шевелись!..

Приглядевшись, они увидели, что в кустах разбрелось целое стадо. Больше сотни. Козы и овцы общипывали листья на кустах и, довольные, с хрустом пожирали их. Там же, наверху, чуть поодаль, беспечно созерцая ущелье, восседал на камне пастух.

Срапион осторожно притянул за шею козочку, что была совсем рядом, начал гладить ее, почесывать спину и за ушами, провел пальцами по губам, дал лизнуть.

– А ну, вынь-ка посудину из хурджина, – едва слышным шепотом приказал он товарищу.

Асур достал кувшин, ползком подтянулся к козе и схватил ее за соски раздутого, как полный мешок, вымени.

Струйки теплого молока журча полились в посудину.

– Потише жми на соски, испугается.

По лицу Асура скользнула улыбка. Молоко ударялось о стенки кувшина, пенилось. Вот когда ом досыта напоит своего ребеночка! На целый день будет ему еды. И не один такой день, десять тысяч, нет, больше дней он готов любой ценой оберегать его, кормить, пока наконец совсем спасет, принесет в свое село, к матери, и скажет:

– Вот, получай еще одного сына.

Мать обрадуется. Очень обрадуется.

Да, он спасет его! Обязательно спасет! Ведь вот уже пять дней, как уберегает. Еще три-четыре дня продержаться, а там и Аракс перейдут. Нельзя бога гневить, он милостив к сироте. Вот и пищу ему ниспослал. «Я было наглупил, поругал тебя, господи! Прости. Я пес твой. Потявкаю-потявкаю, а полу одежки твоей из рук не выпущу. Будь и впредь так же милосерден, господи!..»

Козье вымя опорожнилось до последней капли.

– Отпусти ее, – сказал Срапион, – кувшин уже полон. Хотя нет, погоди…

Асур еще почесал козе спину, погладил глаза, надо же поблагодарить животину. И ей это нравилось.

Отара тем временем поднялась наверх. Юноша-козопас последовал за ней, и вскоре он уже скрылся за перевалом.

Срапион нарвал листьев шиповника и скормил их козе прямо с руки.

– Дай-ка ей немного соли, – сказал он Асуру. – Мы оставим ее при себе. Давай соль, задобрим, может, удастся приручить. И напои ребенка молоком, пока оно теплое.

Малыш пил взахлеб. До того насытился, что даже отвернулся. Асур протянул кувшин Срапиону.

– На, тоже попей.

– А ты? – вопросительно глянул на него Срапион.

– Хватит и мне. Молока много.

Оба сделали по нескольку глотков и заспешили уйти подальше от этого соблазна. Пригибаясь, а где и ползком, они прошли кустарником по склону, миновали небольшую рощу. Асур нес ребенка, Срапион – козу.

Был уже полдень. Пройдя всю рощу, они наконец решили передохнуть. Устроились в расщелине скалы. Укрытие было надежным. Срапион сразу начал рвать траву для козы-кормилицы.

– А парень-то этот, козопас, настоящий осел.

– С чего тебе так показалось? – хмыкнул Асур.

Срапион довольно улыбнулся.

– Не заметил ведь нас, слепой, что ли?..

– А заметил бы, нам несдобровать.

– Я прирезал бы его!

Асур вздрогнул от этих слов. Он машинально потрогал свой кадык и посмотрел на ребенка.

НОЧЬ ШЕСТАЯ

Вот и еще одна ночь черным стервятником разостлала свои крылья над беглецами, над ребенком и над козой. Ущелье уже потонуло во тьме, тогда как на дальних вершинах еще играли блики заходящего солнца. И небо там еще розовело…

Снова тронулись в путь. У Срапиона была теперь своя ноша – он привязал козу к поясу и вел ее рядышком, а Асур нес свою неделимую плоть – ребенка.

Так они пробирались к цели еще три ночи кряду. Днем по-прежнему прятались в укрытиях, пасли козу и доили ее – тем и кормились, а ночами шли и шли.

На исходе третьих суток, перед рассветом, они наконец увидели перед собой Аракс. Как духи ночные, затаились в высоком камышнике и с нетерпением приготовились переждать, пока стемнеет. Еще целый день предстояло прятаться. Но едва наступит желанная тьма, они выйдут к реке.

Срапион заботливо ухаживал за козой и больше не укорял Асура, не был суров к ребенку, не твердил, как прежде: «Умрет». Ничего такого уже не говорил. Ведь они наконец у цели. И конечно же оба рады, что спасли малыша. Оба теперь полны надежды, что ночью перейдут реку. Но недаром говорится, что у сироты день черен, а бог глух. Откуда ни возьмись, против них на холме появились аскяры. Четверо. И шли они прямо на них, про тайник будто знали. Неужто приметили?.. У Асура в горле пересохло. Затеплившаяся было надежда снова сменилась болью и тревогой. Срапион поднял винтовку и прицелился.

– Положи ребенка и бери ружье! – приказал он.

Асура удивило, что голос у Срапиона был очень спокойный, никакой в нем растерянности, будто им вовсе ничто и не грозит. Асур уложил ребенка на траве и занял позицию там, где велел Срапион.

Турки продолжали приближаться. Можно было почти безошибочно предположить, что идут они в этом направлении не случайно, а потому, что заметили их. Идут уверенно, дерзко, не предвидя для себя никакой опасности. Так испытанный мясник с топором в руках подходит к быку, чтобы одним ударом оглушить его, повалить, а потом и заколоть.

Как назло, вдруг захныкал ребенок. Но Асур не стал его успокаивать. Все равно они уже обнаружены. У него как то даже прибавилось мужества и хладнокровия – теперь-то ведь надо непосредственно постоять за жизнь этого безвинного младенца. И то, что дитя плачет, может, даже к лучшему. Кто знает, не из камня же те, кто идет на них. Может, детский плач пробудит в них милосердие. Люди ведь! Сердце имеют и душу тоже. Значит, должны пожалеть ребенка. Может, не тронут, отступятся?

С того самого дни, как они пустились в побег, Асур впервые так близко, лицом к лицу, видел врага.

Похоже, турки вот-вот выстрелят. Начнется столкновение. А потом?.. Что будет потом? Асур не мог найти ответа на свой вопрос. Перед ним враг, а в ушах плач ребенка.

Аскяры приближаются все с той же дерзкой самоуверенностью. И плач им нипочем. Окаянные, хоть чуточку встревожьтесь! Ребенок ведь плачет, может, даже умирает. Наверное, услышь тявканье щенка, бросились бы к нему с лаской, а здесь ребенок надрывается. Человек в беде!..

Срапион вдруг всполошился.

– Бей! – скомандовал он.

И Асура словно обухом огрело. Что делать? Стрелять?.. Но как стрелять, ведь это люди! Шагов за тридцать от него. Как ему стрелять в людей?.. А если он вдруг кого-нибудь из них убьет? Или ранит, и тот попросит о помощи?.. Что тогда делать?.. О господи! Что за наваждение, что за кошмар ты нагнал на меня! Освободи от смуты душевной! Сними с меня бремя всепрощения и доброты!

В глазах у Асура шли темные круги. Казалось, он слепнет.

И вдруг удар. Асур вздрогнул. Это выстрелил Срапион…

– Бей!..

Кто это приказывает? Срапион? Или ребенок велит ему стрелять? А может, это требование изнываемой в агонии земли?

– Бей!..

Асур прицелился и… выстрелил. Два аскяра упали разом, прямо перед ними. А двое других в недоумении смотрели в их сторону.

– Эй, гяуровы суки, – крикнул один, – откуда у вас оружие и где вы научились убивать?! Эй, бабы!..

Срапион снова скомандовал:

– Бей!..

И, прежде чем аскяр успел снять с плеча ружье, Срапион снова выстрелил. Оба турка упали.

Мертвое молчание задохнулось в тростниковых зарослях. Ужас тишины сомкнулся, как смыкаются скалы, и стал давить, сжимать Асуру голову.

– Решили, что здесь женщины с ребенком, – усмехнулся Срапион. – Плач мальчонки их обманул…

Над камышником закружили стервятники. Где-то поблизости завыл шакал. Коза, задрав от удовольствия свой короткий хвостик, грызла стебли тростника. Малыш затих, наверно удивляясь нежданной тишине. Асур подскочил к нему. Какая-то синяя бабочка кружила над пуговкой-носиком. Ребенок, широко раскрыв глаза, смотрел на бабочку…

Оставаться в этих зарослях небезопасно, наверняка убитые аскяры были не одни: поблизости есть войско, и выстрелы сейчас уже докатились туда. Враг попытается во что бы то ни стало настигнуть их. Надо быстро уходить.

Лучше бы, конечно, днем отсидеться в тростниках и только ночью перейти реку. Но, пожалуй, теперь это было бы безрассудством.

Надо уходить к реке. Поскорее выйти на берег – и в воду…

Асур с привычной бережностью уложил на груди свою запеленатую ношу. Срапион перекинул через плечо хурджин.

– Надо спешить, Асур! Надо спешить!..

Поначалу шли пригнувшись и то и дело настороженно озирались. Коза за ними не пошла. Где ей? Она ведь вкусила сладость тростника, вот и грызет – не оторвется.

Они были уже довольно далеко от места, где укрывались, когда вдруг увидели перед собой глубокий овраг. Он вел к реке. По нему-то беглецы и припустили к цели.

Срапион подпрыгивал, словно аист. Шея у бедняги стала такая тонкая, того и гляди, переломится. У Асура сердце сжалось от боли и сострадания. Товарищ его был похож на скелет, восставший из гроба. Наверно, и он, Асур, выглядит не лучше. О-ох!

На груди у него вроде бы и не было никакого груза. Ребенок совсем ничего не весил. Несчастный вконец изголодался, измучился. И Срапион весь высох. Да и сам он тоже. Иссохли, истерзались. И белый свет, вроде них, иссох-истерзался, тоже вот-вот хребет переломит. Туда ему и дорога, пусть канет в бездну, не оставив и следа во вселенной!..

По сухому песчаному дну оврага стелились путаные следы. Так и впечатались. Это были следы взрослых и детей. Все больше от босых ног или от трехов.

В нос вдруг ударило зловоние. На песке грудились трупы. Сколько их тут? Двадцать, пятьдесят?.. Женщины, дети, старики. Похоже, что это дело рук тех самых аскяров, которые, услыхав крик плачущего ребенка, пошли на них. Пошли, решив, что и там женщины, и там пожива. Пришли и нашли свой конец – навсегда остались лежать в песке.

Пробирающийся с зажатым носом мимо трупов, Срапион тоже казался мертвецом, который бог весть каким чудом поднялся и, став символом проклятья, уносится из ада.

У Асура в душе все горело, хотелось кричать как безумному. Он и правда был близок к помешательству. И чтоб не заорать, не задохнуться от трупного смрада, он зарылся лицом в спеленатого ребенка и так, ничего не видя, кинулся бежать из этого ада.

Срапион, тот онемел от ужаса и отчаяния. Ему казалось, что мертвецы все разом поднимутся, пойдут на него. И на ребенка, на Асура!..

В себя они пришли только на берегу реки. Еще бы шаг и… бултыхнулись бы в воду.

Асур снопом повалился на траву и посмотрел, что с ребенком. Он улыбается! Выходит, в мире еще жива улыбка?!

Срапион вдруг невпопад пробурчал:

– А коза-то осталась там. Жалко… Шакалы раздерут. Весь этот берег и камышник – все здесь вотчина шакалов. Они и детей уносят, если на спящих нападут!

– Сейчас не унесут, – сказал Асур. – Тут столько мертвецов…

– Глупый ты! Какое такое безмозглое животное станет жрать мертвечину, если рядом живность? И уж шакалы-то знают, что им надо…

Аракс был спокоен. В своем камышовом ложе он словно бы и не воды нес, а густую кровь, которая, вот она, тихо бьется о берег, о камни…

Две утки, клюв в клюв, вспорхнули над рекой. Под солнцем блеснула серебряная спинка сома, толстенного, как бревно. Он прыжком рассек воду и погрузился в свое царство тьмы.

Вдали виднелись вершины Арагаца. Они в снежной фате, с глубокими впадинами, от которых вверх, к самому небу, поднимаются светлые блики. Ниже, под вершинами, широкой кромкой стелилась синяя туманная мгла, и от этого создавалось впечатление, будто белые вершины висят в воздухе, ни на что не опираясь.

Еще ниже, под мглистой синевой, зеленели сады и поляны. И к ним сбегали солнечные лучи – коснутся земли и вспорхнут-взовьются вверх, словно спугнутые.

На берегу, нахохлившись в зеленой дымке, тихо курились ивы. Под ними трава и вода светлыми поясками окружает стволы. Появился какой-то человек с лопатой, видно садовник. Женщина промчалась на лошади прямо через сад. Два буйвола подошли к реке и, казалось, вот-вот войдут в мутные воды, но, откуда ни возьмись, вдруг возник юноша. Он отогнал их в глубь сада…

Два друга обалдело смотрели на эти такие знакомые, но давно забытые картины. На том берегу Аракса была жизнь! Зеленая жизнь со столбиками дымов, вздымавшихся из ердиков.

И река. Обильная. С очень мутной водой.

Велик он, Аракс. Начало берет в дальней дали, в лоне истерзанной земли, и, петляя, уходит кто знает куда…

Срапион кинул камень в воду.

– Живет!..

– И улыбается!..

– Бедолага. И имени-то мы его не знаем!.. – Срапион сплюнул в песок. – Реку перейдем прямо здесь. На том берегу наши… Плавать умеешь?

– Как бобер!..

– Я тоже! – выдохнул Срапион. – Готовься.

– А чего тут готовиться? Я готов, ружье за плечом, ребенок на руках…

Асур поднялся.

– Поспешим, пока гончие не напали на наш след.

Срапион поправил на плече хурджин, затянул потуже пояс и вошел в реку.

– Бог в помощь. Вода теплая.

Она уже по колено Асуру.

Срапион идет впереди. Ему легко в воде, ног словно вовсе нет.

Все глубже и глубже. Асур едва нащупывает дно – вода дошла до груди. Он поднял ребенка на плечо, чтобы не промок, и, поддерживая его одной рукой, другой балансирует, чтобы не потерять равновесие на волнах. Срапион уже по самую свою тонкую шею под водой. И он, Асур, того и гляди, с головой окунется.

Они держали чуть вкось по течению, так легче идти.

Вот дно совсем ушло из-под ног. Надо плыть. Срапион подождал, пока Асур нагонит его.

– Одной рукой ребенка держи, – подсказал он, – а другой греби. И дай-ка мне ружье, полегче станет.

Асур снял с плеча ружье, отдал Срапиону. Подняв над собой запеленатого малыша, он лег на воду и свободной рукой начал грести.

Срапион плыл рядышком.

– Не бойся, я близко. И осторожно. Хорошенько держи ребенка, не урони.

Асуру вдруг вспомнился случай. Парнишкой он еще был. Овцу как-то переправлял через реку. Обхватив ее одной рукой за шею, другой греб. Ушел с головой под воду и плывет, не подумав, что ведь овца-то тоже под водой. И, когда он выбрался на берег, оказалось, что овца конечно же захлебнулась и уже сдохла. Мать ужасно сердилась на него.

– Чтоб тебе пусто было!.. Одну овцу – и не уберег!..

Сейчас у него в руках не овца. Ребенок в руках. И река не та. Река сейчас большая, широкая и, конечно, глубокая. Но теперь-то он держит ребенка как надо – над водой – и, боже упаси, не даст ему захлебнуться. Сейчас к тому же с ним Срапион…

Вспомнив о матери, Асур потеплел душой, радостно подумал, что еще немного, и они пересекут реку, избавятся от преследований и опасности. Он принесет ребенка, отдаст его матери. И станет она растить малыша, как своего. Мальчишка ведь!.. Подрастет, и однажды они вдвоем отправятся и разыщут тот горный склон, где оставили умершую мать ребенка. Разыщут ее останки и предадут земле…

Асур истово рассекал воду и верил, что такой день непременно настанет.

Он поднял малыша еще выше. Вода сама держала их. Асур плыл легко, он был уверен в себе. За свою жизнь столько поплавал в речке близ родного села… Вот только овцы до сих пор жаль… Да ведь несмышленышем был. Потом он не раз переплывал реку. С теленком, к примеру. На другом берегу было хорошее пастбище. Теленок потяжелее, чем малыш. С ребенком легко. Пенящиеся волны помогали Асуру продвигаться вперед.

Чудеса, да и только: проказник-то снова смеется. Выпростал ручонку, лупит ею по воде и смеется! И это вовсе не плохо! Может, этот комочек души и тела чувствует, что вот они и впрямь наконец спасут его?.. Смеется, а!.. Ну и пусть смеется. Вон ведь уж сколько проплакал за свою коротенькую жизнь. Теперь пусть смеется.

Впереди совсем близко отчетливо виделся берег. Чуть пониже от ивовой рощи высилось исполинское ореховое дерево, зеленое-презеленое. Его толстые, переплетенные корни уткнулись в воду. Обнаженные ивовые корни были красные, а у ореха – белые. И все это очень хорошо видно на срезах обрывистого берега. Вода билась о корни, и они отсвечивали красными и белыми бликами.

За прибрежными деревьями над ровной зеленью сада поднимался столбик дыма. Это, наверно, садовник разжег костер и обсыхает, греет промокшие в росе ноги. Жаль, что он не появляется. Может, голос подать?.. Но, пожалуй, не стоит – вот-вот сами доберутся до берега. Оба, и Срапион тоже, благополучно гребут к красно-белым корневищам, которые вон уж совсем недалеко. А ты, малыш, чего смеешься? Проказник! И еще лупишь ручонкой по воде?.. Что ж, смейся! Смейся!..

Срапион плывет слева. Иногда на какой-то миг он уходит под воду, потом выныривает. Видно, что он очень рад. Да и как не радоваться? Ведь наконец спасутся. И малыша своего спасут.

Нога Асура вдруг задела о камень. Значит, уже добрались до мелководья? Он сделал еще два-три рывка и, подняв ребенка в обеих руках, встал на ноги. Под ним было дно. Вода только по грудь. Значит, дальше можно идти. Берег близко, корни орешника тоже. Пройди еще чуть-чуть и хватайся за кривую укрючину корня!..

Вдруг что-то свистнуло прямо над ухом. В воде взбурлил маленький фонтанчик рядом с Асуром – в нос ему ударил.

Срапион закричал:

– Турки, Асур! Скорее!..

Асур невольно оглянулся. На том самом месте, где, перед тем как войти в реку, стояли они, сейчас толпились около десятка конных аскяров и палили им вслед. Вон их пули врезаются в воду, выбрасывая вверх струи вскипающих фонтанчиков. А иные не сразу уходят ко дну. Отскочив от водной глади, они еще раз-другой подпрыгнут на волнах и только потом исчезают.

– Быстро иди под воду! – кричал Срапион. – Ныряй! Под водой пуля не одолеет. – Сказал и сам исчез.

Асур тоже чуть было не нырнул, но вовремя спохватился – вспомнил о ребенке в руках и… об овце, с которой когда-то так неудачно нырнул там, в своей реке. Нет! Сейчас он этой ошибки не повторит. Попробуй только нырни, ребенок вмиг захлебнется.

Асур ускорил шаг. Эй, зачем вы стреляете? Не смейте! Не видите разве, что на руках у меня ребенок?!.. Не видите? Очень даже хорошо видите. Поймите же, окаянные, у меня на руках ребенок! Я не могу нырнуть. Не палите из своих ружей. Вы же убьете его! Девять дней я уберегал малыша. Почище Христовых мук терпел, а сберег. Оставьте хоть этого, пусть живет! Ну что он вам такого сделал, эй, немилосердные? Не стреляйте!..