Текст книги "Чаганов: Москва-37 (СИ)"

Автор книги: Сергей Кротов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Глава 3

Москва, площадь Дзержинского,

Управление НКВД.

30 апреля 1937 года, 14:30

«Количество бумаг заметно прибавилось, приходится помимо спецотдельских дел заниматься строительством и организацией „шарашки“. Действительно, работаю уже двадцать три часа в сутки, а времени всё не хватает. Ну ничего, вот закончил (как это по-американски?) „The Thing“, то есть „Вещь“ с большой буквы и теперь хотя бы освободятся ночи».

«Вещь», действительно, получилась на славу: передатчик свободно на расстоянии ста метров, включая полуметровую кирпичную кладку на пути, обеспечивает на «штыре» полуваттную мощность сигнала, которой вполне достаточно для приёма модулированного сигнала на направленную антенну. Сейчас две спиральные антенны (приёмника и передатчика) уже нацелены из слуховых окошек на крыше дачи Молотова на балкон-лоджию дома Ежова и дальше на просторную гостиную. Осталось только установить в ней микрофон и я умываю руки, остальное – дело помощников Кирова.

Задача эта очень сложная, так как со стороны руководства НКВД ко мне проявлено явное недоверие – то что банкет состоится в Мещерино (начало в четыре часа) было объявлено мне лишь вчера, точнее уже сегодня ночью, тогда как другим начальникам отделов – три дня назад. Но я не в обиде, Новак своевременно довёл эту информацию до меня, а я через Гвоздя – до Оли. Она то придумала и подготовила эту операцию, в которой я буду играть лишь роль пассивного наблюдателя.

– Зарылся в бумагах по самую макушку… – дверь в кабинет распахивается настежь, в проёме появляется массивная фигура Фриновского. – собирайся, поедем на одной машине.

«Не лишняя предосторожность, однако, особенно если не доверяешь своему сотруднику».

– На ЗИСе, значит, поедем? – Радостно подскакиваю с места. – Вы без шинели, Михаил Петрович?

– Какая шинель, май – на пороге.

– Ну и я тоже тогда… – Хватаю на ходу фуражку и спешу за начальником.

«Жаль не удастся подать Оле промежуточный сигнал».

Я хотел проехать на своей «эмке» по улице Горького до Центрального Телеграфа, там остановиться и послать Костю купить конверты, поджидающий же меня Гвоздь, должен был позвонить Оле в Чурилковскую школу и сообщить, что я уже выехал. Впрочем, Олин план предусматривал и отсутсвие звонка: время и место операции изменить было нельзя.

Новенький, сияющий на солнце чёрной краской ЗИС-101, сопровождаемый «эмкой» такого же правительственного цвета плавно тронулся с места, быстро набирая скорость.

– После майских праздников Николай Иванович планирует посмотреть на твоё хозяйство, Алексей. – К запаху кожи в салоне примешивается лёгкий запах табака и водочного перегара. – Подготовься там, чтобы у меня в управлении всё было без накладок: мусор не валялся, покрашено было; столовую любит проверять, особенно уборные; может захочет речь сказать, так что зал тоже приготовь…

Понимающе киваю головой.

– … ещё, будет у тебя там теперь усиленное отделение Особого Отдела. Согласуй с Леплевским кандидатуры. – Мой собеседник достаёт коробку «Казбека» и закуривает.

«Всё, пошла газовая атака».

Отодвигаюсь к окну и кручу ручку опускания стекла, под неодобрительным взглядом порученца с переднего сиденья. Фриновский усмехается и тоже опускает своё стекло, салон заполняется звуками большого города.

* * *

После Горок (справа промелькнула усадьба на холме с Особняком на вершине) перед самым Чурилково дорога совсем испортилась и мы с обозлившимся шефом наперегонки принялись быстро задраивать окна: «эмка», идущая впереди, подняла столб пыли. Ещё с полкилометра и шины зашелестели по небольшому автомобильному мосту а затем по «американке», которую с обеих сторон обступили молодые деревца с только что проклюнувшимися листочками. Наши машины тормозят у неожиданно появившейся из-за резкого поворота дороги проходной. У её закрытых ворот толпится кучка подростков в пионерских галстуках с красным флагом, барабаном и горном под предводительством юной пионервожатой.

– Та-а-к… что за шум, а драки нету? – Мгновенно повеселевший Фриновский распахивает дверцу, легко выпрыгивает из машины и молодцевато разглаживает свою гимнастёрку с петлицами комкора (пограничные войска НКВД имели армейские знаки различия).

К нему сразу же бросаются пионеры и начинают, перебивая друг друга, кричать: «Товарищ командир, товарищ командир… мы пришли, мы пришли, а он… нас не пускает».

– Молчать! – Добродушно рявкает на них мой шеф и в наступившей тишине, прищурив глаз, добавляет, указывая на пионервожатую. – пусть она доложит…

«А Олю не узнать»…

Перед нами стояла жгучая брюнетка с гладко зачёсанными волосами, убранными под пилотку-испанку, подаренную мной, красный пионерский галстук и белая блузка рвутся из-под расстёгнутой на груди «тельмановки» цвета хаки, чёрная до колен юбка и маленькие кожаные сапожки довершают её сногсшибательный наряд.

– … ты из какого класса?

– Не-е-т, это – наша-а… Марь Лексе-евна…! – Снова поднимается гомон возбуждённых тинэйджеров.

– Тихо, ребята! – Оля точно попадает в короткую, случайно возникшую, паузу: все замолкают. – Товарищ командир, (её маленькая ладошка взлетает ко лбу в пионерском приветствии) наша дружина имени Николая Ивановича Ежова, живущая и работающая под девизом…

– … Больше дела – меньше слов! – Гремят на всю округу детские голоса.

– … направила лучших пионеров, чтобы поздравить Николая Ивановича с днём рождения и вручить ему наш подарок.

К Фриновскому, расталкивая соседей, выдвинулись двое, мальчик и девочка лет двенадцати с деревянной эмблемой в руках: серый овал (длинная ось – сантиметров пятьдесят) вертикально пересекает клинок меча с жёлтым эфесом, поверх него – золотые серп и молот в красных лучах восходящего солнца и скромная надпись небольшими буквами: НКВД.

«Эй, пионеры, не дёргайте так наш герб. Столько труда в него вложено! Особенно навершие рукоятки, в котором затаилась шляпка моего микрофона, очень нежная вещь». Оля тоже с опаской косит глазами на расшалившихся подопечных, но не вмешивается.

– Ну-ка дайте мне взглянуть, – Комкор одобрительно со всех сторон изучает добротно изготовленный и покрытый лаком подарок. – Неужто сами сделали?

– Неа… наш учитель по труду… Ван Ваныч! – Дети окончательно окружили его. – …но мы помогали… покрывали лаком.

«Щас, Ван Ваныч»…

– А как узнали, что день рождения у него? – Продолжает Фриновский свой ненавязчивый допрос подрастающего поколения. – И что живёт он здесь?

– Мы всё знаем про товарища Ежова… – Каждый стремится перекричать другого. – у нас в школе его уголок есть, красивый. И что живёт он здесь знаем, половина села тут работает.

«Ха-ха, возьми нас за рупь – за двадцать»…

Шеф вопросительно смотрит на подошедшего к автомобилю сержанта госбезопасности.

– Так ведь не положено, товарищ Фриновский. – Разводит он руки.

– Ладно, скажешь я разрешил, – комкор возвращает подарок пионерам. – устроим Николаю Ивановичу сюрприз. Петь-то вы умеете?

– Уме-е-ем!

– Ну тогда садитесь в машину, подвезу. – Галантно протягивает руку Оле. – Чаганов, (порученцу) Василий пешком доберётесь.

– У-у-у… Чаганов! Смотри… – Ребята поворачиваются в мою сторону, но самые ушлые не теряют времени и уже ёрзают на новых кожаных сидениях в салоне.

«Как по маслу… тьфу-тьфу-тьфу. А могло всё сорваться, если бы Геня тоже захотела бы присутствовать на торжестве (выяснить планы Ежовой было главной задачей Оли на сегодняшнее утро). Похоже, супруги практикуют свободные отношения».

ЗИС-101 плавно минует распахнутые ворота, сзади раздаётся гудок «эмки».

– Товарищ Чаганов, садитесь в машину.

* * *

– Тра-та-та-та та-та-та, тра-та-та-та та-та-та… тааа-тааа – тааа. – Под оглушающие звуки пионерского горна, играющего «На линейку» в длинном узком коридоре второго этажа ежовской дачи, попадаем в просторную гостиную, заполненную людьми в форме сотрудников НКВД, среди которых иногда встречались штатские.

Справа длинный стол, сервированный человек на тридцать, прямо – огромная французская дверь на балкон, слева стена, увешанная картинами (насколько я могу судить) авангардистов. В центре зала – Ежов в форме генерального комиссара госбезопасности с орденом Ленина на груди, безупречно подстриженный и выбритый, окружённый соратниками и с интересом разглядывающий нашу процессию.

– Дорогой Николай Иванович! – Проникновенный бархатный голос пионервожатой и её, замершая в пионерском приветствии фигура, мгновенно захватывает внимание публики. – Разрешите мне от лица всей пионерии страны Советов поздравить Вас, пламенного борца с троцкистскими бандами шпионов и убийц, с днём рождения. Мы Вас просим беречь себя, (трагическим шёпотом) ведь змея-Ягода пытался ужалить Вас… Спасибо за то, что Вы разорили эти змеиные гнёзда. Мы стремимся быть такими же смелыми, зоркими, непремиримыми к врагам трудящихся как Вы, дорогой товарищ Ежов.

Последние слова Оли потонули в грохоте оваций всех собравшихся. Вперёд выдвигаются давешние пионеры с эмблемой НКВД в руках.

– Разрешите преподнести Вам, дорогой Николай Иванович, – продолжает она тоном тамады на свадьбе. – наш скромный пионерский подарок.

Ежов передает «щит и меч», выдвинувшемуся из-за его спины, начальнику техотдела, а сам тянет руки к Оле – благодарить. «Технарь» крутит в руках герб, осматривая его со всех сторон.

«В губы целуется, гад»… Оля стоически выносит испытание, даже вполне естественно краснеет от смущения.

– Куда повесить, товарищ Ежов? – «Последняя проверка прошла успешно».

– Сюда! – Палец наркома указывает на картину. – Сыми эту ху… (Ежов осекается)… художество.

Кто-то снимает со стены («Филонов. Нарвские ворота») и ставит на пол сине-чёрно-белую картину, а на освободившийся гвоздь сам Ежов, встав на цыпочки, водружает герб своей организации.

А сейчас, – Оля грамотно переключает внимание аудитории. – ребята исполнят песню чекистов. Слова народные, музыка – тоже народная.

«Как же народные – музыка из ненаписанных ещё „трёх танкистов“, слова – стихотворение из „Правды“».

Вокруг пионеров сразу же образуется небольшое пространство, Оля даёт отмашку и наши юные «рабочий и колхозница» вступают неожиданно чистыми и сильными голосами:

 
Чтоб давали домны больше стали,
Чтоб хранился дольше виноград,
Чтоб спокойно наши дети спали,
Эти люди никогда не спят.
 

Ребята на секунду затихают, а Оля, неуловимым движением сместившись от Ежова, декламирует загробным голосом в абсолютной тишине:

 
Разведка наша – весь народ,
Враг не пройдёт границы.
А коль пройдёт, то попадёт…
(гремит детский хор)
«… В Ежовы руковицы»!
 

«Ба, да тут целая музыкально-драматическая композиция. Оля – молодец! Хотя что делать, припев на музыку не ложится от слова совсем».

Снова в гостиной звучат красивые детские голоса:

 
Эти люди скромны, не речисты,
Мы не все их знаем имена,
Но не даром лучшие чекисты
Боевые носят ордена.
 

Слова последнего куплета окончательно растапливают холодные сердца соратников «железного наркома», их глаза тают, носы смущённо шмыгают.

– Неси конфет… – Звучит команда расстроганного Ежова.

– Огонь – девка, – толкает меня в бок Косарев, секретарь Цекамола, проводя рукой по непокорным жёстким волосам. – заберу её к себе в ЦК инструктором.

«Блин, с её-то анкетой… как только это обнаружится – мы пропали. Как же это мы так»?

– Саш, ты не спеши… – делаю многозначительное лицо. – она – наша номенкулатура, у Николая Ивановича на неё свои планы.

– Понял, – подмигивает он. – снимается предложение.

«Фу-ух, давай, Оля, сматывай удочки поскорее отсюда, пока у кого-нибудь другого не возникла та же идея – взять к себе. Вон ещё один штатский, товарищ Маленков, не сводит с неё глаз. Перестарались мы с ней, похоже».

Как будто услышав меня, Оля поворотом головы даёт команду горнисту и барабанщику.

Под барабанную дробь ребята, торопливо рассовав по карманам принесённые конфеты, бросаются занять своё место в строю и счастливые, под аплодисменты собравшихся, покидают зал.

Банкет возвращается в привычное русло: выпили за именинника, после небольшого перерыва – за товарища Сталина и началось неспешное вручение настоящих «пацанских» подарков: ножи, сабли, пистолеты, ружья. Это сопровождалось произнесением тостов и выпиванием (тостующий пил до дна), а в общем, всё как на тамильской свадьбе: вначале торжества встаёшь в очередь для поздравлений, а к концу – она подходит. Обстановка становится всё более непринуждённой и, улучив момент, выхожу на балкон.

Место для микрофона оказалось идеальным: в прямой видимости из дома Молотова (дважды меня по ночам привозили туда на автомобиле председателя СНК, так что была возможность рассмотреть гостиную Ежова в подробностях). Всё сложилось хорошо, но шанс неисправности оставался: вдруг – что-то с мембраной или какая-нибудь железяка притаилась рядом в стене.

«Не-ет, можно выдохнуть… в крайнем слева окне на втором этаже задёрнута штора».

А это значит, что косноязычные словословия Генриха Люшкова, комиссара 3-го ранга с таким же как у Ежова новым сверкающим орденом Ленина на груди, слушают (а может записывают на плёнку) сейчас люди Кирова, обосновавшиеся в одной из комнат дачи Молотова. Была у меня идея, после того как выяснилось, что микрофон одновременно выдаёт и амплитудную и частотную модуляцию несущей, запустить этот ЧМ сигнал по радиоканалу прямо в Кремль, но из-за недостатка времени на реализацию пришлось пока от этого отказаться.

«Или хотя бы попробовать передавать сигнал в Горки: самый маломощный передатчик, на УКВ, ЧМ, никто ни в жисть не перехватит. Ладно, сами разберутся: считаю свою миссию здесь выполненной».

Возвращаюсь в комнату, на улице быстро темнеет и становится зябко. Ежов лихо опрокидывает стопку водки под одобрительный гул соратников.

– Александр Васильевич, – демонстративно хлопаю Косарева, стоящего у выхода, по плечу и громко добавляю. – до города не подбросишь?

– А куда это вы собрались? – Глумливый голос Ежова звучит совершенно трезво. – Команды расходиться не было.

– Пришёл – без подарка, ушёл – без спроса… – поддакнул Заковский голосом Раймонда Паулса.

«Да и наружностью „маэстро“ очень машет на главу ленинградского НКВД: квадратная голова с прозрачными глазами – на квадратном туловище».

– И в мыслях не было уходить… – легко поворачиваюсь на каблуках. – а насчёт подарка – ваша правда, не успел подготовить.

– А ты спой тогда, – поднимает лицо от тарелки Фриновский. – как пионэ-эры.

– Или спляши! – Начинают изощряться мои сослуживцы.

«Как их всех Оля просчитала, даже страшно становится».

Так прямо и сказала: «Будут попытки поиздеваться над тобой, типа: почему без подарка и тэдэ».

– А фокус подойдёт? – С улыбкой обвожу взглядом собравшихся.

– Давай! – Ежов, а за ним и другие, переносит свой стул от стола и запрыгивает на него.

Гостиная быстро превращается в зрительный зал. Накладываю руки себе на голову и на минуту замираю: усилить возможности своих органов чувств сейчас будет совсем не лишне. Самые нетерпеливые зрители начинают проявлять признаки нетерпения: подсмеиваться («факир был пьян…»), сморкаться и покашливать. Достаю из нагрудного кармана пиджака Косарева авторучку.

– Сейчас я выйду из комнаты, а вы спрячете её – «Паркер», зажатый в ладони взлетает над моей головой. – моя задача найти её. Согласны?

– Согласны! – Раздаётся многоголосый хор голосов. – Только пусть и Косарев выходит, а то знаем мы вас.

– Не возражаю! – зажимаю уши и выбегаю из зала.

«Сейчас голова расколется, как киловаттные колонки врубились на кухне».

– Шапира, проследи за ними! – Несётся нам вслед.

Напрягаю слух.

«Нет, с первого этажа услышать что происходит в гостиной невозможно».

– Готово! – Кричит кто-то сверху.

Наша троица возвращается обратно в притихшую комнату.

«Ясно, договорились молчать».

Убираю руки от ушей и медленно двигаюсь вдоль первого ряда партера, ненадолго останавливаясь перед каждым подозреваемым. Начинаю от стены с картинами: голова повёрнута направо, подбородок упирается в ключицу, взгляд пронзительный.

«С обонянием я, конечно, погорячился… Вынюхать чернила в облаках сивушных масел – решительно невозможно. Другое дело – слух. Кто-то из оставшихся у меня за спиной, тихо выдыхает и чем-то едва слышно шуршит. Кто там? Курский, Заковский, Фриновский и Ежов».

Поворачиваюсь и иду в обратную сторону и равняюсь с Заковским: с его виска срывается капелька пота и бежит по толстой щеке к тому месту где у других бывает шея. Он лезет в карман, достаёт носовой платок, не решается вытереть щёку и нарочито улыбается. Расфокусирую свой взгляд и вижу как Новак, сидящий в третьем ряду, подтверждающе закрывает глаза.

«Попался, голубчик».

Снова хватаюсь за голову, не осталось никаких моих факирских сил терпеть этот многократно усиленный в мозгу «аромат». Вынужденно беру технический тайм-аут. Ежов и соратники с едва сдерживаемым злорадством смотрят на меня: «Ну, давай, давай»…

«Стоп! А чему они радуются?… Уж точно не за меня. Как то всё очень уж гладко получается… и потом это подозрительное шуршание за спиной… Предположим, что первоначально ручка находилась у Заковского. Мог он её передать кому-нибудь из соседей?… Определённо мог. Егор Кузмич со своего третьего ряда момент передачи скорее всего не заметил бы, да и шум был очень коротким.

Тогда ручка сейчас находится у соседей Заковского либо у Фриновского, либо у Курского или осталась у него самого… Фифти-фифти и ещё фифти».

– Сейчас на счёт «три» ручка окажется в кармане Косырева! – Отступаю к двери, картинно задираю голову к потолку. – Раз!.. Два!.. Два с половиной! (Правая рука Фриновского слегка дёрнулась, ощупывая карман) Три!

– Нет ничего. – Разводит руками комсомольский комсомольский лидер под дружный смех публики.

– К сожалению фокус не удался… – Сокрушённо опускаю голову. – ручка осталась в правом кармане Михаила Петровича Фриновского.

Под присмотром десятков глаз он виновато достаёт «Паркер».

– Заковский! – Чуть не взвыл с досады Ежов. – Ты нас продал! Платок носовой он вынул, это знак был!

– Товарищ Ежов! – Затрясся всем телом глава ленинградского НКВД. – Не было такого.

– А-а-а! Врёшь! – Вдруг закричал нарком, безумным взглядом обводя комнату. – Так вы сговорились с Чагановым. Заранее!

– Николай Иванович! Вот те крест! – Испугавшись своего жеста, «Паулс» оглядывается по сторонам.

«Хм, по католически крестится: ладошкой слева направо, а вообще – неожиданный поворот».

– И этот человек возглавляет… – Щурится Ежов.

– А вдруг товарищ Чаганов действительно может мысли читать? – Из угла доносится голос невысокого грузного лысоватого мужчины лет сорока с петлицами комиссара госбезопасности 2-го ранга, весь вечер молча просидевшего за столом, изредка сморщившись пригубливая свою рюмку. – Как Гарри Гудини или Вольф Мессинг.

Абрам Слуцкий, это был он, лишь недавно вернулся на свою должность начальника Иностранного Отдела после ссылки Шпигельгласа на Дальний Восток и выглядел здесь, среди сотрудников сильно обновившегося центрального аппарата, «белой вороной».

«Что мысли, я будущее могу предсказывать»…

Часть собравшихся восприняла слова начальника ИНО на полном серьёзе: поёжилась как от холода и опустила глаза, другая – обратила свои взоры на начальство – какие будут указания.

«Показал, называется, фокус… того и гляди, и те и другие кинутся толпой да удавят в углу. Что делать? Не сдавать же Кузмича».

Внизу хлопнула входная дверь и сквозняк, пронизавший здание, прихлопнул полуоткрытую стеклянную дверцу посудного шкафа-горки.

«Хорошая идея».

– Настоящие фокусники никогда своих секретов не выдают, но чтобы не поехать отсюда в камеру на допрос (никто даже не улыбнулся), докладываю: фокус называется «на воре шапка горит». Смотрел кто дёрнется на счёт три…

«Выдохнули, задвигались».

– Ну и что увидел? – Спросил кто-то.

– Неа, заметил в стеклянную дверь шкафа как Михаил Петрович ручку перепрятывет.

Зал грохнул от смеха.

«Поверили».

Москва, Центральный Аэродром,

1 мая 1937 года, 09:45

Опускаю взгляд на часы.

«Точно по графику».

Сижу у бокового окна в полукруглом салоне на носу самого большого в мире воздушного корабля «Максим Горький». За небольшим столиком у переднего окна над исчерченной цветными карандашами картой склонились две белозубые девушки в авиационных шлемах – штурмана, с трудом сохраняющие деловой вид и то и дело стреляющие смешливыми глазами в мою сторону.

«А почему двое штурманов на борту? Командир агитационной эскадрилии Михаил Кольцов еще не определился с выбором? Да, но и откидных штурманских столиков тоже два. Запишем в загадки»…

По другую руку от прохода на такому же как у всех никелированному креслу подходит граф Алексей Николаевич Толстой, при встрече на лётном поле вспомнил нашу случайную встречу два года назад и тепло поздоровался со мной, удостостоив стоящего рядом Кольцова лишь холодным кивком. Представил свою спутницу Надежду Алексеевну Пешкову, бывшую невестку Максима Горького, элегантную даму лет тридцати пяти, с большими живыми близко посаженными карими глазами, пухлыми щеками и крупным носом, дающими все вместе на удивление миловидное лицо. Вскоре выяснилась и причина столь прохладной встречи двух выдающихся деятелей культуры: Кольцов отказал классику в месте в носовом салоне, точнее навигационной рубке, за которое развернулась нешуточная борьба. Но лучший журналист страны недооценил изворотливости графа, тот через «Тимошу» (такое прозвище дал Пешковой Горький), родственницу героя Советского Союза Михаила Громова, который сегодня пилотирует МГ на Первомайском Параде, добился своего и сейчас вместе со своей дамой устраивается у противоположного бокового окна.

Увидев меня в центральном холле аэропорта, Иван Михеев, сегодня – второй пилот МГ, поймал меня в свои сильные объятия и долго не отпускал.

– Лёшка – наш человек, – глотая слоги говорил он стоящему рядом Громову. – не сдрейфил тогда… я тебе так, Михалыч, скажу: смело можешь садить его в моё кресло – не подведёт.

– Приятно познакомиться. – Открытый добрый взгляд, железные тиски огромной ладони.

«Да, современная авиация – это не для хлюпиков. Попробуй поворочай штурвал самолёта, подави на его педали… А от предложения второго пилота просто отмахнулся, чувствуется что у Громова на хозяйстве – порядок, сам решает кому где место»…

Двоих корреспондентов центральных газет, в последний момент лишившиеся своих мест, Кольцову пришлось пересаживать в салон похуже, за кокпитом, а середину нашего – занял оператор, который напрочь заблокировал треногой своего киноаппарата выход пассажирам. Оборачиваюсь назад и сквозь двери проходной кабины пилотов виден длинный коридор аж до самого хвоста воздушного лайнера виден чинный ряд кресел и столиков перед ними с изящными настольными лампами. Вышитые скатерти и занавески радуют глаз аккуратными складками, на буфетной стойке сияет «обтекаемыми» формами, возможно, тот самый электрический самовар, что чуть не убил меня в первом полёте.

От крыльев самолёта одновременно отчаливают два грузовичка с движками в кузове, раскрутившими последнюю пару двигателей МГ.

– Сдержанный рокот моторов переходит в гул, – Раздаётся сзади громкий голос Михаила Кольцова. – «Максим», слегка переваливаясь на неровностях почвы… рулит по аэродрому и, наконец, выбирается на недавно построенную бетонную взлётную полосу. Рёв моторов заглушает всё вокруг… здание аэропорта ускоряет свой бег, потряхивание на стыках плит становится всё мягче и… вот «стальная птица» плавно отрывается от земли. С замиранием сердца смотрю вниз и в тысячный раз испытываю всегда новое чудесное ощущение взгляда с птичьего полёта, которое холодит сердце и превращает всё сущее на земле в модель-схему, вычерченную по линейке.

«Не ожидал такого, журналист-инноватор ведёт живой радиорепортаж с борта самолёта „Максим Горький“! Прямое включение»!

Рядом со мной на пороге между пилотской и штурманской кабинами маячит «золотое перо Союза» в наушниках и с выносным микрофоном в правой руке. Его левая рука лёгким взмахами акцентирует окончания фраз. Сидящий напротив Толстой кривится и закатывает глаза.

– Вот на горизонте появляется стая металлических птиц… – репотаж начинает походить на трансляцию с футбольного матча. – наш «Максим» делает величественный разворот и… оказывается во главе колонны военно – воздушных сил! Именно он будет открывать Первомайский военный парад!

– Товарищ командир, – одна из девушек-штурманов склоняется над установленным перед ней микрофоном. – от пересечения железной дороги с Ленинградским шоссе нужно держаться шоссе, которое приведёт к Красной площади.

– Слыша эти указания я с трудом скрываю улыбку, – доверительным тоном делится своими мыслями с сидящими в нашем салоне и со всей страной Кольцов. – я вспоминаю как этот самый пилот, что держит сейчас левый штурвал «Максима», блестяще совершил на моих глазах опаснейшую посадку у французского городка на реке Луаре, проявив свою исключительную способность ориентироваться даже в условиях абсолютно незнакомой местности, усложнённой темнотой и проливным дождём. Вряд ли сам пилот помнит этот незначительный эпизод своей многолетней воздушной работы, которая сделала его известным всему миру. Это – Михаил Громов, Герой Советского союза. Другой штурвал – в надёжных руках Ивана Михеева, орденоносного пилота. Сегодня с нами в полёте лучшие люди страны: рядом со мной сидит Алексей… (Толстой снисходительно поворачивает голову к репортёру, но Кольцов из под носа уводит у него микрофон)… Чаганов, недавно вернувшийся из зарубежной командировки. Еще два года назад он был никому не известным студентом, а сегодня – руководитель, в подчинении у которого сотни людей. Что вы пожелаете, Алексей Сергеевич, миллионам наших радиослушателей в этот праздничный день?

«Представил называется… звучит как: выпускник вуза съездил за границу за шмотками и получил тёплое место, пользуясь благоволением высокопоставленного знакомого. Ещё и улыбается, гад… Однако, если плюнуть на это, то какая уникальная возможность открывается передо мной: могу сейчас сказать всем гражданам Союза напрямую всё что пожелаю»…

Поднимаюсь с кресла и делаю шаг в проход, Кольцов снизу вверх протягивает мне микрофон и ободряюще, как припадочный, мелко трясёт головой.

– Желаю миллионам наших радиослушителей… – Начинаю я фразу, не имея ни малейшего понятия чем её закончить.

У Кольцова от удовольствия затуманились глаза. В моей голове идёт лихорадочный поиск подходящего текста или хотя бы лозунгов к этому Первомаю. Дело в том, что они перед каждым праздником утверждается в Политбюро. Это только кажется, что лозунги из года в год одни и те же, а на самом деле перед майскими праздниками за каждый – идёт борьба: на какое место в списке из сорока призывов поставить – «Да здравствует мировая революция»?

«А вдруг такое словосочетание уже не в тренде и вместо используют нечто иное? Лучше в эти тонкости не влезать, тем более, что в последнее время по причине страшной занятости не мог регулярно следить за партийной печатью. А что если»…

– … желаю всем нам, мобилизовать все силы на борьбу с фашизмом. Я – хоть и далёкий от политики человек, но понимаю, что Гитлер и его союзники на Западе и Востоке готовят новый передел мира путём захватнической войны. Япония готовится напасть на Китай, Германия – поглотить Австрию и захватить Чехословакию, но понятно, что основная их цель – СССР.

Перевожу дыхание.

– Что можем сделать мы, молодёжь, рабочие и инженеры, для отпора врагу? – Копирую интонации своего интервьюера. – Надо больше работать, каждому на своём месте, чтобы дать нашей армии всё необходимое для будущей войны. Поэтому предлагаю – в третьей пятилетке перейти с шестидневной на семидневную неделю…

– Спасибо, товарищ Чаганов! – Кольцов пытается вырвать у меня микрофон, цепляется за провод и я вижу за его спиной из двери радиорубки, расположенной за пилотской кабиной, выскакивает обрывок микрофонного кабеля.

«Прохвостом перед всей страной решил меня выставить?… А может и не ты, а кто-то другой, кому выгодно замазать выдвиженца Кирова чёрной краской… но, в любом случае, лови ответку»!

– И ещё одну… мысль хотел бы донести до… – оба пыхтим и тянем микрофон на себя. – миллионов радиослушателей: необходимо… усилить борьбу с троцкистами – агентурой… фашистов в нашем тылу…

– Отдай микрофон… – читаю по губам Кольцова, который делает мне страшное лицо.

Толстой со спутницей прилипли к окну и разглядывают праздничную Москву, девушки-штурмана сверяют по карте курс, оператор, спиной к нам, медленно ведёт камеру, делая панораму.

– … но это очень важно… – продолжаю валять Ваньку.

– «Ложи трубку!» – Кричат взбешённые глаза моего оппонента.

– Я понял! – Выдыхаю журналисту в лицо, так что круглые стёкла его очков запотевают. – Троцкистов защищаешь, гражданин Кольцов. Так значит тот эпизод со статьёй не был случайным!

Наш «шоумен» в 1923 году в бытность свою редактором «Огонька» на трёх страницах напечатал панегирик Троцкому. Оля, подчищая литературу в Пашиной квартире, нашла эту статью на антресолях и дала мне её почитать.

– Товарищ Кольцов, – кричит его помощник, высунув голову в коридор. – связь прервалась!..

Мой противник кидает микрофон и опрометью бросается назад, как пуля проносится сквозь «кокпит», малый пассажирский салон и скрывается в туалете, что находится как раз напротив радиорубки.

– Товарищ командир, – торжественно вещает второй штурман. – через две минуты Красная площадь.

– Михаил Ефимович, – стучит в дверь туалета помощник. – Красная площадь, вам пора идти на «Голос с неба» (громкоговорительная установка для трансляции звука на землю).

«Боюсь, что ему сейчас не до этого».

В эту секунду «Максим» снижается и проходит над Историческим музеем, а на площадь, оставляя за собой сизый дым, уже вступили танки…

* * *

Спустившись по крутому трапу, немногочисленные участники полёта ждут в тени гигантского крыла появления знаменитого пилота, как поклонники – явления своего кумира. Наконец, в двери самолёта показывается атлетичная фигура Громова, он передаёт кожаную куртку проводнице, снимает фуражку и предстаёт перед нами на трёхметровой высоте в отлично сшитой тёмносиней двойке из английской шерсти, белой сорочке и голубом галстуке, вызвав восторженные аплодисменты у пассажирок и завистливые взгляды пассажиров.

– Спасибо, Михал Михалыч! Спасибо за незабываемый полёт! – Несётся ото всюду.

Громов легко спускается вниз, ни разу не притронувшись к перилам трапа, и начинает терпеливо и доброжелательно обмениваться рукопожатиями или просто парой слов с собравшимися.

– Товарищ Громов, – выступаю я из-за огромного с человеческий рост колеса шасси самолёта, заметив что он прощается с последним поклонником. – найдётся у вас для меня четверть часа – есть серьёзный разговор?