Текст книги "Чаганов: Москва-37 (СИ)"

Автор книги: Сергей Кротов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

– Ворошилова, срочно. Да ещё, принесите чаю и бутербродов. – И молча продолжает путь.

– Тут не откладывать пленум надо, – вполголоса продолжает свою мысль Молотов, обращаясь к Кирову. – а, наоборот, раньше начать, чтобы не успели сговориться до открытия.  -Мне кажется, – привстаёт он и, перегнувшись через стол, пододвигает к себе пепельницу со сталинского стола. – всё у них уже сговорено заранее.

– Могли и не успеть… – собеседники, сидящие за столом, с удивлением оборачиваются на хозяина кабинета: не ожидали, что он их услышит из дальнего угла длинного кабинета. – я вот подумал над словами товарища Кирова о поджоге, посмотрел даты отправления шифротелеграмм, что товарищи с мест посылали в ЦК… Так вот, занялось пламя не разом и шло оно волной с востока на запад: за неделю прошло путь от Саратова до Смоленска. Полюбуйтесь.

Сталин приносит со своего стола картонную папку и раскрывает её перед сидящими, те начинают внимательно изучать бумаги.

– А в Сибири тишина… – замечает Молотов, откинувшись на спинку стула.

Он невидящими глазами смотрит на фигуристую женщину с подносом, вошедшую в комнату, Киров, напротив, с улыбкой бросается помогать расставлять чашки и тарелки.

– Местных кулаков в Сибири, по сравнению со спецпереселенцами, совсем мало, – замечает Сталин пыхнув трубкой. – земли много, наёмных работников мало…

– Точно, так и есть, – Киров возвращается от двери, где галантно открыл перед работницей буфета дверь. – это спецпереселенцы из Сибири, пока доехали на поезде до родных мест.

– К столу, значит… – в кабинете появляется, как всегда опрятный и подтянутый, «первый маршал». – всегда бы так!

Запыхавшаяся официантка следом приносит еще чашку.

– Товарищ Ворошилов, – Сталин делает приглашающий к столу жест. – скажите какие военные части находятся сейчас в Москве и окрестностях?

– В ближнем Подмосковье, – после секундной паузы отвечает маршал. – 1-я Московская стрелковая дивизия. Большинство частей в летних лагерях. Точнее знает товарищ Будённый. Вызвать его?

– Нет-нет, не надо. – Сталин берёт в руки фарфоровую чашечку. – Уточните потом.

– Ещё сейчас в пути, – продолжает несколько расстроенный своим ответом Ворошилов. – «Железная» стрелковая дивизия. Перебрасывается по железной дороге в Ленинград к месту постоянной дислокации из Киевского военного округа. Если нужно, то можно в течении нескольких дней доставить Донскую казачью кавалерийскую…

– Тут такое дело, – вождь делает глоток. – есть задумка организовать в Москве на площадях к восемнадцатому июня показ войск и боевой техники. В целях пропаганды армии. Чтобы молодёжь могла своими руками пощупать оружие, увидеть вблизи, чем стала наша армия в последние годы (Ворошилов согласно кивает головой). Поэтому прошу вас завтра внести в Секретариат ваши предложения. Мы их обсудим в четверг на Политбюро. (Сталин встаёт и начинает ходить по кабинету). Это, так сказать, внешняя сторона дела, адресованная горячим головам в ЦК, чтобы у них и мысли не возникло перетянуть к себе и использовать силы НКВД в политической борьбе… Ещё важно собрать сведения о положении на местах: стали поступать сообщения по линии НКВД и партийных органов чуть ли не о кулацких восстаниях в селах на Украине, Северном Кавказе и европейской части России. Надо это быстро проверить.

– Кхм… – Ворошилов прочищает горло. – Как же нам это сделать, товарищ Сталин?… Особисты, ведь, приписаны к органам.

– Поручить Разведупру. – Киров берётся за папиросу.

– У Разведупра своих людей особенно во внутренних округах мало. – Отрицательно машет головой маршал.

– Я имел ввиду Политуправление РККА. – Сталин берётся за потухшую трубку.

– Не очень то я доверяю Смирнову, товарищ Сталин.

– А почему вы, товарищ Ворошилов, об этом говорите только сейчас? – Хмурится вождь. – Вы не доверяете начальнику ПУРККА? Как вообще можно работать с людьми, которым ты не доверяешь? Получается, что в решающий момент не на кого положиться.

– Отдавайте тогда приказ в округа через голову Смирнова! – Раздражённо бросает Сталин, встаёт и начинает ходить по кабинету.

– А что у вас с начальником Разведупра?

– Товарищ Берзин уже приступил к работе. – Маршал отводит глаза.

– Пусть товарищи из округов посылают политотчёты прямо в Секритариат ЦК пока не подберём подходящую кандидатуру. – Бросает предложение Киров.

– Хорошо, – немного успокаивается вождь. – берите карандаш, товарищ Ворошилов, будем приказ составлять по НКО…

Москва, ул. Серафимовича д. 2.

1-й Дом Советов ЦИК и СНК.

2 июня 1937 года, 18:00

С Берсеневской набережной сворачиваем в незаметный переулок, минуя милицейский пост. Слева застит свет серая громадина «Дома на набережной» справа железная ограда за которой заколоченная церковь и пустынный садик при ней. Наш «ЗИС» тормозит у подъезда, отделанного красным гранитом.

– Выгружаемся! – Весело командует Берзин и мы с Головановым одговременно открываем задние дверцы просторного советского лимузина.

Мои спутники уже навеселе: они после награждения в Кремле побывали в «Гранд Отеле» и отметили это событие. Во время этого отмечания у них и возникла счастливая мысль: «Почему бы двум благородным донам не навестить Чаганова?» На их груди сверкают новенькие ордена Ленина, медали «Золотая звезда» ещё не существует, её заменяет удостоверение в кожаном переплёте.

– Мои все на даче, – помогаем ему открыть тяжеленную дубовую дверь подъезда. – так что нам никто не помешает.

Последние слова зазвучали очень громко, хорошая аккустика: высота потолка на первом этаже метра четыре. Консьерж, пожилой солидный мужчина в гимнастёрке без знаков различия, галифе и сапогах, поднимается из-за массивного стола.

– Здравствуйте, Ян Карлович, – его голос звучит солидно, без подобострастия. – поздравляю с высокой наградой. (И нам с Головановым). Товарищи предъявляем документы. Внимательно изучает наши документы, сличает лица с фотографиями и некоропливо делает записи в толстой книге, часто макая перо в бронзовую чернильницу.

– Время для посещений до двадцати трёх ноль-ноль. – Возвращает удостоверения. – Ян Карлович, нужен лифт?

Сидящая перед лифтом в глубине подъезда женщина поднимается со стула.

– Нет, Иван Петрович, мы по дороге зайдем в Универмаг, горючим заправиться. – Берзин подмигивает консьержу.

Тот улыбается в ответ одними губами. Проходим мимо лифта без кнопки вызова («Любопытное решение: лифтёрша возит жильцов только с первого этажа, а вниз они спускаются по лестнице») и выходим во внутренний дворик. В сером бетонном колодце уже сумерки. Чахлые, страдающие от недостатка солнечного света, деревца жмутся к стенам. Посреди двора – прямоугольный бассейн с бетонными шарами на углах и двумя серыми фигурами в центре в виде перекормленных малышей с поднятыми руками в перетяжках, радующихся жиденькой струйке воды над их головами. «Откуда они здесь взялись? Всё остальное в духе конструктивизма – квадратное, прямоугольное и кубическое. Стоп! А где „Ударник“ и то, что стало впоследствии Театром Эстрады? Похоже, что этот „колодец“ – не единственный».

Убранство Универмага тоже спартанское, без всяких украшений. Берзин подходит к тяжёлому дубовому прилавку, способному выдержать напор сотен покупателей.

Смотрю на такие же добротные полки: «Ничего такого, что нельзя купить в гастрономах на улице Горького… да, в общем-то, и любом более или менее крупном продовольственном магазине столицы».

Неулыбчивая продавщица делает долговую запись в амбарной книге, но советские рубли тоже в ходу – отмечаю их наличие в ячейках выдвижной кассы, в недрах которой исчезает упомянутая книга. Игнорируем отдел отдел промышленных товаров, выходим на воздух и… едва не попадаем под «лошадь»: вооружённая до зубов искусно сделанным игрушечным оружием детвора изображает тачанку, впереди – три «коня» с недовольными лицами и пропущенными под мышками кусками веревки несутся по дорожке, выбивая «копытами» мелкую каменную крошку.

– В столовую ещё надо заглянуть… – беседует Берзин сам с собой, мы с Головановым крутим головами по сторонам. – отбивные там чудо как хороши. В столовой очередь, перед нами один человек. Не успели занять место в хвосте, как он отходит от кассы.

– Михаил! – Кричит начальник Разведупра. – Вот хорошо, что встретили тебя! Ты куда пропал после ресторана? (И Голованову, поворачиваясь к прилавку). Саш, какие взять?

Кольцов с новеньким орденом Красной Звезды быстро изображает на своём лице дружелюбную улыбку.

– Здорово, Чаганов. – Перекладывает бумажный пакет в левую руку и тянет ко мне правую. – Как успехи?

– Не знаю что и ответить, – шепчу ему в ответ, пряча руку за спиной. – это до того как ты стал на меня бочку катить или после? Не боишься что «чагановская бутса» в голову прилетит?

– Я думал ты умнее… – Криво улыбается Кольцов, опуская руку. – Ты что ж считаешь, журналисты свои мысли да идеи излагают на страницах газет и в радиоэфирах? Тебе пора взрослеть. А вот за твою шутку на «Максиме» мог бы и схлопотать, если бы кто погорячее был на моём месте. «Заказуха выходит… Как я и думал».

– Бочку катят не так… попросили просто осадить тебя, аккуратно. – Отворачивает голову журналист.

«А ведь и правда, гвоздят-то по другому. Со мной выходит как-то не так. На „Максиме“ просто хотели меня выставить не очень далёким, но добрым малым, который растерялся и не знает что сказать, а я взбрыкнул не по делу. С футболом – то же самое. Думали показать молодого человека, который с жаром берётся за любое дело, но толком ничего у него не получается. А тут вдруг получилось! Раз так… тогда вся заслуга – Боброву, а Чаганову – насмешки над бутсой».

– Мишка, идём с нами! – Голос Берзина гремит под сводами пустой столовой.

– Да мне… это, материал к завтрашнему утру сдать надо. – Кольцов вяло защищается, исподлобья поглядывая на меня, но видно, что он совсем не против присоединиться к нашей компании.

– Успеется, – командиры берут его в клещи. – ты нас уважаешь?

– Ладно, пошли, – легко сдаётся Кольцов и берёт под руку лётчика. – только, Александр Евгеньевич, обещай, что посмотришь пару листков. Я книгу писать об Испании затеялся, там есть и пара эпизодов о том, как мы встречались у тебя на аэродроме под Мадридом. Поправишь где заметишь, что я какую-то тайну военную выдаю.

«Моим мнением не интересуется… Могу себе представить что он по напишет о наших встречах».

Просторный лифт легко вмещает нас пятерых в своё чрево. Последней в открытые двери заходит девушка-лифтёрша с комсомольским значком на груди. Встречаемся взглядами в зеркале с ней, занявшей место у кнопочного пульта управления на стене лифта: она отводит глаза и краснеет. Кабина лифта медленно ползёт на одиннадцатый этаж (все пролёты одинаковой высоты, всё здание – 50 метров), всё это время девушка борется с желанием посмотреть в мою сторону. На лестничной клетке с кафельным полом в виде шахматной доски – только две квартиры.

Окна в квартире выходят на обе стороны: из гостиной – на Москва-реку и Водотводный канал (вижу, что на строительной площадке Дворца Советов начинается монтаж железных конструкций первого этажа), из кухонного окна – верхушки Кремлёвских башен. Берзин не может найти рюмки, поэтому разливаем коньяк в кофейные чашки.

– За новоиспечённых орденоносцев! – Лезу я поперёд батьки.

Сдвигаем чашки (традиции обмывать ордена в прямом смысле ещё нет) и немедленно выпиваем, закусываем чем послал нам советский колхозник и кооператор.

– Алексей, ты не подумай, – тяжело вздыхает Берзин. – я тебя два раза включал в представление: за самолёт (Кольцов навострил уши) и за гостиницу (кивает головой). К Красному знамени. И два раза в Москве тебя зарубили.

«Понятно, осадили меня аккуратно… Тогда выходит, что Ежов здесь не при чём. Представление шло на Ворошилова. Сталин? Очень может быть. Хочет увести меня из под ударов завистников? Вполне возможно».

– И в мыслях не было, Ян Карлович. – Говорю вполне искренне. – Какие мои годы? (Сидящие за столом «старики» до сорока согласно кивают головами). Думаю, не хотят засвечивать меня и секретную связь. С вас вот, Михаил Ефимович, наверняка тоже подписку взяли?

– Было дело. – Подтверждает он, достаёт из кармана рукопись и подсовывает её Голованову.

– Хорошо, если так. – Встаёт из-за стола Берзин. – Пойдём, Алексей, на лестницу покурим.

Поднимаемся на один пролёт к месту остановки лифта на этаже, поворачиваемся к окну: перед нами изумительная вид Москвы на восток с высоты птичьего полёта.

– Я вот о чём хотел тебя попросить. – Вполголоса совершенно трезвым голосом говорит он. – В германском посольстве в последнее время отмечена необычная активность: люди какие-то приезжают и уезжают, радиограммы туда – сюда зачастили. Очень мне любопытно, что они там затевают.

– Вы это, Ян Карлович, видимо, о дешифровке радиограмм? – (Тот кивает головой). – То я регулярно получаю от вашей службы радиоперехвата шифровки… некоторые из них имеют пометки «из германского посольства». Кстати, вы уверены, что они именно оттуда?

– Уверен. Мы пеленгуем их радиопередатчик. – Берзин видит моё удивлённое лицо и поясняет. – Каждое диппредставительство имеет право вести радиопередачи только со своей территории, в определённые часы и только на заранее согласованной частоте. Мы за этим следим строго, а немцы не нарушают.

– Если так, – Внизу на лестнице послышалось затихающее цокание подковок чьих-то сапог, делаю паузу и через минуту продолжаю. – то ситуация складывается безрадостная. Германцы используют для шифрования этих сообщений четырёхроторную «Энигму»…

– Откуда ты это взял? – Пришла очередь удивляться начальнику Разведупра.

– Помните, Ян Карлович, – начинаю рассказ издалека. – на аэродроме под Мадридом я расшифровывал немецкие радиограммы?

– Да, помню.

– …Так вот, основные установки «Энигмы»: порядок следования роторов и их первоначальные позиции, были неизменными в течении месяца. Эти установки брались и шифроблокнота. Но каждое сообщение шифровалось своим ключом, который придумывал перед сеансом шифровальщик передающей стороны (Берзин в подтверждение закрывает шлаза). Это – ключ из трёх букв, он кодировался установками из шифроблокнота, которые в свою очередь определяли новое исходное положение роторов. Принимающая сторона меняла в соответствие с новым ключом позиции роторов и посылала обратно подтверждение – двукратный повтор ключа.

Начальник Разведупра начинает нетерпеливо трясти головой.

– Короче, – резюмирую я. – вместо посылки трёх символов и получения в ответ шести, в ваших «германских» радиограммах я обнаружил четыре и восемь – в ответ.

– И какая разница? – С трудом подавляет в себе раздражение мой слушатель.

– А разница – такая, – терпеливо разъясняю я. – вместо, примерно, ста тысяч ключей для трёх роторов, у четырёхроторной, которую ещё называют «Энигмой Абвера», надо будет проверить одиннадцать миллионов.

– У тебя тогда, Алексей, помнится, уходило от двух недель до месяца… теперь в сто раз больше. – Берзин расстроенно отворачивается к окну. – весь смысл теряется в такой дешифровке.

– Не скажите, Ян Карлович, во-первых, в разведке некоторые тайны и через десять лет своей свежести не теряют. А, во-вторых, в Испании дешифровка велась вручную… а здесь на помощь придёт техника.

– Когда будет результат? – Его глаза снова жгут мою щёку.

– Если вы предоставите мне все материалы по посольству: о сотрудниках, их функции, привычки, связи; рапорты наших агентов…

– А это ещё зачем? – Берзин разворачивается ко мне всем корпусом.

– … всё это затем, чтобы попробовать догадаться чьи имена или клички могут быть использованы в сообщении, – продолжаю свою речь монотонным голосом. – тогда техника сможет сама, без моей подсказки искать эти слова в тексте. И вот тогда, при определённом везении, месяца через три-четыре, дешифровка ляжет вам на стол.

Начальник Разведупра с минуту размышляет над моими словами.

– Тебе, Алексей, лучше обратиться за материалами по посольству к своим контрразведчикам, понимаешь дать доступ к нашим – большая морока: кучу подписей нужно будет собрать. Кто у вас сейчас вместо Курского?

– Гендин, Семён Григорьевич.

– Знаю его, толковый мужик, встречался с ним в Смоленске, в штабе Уборевича, кхм, Белорусского военного округа…

– Только мне вся информация нужна, Ян Карлович, – не обращаю внимания на оговорку Берзина. – и ваша в том числе.

– Инфо-орма-ация, – пробует слово на вкус мой собеседник. – что за слово за такое?… Хорошо давай сделаем так: я поговорю с Гендиным, если он согласится, то дадим тебе, под роспись конечно, ознакомиться с нашими материалами. Своей властью, чтоб без волокиты, выписок и выноса документов. Ну что, по рукам?

– По рукам! – Улыбаюсь в ответ.

Глава 7

Москва, канал Москва-Волга,

Водная станция «Динамо».

12 июня 1937 года, 14:00

– Лешик, я в тебя верю. Ты победишь! – Частит Катя, прижимая кулачки к груди и забавно подпрыгивая на месте.

«Опять быстрее, сильнее, выше. Ну уж дудки, на слабо меня теперь, как с футболом, не возьмёшь».

Неспеша опускаю авиационные очки с закупоренными оконной замазкой вентилляционными отверстиями и замираю в стартовой позе, повернув голову направо, где стартёр, стоя в лодке у берега, поднимает красный флажок. Флаг ещё не начал движение вниз, а самые ушлые уже оттолкнулись и летят в воду, предугадав следуещее движение судьи. Набираю в лёгкие воздух, дожидаюсь нормального старта, прыгаю и под водой делаю несколько гребков, сильно работая ногами. Выныриваю и быстро кручу головой: так и есть – я уже впереди соперников метра на полтора. Тогда резко сбавляю ход и пропускаю вперёд одного парня, плывущего по соседней дорожке.

Сегодня в городе настоящая тропическая жара – 28 градусов в тени и уговарить меня мотнуться в выходной на нашу новую динамовскую водную станцию Кате было совсем просто. Какое замечательное место: на берегу недавно заполненного водой канала, неподалёку от Химкинского речного вокзала, разбит большой парк, заложен фундамент главного корпуса, отгорожено место под футбольный стадион с капитальными бетонными трибунами, под баскетбольную и воллейбольную площадки, теннисный корт, лыжный трамплин, трибуну для водного стадиона на три тысячи мест, эллинг и гавань для парусных и моторных судов. Всё будет построено или завершено к следующему лету, а из того что готово сейчас – это большой пляж с жёлтым привозным песком, три пятидесятиметровых бассейна (для плавния, прыжков и водного поло) в расширении канала, две десятиметровые вышки и летние раздевалки.

Несмотря на то, что немногие знают об этом месте и общественный транспорт сюда не ходит, на водной станции довольно многолюдно: в основном молодые люди. Ну а где молодёжь – там и стихийно возникающие соревнования. Сейчас – заплыв на сто метров. И соперники у меня, как на подбор, крепкие сильные парни, но увы – не конкуренты. Техники у них никакой, лишь без толку барабанят по воде руками и ногами. Куда им до моего первого разряда, хоть и не в этой жизни.

«Хорошо»!

Прохладная вода остужает разгоряченное тело. Мысли опять возвращаются ко вчерашнему чтению документов оперативного отдела по германскому посольству, что устроил мне Гендин. Ну вот, отвлёкся на секунду и тело на автомате исполнило поворот: голова ушла вниз, тело под водой развернулось назад и вокруг своей оси, а ноги с силой оттолкнулись от бетонной стенки. Выныриваю, поднимаю голову над водой, я опять – на корпус впереди всей честной компании.

За день до Гендина пустил меня в свои закрома Берзин: под подписку, на основе джентельменского соглашения между спецслужбами, что они не будут выпытывать у меня секреты коллег, которые мне станут известны в процессе допуска.

Судя по количеству и качеству докладных записок в толстой серой картонной папке с коричневыми шнурками в германском посольстве завёлся наш «крот» по кличке «Друг». В них были довольно подробно описаны основные действующие лица: посол Шуленбург, советник Хильгер, военный атташе Кёстринг, секретарь Биттенфильд. Куратор из Разведупра, впрочем, советует ему сосредоточиться на фон Вальтере, начальнике консульского отдела (высказывает предположение, что Вальтер – резидент, сотрудник Абвера) и его любовнице Полин Шварц (Pauline Schwartz), которую поклонники зовут на русский манер Пуся, а недоброжелатели – Huhn («Курица»). Жалко только, что наш «Гурд» не вхож в «бункер», помещение в посольстве без окон, где проводятся все тайные совещания и хранятся секретные документы, поэтому большинство его докладов носят, скорее, характер очётов «наружки»: такой-то в 14:03 в компании с сяким-то проследовал в «бункер».

– А-а-а! – Наш заплыв, а точнее крики болельщиков, привлекает внимание загорающих, они подскакивают на ноги и, закрывшись от солнца ладошкой, следят за ходом борьбы.

Чтобы не разочаровывать их и поддержать накал борьбы, дожидаюсь соперников справа и слева, которые с шумом и скоростью колёсного парохода настигают меня.

С интересом прочёл, попадавшиеся изредка, любопытные бытовые зарисовки. Оказывается, что все продукты для сотрудников посольства доставляются из-за границы, скоропортящиеся, как молоко и мясо, – самолётом из Финляндии. По баснословным ценам. Ввиду этого, каждый месяц сотрудники получают крупную компенсацию. Наш «Гурд» на этом, покупая дешёвые и качественные продукты в советских магазинах, экономит большие деньги. В последнем отчёте он замечает, что, скорее всего, большинство сотрудников поступает так же как он… даже гестаповцы.

– Лёша-а! Жми! – Пронзительно визжит Катя, заметив что я отстаю, но не теряет надежды.

«Да чтобы я проиграл двум этим водяным мельницам? Ни за что! Как я ночью Кате в глаза буду смотреть»?

В стиле Евгения Садового на трёх последних метрах вырываю победу и первым касаюсь стартовой тумбы. С берега доносятся громкие аплодисменты. Мои соперники обессиленно ложатся на деревянные поплавки, которыми разделены дорожки бассейна, устроенного в открытой воде канала Москва – Волга. Легко выпрыгиваю из воды на бетонный пирс, Катя виснет у меня на шее и целует в губы. Девушки – с завистью, парни – осуждающе смотрят на неё: такое непосредственное выражение чувств – ещё не принято.

– Товарищ Чаганов! – Низенький мужчина в спортивных трусах и майке с секундомером на груди протискивается сквозь толпу ко мне.

«Ну, уж нет, нас не догонят»!

– Встречаемся через пятнадцать минут у буфета. – Снимаю Катины руки с шеи, боком валюсь с пирса и без брызг вхожу в воду. Выныриваю уже далеко в стороне.

* * *

Материалы Гендина были победнее, их источниками служат рассказы обслуживающего персонала посольства, наших граждан, точнее, гражданок – уборщиц и стряпух. Место действия – несколько зданий по соседству с представительством, где живут германские дипломаты и их семьи. Эти рассказы в основном касаются Полин, такая она разэтакая, жён дипломатов и одиноких молодых сотрудников мужского пола. Ганса жалеют, достаётся ему от «Курицы». В таком, вот, разрезе… Уже почти закончив просмотр документов, натыкаюсь на последний доклад, который резко выбивается из ряда однотипных. Месяц назад в посольском доме появилась «пожилая пара» (так в записке): он – лет тридцати пяти, рост – метр семьдесят пять, худой, залысины, волосы русые с сединой, глаза голубые, нос большой с горбинкой, костюм – коричневый; она – лет тридцати, рост – метр шестьдесят, фигуристая, блондинка, глаза – голубые, губы бантиком, платье – синее.

Всё. Странно как-то. Оборвано на самом интересном месте. Заглядываю под прошивку папки и вижу под ниткой обрывок бумаги: кто-то небрежно вырвал лист из дела. Закрываю папку и читаю на обложке, что должно быть сто сорок два листа, снова открываю – смотрю на последнюю страницу – сто одиннадцатая… Мои манипуляции с папкой не укрываются от пристального взора работника архива.

– Что случилось, товарищ Чаганов?

– Да вот не пойму, страниц не хватает.

Побледневший архивариус срывается с места, подлетает к столу, стоящему в паре метров от моего, и буквально выхватывает у меня из рук дело. Расширившимися от ужаса глазами сличает номера. Мы стоим друг против друга в маленьком закутке с тонкими стенами, не доходящими до потолка, отгороженном в большой прохладной комнате, заполненной стеллажами, мой оппонент упёрся в меня недоверчивым взглядом, а по нашим лицам стекают крупные капли пота. Что-то, наконец, решив, не выпуская папки из рук, он бросается к своему столу, поворачивает к себе формуляр и склоняется над ним. Я вытягиваю шею, пытаясь разобрать записи.

«Последняя строчка – Курский! Две недели назад».

– Василий! – Срывающимся голосом кричит архивариус, поворачиваясь ко мне и показывая жёлтые прокуренные зубы. – Звони Гендину, у нас ЧП! Пропали документы.

Тяжело опускаюсь на стул.

«Блондинка… Губы бантиком. И мужик в пиджаке. „Сладкая парочка“! Та, что следила за мной Первого Мая. Стоп! А что им делать в немецком посольстве – они же из Коминтерна». Напрягаю память, чтобы вспомнить лица своих преследователей, секунда и перед мысленным взором возникают они, на фоне Никольской башни Кремля.

«А ведь у моей блондинки-то – карие глаза! И Гвоздь сказал: „Копчёные шары“. Изучаю стоп-кадр дальше: у мужчины нет никаких залысин… а так, да – довольно похоже. И одежда соответствует. Что же это выходит? Из Германии в СССР прибывают двойники наших коминтерновцев, как раз в то время, когда в Москве их оригиналы проводят свой отпуск. По словам Кирова (ему стало известно от Пятницкого), это – первый их приезд после довольно длительного пребывания в Китае. Таких совпадений не бывает»!

В комнату влетает начальник оперативного отдела и начинает выслушивать сбивчивые объяснения архивариуса.

«Самое простое объяснение, что приходит мне на ум: Курский сливал информацию о приезде коминтерновцев в германское посольство и, после известия о своём переводе на Дальний Восток, опасаясь разоблачения, подчищал хвосты».

На скулах Гендина заиграли желваки, он переводит подозрительный взгляд на меня. Чтобы на корню пресечь любые подозрения, расстёгиваю ворот, тяну через голову гимнастёрку, снимаю сапоги, галифе и оказываюсь в одном летнем нательном белье. Для убедительности обстукиваю себя ладонями.

– Ну что вы, Алексей Сергеевич, это было лишнее… на вас никто и не думал. – Начальник ОО всё это время не отводил от меня глаз. – Спасибо. (Архивариусу). Теперь вы.

– Я бы на вашем месте, Семён Григорьевич, – сосредоточенно заматываю портянки. – поспешил с арестом Курского. Судя по тому, как он торопился заметая следы, у него в планах – побег. В отличии от архивариуса, оставшегося на своём рабочем месте.

– Товарищ Чаганов, прошу вас напишите объяснительную, да-да, у себя… (и архивариусу). А вы с делом, за мной.

* * *

Возвращаю деревянный номерок хромому бородатому деду, заведующему мужской раздевалкой, и иду за ним к своему шкафчику. Старик крутит ключом-отмычкой, сделанной из ручки вентиля водопроводного крана и медной трубки, и открывает дверцу.

– Всё на месте? – Весело подмигивает он, обдав меня пивным духом и запахом махорки.

«Прокололся Ежов по полной».

Вчера ночью, повстречав в коридоре Управления Новака, узнал, что мои слова оказались пророческими: бывший начальник Особого Отдела Курский сбежал к японцам, перейдя границу. На Ягоду списать этот косяк не удастся – Ежов сам его назначил вскоре после прихода к руководству НКВД.

«Отстанет он, быть может, от меня хоть не на долго? Не знаю, да это и не столь важно. Меня другое больше волнует: что они затевали тогда у ворот моего СКБ»? Я раньше думал, что это провокация Ежова: сымитировать покушение на себя, бросить тень на Коминтерн, на меня – плохой руководитель, не принял меры по охране (а затем добить листовкой). А тут выходит всё сложнее: покушение могло быть самым настоящим. Потенциальные заказчики – партийные оппозиционеры, Ежов, немцы. Потенциальные исполнители – коминтерновцы, они же сотрудники Разведупра, немецкие диверсанты. Потенциальные жертвы – Ежов и я. Цели? Пальцев не хватит сосчитать.

– Ну что ты всё губы сжимаешь, Лёшик? – Катя, на зависить стоящим рядом в очереди в буфет девушкам, повисла у меня на руке. – Смотри какой день прекрасный!

– Товарищ продавец, – от прилавка доносится чей-то скандальный с истерическими нотками голос. – почему у вас лимонад тёплый? Безобразие!

– Спокойно, товарищи! – Весёлый звонкий девичий голос пытается перекричать возникший людской гул. – Лёд уже в пути.

– С Северного полюса, что ли? От Папанина со льдины? Водопьянов везёт? – Началось соревнование остряков.

– С Московского молочного завода имени Горького. – Девушка не реагируют на подначки. – И ещё мороженное «Эскимо-Пай».

– Будем ждать! – Притоптывает туфельками подруга. – Хоть до вечера, смерть как люблю!

Москва, ул. Большая Татарская, 35.

ОКБ спецотдела ГУГБ.

19 июня 1937 года, 20:00

– Домой. – Костя кивает головой и принимает от меня большую коробку с патефоном. Его так и подмывает спросить что внутри, но если я сажусь на заднее сиденье, то любые разговоры в пути отменяются.

«Медленно продвигаются дела с расшифровкой… месяца три-четыре… загнул это я…Спору нет – медленно, но когда будет составлен каталог циклов, то это время сократится до пары часов: потребуется лишь найти в списке из десяти миллионов записей в каталоге ту, которая полностью соответствует искомому ключу».

Каждое взаимное расположение роторов в «Энигме» создаёт неповторимую связь, «отпечаток пальца», по которому можно найти ключ, имея под рукой лишь несколько шифрованных сообщений, посланных в один день. Эта связь возникла из-за того, что в процедуре предачи ключа существовала уязвимость: один и тот же ключ повторялся в начале сообщения дважды (немцы считали, что так будет надёжнее). Впервые «циклы», как он называл эти связи, обнаружил польский математик и криптограф Реевский из Бюро шифров польского Генерального штаба.

Каждый ключ (установка и расположение роторов «Энигмы») создавал набор циклов (цепочек, состоящая из чередующихся букв открытого и закрытого текста, где первая и последняя буква – одинаковые), а их количество и число букв в цикле – составляло уникальный «отпечаток». Таким образом, составив каталог «отпечатков», можно будет быстро найти искомый ключ.

Задачу создания каталога «Энигмы» Абвера и начали решать сейчас двадцать студентов Томского Индустриального института, которые набрали наивысшие балы по результатам теста, устроенного выездной комиссией нашего ОКБ. Работа монотонная, кропотливая, но на самом переднем краю науки и техники: с использованием Релейной Вычислительной Машины, техническое обслуживание которой тоже вошло в их служебные обязанности. РВМ очень помогает в этом деле, со вчерашнего дня по программе, написанной неформальным лидером группы Иваном Русаковым, сама ищет циклы и распечатывает «отпечаток» в «дактокарту» ключа.