Текст книги "Чаганов: Москва-37 (СИ)"

Автор книги: Сергей Кротов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Это не нашего ума дело, глупая, – с любовью смотрит он на Гретхен. – быть может так все и было задумано… и потом, приказ – есть приказ.

– Не верю! – Женщина в отчаянии стучит кулачками по груди гиганта. – Не верю, что так было задумано. Ты слышал, что кричал этот русский? Они были тогда в «Метрополе» в Валенсии… мой брат погиб там! Я обязаны отомстить за него, это мой долг!

– А если это ловушка? – Мужчина снова прижимает ее к себе. – Если они нарочно нас провоцируют? Заманят к себе в купе и пристрелят как собак.

– Нет, – глаза Гретхен горят огнём. – не станут они этого бонза как приманку использовать. Сам бог посылает его нам в руки! Мы всё сделаем тихо, под утро, пока они хватятся мы будем уже в Финляндии. Ханес, пожалуйста…

* * *

– Я буду скоро очень знаменит, Оленька. – Невысокий худой мужчина, почти юноша, в темно – синей тройке, белой сорочке и красной «бабочке», вольяжно откинулся в кресле держа в руке бокал шампанского. – Моё имя и сейчас знают все серьёзные театралы, но скоро на экраны выйдет фильм, музыку к которому написал я. Это будет сенсация.

– Как называется картина, товарищ Богословский? – Девушка от восхищения широко раскрывает глаза и делает большой глоток вина.

– «Остров сокровищ». – Композитор испытыюще глядит на неё. – Не слыхали?… Стивенсон?… Нет. Оленька, вы прелесть!

Богословский вскакивает с кресла и плюхается на диван рядом с покрасневшей девушкой.

– Где вы живёте? В Москве! А я пока в Ленинграде, – берёт своими тонкими руками с длинными пальцами крепкую мозолистую ладонь девушки. – но это не надолго. Режиссёр обещал перетянуть меня в Москву, вот думаю…

– Конечно, товарищ Богословский, в Москву! – Язык Оленьки заплетается и она испуганно замолкает.

– Вот и так думаю, – композитор встаёт, подходит к двери купе и берётся за ручку двери. – однако, шумно в вагоне.

– Нет-нет, не надо, не закрывайте, – даже подрыгивает на диване девушка, увидев проходящую мимо по коридору Олю. – мой брат будет искать меня…

– И кто же у нас брат? – Богословский расстроенно возвращается к креслу.

– Чаганов! – С вызовом выпаливает Оленька, видя перемену настроения ухажёра.

– Алексей Чаганов?! – Композитор снова усаживается рядом, её ладонь снова в его руках. – Давай перейдём на ты, я же не товарищ Бендер, а вы, Оленька, не мадам Грицацуева (с опаской косится на неё, но та никак не реагирует). Выпьем на брудершафт! Отлично, с этого момента зови меня Никита. Конфеткой закуси… ну а теперь по обычаю надо трижды поцеловаться.

Разомлевшая девушка косится на открытую дверь и довольный Богословский тут же бросается её закрывать.

* * *

«Икра па-а-юсная… твёрдая как кирпич и солёная как… зернистую надо было брать. Мама дорогая, 100 грамм – 15 рублей. Однако… да у них в буфете всё в два раза дороже, чем в нашем магазине. Итого: почти семьдесят рублей. На такую сумму неделю можно жить припеваючи. Именно, не по карману она тебе, капитан: а то солёная, да твёрдая. А дорогая потому, что экологически чистая и в крафтовой упаковке».

Выключаю свет, снимаю сапоги, портупею, кладу наган под подушку.

«Душновато».

Долго и упорно пытаюсь опустить заклинившее окно. Наконец оно с трудом поддаётся, вытягиваюсь во весь рост на второй полке. Купе просторное.

«Раскомандовалась, хотя кому как не ей… опыт: всех организовала и расставила по местам в засаду. Ни дать, ни взять – „момент истины“ в июне 37-го».

Мои мысли снова возвращаются к электронному микроскопу.

«Хорошая тематика для Иоффе, точнее для Бори Коломийца: зачах он на установках ионного распыления, надо ему двигаться дальше. Вакуумная система у него почти готова, осталось создать электронную пушку: чертёж, материалы катодов и конструкции у меня есть, остаётся приложить его светлую голову и умелые руки чтобы микроскоп заработал, ведь его давно уже ждут биологи, металлурги, ну и Лосев. Лосев… два года назад он заказал в лаборатории у Вологдина индукционную печку. С тех пор лаборатория превратилась во ВНИИ промышленного применения токов высокой частоты, там стали заниматься скоростной поверхностной закалкой стали: коленвалы для автомобилей и многое другое. Мы уж подумали, что о нашем заказе забыли, ан нет, пришло извещение, что печка готова, но просят зачем-то прибыть заказчика».

Высовываю голову в окно и вижу как наш поезд изгибается дугой, лёгкие занавески, нанизанные сверху и снизу на медные прутки, пузырятся с лёгким шорохом.

«Блин»!

Купе заполняется невидимым в темноте дымом: прыгаю вниз и закрываю окно.

* * *

После Бологого в купе неслышно проскользнула Оля и сразу же, не спрашивая, открыла окно.

– Сейчас говорила с Новаком, – подруга, не теряя времени, почти в полной темноте деловито сооружает большой бутерброд из того, что послал нам бог. – на билетах имеются смазанные частичные отпечатки нескольких человек, но точных совпадений с найдёнными у тебя на квартире – нет.

– Что, тогда отбой?

– Ни ф коем флучае! – Оля энергично жуёт и прихлёбывает нарзаном. – Не рассслабляться, чует моё сердце – они это. На станции прошлась по перрону: в их купе открыто окно, но света нет. Почти все уже спят, только в купе у Богословского возня… боюсь покатится наша комсомолка по наклонной плоскости и я буду в этом виновата.

– Кого-кого? Никиты Богословского? – Подливаю подруге в стакан ещё воды. – Так вот это кто такой! А я тут на всякий случай свои органы чувств подтьюнил, слышу стукнул кто-то в стенку: приставил стакан – слушаю. А там павлин какой-то перья распушил: «Хочу авто купить, „эмку“, вот только не продают её в личную собственность. Писал наркому внешней и внутренней торговли товарищу Розенгольцу, он отказал. Может брат твой поможет»? Ты понимаешь, у двадцатилетнего пацана деньги на машину есть!

– Понимаю, – кивает головой Оля. – а тут заслуженному человеку приходится икрой паюсной давиться.

– Точно! – Хохочем вместе.

Неожиданно поезд довольно резко притормаживает, бутылки сметает со стола и Оля – левой, а я – правой синхронно ловим их у самого пола. Подруга одобрительно подмигивает мне.

– Не дрова везёшь! – Дурачась кричит Богословский из-за стенки под хихиканье официантки.

– Вот только я не понял, – оглядываю пустой стол. – что за брат за такой крутой у нашей комсомолки, что может в обход Розенгольца «эмку» достать?

– Это – ты. – Давится от смеха Оля.

В Малой Вишере поезд остановливается на десять минут. Подношу руку к глазам.

«Без пяти два, до Ленинграда ещё три часа пути».

К моему окну по полупустому плохо освещённому перрону неспеша подходит парочка. В последний момент успеваю отпрянуть от окна в глубь купе: давешний гигант ведёт под ручку даму, которая внимательно смотрит в мою сторону.

* * *

Полулежу на верхней полке, опираясь спиной о наружную стенку купе. По ней и оконному стеклу мерно постукивают редкие капли дождя.

«Бух, бух-бух». – Почти неслышные толчки я скорее ощутил спиной, чем услышал.

Быстро поворачиваю голову к окну: в кромешной темноте едва различаю чёрную тень, перечёркнутую серой вертикальной линией. Хватаю наган, взвожу курок, мягко соскальзываю вниз, поднимаю револьвер на уровень плеч и замираю, напряжённо вглядываясь в окно. Ослепительная вспышка молнии белым неоновым светом вдруг освещает всё вокруг, ярко отразившись в дверном зеркале позади. Прямо на меня смотрит чуть расплывающееся в мокром от дождя окне дуло пистолета, ниже – рифлёная подошва ботинок, дальше – тёмная узкая фигура, повисшая на толстой белой верёвке, и белое перекошенное от злобы женское лицо с открытым ртом.

Не целясь, нажимаю на спусковой крючок и лишь на секунду опережаю свою противницу. Грохот выстрелов сливается с громовым раскатом от близкой молнии. Стекло на мгновение покрывается мелкой сеточкой, затем ухает вниз, как отхлынувшая волна, а в лицо ударяет порыв тёплого влажного воздуха. Ногами вперёд обмякшее тело диверсантки, опоясанное простынёй, влетает в оконный проём, скользит вниз в широкой петле и застревает в ней подмышками.

– Хальт! Хендэ хох! Книн! – Из коридора слышится властный Олин голос. – Вяжите его, живо!

Потрясённо смотрю как из левого глаза диверсантки вытекает чёрная густая кровь и не могу опустить наган. Влетевшая через секунду в купе Оля с первого взгляда оценивает обстановку, отбирает у меня револьвер, сажает на диван и включает свет.

– Дура, дура, дура… – причитает она, быстро осматривая меня.

– Содом и Гоморра! – Всплёскивает руками появившийся в дверях проводник.

– Коньяк… – дрожащей рукой показываю на свой чемоданчик.

* * *

– Вот здесь, товарищ Чаганов, распишитесь… – Следователь линейного отдела НКВД на транспорте протягивает мне протокол допроса.

Выхожу в коридор из «композиторского» купе, превращённого в допросную, за мной в неё заходит Оля. Поезд стоит у перрона Московского вокзала, но на нём ни души: оцеплен милицией.

– Так им и скажи, – кричит в догонку переводчику из НКИДа начальник Ленинградского управления НКВД комиссар госбезопасности 1-го ранга Заковский. – ихний диверсант признался во всём.

«Оля умеет убеждать».

Сотрудники германского Генерального консульства понуро бредут по перрону в сторону вокзала.

– Извини, Алексей, забыл спросить, – Заковский поворачивается ко мне. – ты как себя чувствуешь?

– Всё в порядке, Леонид Михайлович.

– Я вот что хотел тебя спросить, – он берёт меня под руку и мы выходим на воздух. – что у вас там происходит в центре? Звоню Фриновскому – его нет на месте и никто не знает где он, Шапиро – отстранён. Ходят слухи, что наркомом назначен Ворошилов. Это правда?

– Правда, указ ЦИКа уже подписан, но дела ещё не принял. Сегодня будет собрание центрального аппарата, там наверное его и представят. Заведует секретариатом товарища Ворошилова комдив Хмельницкий, звоните ему. Он сможет вам подтвердить мои полномочия (Заковский бросает на меня встревоженный взгляд)… Я прислан сюда товарищем Ворошиловым чтобы на месте ознакомиться с ходом расследования в отношении ведущих сотрудников Ленинградского филиала Остехбюро и дать предложения по его реорганизации. Прошу вас дать распоряжение по управлению.

– Конечно, Алексей… – Он облегчённо выдыхает.

– Вы просили напомнить… – сзади к нам приблизился порученец Заковского. – насчёт товарища Люшкова.

– Ах да, – спохватывается он. – звони Семёнову, пусть организует ему охрану, на границе неспокойно и пусть предупредят о его приезде начальников застав.

«Люшков собрался награницу с инспекцией? Меня терзают смутные сомнения».

– Я бы на вашем месте, Леонид Михайлович не спешил с этим… – Многозначительно качаю головой.

– Стой! – Заковский рукой останавливает подчинённого. – Погоди.

– … вы говорите Люшков собрался на границу?

– Да, с инспекцией пограничных застав прибыл вчера. – Упитанная, начинающая расплываться, фигура главы НКВД Ленинградской области напряглась.

– А кем подписан приказ о назначении инспекции?

Заковский бросает требовательный взгляд на порученца.

– Товарищ Люшков мандата не предъявлял, – бойко рапортует тот. – устно сообщил, что это распоряжение товарища Фриновского. Я ж вам докладывал.

– Правильно. Я поэтому и стал звонить в Москву. – Заковский снимает фуражку и начинает вытирать носовым платком пот со лба.

– Транспорта Люшкову не давать…

– Товарищ комиссар госбезопасности 1-го ранга, вас к аппарату ВЧ! Звонит товарищ Жданов! – К нам подбегает запыхавшийся майор госбезопасности.

– Спасибо, Алексей, – Заковский крепко жмёт мне руку. – подожди меня вместе поедем в Управление.

* * *

«ЛЭТИ, улица Попова, альма матер»…

Ноги сами находят дорогу на второй этаж к кабинету декана электрофизического факультета Вологдина. В приёмной всё та же Матильда Казимировна всё так же хмурит лоб.

– Опаздываете, Чаганов, – испепеляет она меня взглядом. – вам когда было назначено?

– Прошу прощения, поезд опоздал. – Оправдываюсь по привычке как студент.

– Заходите уж, – секретарша удовлетворена моим жалким видом. – Валентин Петрович у себя.

Профессор Вологдин ничуть не изменился с последней нашей встречи: окладистая седая борода, высокий морщинистый лоб и карие с прищуром глаза. Легко поднимается из-за стола, встречает в центре кабинета с мебелью конца прошлого века и дружески пожимает мне руку.

– Знакомся, Алексей, – широким жестом указывает на поднявшегося из кресла солидного мужчину лет пятидесяти: небольшая острая бородка, усы, зачёсанные назад густые волосы. – профессор Иван Иванович Сидорин, мой старый знакомый.

«Сидорин, Сидорин»…

В чагановской памяти о нём ничего, значит не встречались, начинаю прокручивать свою, значительно более объёмную.

– Очень приятно, – делаю два шага к профессору и пожимаю протянутую руку. – Чаганов, ученик, то есть, бывший студент Валентина Петровича.

«Дзинь… из какого-то старого советского справочника сноска: Иван Иванович Сидорин – металлург, один из создателей кольчугалюминия, советского дюраля, соратник Туполева. Неужели Туполева арестовали? Только недавно его видел на аэродроме в Щёлково на проводах в полёт экипажа Чкалова»?

Вологдин хмыкает, оценив мою оговорку, но прячет улыбку в усах.

– Иван Иварович – технический директор ВИАМ…

«Слыхал о таком: Всесоюзный Институт Авиационных Материалов».

– … присядем. – Хозяин кабинета приглашает к окну за небольшой круглый столик.

– Нашему институту уже пять, – вступает Сидорин, слегка волнуясь. – а вот с оборудованием не очень хорошо. Я говорю об индукционной печке. Валентин Петрович рассказал, что завод «Электрик» изготовил для вас такую. Я пробовал разместить заказ, но завод ими перегружен, раньше чем через четыре года не обещают…

«1941 год»…

– Понимаете, товарищ Чаганов, – Сидорин нервно теребит свою бородку. – тут ещё такое дело: если вы нам её и уступите, то заплатить мы сможем только в следующем году. В главке пообещали рассмотреть вопрос выделения средств из фондов третьей пятилетки.

«Понятно, так есть хочется, что переночевать негде»…

Два пожилых мужчины с надеждой смотрят на меня.

«Хм, а где же вы раньше были? Институту пять лет, а вы только сейчас созрели… Печка наша – особенная: приспособлена под зонную плавку, её поддон может плавно перемещаться».

– Иван Иванович, мы заказали не обычную печь, а…

– Я знаю, Валентин Петрович рассказал, – кивает Сидорин. – мы именно такую и хотим.

«Хотят они… вот откажу и получится, что я стою на пути прогресса советского авиастроения… Соглашусь – Лосев меня убьёт. Хотя с другой стороны, такая печка подходит только для плавки металлов – низкочастотная, 60 килогерц. Скоро прийдут генераторные лампы и мы сможем легко собрать на них мегагерцовые – для плавки полупроводников».

– Хорошо, – улыбаюсь я. – забирайте… в аренду на десять лет. Пойдёт так?

Москва, Садово – Черногрязская ул., д.6.

Остехбюро.

26 июня 1937 года, 10:40

«Фу-у-х»…

Третий день, как раб на галерах, пытаюсь разобраться в деятельности этого детища Бекаури, разросшегося на настоящий момент до трёх тысяч человек только технических специалистов. Это – учёные, инженеры, техники и высококвалифицированные рабочие; корабли, танки и самолёты; полигоны и аэродромы; опытные заводы и конструкторские бюро. Как совершенно справедливо отмечает в недавнем отчёте рукововодитель группы военного контроля: «… современная структура Остехбюро НКОП совершенно не соответствует масштабу этого учреждения и не обеспечивает ни планово – технического руководства, ни контроля за выполняющимися работами. Руководитель Остехбюро т. Бекаури, концентрируя в своих руках всю деятельность учреждения, руководит им методами, подходящими для небольшой личной лаборатории»…

«Интересная складывается картина: энергичный изобретатель мечется по своим многочисленным объектам, фантанирует идеями, раздаёт задания, а потом забывает проверить их исполнение».

Бекаури арестован, вместе с ним за решёткой оказались ведущие конструкторы радиоуправляемых миниподлодок и сбрасываемых с парашютом мин и торпед.

«Как бы самому не оказаться в подобной ситуации: с фантанированием идей у меня всё в порядке, как и с пусканием разработок на самотёк. Помогает наверное то, что масштабы моей деятельности более скромные»…

В памяти всплывает концовка статьи из перестороечного «Огонька»: «Владимиру Ивановичу Бекаури за короткое время удалось собрать коллектив талантливых конструкторов, чьи смелые идеи обогнали время на десятилетия. Можно только предположить, какие смелые конструкторские решения были бы реализованы этим коллективом, не оборвись их жизни так жестоко».

«Бекаури, Курчевский… список можно продолжить. Чаганову уж точно не следует стесняться чрезмерной смелости своих решений, они точно будут не сильно выделяться на общем фоне наших инноваторов».

Встаю размяться, ноги тонут в старинном персидском ковре, лежащем посреди огромного кабинета на втором этаже одного из самых красивых зданий Москвы, бывшего особняка фон Дервиза.

«Бекаури неплохо здесь устроился»…

За каменными воротами и такой же оградой на удалении от улицы в глубине двора скрывается серое двухэтажное здание в стиле эклектики, украшенное скульптурами в духе итальянского Возрождения. Главная лестница, полностью выполненная из белого мрамора, красивейшие витражи из цветного стекла на окнах, на стенах великолепные гобелены, паркет из красного дерева, живописные панно на потолке, люстры из богемского хрусталя и всюду на этой красоте – герб Дервизов, чем-то напоминающий герб СССР с пятиконечной звездой в центре.

У любого человека, посетившего штаб Остехбюро, который расположился в таком великолепном здании, должна возникнуть мысль, что эта организация успешна и что её заслуги по достоинству отмечены властями. Так и было в течении пятнадцати лет, во время которых «империя» Бекаури росла и развивалась. Всё изменилось в прошлом году, когда она лишилась двух основных своих покровителей: Орджоникидзе и Тухачевского. Последовавшие за этим проверки по линии НКВД привели к разделу Наркомата тяжёлой промышленности, та же участь ждала и Остехбюро. Именно поэтому меня, только что вернувшегося из Ленинграда, вызвал Ворошилов и предложил войти в курс дела и подготовить наши предложения по разделу богатого наследства рухнувшей «империи».

Зазвонил телефон. Узнаю характерный прозвон «вертушки».

– Чаганов слушает. – Представляюсь на всякий случай, по ней ещё продолжают звонить в поисках Бекаури.

– Поскрёбышев. Вас вызывает товарищ Сталин. Высылаю машину. – Раздались короткие гудки.

«Ни одного лишнего слова».

* * *

– Повторюсь, позиция Народного Комиссариата оборонной промышленности следующая, – Моисей Рухимович, моложавый плотный мужчина лет пятидесяти в полувоенном френче защитного цвета, совершенно спокоен, он десятки раз бывал в этом кабинете и многократно докладывал Сталину по разным вопросам. – разделить Остехбюро на три части – авиационную, морскую и сухопутную, образовав три НИИ – номер 22, 36, 20 и передать их со всем имуществом в соответствующие главки нашего наркомата: первый, второй и третий. Сухопутную часть, НИИ-20 передать в третий главк, в танковый.

– Товарищ Будённый, есть возражения? – Сталин останавливается напротив маршала, сидящего за столом для заседаний у стены.

– Никак нет, – тот расправляет плечи. – каждый стало быть в своей стихии будет обитать.

– Борис Михайлович? – Вождь переводит взгляд на недавно назначенного начальника Генерального штаба командарма 1-го ранга Шапошникова, сидящего рядом.

– Возражений нет, товарищ Сталин.

– У вас, товарищ Ворошилов? – Хозяин кабинета возвращается к своему письменному столу, составляющему вместе со столом для заседаний букву «Т».

– Есть у нас кое-какие соображения, Чаганов доложит.

Мы с Рухимовичем сидим с другой стороны стола, лицом к военным и спиной к Сталину. Я пытаюсь подняться, но вождь опускает мне руки на плечи, не давая встать.

– Докладывайти сидя, товарищ Чаганов.

– Наркомат внутренних дел не согласен с таким механическим разделением, – начинаю я волнуясь, но видя перед собой заинтересованные лица, понемногу успокаиваюсь. – дело в том, что радиоинженеры Остехбюро занимались волновым управлением во всех трёх стихиях. Поэтому, мы предлагаем этих людей не разделять, а собрать их всех в одном НИИ, например, номер 20… «И полностью зарубить эту тему, нацелив почти сотню инженеров на что-нибудь дельное… пока, впрочем, об этом промолчу».

– Зачем тогда вообще разделять Остехбюро? – Сталин подносит спичку к трубке. – Под одной крышей работать удобнее, меньше разделяющих стен.

Рухимович встревоженно заёрзал на стуле.

«Не удастся промолчать»…

– Мы предлагаем закрыть все разработки по теме «волнового управления». – Поднимаю глаза на вождя.

– Как это закрыть? – Спичка догорела и потухла, но он этого не заметил. – Вы знаете сколько времени и средств потрачено на эту работу? Товарищ Ворошилов, под вашим между прочим руководством. Как это вам в голову могло придти?

– Позвольте мне объяснить, товарищ Сталин? – Сердце заёкало в груди.

Вождь, не ответив, с потухшей трубкой в руке пускается в путь по кабинету, в котором повисла гнетущая тишина. Ворошилов хмурится, Будённый ободряюще кивает головой, мол, давай не тушуйся. Дожидаюсь когда Сталин дойдёт до стены и повернёт обратно и пытаюсь поймать его взгляд.

– Я в течении последних дней изучал в секретариате Остехбюро отчёты об испытаниях приборов по удалённому управлению самолётами, катерами и торпедами…

«Не перебивает, значит ещё не всё потеряно»…

– … большинство из них закончились полным провалом. Испытания длятся уже десять лет, но полного успеха достичь не удалось ни в одном. Нескольких частично удачных было, но проводились они в тепличных условиях: в безоблачную погоду, когда самолёт управления висел буквально над объектом управления и в отсутствии какого-либо противодействия противника. Это характерная особенность этого вооружения: оператору нужно своими глазами видеть цель и быть рядом с объектом управления, что абсолютно нереально в настоящей боевой обстановке.

– Товарищ Ворошилов, что вам известно об этом? – Сталин останавливается возле стола и раздражённо смотрит на него.

– Я не получал никаких отчётов… – Жёстко отвечает тот, не отводя глаз.

– Отчёты об испытаниях направлялись заместителю наркома по вооружениям Тухачевскому и начальнику Остехбюро Бекаури. – Спешу на помощь шефу.

– Хорошо, оставим это пока… – берёт себя в руки вождь. – тут надо собирать отдельное совещание, приглашать специалистов. Товарищ Чаганов, мне всё равно не понятна позиция НКВД: зачем одной рукой собирать радиоинженеров Остехбюро в одном НИИ, а другой – закрывать тему, над которой они работали?

– Чтобы поставить перед ними другие задачи, более нужные нашей армии и государству…

«Как-то нахально прозвучало»…

– И что же это за задачи, товарищ капитан? – Грубый прокуренный голос Шапошникова не позволил выразить весь сарказм, содержащийся в вопросе.

– Обеспечить надёжной шифрованной радиосвязью правительство, армию и флот. – Ни один мускул не дрогнул на моём лице. – А этот НИИ со временем станет головным институтом нового радиоэлектронного главка наркомата оборонной промышленности.

– У нас уже есть такой, – вставляет реплику Рухимович. – пятый, слаботочной элетропромышленности…

– Ему тоже будет чем заняться: в план третьей пятилетки включена программа строительства новых радиозаводов, взять в управление существующие. – Только успеваю крутить головой отбиваясь. – Кроме того, часть из инженеров Остехбюро осуждены и без участия органов трудно будет наладить совместную работу осуждённых и свободных специалистов, поэтому на первом этапе предлагаю НИИ-20 оставить за НКВД.

Перевожу дух, пока Рухимович переваривает сказанное.

– Всё-таки, мне непонятна сама постановка вопроса, – в комнате снова зазвучал хриплый голос начальника Генерального штаба. – хорошо, пусть оружие сейчас не работает должным образом. Почему вместо того, чтобы продолжить работу, на которую уже ушли миллионы рублей, и достичь поставленной цели, вы предлагаете отправить его на свалку?

«Так и хочется зайти с козыря: потому что никому не удастся в бижайшие двадцать лет ничего путного создать»…

– Потому что есть в этом оружии слабое место – радиоканал, по которому идёт телеуправление. Для того чтобы создать средство противодействия ему, начисто забив канал помехами, средств потребуется в десятки-сотни раз меньше. Кстати, в условиях сильных радиопомех телеуправление никогда не испытывалось.

– Ты же сам сказал, Алексей, про надёжную радиосвязь, – встрепенулся Будённый. – а если и её помехами того…

– Одно дело создать помеху возле защищаемого объекта куда нацелено телеуправляемое оружие, – продолжаю радиоликбез для высшего военного руководства. – а другое – на всём фронте. Второе – не осуществимо, так как много электроэнергии понадобится.

– Понятно, – кивает маршал. – в одном месте сильным быть легко, а всюду – не получится.

«Именно так».

– Вот для создания таких помех на нужных участках, чтобы противодействовать попыткам противника применить подобное оружие против нас, нужно создавать специальное оборудование, и специальные воинские части радиоэлектронной борьбы.

– А на управление по проводам радиопомехи влияют? – Интересуется Шапошников.

– Нет не влияют, но тогда два самолёта не смогут выполнять никаких манёвров – идеальная цель для вражеских зенитчиков… в любом случае оператор плохо видит цель. Не проще ли посадить лётчика в управляемый самолёт? Тот лучше справится с задачей, к тому же освободится самолёт управления, который тоже сможет принять участие в бомбометании. Это не мои слова, всё это содержится в отчётах на имя Тухачевского, в частности начальника Морского института связи и телемеханики Берга, он пишет в 1936 году: «… всё, что подано Остехбюро по линии телеуправления самолётов и катеров – это очковтирательство»…

Последняя моя фраза произвела на собравшихся гнетущее впечатление: судя по всему имя Акселя Ивановича было всем знакомо.

– Кхм-кхм, – прочистил горло Сталин. – я вижу, что вопрос с Остехбюро сложнее, чем мы думали. Товарищ Будённый вам надлежит организовать совещание по вопросам, касающимся вопросам управляемого оружия с привлечением нужных специалистов. Товарищи Чаганов и Рухимович, вы свободны. Переходим к следующему вопросу…

Москва, ул. Большая Татарская, 35.

ОКБ спецотдела ГУГБ.

26 июня 1937 года, 21:15

В приёмной скрипнула дверь, но сквозь открытую дверь кабинета не вижу вошедшего.

«Надо будет второго секретаря найти, чтобы работали посменно: один „дедушка“ мой график не выдерживает. Вот исегодня, четверть часа назад, пошатываясь, он оставил свой пост».

– Товарищ капитан госбезопасности! – В комнату влетаёт радостная Оля и замирает в центре по стойке смирно. – Представляюсь по поводу присвоения специального звания сержант госбезопасности.

Защитного цвета гимнастёрка, синяя юбка до колен, на краповых петлицах два эмалевых красных кубика. Вид – закачаешься.

«Неделю назад как вышел приказ НКВД об изменении системы знаков различия, а я ещё сменить не успел, так и хожу со звёздочками».

– Поздавляю! – Бросаюсь к подруге с распростёртыми объятьями. – Это дело надо обмыть! – «Мне это только давай, я как бабушка Карлсона, чемпион мира по обниманиям».

– А у меня ещё одна новость! – Отбившись от меня, Оля делает значительное лицо и поднимает над головой два одинаковых ключа.

Вопросительно гляжу на неё.

– Не тормози! Это ключи от твоей новой квартиры! В «Доме на набережной»! – Удивляется подруга моей недогадливости.

«Позаботилась обо мне, заметила, что я домой не иду, позвонила Свешникову… А я правда не могу себя пересилить, всё перед глазами окровавленный труп Кати стоит».

– Вещи я уже перевезла…

– Спасибо, – расстроганно целую подругу в щёчку и встряхиваю головой, отгоняя преследующую меня картину. – ну что, пойдём посмотрим планировку жилплощади?

– Я двумя руками за, – Оля выходит в приёмную и возвращается оттуда с небольшим чемоданчиком. – можно я у тебя поживу с недельку? Всё-таки десять минут до работы. А то мне полтора часа на дорогу на трамвае приходится тратить каждый день. Да и воду в общежитии выключили…

– Не вопрос, заодно со знаками различия мне поможешь, ну что двинули? – В спешке сую документы со стола в сейф и догоняю подругу на лестнице.

– До свидания, товарищ Чаганов. – Глаза вохровки Валентины хищно прищурились глядя на нас с Олей, вместе выходящих на улицу.

– Мы с тобой так толком и не поговорили с Ленинграда, – спохватываясь беру из рук Оли чемоданчик когда мы отошли от входа в СКБ уже метров сто. – ты прости меня, замотался там в физтехе с Иоффе. Как Ипатьев настроен? Не обозлился на органы? Поможет нам уговорить отца вернуться?

– Ты знаешь, – подруга берёт меня под руку и уверенно ведёт по дворам и переулкам в сторону улицы Серафимовича. – думаю, что Ипатьев-младший нам в этом деле плохой помощник. Я когда ты ушёл поговорила с его женой: там между отцом и сыном конфликт какой-то произошёл. В начале 20-х. Сын ушёл из дома в какую-то коммуну сельскохозяйственную под Москвой, долго совсем не общались, а после того как генерал стал невозвращенцем, вообще отрёкся от него.

– Мне тоже что-то показалось в первый раз, когда я фотографию у него брал для отца, Ипатьев младший не очень расположен к отцу.

– Вот-вот, осторожно яма, лучше с генералом больше про внуков и про Россию. Это – надёжнее. – Какие новости на Лубянке? – Внимательно смотрю себе под ноги, в закрытых со всех сторон московских двориках уже темно.

– Куда-то пропал Фриновский, в коридорах появилось много новичков, молодых парней с мозолистыми руками: спрашивают где столовая, пошивочная мастерская, магазин.

«Сама без году неделя на службе, а уже на Лубянке как рыба в воде. Или там ничего не изменилось? Где это мы? А большой Толмачёвский».

– Да ещё! – Оля бросает мою руку, переулок освещён, вокруг люди, негоже двум сотрудникам органов под ручку идти. – Люшкова во Внутреннюю тюрьму этапировали, видела сегодня как его во дворе из «воронка» выводили и Медведя освободили: столкнулась с ним на выходе из нашего 5-го (Особого) отдела. Похудел сильно, форма висит как на вешалке, петлицы кое-как пришиты… разжаловали в младшие лейтенанты, но глаза весёлые.

* * *

– Пожалуйста, предъявите ваши документы, товарищ сержант госбезопасности, – Оля достаёт красную книжицу, а вахтёрша «Дома на набережной», симпатичная девушка лет двадцати с ямочками на щеках, начинает заполнять карточку гостя.

– Вот, Чаганов, смотри – подруга заглядывает в правила для посетителей висящие на стене в красивой рамке под стеклом. – «… посетитель, если он не родственник, обязан сообщить дежурному предполагаемое время ухода…». Может нам расписаться сразу, как думаешь? (И девушке). У вас тут в Доме Советов ЗАГСа случайно нет?