Текст книги "Чаганов: Москва-37 (СИ)"

Автор книги: Сергей Кротов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Глава 9

Москва. Кремль, кабинет Сталина.

21 июня 1937 года, 09:00

– Проходите, товарищ Фриновский, садитесь. – Хозяин кабинета, не встречает посетителя в центре зала, как это было полгода назад при утверждение на должность начальника ГУГБ, а хмуро и сосредоточенно приминает жёлтым пальцем табак в трубке.

В комнате, помимо Сталина, за столом заседаний у стены расположились Молотов и Киров, все трое с красными от недосыпания глазами, неприязненно глядят на вошедшего пока тот устраивается на стуле с противоположной стороны. Вдруг входная дверь распахивается и в кабинет влетают Ворошилов и Будённый с оружием в кобурах (небывалый случай для сталинской приёмной – все входящие сдавали оружие на входе в обязательном порядке) и без приглашения молча садятся по бокам от Фриновского. Тот только сейчас замечает «ежовские» папки, лежащие на письменном столе вождя и пытается втянуть голову в плечи.

– Вам, конечно, товарищ Фриновский, известно, – Сталин чиркает спичкой, поднимается со своего места и заходит ему за спину. – что наши люди прослушивали ваши разговоры, поэтому отпираться, что вы не знали о содержании этих папок бесполезно. (Тот молча кивает). Наши люди не только слушали вас, но и наблюдали за вами (вождь с удовольствием выпускает облако дыма)… поэтому и от убийства наркома внутренних дел вам тоже не отвертеться…

– Я не убивал! – Комкор пытается вскочить, поворачивая голову к вождю, но два маршала удерживают его на месте.

– Мы всё знаем, – Сталин возвращается к своему столу, берёт в руки листок и читает.-…«затем начальник караула и порученец подхватили т. Ежова, находившегося в бессознательном состоянии, под руки и потащили его из гостиной. Т. Фриновский проследовал за ними в двух шагах». Так называемая «предсмертная записка» тоже у нас, её написал тот же человек, что и состряпал вот эти «документы»… (Кивок в сторону папок). Вы понимаете, что этих улик более, чем достаточно чтобы любой военный трибунал приговорил вас к высшей мере наказания?

– Да, сознаю…

– Вы признаёте, что стали заговорщиком, который стремился к свержению правительства, Советской власти? – Сталин поворачивает голову к Ворошилову.

– Ты ж за неё кровь в семнадцатом проливал… здесь при штурме Кремля! – Народный комиссар обороны кладёт руку на плечо Фриновского.

– Ты ж, Мишка, у меня в Первой Конной служил… (был начальником особого отдела) – Будённый толкает его с другой стороны.

– … – Из горла комкора доносится какое-то бульканье. – Товарищи, нет мне прощения!

– Вина ваша, товарищ Фриновский, конечно, велика… – Согласно кивает Сталин. – но одно дело плести заговор, а другое – быть слепым орудием в руках этих заговорщиков…

– Товарищи, прошу вас доверьтесь мне, – слеза потекла по шраму на его щеке. – сделаю всё, что скажете…

– Даже не знаю… – протянул Киров. – азербайджанские товарищи, вроде, неплохо о нём отзывались.

– Не подведу. – Фриновский с надеждой переводит просящий взгляд с одного на другого.

– Думаю можно поверить, товарищ Сталин. – Поворачивает голову к вождю Молотов.

– Ну хорошо, давайте дадим ему шанс искупить часть вины… – вождь делает ударение на слове «часть».

– Только смотри, Миша, не вздумай крутить! – Подкручивает ус Будённый. – А то я разнесу своими броневиками твою халабуду на площади и порублю… как капусту.

Московская область, Видное.

Сухановская тюрьма НКВД.

21 июня 1937 года, позднее

– Люшков у аппарата! – С трудом подавил стон комиссар госбезопасности 3-го ранга, спеша к телефону больно ударился коленом о ножку стула, попавшегося на пути.

– Слышал уже? – Мрачный голос начальника не предвещал ничего хорошего.

– Слышал, трубка раскалилась с самого утра. – Подчинённый кряхтя садится на стул и потирает ушибленное место. – Что с нами будет?

– Откуда мне знать, Гена, – Фриновский впервые назвал его по имени. – только от того как точно ты сейчас будешь мои приказы выполнять будет зависеть твоя судьба… да и моя. (Люшков затаил дыхание). Первое, ноги в руки и – в Мещерино. Ты назначен главным следователем, потом подберёшь себе помощников, но лучше никого к расследованию и близко не подпускай. Основная и единственная версия – самоубийство. Причина – смерть жены, любил её очень и так дальше. В деле должны быть отражены только те улики, которые подтверждают эту версию. Остальные – в корзину. Ты меня понял?…

– Да, понял. – Люшков провёл рукой по лбу, мгновенно покрывшемуся испариной.

– …Это указание с самого верху. Второе, дело Чаганова передаём прокурорским. Все материалы со Жжёным тоже в корзину, в деле оставишь только протоколы МУРовцев и всё. Мы его не допрашивали… с его стороны никаких претензий не будет. Скоро подъедет машина из Прокуратуры, пусть твои помощники его передадут под роспись. До этого ни один волос не должен упасть с головы Чаганова.

– А что делать со Жжёновым и бандитами этими?

– Звони в Бутырку, пусть забирают их обратно к себе. Через два часа я к тебе подъеду в Мещерино. У тебя к этому времени должны быть готов черновик записки для пленума ЦК. Давай, шевелись-шевелись… каждая минута дорога.

* * *

– Эй ты, фраер, канай сюда, – позвал Жжёнова самый младший из троицы зэков, сидящей на корточках в центре двора для прогулок. – базар есть.

Бывший артист испуганно вздрогнул и послушно поплёлся к уркам, греющимся, на выглянувшем из-за высокого забора, летнем солнышке. Подошёл, так же как они сел на корточки чуть в отдалении и, помедлив, снял кепку. Три пары внимательных глаз оценивающе заскользили по его мятому костюму и ещё крепким туфлям.

– Кто такой? За чо чалишься? – Сплюнул на землю через щель выбитого переднего зуба второй урка.

Он сидел на земле, обхватив руками согнутую правую ногу, левая – негнущаяся, протянута вперёд.

– Жжёнов Георгий, статья 58-6, семь лет. – Заученно оттараторил артист, опустив голову вниз.

– Шпиён, значит… – Подал голос третий урка лет тридцати, по виду – старший. – а сам тут чего? Суд ведь уже был.

– По вновь открывшимся обстоятельствам дело возобновили. С этапа сняли и на очную ставку с Чагановым привезли.

– Чагановым? – Встрепенулся «Щербатый». – Он что здесь? (Жжёнов кивнул головой). Крест, помнишь, Манька твоя… тогда в Питере Чичу завалила и мне ногу сломала… так её Чаганов этот от легавых отмазывал.

– Может этот, а может и нет… – безразлично покусывает травинку Крест.

– У того шрам над ухом от затылка до лба… – подаётся вперёд «Щербатый», сжимая кулаки.

– Имеется в наличии такой шрам… – Подтверждает Жжёнов, не поднимая глаз.

– А Чаганова-то за что замели? – В глазах Креста зажёгся интерес. – Что тоже германцам продался?

– Прямо они не говорили, – начал мять свою кепку актёр. – но я понял из вопросов к нему, что девушку он убил… мою.

– Как звать девку? – Хором спросили урки.

– Катя. – Молодой вырывает кепку из рук Жжёнова.

– Ну а ты чего? – Разочарованно протягивает «Щербатый».

– Я в это время уже в камере сидел.

Урки быстро переглядываются.

– Теперь по «закону» ты оборотку должен Чаганову дать… – Криво ухмыляется Крест, показывая чёрные зубы.

– Обязан заиметь, – поддакивает «Щербатый». – иначе – парафин тебе, опустят на зоне.

– Как же так… – задрожали губы Жжёнова. – не виноват я ни в чём, да и как его могу голыми руками… вон он какой бугай.

– Чепу верни, – зыркнул на «Молодого» Крест и уже актёру. – не конься, фраер, шабер я тебе подгоню, должен будешь.

Москва, Кремль,

Свердловский зал.

21 июня 1937 года, то же время

– … таким образом, на данный момент, – читает Фриновский, не отрывая взгляда от текста записки. – следствие считает, что смерть товарища Ежова наступила в результате самоубийства. Причина этому – самоубийство его жены, произошедшее накануне.

Взмокший комкор тяжело переводит дух.

– Спасибо, товарищ Фриновский. – Перекрикивает возникший в зале шум председательствующий на этом заседании, Молотов. – Товарищи, тут поступило предложение для организации и проведения похорон кандидата в члены Политбюро Николая Ивановича Ежова прервать рабута пленума ЦК на три дня.

– Правильно, согласны… – Послышались выкрики из зала.

– Других мнений нет? Тогда ставлю этот вопрос на открытое голосование. Кто за?… Против?… Воздержался? Принято единогласно! – К уху Председателя наклоняется Сталин. – И последний вопрос: ввиду важности сохранения непрерывности руководства Народным Комиссариатом Внутренних Дел в этот напряжённый период, Политбюро выносит на голосование съезда следующую резолюцию… (достаёт из папки лист бумаги и читает). Рекомендовать ЦИК СССР утвердить товарища Климента Ефремовича Ворошилова Народным Комиссаром Внутренних Дел по совместительству. Зал взорвался от шума, многие делегаты вскочили на ноги, крича во весь голос.

– Тише. Тише! – Молотов склоняется на микрофоном. – Кто за это предложение?

Шум усилился.

– Требуем закрытого голосования! Остановите подсчёт голосов. – Несутся выкрики, в основном от «пиджаков».

Молотов поворачивает голосу к вождю, тот кивает головой.

– Хорошо, товарищи! Счётная комиссия подготовьте бюллетени и кабинки для голосования! Объявляется перерыв на один час.

* * *

– Пожалуйста, товарищ Затонский, огласите результаты голосования по кандидатуре на должность наркома внутренних дел.

За трибуну встаёт невысокий плотный пожилой человек в очках с круглыми стёклами.

– Перехожу сразу к делу! – Закричал он неожиданно высоким голосом. – Выдано для голосования семьдесят один бюллетень, в урнах для голосования обнаружено шестьдесят девять бюллетеней. За резолюцию проголосовало тридцать два человека, против – тридцать пять, двое – воздержались!

Затаивший дыхание зал разом выдохнул.

– Резолюция не прошла, – холодно констатировал Молотов. – исполняющим обязанности наркома будет его первый заместитель – товарищ Фриновский. Заседание окончено.

Внизу на выходе из Сенатского дворца образовался затор, более трёхсот человек, кандидатов и членов ЦК, Контрольной, Ревизионной и Счётной комиссий, пропущенные сквозь Шохинскую лестницу, растеклись по фойе и столпились у открытых дверей, обсуждая последние события.

– Товарищи! Просьба не останавливаться в дверях! – Пытается навести порядок местный персонал.

– Поздравляю с назначением, Михаил Петрович! – К оттеснённому к стене Фриновскому пробился Рудзутак.

– Спасибо, Ян Эрнестевич. – Растягивает губы в улыбке комкор.

– Приходите сегодня в восемь вечера к Розенгольцу (нарком внешней и внутренней торговли СССР), – Рудзутак наклоняется к уху Фриновского и переходит на шёпот.

– В восемь не обещаю у меня заседание в шесть, – так же тихо отвечает он. – ближе к девяти освобожусь…

– Михаил Петрович, дорогой, – к ним пробивается Хрущёв и сразу лезет целоваться, Рудзутак незаметно отходит. – как я рад за тебя! Знакомься, это – товарищ Икрамов, первый секретарь Узбекистана.

К ним потянулись другие, желающие лично поздравить. Фриновский завертел головой по сторонам в поисках своего порученца, но того толпа уже вынесла на улицу.

– Петя, ты женат? – Обращается комкор к нему, когда через двадцать минут они зашагали в сторону Троицкой башни.

– Разошёлся, Михаил Петрович.

– Тебе легче… Ты же из Ленинграда родом?

– Из Выборга… Что всё так плохо?

– Плохо, Петя, плохо, – показывают пропуска и спускаются к Кутафьей башне. – не сносить нам головы в любом случае, кто бы не победил. Приготовь нам надёжные паспорта на всякий случай… В общем, будь готов в любой момент…

– Вы со мной? В Финляндию?

– Нет, Петя, нет. Не дадут мне спокойно умереть за границей ни те, ни наши… А страна у нас большая глухих мест хватит. Ты вот ещё, продумай как уходить будем… я думал может на охоту или рыбалку там мотнуться… Обмозгуй, короче, как и что… чтобы не сразу хватились.

Московская область, Видное.

Сухановская тюрьма НКВД.

21 июня 1937 года, то же время

– Товарищ сержант госбезопасности, надолго нас сюда? – Вохровец обращается к начальнику. – А то ни пожрать – столовой нет, ни отлучиться – трое нас всего.

– Не гунди, Макар, без тебя тошно… – начальник отлипает от толстой кирпичной стены тамбура, ведущего с одной стороны к площадке для прогулок заключённых, а с другой в тюремный коридор. – хорошо, что напомнил, надо послать Сидорова в комендатуру… скоро обед привезут.

– Обед – эт правильно, обед – эт хорошо! – Веселеет он. – А сказывала ли Прасковья-то твоя что сегодня на обед?

– Макароны по флотски. – При упоминании знакомой буфетчицы веселеет и сержант.

– Люблю я макароны, – Макар отбивает чечётку, в такт прихлопывая себя по груди. – хоть говорят: они меня погубят…

– В артисты тебе, Макар, надо как Жжёнову… – Не-е… спасибочки. Как он я не хочу. – Оба смеются, Макар показывая два широких заячьих зуба. – Я хочу поближе к кухне…например, в буфете театра оперетты.

– А ну не сидеть! – В момент свирепеет вохровец, оставшись один. – Прогулка, значит – ходить…

Зэки неспеша поднимаются и выстроившись в цепочку начинают ходить по кругу.

– Веселей, доходяги! Раз-два! Раз-два!

– Всё шабаш! – В тамбур возвращается сержант. – Закончилась прогулка. По одному! Подходим.

Первым к решётчатой сварной двери подходит Жжёнов, начинается рутинная сверка имени, статьи и срока. Дверь открывается, в тамбур заходит зэк, дверь закрывается. Затем беглый обыск и сержант открывает вторую дверь, ведущую в полуподвал, где находятся камеры. Здесь заключённого должен принять ещё один охранник, но сейчас приходится его обязанности исполнять сержанту: за Жжёновым закрывается дверь камеры и слышится оборот ключа.

– Второй подходи! – Кричит Макар.

– Иванов Иван Терентьевич, сто пятая часть первая, десять лет. – Бойко рапортует «Молодой».

Потянулась тюремная рутина, привычная и зэкам и охранникам, кому-то тягучая, а для кого-то пролетающая в мгновение ока.

– Гринько Семён Егорович, сто пятая чась первая, десять лет. – В тамбур вступил последний арестант, Крест.

В этот момент с дальнего конца длинного коридора раздался телефонный звонок, сержант оставил свою дверь закрытой и поспешил к аппарату.

– Сесть. – Скомандовал Макар Кресту, тот попривычно опустился на корточки, в привычную позу для лагерных зэков, так конвою их легче пересчитывать.

– Давай веди его сам, я – встречать прокуророских. – Громко кричит издалека сержант. – Услышал бог наши молитвы… забирают Чаганова от нас.

Макар, чертыхнувшись, начинает копаться в висящей на ремне связке ключей в поиске нужного.

– Нишкни, мусор, – сзади послышался хриплый шёпот и что-то холодное упёрлость ему в спину. – завалю в момент если рыпнешься.

– Не убивай, не убивай… всё сделаю. – Залепетал охранник, дрожащей рукой пытающийся попасть в замочную скважину.

– Веселей, доходяга, раз-два, раз-два… – осклабил чёрные зубы Крест, больно тыча дулом нагана в спину вохровца, а однажды со всей сиды пнул его под зад, когда он замешкался на каменной лестнице вниз.

– Отворяй калитку! – Макар на ходу подготовил нужный ключ чтобы не злить Креста. Первым выскочивший из камеры, «Молодой» сходу пробил охраннику в грудь и сорвал с него фуражку, за ним приковылял «Щербатый».

– Жжёный где? – Намахнулся Крест на Макара, тот сразу забыв про боль в груди, показал на одну из дверей. – Открывай!

Молодой отталкивает охранника в сторону и через секунду оттуда появляется испуганный актёр, поощряемый к этому пинками под зад.

– Ну, теперь ты в век с Крестом не расплатишься… – хватает его за шкирку «Щербатый». – с кичи тебя вынул. До конца жизни водкой поить должен.

Вдруг сверху раздался металлический звук, (Крест взводит курок нагана и даёт всем знак спрятаться в камерах) и слышится скрип дверных петель.

– Так и есть! Дверь не закрыл! Мать твою так, Макар. – Кричит сержант скрытый поворотом лестницы.

Главарь неслышно тенью метнулся навстречу голосам.

– Вот, товарищ Трусов, смотрите сами, привыкли мои работать с политическими во внутренней тюрьме, – под округлыми сводами подвала послышался голос сержанта. – совсем страх потеряли…

Крест выскакивает из-за поворота и в упор стреляет в грудь сержанта самии сразу направляет ствол на толстенького лысого гражданского, попятившегося от неожиданности назад и севшего на ступеньки.

– Сколько вас приехало? – Прохрипел главарь, его обступают сзади зэки.

– Двое… я и водитель. Он остался в машине. – Весь сжимается под взглядами уголовников.

Крест, достаёт из кобуры наган, снимает связку ключей с ремня убитого, протягивает всё «Молодому» и показывает рукой наверх, мол, проверь что там наверху. Тот летит наверх, прыгая через две ступеньки. «Щербатый» поднимает следователя, стучит по бокам, деловито выворачивает его карманы.

– Крест, позырь какая волына у барбоса… дамская. – Он вынимает и картинно демонстрирует «вальтер» из-под мокрой подмышки Трусова.

– Гони сюда и кобуру! – Главарь вырывает оружие из рук «Щербатого», его сумасшедший счастливый взгляд мечется по сторонам и останавливается на вохровце, на него же смотрит дуло миниатюрного пистолета. – Чаганов где?

Макар тянет дрожащий указательный палец в направлении одной из камер.

– Ты, Жжёный, – Крест подходит к жмущемуся в стороне артисту и протягивает ему наган сержанта. – давай, оторвись за всю мазуту…

Жжёнов обречённо берёт в руки наган и на негнущихся ногах бредёт к двери, на которую указал Макар.

* * *

«Полдня уже прошло, а вокруг тишина. Смирились с тем, что ничего им от меня не добиться? Это вряд ли, не все ещё средства принуждения испробованы. Один апперкот в солнечное сплетение и пару хуков в печень далеко не исчерпывают их перечень. Тогда выходит случилось у них такое, что заставило изменить первоначальные планы. Ну мне только лучше»…

Опускаю ноги на цементный пол камеры из стойки на голове: незаменимая вещь для снятия головной боли, когда сосуды мозга расширяются от возникающего избыточного давления и кислород лучше проникает к клеткам.

«Есть время подумать, без постоянного отвлечения на какие-то казалось бы малозначительные вопросы, типа: когда вы в последний раз точили ножи дома или ссорились ли вы с Катей тем утром? Не подумаешь, ляпнешь что недавно точил, сразу следует вдогонку: недавно – это накануне или утром в день убийства»?

Снаружи послышася звон ключей и чьи-то глухие голоса. Прилипаю ухом к железной двери.

«Понятно, появившихся вчера соседей по подвалу начали выводить на прогулку».

В подвале нашего старинного одноэтажного каменного особняка с десяток вновь оборудованных камер для заключённых, пустовавших когда меня сюда привезли: сейчас в одной из них Жжёнов, в другой – двое или трое неизвестных. Рядом с этим особняком, метрах в пятидесяти, врос в землю его брат-двойник: в нём медпункт, кабинеты начальства и допросные.

«Так, хватить мусолить в памяти кадры из памяти, связанные с убийством Кати. Ничего нового в них не найти. Надо попробовать зайти с другого конца. Если в самом деле к убийству причастна та самая „немецкая пара“ из докладных Курскому, то, наверняка, в перехваченных абверовских шифровках можно найти какие-то следы: сообщения о прибытии агентов, их доклады, назначение даты операции, приказы. Пусть и без указания настоящих фамилий, но с реальными датами и, что маловероятно, адресами».

Начинаю делать асаны на растяжку.

«Ключ сообщения – начальное положение роторов, которое выбирает оператор „Энигмы“ – инициатор связи. Это – основная уязвимость немецкой шифровальной машины на текущий момент. В эту точку и надо бить»!

Стою, задержав дыхание и прижав голову к коленям, и представляю себя немецким оператором «Энигмы»: скукота, духота и отсутствие окон. Маленькое тесное помещение. Время тянется медленно. Вот в комнату связи зашёл господин Вальтер или скорее его помощник господин Грёппер, передал сообщение в Берлин. Снаружи, через на секунду приоткрывшуюся дверь, проникает аромат французских духов и быть может даже мелькает женская ножка Пуси (только она имеет доступ в бункер). А тут мне надо придумать ключ из четырёх букв… Pusa или может быть Huhn (курица)… это зависит от моего отношения к ней.

«А что, годная идея! Вот только проверить её здесь и сейчас не удастся – нет под рукой радиоперехватов, да и с немецким у меня не ахти. В голове ничего кроме: „Айн, цвай, драй, фир – ин дэ классе коммен вир“ не обнаружилось. Надо срочно выбираться отсюда… Но как»?

В этот момент по двери как будто кто-то ударил железным прутом…

* * *

– Крест! – Сверху вниз по лестнице летит «Молодой», пригибаясь чтобы не зацепить низкий в этом месте сводчатый потолок. – Шухер! Мусора!

– Где? – «Щербатый» хватает его за куртку внизу. – Бакланишь!

– Век воли не видать, – размахивает наганом урка. – Легавых тьма! Кичу обложили!

– Крест, что за кидок? – Оба зэка исподлобья уставились на главаря. – Что за дела? Базарил, всё чисто, рвём когти.

– Всё шло как стаковались с тем на Лубянке… с ромбами, кудрявым, – бормочет под нос Крест, хватая себя за грудки. – и сержант слинял… и прокурор этот на авто… Скаазывал, «мочканёте Чаганова и уйдёте на моторе прикрываясь этим». (Трусов втягивает голову в плечи).

– С мусорами спутался! – Заорал «Молодой», направляя наган на главаря.

– Ша, сявка! – «Щербатый» быстрым неуловимым движением вырывает из рук «шестёрки» оружие (Крест без замаха бьёт его поддых, урка падает на пол). – Что делать, Крест?

– Жжёный! Подь сюда! – Главарь, решившийся на что-то и вновь обретший уверенность в своих силах, отбирает наган Макара у, впавшего в ступор, актёра. – Ты (указывает на Макара), в хату этого (показывает на Жжёнова).

Макар, поймавший связку ключей, с готовностью возвращается к своему привычному делу а, оттаявший после приказа Креста, актёр охотно скрывается за дверью своей камеры.

– Ты, – палец главаря упёрся в живот Трусова. – становись здеся.

Прокурор резво подскакивает на ноги и, с облегчением, мелкими шагами спешит к двери чагановской камеры, встаёт напротив неё и вопросительно смотрит на Креста. Всё понявший «Щербатый», усмехнулся садистской полуулыбкой, а Крест, согнув руку в локте, стреляет в грудь Трусова. Тот валится назад с застывшим на лице удивлением.

– Ты и ты, – рука главаря указывает на «Молодого» и Макара. – тащите сержанта к прокурору.

Его приказание исполняется в мгновние ока. Крест достаёт из кармана «вальтер» и призывно машет «Щербатому», тот хромая подходит. Крест осторожно отодвигает глазок камеры, внутри полная темнота.

– Зашухарился, – прошептал он, подмигивая подручному. – «орешко» (окно в камере) заткнул и лампу кокнул. Ну дам нам всё одно.

По его команде «Щербатый» снимает запор с кормушки и в открывшееся отверстие в двери начинают палить два ствола. Оставив в запасе по одному патрону, они синхронно поворачиваются и стреляют над головой сжавшегося от громких хлопков Макара, затем тщательно протерев полой тюремной куртки оружие, они вкладывают его в руки убитых: «вальтер» – прокурору, наган – сержанту. Крест поднимается с колен, подходит к Макару и достаёт из кармана его наган, звучат выстрелы в сторону трупов.

– Ну вот и всё, мусор, – возвращает наган Макару. – а теперь в хату нам пора, замыкай за нами. (Смотрит в бестолковые глаза вохровца и добавляет). Чаганова они хотели завалить… понял? А ты защищал, типа, его? (Кивает головой, Крест отбирает у «Молодого» фуражку и возвращает её вохровцу). Ты стой на допросе твёрдо: плохо помню, мол, кто как стрелял, кто где стоял. Барбос тебя вмиг запутает, если вспоминать начнёшь. Ежели сознаваться начнёшь, то мы всё четверо на тебя покажем. Вышак тебе тогда…

Москва, Кремль,

Свердловский зал.

21 июня 1937 года, то же время

Сталин намеренно отстаёт от группы соратников, идущих к выходу, и подходит к сидящему в одиночестве Пятницкому.

– Что, Осип, не торопишься никуда?

– Пусть народ разойдётся, – вздрагивает от неожиданности он, увидев перед собой остановившегося вождя. – не люблю в толпе…

– А по сегодняшнему голосованию не скажешь… – не скрывает усмешки Сталин.

– Я привык своей головой думать. – Пятницкий встаёт и прямо с вызовом смотрит в глаза собеседника.

– Это хорошо, – улыбка растворяется в усах вождя, он берёт нахохлившегося Пятницкого под локоть. – пойдём, проводишь меня до кабинета. А, знаешь что, пошли лучше на квартиру, не был у меня никогда? Посмотришь заодно, там никто нам не помешает… Через пять минут, спустившись на один этаж, они уже сидели в гостиной и пили чай вприкуску с колотым сахаром из стаканов. Гость с одобрением рассматривает простую, почти спартанскую обстановку квартиры вождя.

– Так ты значит, Осип, в знак протеста голосовал против Ворошилова? – Сталин отставляет пустой стакан.

– Можно и так сказать… – лицо Пятницкого снова обретает суровое выражение. – протеста против этого вашего «нового курса»: развала Коминтерна, соглашательства с оппортунистами и извращения марксизма!

Сталин поднимается, подходит к шкафу, достаёт из него пачку «Герцеговины Флор» и, посмотрев на трубку, нетерпеливо достаёт папиросу.

– Не ожидал такое услышать от секретаря ЦК нашей партии… – чиркает спичкой, делает глубокую затяжку. – ну да ладно и не такое слыхал от некоторых товарищей. Начну с марксизма… ты, Осип, в отличии от своих новых друзей, (лицо Пятницкого дёргается в болезненной гримасе) марксизм изучал, поэтому не дашь мне соврать. Что писали Маркс и Энгельс о коммунизме: «не будет денег», «не будет товарного производства», «от каждого по способности – каждому по потребности», «труд из обузы превратится в наслаждение» – всё!

Пятницкий задумался.

– Ты, Осип, конечно, помнишь… – продолжил Сталин, не дождавшись ответа. – до чего довела нас отмена денег к 1921 году: промышленность и транспорт встали, прекратился подвоз продовольствия. Но действовали то мы в полном соответствии с марксистской наукой! И к чему «неизвращённый», как ты выразился, марксизм нас привёл? Ленину мы должны в ножки поклониться, что не стал он цепляться за догмы, что убедил партию в необходимости крутого разворота, «новой экономической политике».

– Маркс и Энгельс говорили о коммунизме… – попытался возразить гость.

– … и ни слова о том как его достичь! – парирует хозяин. – Ты помнишь, как Зиновьев пытал Герберта Уэллса: «когда начнётся революция в Англии»? Ведь в соответствии с теорией Маркса: «Социалистическая революция сначала произойдёт в промышленно развитых странах, где силён пролетариат, а затем – в отсталых, аграрных». Как с этим быть? «Извращённый марксизм», говоришь?… Новую теорию надо создавать, а мы тычемся вслепую, как слепые щенки!

– Это уже ревизионизм! – Стучит по столу кулаком Пятницкий.

– Думай что хочешь, – Сталин устало садится на стул и не обращает внимание на пепел, летящий на пол. – я надеялся, что для тебя на первом месте благо народа, а ты – такой же как эти… бюрократ.

– Силён, ты однако, Коба, ярлыки навешивать. – Гость тоже снижает обороты, отхлёбывает из стакана. – Вот ты клеймишь секретарей областных да республиканских, такие они и сякие, а на себя не пробовал оборотиться? Кем ты себя окружил? Прихлебателями, которые в рот тебе заглядывают, поддакивают, что бы ты не сказал. Что же касается теории, то не новую надо создавать, а развивать старую, марксизм прошёл испытание временем… победа социалистической революции в России – лучшее тому доказательство.

– В 1783 году двум французам-братьям, по фамилии Монгольфье, – Сталин затушил папиросу. – одновременно пришла мысль, что живая и мёртвая силы могут летать. Надо лишь поймать их, соединить и поместить в мешок: тогда на нём можно подняться в воздух. Сшили они большой мешок, разожгли под ним костёр и стали бросать в него солому, которая выделяет мёртвую силу и овечью шерсть, что даёт – живую. Шар наполнился тёплым воздухом и полетел… Новую теорию надо создавать, новую. Ну а название, конечно, лучше оставить старое… Без теории – нам смерть. Создание теории построения коммунизма, экономической теории – это и должно быть главной задачей партии.

– Не спорю я с этим, Коба, такая теория нужна, – Пятницкий пытливо смотрит в глаза Сталину. – но ты говоришь о строительстве коммунизма в одной стране. А как же классовая солидарность с пролетариатом других стран, помощь в их борьбе? Сказать им: «Подождите, товарищи, мы тут коммунизм строим – не до вас сейчас»?

– Само существование государства рабочих и крестьян – есть большая помощь в их борьбе… – быстро отвечает Сталин оппоненту, чувствуется что эти вопросы он обдумывал много раз. – и чем более успешным оно будет, тем больше последователей у него будет. А содержать целую армию бюрократов, имитирующих классовую борьбу в своих странах мы не будем! (Видит побелевшего от этих слов Пятницкого). К тебе, Осип, эти слова не относятся, ты свой хлеб в Коминтерне зарабатывал в поте лица: твоя разведка служит образцом и для Разведупра и для НКВД.

– Не обо мне речь, – отмахивается гость. – Коба, как с фашизмом в Европе справиться, если не поднимать на борьбу их пролетариат?

– Осип, помнишь как мы пытались разжечь революцию в Европе? «Даёшь Варшаву»! В Германии в 1923 году? Ты ж там сам был, участие во всём этом принимал, всё своими глазами видел. Через тябя шло золото на покупку оружия, организацию отрядов Красной гвардии, выпуск газет: последнюю рубашку с себя сняли. И толку? За те деньги можно было… А-а, да что говорить! Урок мы получили хороший: два раза на те же грабли наступать не будем. Рассчитывать будем только на себя. Война на пороге, а у нас власть шатается. Осип, мне нужна твоя поддержка. Не много нас было в том «ордене меченосцев», а сейчас, вообще, единицы… к кому обратиться можно.

Москва, ул. Куйбышева д. 7/3.

Наркомат юстиции СССР.

21 июня 1937 года, 17:00

– Спасибо, Василий, свободен. – Из-за огромного письменного стола, не потерявшегося в просторном кабинете, выкатывается «колобок» и спешит мне навстречу. Плечистый охранник в штатском, доставивший меня сюда, легко без напряжения закрывает массивную дубовую дверь с медной, начищенной до блеска, табличкой: «Шейнин Л.Р. Начальник следственной части. Прокуратура СССР».

– Алексей! – «Колобок» раскрывает объятия, спрашивает участливо. – Как ты? На нём по последней моде сшитый тёмный костюм, белая сорочка и галстук в тон. По мере приближения ко мне его объятия сужаются (всё дело в моей драной гимнастёрке с подозрительными бырыми пятнами) и в точке встречи ужимаются в сердечное рукопожатие.

– Всё нормально, Лев Романович.

– Проходи, присаживайся. – Хозяин кабинета делает приглашаюший жест, указывая на два кресла у круглого столика, стоящие в углу у окна, смотрящего на площадь. – Ты голодный? Сейчас организуем. (Подкатывается к столику с телефонами). Катенька, бутерброды и кофе – быстро. «Катенька… а я свою не уберёг».

В этот момент начинают бить куранты на Спасской башне, до неё по прямой менее двухсот метров. Кажущиеся маленькими на большом лице, живые глаза Шейнина подмечают смену моего настроения.