Текст книги "Чаганов: Москва-37 (СИ)"

Автор книги: Сергей Кротов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

В письме жены одного из сотрудников УФТИ в Англию, куда НКВД сунуло свой нос, ситуация описывалась так: «… институт полон интриг. Сначала, казалось, они были связаны с противостоянием учёных и администрации, то теперь уже всё перемешалось и некоторые из учёных для достижения своих целей используют грязные средства… и дальше, нужно взорвать весь институт и начать всё сначала». Когда одни учёные поддержали возникшее стихийно «движение сопротивления», которое возглавил руководитель теоротдела Ландау (кто-то прикреплял недавно полученные пропуска к собачьему ошейнику, а кто-то за неимением собаки к фалдам пиджака; кто-то писал жалобы замнаркома Пятакову, кто-то в «Известия» Бухарину, ну а кто-то в НКВД, как Ландау, Балицкому), другие переключились на военную тематику и, к негодованию первых, стали получать повышенную зарплату.

В общем тогда, в благославенном 1935-ом, нарком Орджоникидзе решил не взрывать институт, а, пойдя навстречу пожеланиям общественности и советам некоторых своих друзей, срочно вернул всё на свои места: уровнял зарплаты, вернул старого директора и остановил строительство забора. И стали они жить-поживать… до того самого момента, пока вступивший в должность Ежов не арестовал Пятакова. После смерти Орджоникидзе события понеслись вскачь, так быстро, что Ландау не успел удрать в Москву. ОСО глубоко не копал и назначил всем участникам «сопротивления» максимальный срок – пять лет (хотя в нашей истории несколько человек проходящих по «делу УФТИ» получили высшую меру. Странно, но их предводитель, Ландау после года отсидки был выпущен на свободу).

«Выходит это я его так подкузьмил. Ничего… переживёт, зато пятеро ведущих сотрудников УФТИ останутся в живых».

– Свободен. – Макар делает изящный пируэт и, грациозно ступая, оставляет нас с теоретиком с глазу на глаз.

– Гражданин начальник, – Ландау без приглашения плюхается на стул передо мной. – а почему меня во «внутрянку» привезли? Должны были в пересыльную: в Бутылку там или Пресненскую. Приговор мне ещё в Харькове объявили.

«Сразу видно опытного зэка, порядки знает, даже Бутырку Бутылкой называет, немудрено – скоро месяц исполнится как томится в заключении».

Не спешу с ответом: сам с интересом разглядываю его тощую фигуру, бритую голову и близко посаженные карие глаза.

– Скажите, гражданин Ландау, – неотрывно смотрим друг на друга как в игре кто первый моргнёт. – вы литературу хорошо знаете?

– А о какой литературе идёт речь? – Физик удивлён, но вида не подаёт. – Однако неважно, я кончил курс классической гимназии и затем проводил много времени за чтением, так что ответ мой будет: да, я знаю художественную литературу как мало кто в этом здании.

– Хорошо, – киваю я. – хотя ваш вопрос важен, я говорю не о классике, а о лёгкой, приключенческой литературе, наподобие «Овода», «Графа Монте-Кристо», «Трёх мушкетёров».

– Читал в детстве…, – фыркает Ландау. – но боюсь, что подробностей уже не припомню.

– Понятно, – разочарованно вздыхаю я. – а как у вас с музыкой? Играете на каких-нибудь музыкальных инструментах? У вас хороший голос?

– Учился в на скрипке и фортепиано, – растерянно начинает он, но, не выдержав, взрывается. – послушайте, не знаю вашей фамилии, что за странные вопросы? Почему меня снова допрашивают? По какому делу?

– Моя фамилия Чаганов, слышали наверное. Капитан госбезопасности Алексей Чаганов. – «А-а! Моргнул!» – Хочу вас сразу успокоить, что ни о каком новом деле речи не идёт. Я отбираю для своего специального конструкторского бюро инженеров и конструкторов для выполнения работ по военной тематике.

– Только инженеров и конструкторов? – Растягивает губы в усмешке Ландау, показывая плохие зубы.

– Учёных тоже, куда ж их девать? – Ровным голосом продолжаю я.

– Учёными бывают и собаки, когда их научат, – спокойно начинает он заученную фразу и снова срывается в истерику. – а мы – научные работники! Так что вы что, отбираете нас по тому, умеем мы петь или нет?

– Вовсе нет, – меня трудно вывести из себя. – Например, Льва Васильевича Шубникова из вашего института я собираюсь назначить руководителем бригады в своём КБ, имея в виду его выдающиеся достижения в области техники низких температур по сжижению водорода и гелия. СКБ у меня специальное, для того чтобы заключённый вышел из него на свободу, он должен единолично или в составе бригады выполнить работу для военных или народного хозяйства: создать прибор, механизм или технологический процесс. Результат должен быть подтверждён на испытаниях. Просто отсидеть свой срок в СКБ, ничего не делая, не удасться. А с вами я не знаю что и делать, глядите, каких-либо великих открытий в прошлом за вами не числится…

Мой собеседник недовольно засопел, но сдержался.

– … не считать же за таковые вашу популяризацию достижений западной физики у нас в стране. Преподавательско-педагогической деятельностью моё СКБ заниматься не будет, да и подпускать вас к ней, после ознакомления с материалами вашего дела, я бы никому из руководителей высших учебных заведений не посоветовал: зачем смущать молодые умы? Нам рассадник инакомыслия там ни к чему. Поэтому, возвращаясь к вашему вопросу, я и спрашивал можете ли вы делать что-нибудь такое, что обеспечило бы вам покровительство паханов на зоне: рассказчики и певцы там в цене, ведь надо как-то коротать длинные зимние вечера…

«Могу записать слова песни „Владимирский централ“ или „Голуби летят над нашей зоной“».

– … потому что желающих считать пеньки на лесосеке будет много, а топором махать вам ваше «теловычитание» не позволяет.

– Я владею методами вычислительной математики! – возмущённо вспыхнули глаза Ландау.

– Это замечательно! – Мой преувеличенный энтузиазм не понравился собеседнику. – Осталось только убедить коллег из УФТИ принять вас в свою научную бригаду. Напоминаю вам, что знания, владения и умения заключённого не могут служить основанием для его освобождения или уменьшения срока.

– Позвольте, – «Товарищ не понимает». – А почему именно из нашего физтеха? Разве мало других специалистов, не сумевших стать физиками или математиками и потому подавшихся в инженеры? (Опасливо прячет глаза)… Уверен, что очередь у меня будет стоять из таких за консультациями.

«М-да, цельная личность…, но в одном он, конечно, прав, людей, действительно, много: пошли сплошным потоком спецы из Остехбюро, других КБ и институтов»…

– «Практика – критерий истины», кажется, так было у Карла Маркса? – Нажимаю на звонок вызова «вертухая». – Или вы не согласны классиком?

«Молчит, тогда стоит попробовать, надеюсь, что консультации пройдут без мордобоя».

* * *

– Здравствуйте, Вениамин Аркадьевич, – поднимаюсь навстречу Зильберминцу. – как вы себя чувствуете?

– Неплохо… – Растерявшийся профессор в мятом, порванном в некоторых местах костюме, растерявшись, не сразу пожимает протянутую ему руку.

– Отлично. Я – Алексей Чаганов, начальник Специального Конструкторского Бюро при НКВД СССР, присаживайтесь, пожалуйста.

Седая всклоченная шевелюра, усы и бородка по моде начала века, большие живые голубые глаза.

– Да-да, – оживляется мой собеседник. – я слышал о вас много хорошего от профессора Сажина и, позвольте, не от вас ли поступили те материалы по германию, что передала?…

– Да от меня… – невежливо перебиваю профессора. – Я, в свою очередь, хотел бы поблагодарить вас за тот диоксид германия, что вы передали в нашу лабораторию полупроводников. Германий становится очень востребованным элементом. СКБ нуждается в вашей помощи в этом вопросе.

– Но чем же я могу помочь вам в теперешнем моём положении? – Разводит руками Зильберминц. – Пять лет лагерей.

– Вот об этом я и хотел бы с вами поговорить. – Встаю со стула и начинаю перекатываться с носка на пятку по методу академика Микулина, чтобы разогнать застоявшуюся кровь. – В моём СКБ организуется геологическая бригада, в задачу, которой будет входить поиск месторождений германия в СССР и способов его добычи. Работа в этой бригаде заменит вам отбывание срока в лагере, кроме того в случае нахождения вами промышленно значимого месторождения, вы и члены вашей бригады из числа заключённых, будут немедленно освобождены. Я знаю, что вы готовили на этот полевой сезон экспедицию на Донбасс для совершенствования своего метода (прикладываю палец к губам, виде возмущение в глазах собеседника) получения германия из надсмольных вод отходов коксового производства, но пусть этим занимаются ваши ученики. Нам нужен ещё один источник, желательно с большим выходом, где нибудь на Урале.

– Я безусловно согласен, – в глазах геолога загорается счастливый огонёк. – но время потеряно, через две недели, максимум – через месяц, надо быть в поле: как найти людей, оборудование?

– Напишите, что вам нужно. Я позабочусь об этом.

Профессор с жадностью хватает бумагу и карандаш, протянутые мною, и близоруко склонив седую голову над столом начинает быстро писать.

«Позабочусь… легко сказать. Придётся идти на поклон в те же ВИМС, Гиредмет, Нефтяной институт, словом туда, где Зильберминц и работал до ареста».

– Вениамин Аркадьевич, вы в скобках пишите где можно достать оборудавание.

Он согласно кивает и вдруг поднимает голову.

– Скажите, Алексей Сергеевич, вы меня сейчас заберёте отсюда?

– Увы, не могу, – вынужден разочаровать его. – в тюрьме свои порядке, сейчас уже поздно. А вот завтра после завтрака вас доставят в СКБ, на Большую Татарскую. Вместе поедем по вашим адресам просить приборы. Я позвоню вашей жене чтобы подвезла вам новую одежду.

* * *

Макар равнодушно скользнул взглядом по худенькой фигурке и коротко остриженным рыжим волосам, приведённой им, девушки и оставил нас наедине.

– Присаживайтесь, гражданка Щербакова. – Двинувшаяся было ко мне Люба испуганно замирает на полдороге.

«Надо сразу поставить все точки над „и“, так будет лучше и для неё, и для меня».

– Так, что тут у нас, – строчу скороговоркой, не давая ей открыть рта. – три с половиной курса ЛЭТИ… Любовь Щербакова, а-а так вы – сестра Васи Щербакова, моего одногруппника, припоминаю… припоминаю. Хорошо, по сути – вы без пяти минут радиоинженер. Предлагаю перейти для дальнейшего отбывания наказания в моё СКБ…

Слёзы потекли по её щекам.

– Согласны? Подпишите вот здесь. – Девушка дрожащей рукой берёт карандаш. – Всё, добро пожаловать в СКБ.

Нажимаю на кнопку звонка. Люба, не веря в происходящее, пытается поймать мой взгляд, я старательно отвожу глаза.

«… так будет лучше и для неё, и для меня»…

* * *

Ровно в полночь поднимаюсь по лестнице своего подъезда, спешу цокая подковками сапог по цементным ступеням лестницы.

«Похоже и впрямь Ежов снял наружку, или она стала скрытной»?

Как ни пытался, но никакой слежки за собой, ни в метро, ни на улице заметить не смог. Вдруг возле своей двери замечаю нечёткую тень от детской фигуры, отбрасываемую тусклой лампой. Поднимаюсь ещё на пару ступенек, тень растёт на глазах: знакомая фигура поднимается со знакомого чемоданчика.

– Дяденька, пустите переночевать, а то есть нечего, сами мы не местные, погорельцы с Котовска… – Ощепков радостно улыбается в тридцать два зуба.

– Ты чего здесь в такой час? – Обнимаю друга и шарю по карманам в поисках ключа. – Правда что ли дом сгорел?

– Можно и так сказать, – грустнеет Паша. – попросили освободить служебное помещение в связи с увольнением со службы. Дело прекратили, недостачу я возместил, но из армии попросили в связи с утратой доверия. – И Ворошилов не вступился? – Вырывается у меня. – А что поделаешь, когда тебе выкладывают материалы дела, а в них сумма ущерба красным карандашом обведена? – Ощепков берёт в руку чемодан. – А может просто принесли ему или его заместителю список с двумя сотнями фамилий, он и подмахнул. «Сегодня же займусь ревизией в СКБ. Назрело, в свете этого случая с реле и особенно с случаем с Пашей: доверился снабженцу-проходимцу, а тот часть получаемой меди продавал артельщикам». -Картина ясная, – заходим во внутрь и снимаем шинели (Пашина без петлиц). – Ну что, сегодня отдыхай, а тогда завтра с утра на рынок, восстанавливать утраченные навыки. (Паша беззаботно смеётся). Как то жить надо. Или ещё есть вариант: ко мне в СКБ…

– Хоть разнорабочим.

– Ловлю на слове.

Из гостиной слышится звонок телефона.

– Чаганов слушает.

– Извините, ошибся номером. – Узнаю голос порученца Кирова, что подвозил меня после встречи с Олей на Павелецком вокзале неделю назад.

Вижу Паша выкладывает на кухонном столе немудрёную снедь и бутылку водки.

«Не выйдет у нас сегодня ничего, похоже из Ленинграда пришёл микрофон и генератор дециметровых волн: надо ещё уплотнить свой график».

– Что, разнорабочий Ощепков, – добавляю металла в голос. – ночью не естся, днём не спится. Закончились твои каникулы. Завтра с утра – на работу. Я – в душ и спать, чего и тебе желаю.

Через полчаса, чистый, гладко выбритый и благоухающий «Шипром», предупредив с завистью смотрящего мне вслед Пашу, что буду утром, ступил за порог. На всякий случай покинул подъезд по Олиным стопам: через чердак и по проходным дворам двинулся в сторону Комсомольской площади. С неба, затянутого тучами, как по заказу, заморосил мелкий холодный дождь.

«Тяжёлое впечатление, всё-таки, производят на встречи с моими потенциальными работниками: сколько надежды, злости, боли и непонимания в их глазах».

Взять, например, Любу, её арестовали (через три дня после нашего расставания в Крыму в августе прошлого года) в Москве на квартире Тухачевского (его семья жила на даче) в «доме на набережной» вместе с «прославленным маршалом». Озабоченный следователь оставил в деле подробное описание сцены ареста: кто где лежал и чем при этом занимался (эффект неожиданности был полный), но на статью по УК РСФСР её некрасивые действия как-то не тянули. Всё же после многочисленных допросов и советов со старшими товарищами статья нашлась: 58.12 – недонесение о готовящемся контрреволюционном преступлении.

«Мне теперь доказывать Любе, что Тухачевский – заговорщик? Увольте. Для неё он навсегда останется идеалом. Или Шубникову, оговорившему себя, чтобы вывести из под удара свою экзальтированную жену, вступившую в „сопротивление“ и устраивающую безобразные скандалы на институтской проходной, посоветовать найти другую половину? Объяснять осуждённым причины их теперешнего состояния, а, тем более, увещевать – дело долгое и бесполезное. Думаю, Надо просто приставить к привычному делу и дать надежду, что все их несчастья скоро закончатся».

Знакомая эмка, припаркованная на Каланчевской улице у выезда на Комсомольскую площадь, мигнула фарами.

Глава 2

Москва, площадь Дзержинского,

Управление НКВД.

19 апреля 1937 года, 08:30

У лифта возле проходной со стороны Фуркасова переулка, как всегда в этот утренний час, многолюдно и я решаю подняться к себе по лестнице. К «Шипру» за прошедшую ночь добавился стойкий аромат жжёной канифоли, так что едва продравший глаза Паша подозрительно фыркнул, но промолчал под моим предостерегающим взглядом. Времени уже было много, так что пришлось вызывать машину, чтобы успеть завезти его в СКБ, дожидаться завкадрами, а самому добраться до Управления к началу рабочего дня.

* * *

Неожиданная задержка возникла уже на въезде в Москву: при повороте с Каширского шоссе на Серпуховское безликий порученец неожиданно свернул с «американки» (грунтовое покрытие, укатанное тяжёлыми паровыми катками) на небольшую аллею с жидкими деревцами по сторонам, сквозь которые из утренней туманной дымки показались силуэты церквей Коломенского.

– Подождём. – Тон, которым это было сказано, исключал любую дискуссию.

Ждать пришлось долго около получаса, в течении которых мой спутник равнодушно попыхивал папиросой в машине, а мне пришлось спасаться от дыма снаружи, прохаживаясь по дорожке. Наконец-то со стороны шоссе послышался рык мощного мотора и показался знакомый силуэт бронированного «Паккарда». Подъехав к нашей «эмке», водитель танка на колёсах глушит двигатель и выходит из машины, охранник с переднего сиденья открывает заднюю дверь и призывно машет мне.

– Здравствуй, Алексей, – Киров стучит рукой по кожаной обивке сиденья рядом с собой. – как успехи?

Поначалу, когда увидел наваленные в углу просторной комнаты в каменном особнячке, куда меня привёз порученец Кирова (по времени поездки, где-то за городом к югу), трубы волноводов, спирали антенн и бухты кабеля, меня охватила лёгкая дрожь: «А что если не справлюсь с поручением? Что если не смогу наладить работу устройства. Я тут один, помощников не будет». Но начав работу успокоился: «Ну и чем оно отличается от радиоуловителя? Длина волны побольше, волноводы пошире, антенны другой формы, магнетрон работает в непрерывном режиме, а не в импульсном. Всё это так, но в остальном много схожего с тем, чем я много раз уже занимался, налаживая работу локатора. Справился тогда, справлюсь и сейчас»!

– Здравствуйте, Сергей Миронович, продвигаюсь помаленьку. – Откидываюсь на спинку мягкого дивана лимузина, за мной хлопает дверца. – Установку ещё не включал, пока успел только собрать, лишних деталей не обнаружено.

– Уже неплохо. – широко улыбается Киров. – Хочу разъяснить тебе кое-что: не знаю в курсе ты или нет, у Ежова в Москве есть квартира на улице Мархлевского…

– Да, знаю. Был там однажды.

– … в ней он практически не бывает, там живёт его жена и приёмная дочь…

«Приёмная дочь… не знал».

– … с этой квартирой вопрос решён, ты на неё не отвлекайся. Теперь прослушка кабинета Ежова: При установке фототелеграфа и проводке телефонной линии к аппарату Новаку удалось подключится к местному телефону Ежова, (Киров видит моё удивлённое лицо) не самому Новаку, конечно, его технику. То есть с этим тоже не должно быть трудностей, но если они появятся, то будь готов помочь. Твоя основная задача – установить подслушку на даче Ежова в Мещерино. Там находится его дача, на которой он живёт. Вопросы есть?

– Скажите, Сергей Миронович, Новак полностью в курсе этой операции или только своей части?

– Сейчас да, – Киров тянется в карман за папиросами. – будешь поддерживать связь со мной через него.

Закуривает, медлит, хмурится: «Скажи, Алексей, что ты искал в картотеке у Новака»?

«Ожидаемый вопрос»…

– Дактокарту на одну свою знакомую. Она по молодости попала в плохую компанию, была осуждена. Сейчас исправилась, пошла учиться. Не хотел чтобы у Ежова был повод меня шантажировать, вот и… Жаль, что не знал заранее о Новаке, не пришлось бы так рисковать.

«Фух, вроде и не соврал нигде».

– Тут моё было недомыслие. – Наконец-то Киров отводит от меня свой взгляд. – Обо всех своих действиях сообщай Новаку. Мы больше пока без крайней необходимости встречаться не будем. Учти слежку за тобой не сняли.

* * *

– Алексей, – перехватывает меня Новак прямо у двери в приёмную. – доброё утро. Ты слыхал, что первого мая – день рождения Ежова?

– Нет, откуда?

– Отрываешься от коллектива, – качает головой Егор Кузьмич. – начальники отделов уже давно начали готовить ему подарки. Тридцатого апреля будет сабантуй.

– Понял, спасибо за подсказку. А где? – Шепчу в спину повернувшемуся чтобы уходить Новаку, неподалёку послышались чьи-то голоса.

– Никто не знает.

«Ангел основательно устроился у меня на правом плече»…

Катя, уже на своём посту, протягивает мне телефонную трубку и беззвучно раскрывает рот.

– Ш-а-п-и-р-о… – читаю по её губкам.

«Чего это он? Вроде не опоздал, совещание ещё через пятнадцать минут».

– Совещание отменяется… – секретарь Ежова кашляет и сморкается мне в ухо. – Николай Иванович в командировке.

«Понятно… мыши в пляс. Фриновский не большой любитель накачек. Хотя мог бы и заранее предупредить, а не за четверть часа. Но в любом случае у меня освободилось добрых два часа».

Закрываю за собой дверь в кабинет, сажусь в кресло Бокия и замираю в позе роденовского «Мыслителя».

«Такая вот информация к размышлению… Удобный случай вместе с подарком подсунуть „жучка“. Вот только не нравится мне здесь что-то… Вдруг провокация? Хорошо, не предупредили меня о днюхе, так и так понятно что ко мне моё начальство относится с подозрением из-за Кирова: могут и вовсе не пригласить. Или проверяют своих, нет ли утечки? Его не предупредили, а он знает. Чур меня! Не будет Ежову от меня никакого подарка, даже если пригласят на вечеринку позднее, всё равно мой презент будут рассматривать под микроскопом. Можно и всерьёз на нары загреметь: подслушивающее устройство хотел подсунуть наркому внутренних дел, какие ещё нужны доказательства? Определённо, Чаганов – германский шпион! Буду дальше думать и желательно в движении, нет времени сидеть сиднем».

Достаю из сейфа наган, добираю солидности и выхожу в приёмную.

– Замечательно, Катя, выглядишь… – говорю бархатным голосом. – вызывай машину… и готовься расставлять флажки на карте Москвы: ВИМС, Гиредмет, Нефтяной институт, СКБ. Понадоблюсь кому, звони по этим номерам.

Москва, Старая площадь,

дом 4. ЦК ВКП (б).

19 апреля 1937 года, 11:00

Заведующий политико-административным отделом Осип Пятницкий поднялся из-за заваленного бумагами письменного стола и подошёл к окну кабинета на самом верхнем четвёртом этаже здания, выходящего на Старую площадь и Ильинский садик. Сплошной поток трамваев, автобусов и машин и конных повозок запрудил проезжую часть, замедлив их движение до такой степени, что пешеходам не составляло никакого труда проскальзывать между ними, вызывая отрывистыеые гудки раздражённых водитетелей и испуганное ржание лошадей.

– Везде жизнь кипит… – Вырвалось у него вслух, единственный его слушатель – портрет Ленина на стене согласно промолчал.

«… а у нас до полудня как на кладбище».

В последние годы партийные органы как-то сами, без всякого распоряжения сверху подстроились под режим работы Сталина (позднее начало – позднее окончание), лишь он, один из старейших членов партии, чей стаж исчислялся с 1898 года («скоро сорок лет, хе-хе»), так и не смог перебороть свою многолетнюю привычку просыпаться с петухами, приходя на работу к восьми утра и уходя со всеми заполночь.

«И это называется работой»…

Пятницкий бросил раздражённый взгляд на кипы бумаг, не оставившие на столе ни одного свободного местечка.

«Жалобы, анонимки, доносы… Прокуроры кляузничают на органы, органы на юстицию, те на судейских. Ненавижу»…

Вся жизнь Осипа Ароновича с того самого 1898 года, когда он пришёл в революционный кружок, была связана с нелегальной работой: с организацией забастовок и демонстраций рабочих, затем в 1905 году доставкой из-за границы запрещённой литературы и оружия. Он неоднократно арестовывался охранкой, но благодаря своим навыкам конспиратора его личность никогда не была установлена жандармами. В 1917-ом Пятницкий ненадолго вышел из тени, возглавил отряд Красной гвардии в Москве, за ним был небольшой период легальной работы в Моссовете и снова почти пятнадцать лет на тайной службе в Коминтерне, где он возглавлял разведку и контрразведку. Чужие имена, чужие паспорта, чужие страны… Времени на учёбу не хватало. Так и остался недооучкой, точнее самоучкой, не довелось ему посидеть за школьной партой. «Вся жизнь в борьбе – покой нам только снится». До конца 1934-го…, когда Сталин неожиданно предложил ему высокий пост – Секретаря ЦК.

– От таких предложений не отказываются. – Уговаривала жена, уставшая от бесконечных отлучек мужа.

– Засиделся ты на одном месте, пора расти. – Советовали старые «друзья».

Не хотел уходить, но пришлось: уже тогда стало понятно, что секретари Коминтерна Димитров и Мануильский, готовые исполнить любой приказ Сталина, работать по старому не дадут. В ИККИ, да и в стране грядут перемены, связанные с ползучей сменой курса. Простые и ясные, закреплённые в ленинской конституции и вошедшие без изменений в программу Коминтерна от 1928 года, принципы: государства мира раскололись на два враждебных лагеря капиталистический и социалистический, СССР – оплот против мирового капитализма и шаг к Мировой Советской Социалистической Республике, отброшены в новой конституции. Страна медленно, но верно, сворачивает с широкого прямого ленинского пути на кривую оппортунистскую дорожку изоляционизма («построение социализма в одной отдельно взятой стране») под лозунгом: «Моя хата с краю».

«Что так и будешь со стороны наблюдать как Сталин и Ежов отстраняют от руководства „ленинскую гвардию“? Чем тогда отличаешься от соглашателей-меньшевиков»? Зазвонил местный телефон.

– К вам товарищ Рудзутак. – Раздался в трубке голос секретаря.

– Пусть заходит.

– Здравствуй, Осип. – Поздоровался от двери посетитель, плотный мужчина лет пятидесяти с густыми чуть седыми волосами, высоким лбом и светло – голубыми глазами, вопросительно глядящими на хозяина кабинета сквозь стёкла пенсне.

– Говори спокойно, Ян, у меня здесь прослушки нет, мои ребята в этом деле – самые лучшие.

Тот в нерешительности останавливается на полпути посреди кабинета и замолкает.

Пятницкий остаётся стоять на месте, облокотившись о подоконник и насмешливо улыбаясь.

Ян Эрнестович Рудзутак, заместитель Молотова, славился своей медлительностью и нерешительностью. Латыш, сын батрака с двухклассным образованием, после революции 1905 года примкнул к большевикам, за что получил длительный тюремный срок, был освобождён Февральской революцией. Стал помощником Ленина после чего его карьера резко пошла в гору: с 1920 года – член ЦК, с 23-го секретарь ЦК, а с 1926-го – член Политбюро и заместитель председателя Совета Народных Комиссаров. Правда после семнадцатого съезда он резко потерял в политическом весе (видимо сказался недостаток знаний): понижен до кандидата в члены Политбюро, хотя и сохранил пост заместителя председателя СНК.

– Осип, я здесь по поручению товарища Косиора… – снова минутная пауза.

– Ян, ты будешь говорить зачем пришёл? – Делает страдальческое лицо Пятницкий.

– Да, конечно… – Опять молчание и затем резкий решительный выдох, как перед прыжком в воду. – Мы хотим на следующем пленуме исключить Сталина и его группу из Политбюро.

– Давно пора, но кто это мы? – Хозяин кабинета отрывается от подоконника. – Да ты садись, Ян.

Рудзутак, воодушевлённый ответом и оставаясь стоять, начинает сбивчиво объяснять.

– Косиор, Постышев, Чубарь и я из Политбюро… Каждый договаривается со своими людьми: Косиор – с людьми с Украины, Чубарь – здесь в Москве, Постышев – в Поволжье… ещё Эйхе в Сибири, Евдокимов на Кавказе и Хрущёв в Средней Азии.

– Сколько всего? – Нетерпеливо перебивает Пятницкий.

– Тридцать пять членов ЦК.

– Одного голоса, значит, не хватает для большинства… можете рассчитывать на меня.

– Этого мало, – Рудзутак снимает пенсне. – вдруг в решительный момент кто-нибудь струсит. Нужно хотя бы сорок человек.

– Понятно, – Пятницкий берёт за руку гостя и усаживает его на стул. – в ком я уверен? Тогда – Вильгельм Кнорин, мой начальник отдела в исполкоме Коминтерна, Исаак Зеленский, вместе работали в Московском комитете (Собеседник загибает пальцы), Гриша Каминский, тоже знаю по Москве, с Надеждой Константиновной могу поговорить, уверен – не откажет, Литвинов-? не знаю, как то я ему не очень доверяю. Всё. Со мной – пятеро.

– Значит будет у нас большинство, Осип! – Рудзутак водружает на нос пенсне и пытается подняться.

– Постой, Ян! Погоди! – Удерживает его Пятницкий. – Допустим вывели мы их из Политбюро, а дальше что? Они могут за месяц созвать Чрезвычайный съезд (чтобы он был действительным на Чрезвычайном съезде должны присутствовать по крайней мере половина делегатов предыдущего регулярного съезда), который, как пить дать, переизберёт ЦК. Ты даже не сомневайся, сталинские агитаторы за это время их распропагандируют и от нашего ЦК камня на камне не оставят. – Не имеют они права на Чрезвычайный, – Рудзутак впервые за время встречи улыбнулся. – уже три года прошло с 17 съезда. По уставу надо собирать обычный съезд. Новое Политбюро без сталинцев, которое мы выберем на пленуме, и наши секретари на местах будут контролировать отбор делегатов на этот съезд…

– А что если не захочет Сталин уходить? – Не сдаётся Пятницкий. – Прикажет Ежову и не будет никакого пленума, а потом проведут опрос по почте и выяснится, что все наши сторонники исключены из партии, а их дела переданы в суд.

– Это как раз возможно, – кивает головой Рудзутак. – поэтому и надо хранить наши замыслы и приготовления в секрете. На пленуме не настаивать, сидеть ниже травы, тише воды. И вести работу с Ежовым…

– С этим…? Вы с ним собрались вести работу? Он – прихвостень Сталина!

– Тут я с тобой, Осип, не согласен. Ежов – обычный приспособленец, пролезший в партию после Октября. Он готов служить любому, кто у власти.

– Тем более ему нельзя доверять!

– Никто его посвящать в наши планы не собирается. Поманим высокой должностью, попросим не вмешиваться в происходящее, а после победы выбросим на помойку за ненадобностью.

– Я бы, всё таки, Ежова со счетов не сбрасывал, – лицо секретаря ЦК побледнело. – хватка у него звериная. То что он сейчас творит в аппарате Коминтерна похоже на настоящую резню. Иностранные товарищи уже предлагают удавить этого гада.

– Удавим, Осип, когда время придёт, – Рудзутак поднимается со стула. – так и передай им. Нет, ничего не говори: запрети без всяких объяснений.

Москва, Миусская площадь,

Физический Институт Академии Наук.

Тот же день, 16:00

– Костя, отвезешь Вениамина Аркадьевича в СКБ и сразу обратно. – Водитель выскочил из машины, припаркованной на небольшом пятачке уютного внутреннего дворика у фасада серого двухэтажного здания, выходящего на тихий переулок, и распахнул заднюю дверцу «эмки» перед профессором.

После встречи с Вавиловым, директором физического института, на которой удалось договориться об аренде последних недостающих приборов для экспедиции за германием, Зильберминц стал проявлять признаки усталости: усталости не физической, а скорее психологической. В конце беседы почти совсем выключился из разговора.

«Можно понять, особенно после двух месяцев изоляции в камере».

Везде, где бы мы сегодня ни были: в Гиредмете, Вимсе и других институтах, к нему подходили люди, жали руки, с чем-то поздравляли. Он расказывал им о предстоящей экспедиции и о переходе на новую работу (договорились не афишировать тот факт, что он всё ещё заключённый, тем более, что для себя я твёрдо решил добиться его освобождения к концу года). Впрочем не все его коллеги так уж радовались этой встрече, некоторые съёживались под жёстким взглядом профессора и старались скрыться за чужими спинами.

«Пусть знают, когда в следующий раз когда обмакнут перо в чернила чтобы писать донос, что и ответка может прилететь».

Пришлось и мне сыграть свою роль, к месту и не к месту вставляя фразу: «Органы ещё займутся теми, кто облыжно обвиняет честных людей. Что б им неповадно было»…