Текст книги "Чаганов: Москва-37 (СИ)"

Автор книги: Сергей Кротов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

– На ловца и зверь бежит… – по очереди пожимает всем руки. – присаживайтесь, товарищи. Товарищ Берзин, докладывайте. Сидите-сидите.

– В конно-спортивном клубе в Сокольниках, – начальник Разведупра заметно волнуется, неловко поворачиваясь назад чтобы видеть лицо Сталина, стоящего за спиной. – нами была установлена прослушка, зафиксирована встреча сотрудницы германского посольства и американского морского атташе…

«Интересное дело, складно поёт: а где же сотрудники НКВД, где Оля в его докладе? Кругом подчинённые Берзина… добыли информацию, выдвинулись на Центральный аэродром и захватили германских диверсантов, виновных в убийстве сотрудницы НКВД Екатерины Измайловой и нападении на товарища Чаганова. Ну да, получается типа, что сотрудники внутренних дел – жертвы, не умеющие постоять за себя, а военные разведчики – супермены, исправляющие косяки своих коллег. А нет, вот снова о нас»…

– … чекистам было поручено незаметно проследить на конной прогулке за сотрудницей германского посольства по кличке Пуся и её спутником Гансом. К сожалению, ввиду нападения на этих немцев сбежавших из тюрьмы уголовников, слежка провалилась а сотрудникам НКВД пришлось вступить в борьбу с нападавшими. В результате, один вор по кличке Крест был убит, другой – схвачен. Немцы не пострадали. «… немцев защитили, а слежку сорвали».

– Хотите, что-то добавить, товарищ Чаганов? – Вождь чутко подметил моё недовольство словами начальника Разведупра.

– Нет, товарищ Сталин.

«А что тут добавишь, если Оля как сквозь землю провалилась и вся информация идёт от Берзина? Если, конечно, не считать присланной ей магнитофонной плёнки на немецком языке. Одно радует, что этого упыря Креста больше нет. Бьюсь об заклад без неё это дело не обошлось». Ворошилов и Будённый переглядываются: бывший и настоящий нарком обороны довольны работой военных разведчиков.

– Скажите, товарищ Берзин, – Сталин расчёсывает концом трубки усы. – германские диверсанты уже сознались в этом преступлении?

– Нет, не сознались, товарищ Сталин, – он начинает подниматься со стула, но вождь останавливает его положив руку на плечо. – молчат, но мы сейчас работаем над этим.

– Только никакого рукоприкладства, посол Шуленбург уже звонил насчёт задержанных в НКИД. – Вождь делает шаг в мою сторону. – А что же скажет нам товарищ Чаганов?

– Мне кажется, товарищ Сталин, что не вышло у нас ответить «око за око».

– Вот именно! – Прихлопывает он меня по плечу. – Это всё уже превращается в международный скандал. Шулленбург говорит, что задержанные имеют дипломатический иммунитет. – Они же обычные снабженцы, – опускает голову Берзин. – молоко возили из Хельсинки в посольство. И ещё, не могли мы их исполнить, там консул от них ни на шаг не отходил.

– Понятно, – Хмурится Сталин и отходит к своему приставному столу. – попробуйте их разговорить, даю на это двадцать четыре часа, но, повторяю, без рукоприкладства. Можете быть свободны, товарищи.

– Коба, – Киров продолжает сидеть. – мы к тебе по очень важному вопросу… об Ипатьеве.

– Что о нём? – Собравшийся было выйти из кабинета вместе со всеми (осталось несколько минут до начала заседания пленума) Сталин останавливается и вопросительно смотрит на Кирова.

– В Ленинграде арестован его сын, инженер Института Высоких Давлений… – начинаю я скороговоркой.

– Товарищ Ворошилов, задержитесь. – Перебивает меня вождь, перехватывая того в двери, снова поворачивает голову ко мне.

– Арестован, по сути, из-за меня… Два года назад, во время моей командировки в Америку, в Чикаго в сквере напротив моей гостиницы я встретил генерала Ипатьева. (Все трое недоверчиво смотрят на меня). Владимир Николаевич преподает в Чикагском Университете, живёт неподалёку и часто гулял в этом сквере. Узнал меня, подошёл (он продолжает интересоваться нашими событиями, а мои фотографии тогда часто печатали в газетах и журналах) мы разговорились. Я рассказал ему, что недавно в Ленинграде встречался с его сыном, он расчувствовался. Начал вспоминать прошлое, я спросил, чем он занимается в настоящее время. Узнав что я инженер, Ипатьев объяснил устройство своей установки, в основе которой лежит его открытие: каталитический крекинг, позволивший намного увеличить выход бензина при переработке нефти. (Мои слушатели затаили дыхание). Он также упомянул, что в тот момент работал над ещё одной установкой, по производству высокооктанового бензина, стойкого к детонации, что позволит форсировать режим работы двигателя.

– Почему не доложили об этом по приезде из Америки? – Не смог скрыть недовольства Сталин.

– Когда приехал, увидел в газетах постановление ЦИК СССР о лишении Владимира Николаевича гражданства и решение Академии Наук о лишении его звания академика… подумал, что эта встреча может быть неправильно расценена моим руководством. Кроме того, я был не уверен… а вдруг он передумает после этого сотрудничать с нами. (Сталин грустно кивнул). Тогда прощаясь в Америке, я сказал Ипатьеву, что если он решится на помощь своей родине, то пусть передаст в письме к сыну привет Сергею Трубину.

– Кто это Трубин? – Перекатился с пятки на носок Ворошилов.

– Мой знакомый, погиб давно. – Быстро отвечаю я. – Это – пароль. Попросил Владимира Владимировича позвонить мне, если прочтёт в письме от отца о Трубине. Так вот, сегодня мне дозвонилась его жена и сообщила, что муж арестован НКВД. Я пообещал срочно выехать в Ленинград и помочь…

– Обязательно поможем! – Рубит рукой воздух маршал. – Необходимо срочно отменять постановление ЦИК и вызволять Владимира Николаевича из Америки. Он необходим здесь. Мне докладывают, что положение с производством толуола и пороха – аховое. А ведь Ипатьев – родоначальник промышленного производства взрывчатки в России. Поезжай, Алексей, в Ленинград. Вопросительно смотрю на Сталина.

– Вы, товарищ Чаганов, наверное не знаете, – улыбается он. – перед вами ваш новый нарком.

– Поздравляю, Климент Ефремович!

– Идём, идём уже! – Сталин подталкивает к двери нас, в ответ на немой вопрос Поскрёбышева. – Выпишите пропуск на заседание Чаганову, ему будет интересно послушать что творится у нас.

Глава 11

Москва, Кремль,

Свердловский зал.

22 июня 1937 года, то же время

В абсолютной тишине делегаты пленума с тревогой неотрывно следят за Сталиным, Будённым и другими соратниками, занимающими места в президиуме. Пользуясь этим, незаметно проскальзываю к последним пустым рядам и выбираю крайнее место у центрального прохода. Не глядя опускаю откидное сиденье, оно оказывается сильно подпружиненным, вырывается из рук и громко хлопает по спинке: собравшиеся испуганно поворачиваются в мою сторону.

«Бли-и-н»…

Выпрямляюсь, расправляю плечи, делаю лицо попроще и начинаю ритмично ускоряясь хлопать в ладоши. Через секунду, как лесной пожар, бурные овации охватывают весь зал и не прекращаются несколько минут.

– Слово имеет нарком внутренних дел товарищ Ворошилов. – Усиленный динамиками голос вождя с трудом перекрикивает зал. – Пож…

Громкий выдох зала заглушает последние слова Сталина, снова задержка.

– Товарищи, – фигура первого маршала излучает силу, лицо ярость, а глаза прилипли к листку бумаги, который он положил перед собой. – вы, наверное, уже заметили что сегодня в зале отсутствует много людей? Это неспроста! (Поднимает голову и тут же её опускает). Все они арестованы как участники заговора, направленного на свержение нашего правительства. Под покровом ночи эти предатели плели свои грязные сети, но благодаря недремлющему оку наших органов они были схвачены, изобличены и уже дали признательные показания. Это стало возможно так же благодаря тем честным коммунистам, кто не пошёл на поводу заговорщиков. В перерыве заседания вы получите постановление ЦИК СССР о назначении наркома внутренних дел, вам также раздадут материалы дела, показания этих отщепенцев. Кроме этого, вы сможете сами поговорить с секретарём ЦК Пятницким, членом ЦК Хрущёвым и начальником Главного Управления Госбезопасности Фриновским. А сейчас я просто хочу перечислить тех, кто входил в состав головки заговорщиков: это члены Политбюро Косиор и Постышев, кандидат в члены Политбюро Рудзутак, первый секретарь Свердловского обкома ВКП(б) Кабаков…

Каждая новая фамилия встречалась залом новым вздохом.

«Первые секретари союзных и автономных республик, обкомов и крайкомов… Похоже, что повержены последние противники противники „нового курса“… и этого удалось добиться относительно бескровно. Как ни самонадеянно это звучит, но и с нашей, моей и Олиной, помощью. Вот только хорошо это или плохо? С одной стороны хорошо, сохранены многие жизни, в том числе и ни в чём не повинных людей. А с другой – на свободе остались многие тысячи тех, которые при первой же возможности перейдут на сторону врага и будут способствовать гибели наших тоже ни вчём не повинных людей: такая возможность у них в скором времени появится… Где найти такие весы, на которых можно взвесить все плюсы и все минусы»?

– Спасибо, товарищ Ворошилов. – Сталин поднимается с места председательсвуещего и неспеша идёт к трибуне.

– Прошу пленум разрешить мне сказать несколько слов… – в зале вновь вспыхивают аплодисменты, вождь, пережидая их, не торопясь наливает нарзан в стакан и делает небольшой глоток. – товарищи, этот заговор, что сегодня ночью раскрыли наши органы, стоит особняком. Его участниками были не троцкисты…, не военные…, не оппозиционеры. Ими стали наши бывшие товарищи, с которыми мы бок о бок сражались против врагов в гражданскую, с которыми мы громили левый и правый уклоны, с которыми мы прововодили коллективизацию… с которыми бились над выполнением заданий первой и второй пятилеток. Они не были шпионами иностранных разведок, наймитами иностранного капитала… (еще глоток), они называли себя коммунистами и от этого горше вдвойне. Все заговорщики были партийцами, партийцами – перерожденцами, партийцами – бюрократами. Случилось то, о чем предупреждал нас Ленин: мелкобуржуазная стихия проникла, таки, в нашу партию, несмотря на нашу отчаянную борьбу с ней, на длившуюся пять лет чистку её рядов. Проникла и стала как болезнь распространяться наверх, заражая больных и нестойких.

Я, как и весь зал, затаил дыхание.

– Как я сказал, – продолжил Сталин переведя дух. – заговор был партийным, но охватил не всю партию. В нашей партии около ста тысяч секретарей первичных организаций, к ним наши органы не имеют никаких претензий, ни один из них не участвовал в этом. Затем, около трёх с половиной тысяч секретарей горкомов и райкомов: лишь крайне малая часть, как следует из показаний арестованных была вовлечена. И, наконец, третья группа – первые и вторые секретари обкомов, крайкомов и ЦК нацкомпартий: их около двух сотен. В ЦК ВКП(б) эта группа представлена широко, если вместе с союзными наркомами, то до половины от общего количества и почти восемьдесят процентов из них вошли в состав заговорщиков.

После этих слов зал загудел как растревоженный улей.

– Также многие из представителей этой группы являются кадидатами в члены ЦК. – Нагнетает напряжение вождь. – Как вы сами видите, товарищи, сложилась нетерпимая ситуация, которая требует неотложных и решительных мер со стороны правительства. Политбюро, секретариат ЦК подготовили постановление ЦК, где предлагают ряд мер для исправления положения. (Проект постановления вы получите в перерыве). Во-первых, исключить арестованных участников заговора из партии. Во-вторых, в связи с чрезвычайной ситуацией, на период до очередного съезда партии предоставить секретариату ЦК чрезвычайные полномочия по назначению и отстранению от должности любого партийного секретаря. В третьих, поручить секретариату ЦК проивести в период до очередного съезда партии реорганизацию руководящих структур областного, краевого и республиканского звена с тем, чтобы на место республиканско – территориального принципа пришёл принцип формирования организаций по равному числу коммунистов с прямым подчинением ЦК ВКП(б)…

«Стоп, как-то мудрёно… Это что такое? Ликвидация союзных компартий и их ЦК? Смело. И своевременно: одновременно с выкорчёвыванием старых удельных князьков. Когда если не сейчас? А ещё заодно сократить число секретарей: один на несколько союзных республик, один на несколько областей и напрямую подчинить Москве. Походя сказал, без детализации»…

– … наши парторганизации увлеклись хозяйственной деятельностью… подмяли под себя и обезличили органы истолнительной власти… партийные руководители стали терять вкус к идеалогической работе, к партийно-политическому воспитанию масс, к критике наших недостатков и самокритике.

«Что предлагается? Понятно:…упразднить промышленные и сельскохозяйственные отделы в обкомах, крайкомах. Не слишком ли радикально? Они ведь независимый источник информации, как исполкомы не ударились в приписки. Или побоятся»?

– … партруководители, несмотря на отсутствие образования, не хотят повышать свой уровень, учиться, проходить переподготовку.

«Предлагает секретарям второй и третьей групп пройти годичные курсы в Москве… по конце учёбы – экзамен, по результатам которого – решение об использовании на партийной или хозяйственной работе. Двоечников – увольнять. Переподготовку закончить за три года: выходит, что уже с этого года число секретарей среднего звена на треть. Что с третьей группой?… Высшие руководители обязаны будут иметь диплом университета „красной профессуры“. Так вот что планировал Сталин тогда в тридцать седьмом, но его попытки реорганизации партии и страны столкнулись с открытым противодействием партократов. На пленуме они взяли верх, продавили решение о „тройках“ и развязали в стране кровавый террор».

– Мы, старики, скоро сойдём со сцены. – Вождь поднимает голову, смотрит на загудевший зал, как будто ищет кого-то взглядом. – Да-да, это закон природы и мы бы хотели чтобы пришедшие нам на смену не погубили всё то, что мы строим сейчас. Построить социализм можно лишь на основе новой экономической теории, создать её – главнейшая задача нашей партии!

Москва, Октябрьский вокзал.

22 июня 1937 года, 19:55

Спешу, опаздывая, через заполненный пассажирами зал Ленинградского вокзала к железнодорожным путям. На автомате обхожу носильщиков, согнувшихся под тяжестью ноши, лежащие на гранитном полу узлы, в руке сжимаю свой походный чемоданчик, а из головы не выходит программная речь Сталина и последовавшее за ним голосование по постановлению ЦК, которое, кстати, было поддержано пленумом единогласно.

«Вот не поверю, что запугал их вождь. Хотя самые яростные его противники и были устранены, всё равно стопроцентный результат этим не объяснить: всегда найдутся сомневающиеся… Скорее распропагандировал он их, увлёк, зажёг своей речью».

– Здравствуйте, Алексей Сергеевич! – Знакомый проводник в железнодорожной форме приветствует меня.

– Здравствуй, Петрович! – Поднимаю голову, замечаю, что чуть не проскочил свой спальный вагон и подаю ему свой билет, кусочек толстого жёсткого картона с пробитыми дырками.

– Прошу, – радушно приглашает он внутрь вагона, на секунду близко поднеся билет к близоруким глазам и его в карман. – ваша спутница уже там. Купе номер три.

«Какая спутница? Сослепу Лосева перепутал с женщиной»?

Узнав что я еду в Ленинград, напросился в попутчики: что-то ему нужно там в физтехе из оборудования. А мне ещё лучше: можно провести воспитательную беседу о дисциплине в его лаборатории в неофициальной обстановке. Отодвигаю дверь в сторону, свет в купе не включен, но на фоне сереющего вагонного окна замечаю знакомый Олин силуэт.

– Ты как здесь? – Почему-то шепчу я. – Где Лосев? Что случилось?

– Случилось… – С перрона в купе проникают привычные звуки вокзальной суеты перед отправлением поезда.

– Граждане провожающие! Просьба покинуть вагон! – Шепелявит проводник в коридоре.

– … прокололись мы с немецкими диверсантами. – Оля порывисто встаёт в широком проходе между обитым чёрным плюшем диваном (другой диван на той же стене вторым этажом) и столиком с двумя стульями, и снимает короткую кожаную курточку, оставшись в белой тонкой батистовой блузке, которая вдруг становится прозрачной на фоне окна.

Плюхаюсь на диван и не могу отвести взгляд от этой красоты. Поймав мой взгляд, девушка быстро садится рядом.

– Ты слышишь? Про-ко-ло-лись! – В её голосе послышалось раздражение. – Не тех взяли!

– Как не тех? – Прихожу в себя. – Берзин же Сталину уже доложил…

– А вот так, не тех. – Оля откидывается на спинку, закидывая ногу за ногу в твидовых брючках и поводя кованным носком сапога из строны в сторону.

«Это этим носком она Креста»? – Поёжился я.

– … после стычки, кхм, я метнулась из Сокольников на улицу Станиславского. Там Гвоздь второй день нашу парочку пасёт. Он божится, что они на тот момент территорию посольства не покидали и что буквально пять минут назад видел женщину в окне. Я звонить тебе, Берзину, полковнику – никого нет на месте. Дальше его пытать, выясняется: похожую пару пару часов назад посадили в автомобиль и куда-то увезли. Только пара эта – не наша, зуб даёт, говорит, по росту немного отличаются, по походке и, мол, он тех, что на Татарской возле твоего КБ отирались, ни с кем не спутает. Постояли ещё, думаю, а что если Гвоздь прав, тогда диверсы поедут на «Красной стреле». Снова звоню вам, дозвонилась до Берзина, выпросила у него машину, ничего не объясняя, а то бы не дал, сказала, мол, аппаратуру надо перевезти. Только разведупровская машина пришла, «сладкая парочка» нарисовалась с чемоданом: они – в машину, мы – в машину, они – на вокзал, мы – на вокзал. Смотрю, Лосев, объясняет зачем он здесь, ну я у него билет и конфисковала, сказала, что его печка подождёт, в крайнем случае Чаганов сам с ней разберётся, а мне надо строить личную жизнь. Посопел, попыхтел твой друг и отчалил. Всё! Нет, вот список дел, что ты в Ленинграде должен сделать вместо Лосева.

Хотелось закричать: «Давай, начинай, строй»! Но сдержался. Некрасиво как-то, ведь мою подругу только вчера похоронили. Хотя легко сказать…

– Ну и что делать будем? – Отвожу глаза в сторону от девичьей фигурки и внимательно рассматриваю потускневшую медную табличку, прикрепленную к стене над столом: «II классъ. Камердинеръ ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА».

– Что-что… Приказ выполнять. – Равнодушно заметила девушка.

– Какой приказ? – Внутри у меня похолодело.

– «Око за око»… припоминаешь? – Снова в голосе Оли почувствовалось раздражение. – Только дождаться подтверждения надо. Я Гвоздя к Новаку отправила с билетами этой «парочки»…

«Ничего себе, Новак уже на своём рабочем месте. Не знал».

– … представилась и попросила от твоего имени срочно провести дактилоскопическую экспертизу: сравнить с найденными на месте убийства в твоей квартире, а результат телеграфировать сюда через начальника поезда.

– Постой-постой, – пытаюсь осмыслить кучу новой информации. – а ты кто такая, что задания всем раздаёшь?

– Я – со вчерашнего дня помощница начальника особого отдела твоего СКБ. – Удивлённо поднимает на меня глаза Оля. – Ты что не знал? Разве твой секретарь тебе не передовал телефонограмму с Лубянки?

– А начальник кто? – Расстёгиваю верхнюю пуговицу гимнастёрки.

– Не успел товарищ Гендин никого назначить, да и уже не успеет. Его самого отстранили от должности сегодня.

– Оля, а как же тубазид, антибиотики? – Поворачиваюсь к подруге всем корпусом. – Это же несоизмеримые вещи: лекарства – это миллионы спасённых жизней, а ты всё бросаешь и идёшь мочить каких-то драных, никому не нужных диверсантов…

Оля закусывает губу и молча смотрит на меня холодным взглядом.

– Во-первых, не бросаю, а передаю, в Центральный научно-исследовательский институт туберкулёза. – Её лицо с каждым произнесённым словом теряет свою суровость и, наконец, оживает. – Давай, поедем вместе директора охмурять?…

«Нормально так… решение уже принято, план составлен… просто просит помочь в его реализации».

– … Ты пойми, Сержик, нельзя за всё хвататься самой. Вот сам то ты, сколько инфы передал другим?

– Я не останавливался на полпути! – Мысленно восклицаю я.

– Вот, молчишь. А Ермольева уже год самостоятельно работает над пенициллином: уже найдена парочка перспективных штаммов.

– С тобой дело пошло бы быстрее… – То ли подумал, то ли сказал я.

– Не факт, – отвечает она. – а на очереди стрептомицин, эритромицин, олеандомицин… Работа на годы для больших научных коллективов. Ну а я займусь тем, что у меня получается лучше всего – разведкой и контрразведкой. От них иногда пользы не меньше, чем от иных научных институтов. Тебе уран нужен? (Пытаюсь вставить слово, но она не даёт). Пора создавать подставную фирму и выходить на бельгийцев для закупок руды. Нужен пенициллин? (Просто киваю). Пора запускать глаза и уши в лабораторию Флемминга, вдруг его штамм лучше? Нужен турбонаддув для двигателя? (Пожимаю плечами). Ищи подходящих людей и давай взятки. Я вот ещё о чём подумала, тубазид – хоть и хорошее лекарство против туберкулёза, но очень простое. Синтезировать его легко, в тайне сохранить – невозможно. Так не лучше ли, после быстрого испытания, устроить торжественную раздачу лекарства за границей, начиная с САСШ. Привлечь прессу, обеспечить рекламу: девушки в коротких юбках, седовласые профессора в чёрных мантиях, политики с бизнесменами в смокингах… в общем, прелесть что такое.

– Вот это дело! – Подскакиваю на ноги. – Это не диверсантов по углам мочить!

– Ты так и не понял. – Девушка дёргает меня за полу гимнастёрки. – Для того чтобы кому-то доверили большое дело, он должен доказать начальству что это дело ему по силам. Есть два пути: первый, длинный – много лет успешно справляться с мелкими делами в надежде, что тебя заметят и второй, короткий – отличиться на деле крупном, резонансном.

«Или лапу волосатую иметь наверху… Хотя нет, тут этот номер не пройдёт. Так значит, Оля решила пойти по короткому пути? Оля… вот эта хрупкая девушка готова выполнить приказ правительства: уничтожить поставленных вне закона фашистских убийц, а я рассуждаю, внутри у меня чего-то холодеет… Покарать преступников – это право и обязанность каждого советского человека»!

В купе деликатно постучали.

– Входите!

– Добрый вечер, граждане пассажиры! – В дверях показалась худенькая фигурка девушки в белом фартучке с комсомольским значком (по форме напоминает наш привычный, но вместо профиля Ленина в центре на серебрянном фоне три буквы: «КИМ», Коммунистический Интернационал Молодёжи). – Ой! Товарищ Чаганов!

– Аз есмь. – Пускаю в ход домашнюю заготовку.

Девушка заливается весёлым смехом, её руки на автомате одёргивают платье и фартук, глаза с ревнивым интересом разглядывают странный наряд моей спутницы.

– … А вас как зовут? – Краем глаза замечаю, что Оля закатывает глаза.

– Меня? Оля. – Её голубые глаза возвращаются ко мне.

– Очень приятно, Оленька…

– Вы пришли предложить нам поесть, да? – В голосе подруги прозвучали нетерпеливые нотки.

– Ой, конечно! – девушка-официантка не замечает раздражения моей спутницы. – У нас в буфете широкий выбор закусок и напитков на любой вкус!

По мере их перечисления у меня (да и у подруги похоже) засосало под ложечкой.

– Вот-вот, язык говяжий, копчёной колбасы, осетрину и… Нет, вместо колбасы… – мой рот начал заполняться клейкой слюной.

– Икру паюсную! – Перебивает подруга и делает глотательное движение.

Официантка аккуратно записывает в маленький блокнот, моя рука с тревогой тянется к карману с деньгами.

«А, гори они огнём, может жить осталось до утра. Как никак – лучшие диверсанты абвера едут с нами в одном вагоне».

– Из напитков! – Провозглашает тёзка моей подруги. – Шампанское, коньяк, водка…

– Две бутылки нарзана. – Отрезает Оля, а я согласно киваю головой. – Несите быстрее, Оленька! И ещё вопрос: в каком вагоне у вас телефон?

– Для удобства пассажиров в поезде «Красная стрела» в вагоне номер пять оборудован телефонный переговорный пункт, – зачастила девушка, но вдруг сбивается. – правда он работает только во время стоянок на станциях: Бологое, Окуловка и Малая Вишера. Ближайшая стоянка – Бологое, через три часа.

– В каком купе, говоришь, немцы едут? – Мы уже заняли свои места за столом друг на против друга, хотя официантка лишь минуту назад закрыла за собой дверь.

– В нашем спальном вагоне… – Оля кривляясь довольно похоже изображает свою тёзку. – восемь купе: три двухместных, три четырёхместных и два одноместных. Интересующие вас пассажиры едут в восьмом купе.

– А…

– Туалет в конце вагона рядом с купе номер восемь… – Машинально отвечает подруга о чём-то задумавшись. – Стоп! Какой туалет? В вагоне диверсанты, они тебя видеть не должны…

– Так мне что, на следующий год прибегать? – Взрываюсь я. – До Ленинграда десять часов!

– Я вот о чём думаю, – отмахивается от меня Оля. – а Оленька твоя ростом-то и прочими удовольствиями аккурат с меня…

– В официантку, значит, решила переодеться? – Картинно закатываю глаза. – Одобряю. Солдат и маркитантка… или ты планируешь ещё всадницу к нам пригласить?

– Вот только ответ от Новака получим в лучшем случае через три часа, – Оля, хмыкнув, шлёпает меня по лбу. – когда все уже лягут спать. Нехорошо…

В купе, забыв постучать, влетает запыхавшаяся официантка и принимается с улыбкой выкладывать из корзинки перед нами умопомрачительно пахнующую снедь.

– У нас сегодня пирожки с капустой просто объеденье, – затарахтела девушка. – ещё тёплые, я захватила вам парочку попробовать…

Оба пирожка почему-то очутились в моей тарелке.

– Оленька, – голосом полным яда говорит подруга. – вы ведь девушка умная? (Официантка быстро закивала). Вот, поэтому наверняка уже поняли, что мы с товарищем Чагановым здесь не просто так. Мы здесь на задании. В вагоне едут иностранцы. Ты уже заходила в восьмое купе?

– Нет ещё, сейчас собираюсь.

– Хорошо. – продолжила она. – А мимо него сейчас проходила? Закрыта там дверь или открыта?

– Закрыта.

– Отлично. Чаганов, иди по своим делам в соседний вагон. А мы тут с Оленькой пошушукаемся.

Бросаюсь в соседний вагон: плацкартный, у двери туалета выстроилась длинная очередь.

«Нечего делать, я быстро».

Возвращаюсь в свой вагон, (ковровая дорожка, электрические светильники с хрустальными абажурами, шёлковые занавески) и быстро перебирая руками по стенам, двигаюсь к своей цели, залетаю в туалет и наслаждаюсь его великолепием. Не спеща с расстановкой мою руки, вытираю их белоснежным вафельным полотенцем и отправляюсь в обратный путь. У двери восьмого купе встречаю Олю в образе официантки.

– Нихт, ничего не надо, ми спать… – из-за двери доносится низкий женский голос.

– К нам заходи красавица! – Из соседнего седьмого купе доносятся весёлые мужские. – Мы тебя сами угостим.

С укоризной махнув мне рукой, молча проходит мимо открытой двери, я следую за ней, но вдруг, преградив мне дорогу, из седьмого купе вываливается невысокий поджарый мужчина в форме полковника с новеньким орденом Ленина на груди, изрядно на веселе.

– Чаганов! Лёшка! – Он крепко хватает меня за руку, как будто боясь, что я вырвусь и сбегу от него. – Ребята, это Чаганов!

– Горев, Володя! Ты как здесь? Я думал ты ещё там, в «командировке». – Упавшим голосом отвечаю я.

В купе за столом, уставленным бутылками и закуской, сидят трое: мойор и капитан приветливо кивают здороваясь, а старший, комдив, лысый худой мужчина, увидев мою форму, неожиданно спрыгивает с дивана и становится по стойке смирно.

– Ты что, Иваныч, садись – Горев усаживает комдива на место, меня на диван напротив. – Чаганов не по этой части. Он – мой товарищ боевой! (Мне). Иваныч «оттуда» вышел недавно. Мы с ним в Мадриде в гостинице «Метрополь»…

– В Валенсии… – вяло возражаю я.

– … знаешь сколько немчуры перебили?… – продолжает кричать Горев на весь вагон. В соседнем купе щелкнул дверной замок.

– … не каких-нибудь замухрышек, отборных диверсантов! По два метра ростом! Боковым зрением в отражении окна в коридоре замечаю, что из восьмого купе вышел высокий атлетически сложенный мужчина лет тридцати пяти в шёлковой пижаме и полотенцем в руках.

– Рот фронт, камараден, – улыбается он, заглядывая к нам в купе. – жена больная, прошу потише.

«А глаза холодные, злые, так и шарят по купе. Опять я, похоже, прокололся, что за невезуха».

– Всё, всё, комрад, – поднимается ему навстречу Горев, задирая голову кверху. – по пять капель и мы расходимся. Рот фронт!

Немец исчезает.

– Давай, Чаганов, выпьем за встречу… – капитан выхватывает из рук Горева бутылку и сам разливает коньяк по стаканам.

Получилось чуть на донышке только нам двоим.

– Непорядок. – Смотрю на расстроенные лица военных. – Сейчас организую.

Поднимаюсь и тороплюсь к себе в купе, у меня в тревожном чемоданчике в белье всегда лежит пара бутылок армянского. В вагоне не протолкнуться: большинство пассажиров спального вагона, солидные высокопоставленные командировочные, выпив и закусив, вывалили в коридор покурить и поболтать. В самом большом купе вагона, одноместном, дверь полуприкрыта.

– Шампанское, фрукты, шоколадные конфеты… – доносится оттуда звонский юношеский голос. – не составишь, милая, мне компанию?

– Видела? – Врываюсь к себе, дверь мягко скользит по рельсам в сторону.

Передо мной, поправляя причёску, стоит Оленька в костюме наездницы и тянется ко мне пухлыми губами.

– Ой, – вскрикивает она, провожая глазами уехавшее зеркало, и отступает к столику. – простите, товарищ Чаганов.

– Вот! – Оля подталкивает сзади меня вовнутрь, закрывает за собой дверь и протягивает блокнот официантке. – Заказ в четвёртое купе, всё принесёшь сюда. Там композитор молодой едет, скучает. Я тебя представлю, посидишь с ним, поболтаешь, немного выпьешь… с открытой дверью. Наври про себя чего-нибудь. Увидишь кого-нибудь из пассажиров, идущих по коридору стукни в стенку. Поняла? Умница. Одна нога здесь – другая там.

– Теперь ты. – Оля поворачивается ко мне.

– Кто ж знал, что Горева встречу… – Виновато опускаю глаза.

– Что случилось, то случилось, – отрезает Оля. – я буду в купе проводника и на связи с Новаком. Ты, из купе до Ленинграда – ни ногой.

– А как же коньяк? – Щёлкаю замками чемоданчика. – Я ж на минутку, обещал ребятам выпить с ними.

– Давай сюда, я отнесу. – Оля берёт у меня одну бутылку. – Кто из них самый вменяемый?

– По-моему комдив…

– Я тоже так думаю. – Достаёт из кармана передника и вертит на пальце массивный ключ проводника. – Повторяю, отсюда – ни ногой.

* * *

– А я тебе говорю, Гретхен, что у нас приказ: вести себя тихо, ничем себя не проявлять, – Шепчет на ухо женщине гигант в пижаме, ласково но крепко прижимая голову женщины к могучей груди и поглаживая ее кудрявые волосы. – мы своё дело сделали. Точка.

– Ты это называешь сделали, Ханес? – Она с трудом отрывается от него. – Он уже на свободе!