Текст книги "Чаганов: Москва-37 (СИ)"

Автор книги: Сергей Кротов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Глава 4

Москва, Кунцево, Ближняя дача.

9 мая 1937 года, 14:00

– Ну, слава богу, лето пришло. – Сталин с удовольствием откинулся на спинку плетёного кресла, подставляя сероватое в оспинах лицо не по весеннему жгучим солнечным лучам.

– М-м-м… – что-то неопределённое промычал Киров, склонившийся над бумагами.

Они вдвоём сидели на широкой открытой правой террасе, примыкающей к Большому залу, что выходила на задний двор дачи, в двадцати метрах от которой начинался сосновый бор.

– Что нового? – Хозяин кивает на кипу бумаг, лежащих на столе, дождавшись когда гость поднимет от них голову.

Эти листки, пронумерованные и сшитые, Киров вынул из конверта, который четверть часа назад принёс сюда фельдъегерь, молодой плечистый парень в форме сержанта НКВД, сопровождаемый Власиком. Пришла очередная порция прослушек наркома Ежова.

– Есть кое-что… – Киров подносит записи к глазам. – Вот вчерашний разговор в Мещерино. Ежов говорит Фриновскому: «Ты кому доверил это дело? Даже этот щегол их в момент разгадал». Тот отвечает: «Урицкий их хорошо аттестовал. Старший – пятнадцать лет в разведке, напарница – жена. В двадцатых организовала мужу побег из Моабитской тюрьмы».

– Всё правильно, – кивает Сталин. – Мануильский и Димитров с ними знакомы. Старший – Отто Браун, представитель Коминтерна в Китайской Компартии. С ним его жена – Ольга Бенарио. Оба в прошлом месяце отозваны в Москву.

– Что в НКВД своих сотрудников не хватает? – Киров закуривает папиросу.

– Ты говоришь, Мироныч, Ежов хотел хозяйство Чаганова посетить? Так если согласиться с мнением Чаганова, и Ежов хочет устроить провокацию там, то ему нужны люди со стороны. Мне другое интересно: Урицкий знает о планах НКВД или Ежов использует Разведупр втёмную? Как бы то ни было Урицкого с должности надо убирать.

– Дальше Ежов нецензурно, а Фриновский спрашивает: «Так вы будете инспектировать спецотдел?», тот отвечает: «Буду, но позже… скажи Курскому, чтобы он теперь этим занялся».

– Предупреди Чаганова. – Сталин тоже достаёт папиросу. – Выходит так и есть, упорно хотят они его замазать, а на тебя тень падёт.

– Считаешь, хотят на пленуме бой нам дать?

– Доходят до меня такие слухи… – Хозяин чиркает спичкой. – но как то мне не верится, что Ежов встанет на их сторону: должен он понимать, что скинут они его как только к власти придут.

– Что делать будем? – Киров затушил папиросу в пепельнице.

– Ждать будем. Время сейчас на нас играет. А осенью, после выборов, мы с ними по другому поговорим.

– Боюсь они не захотят ждать.

– … и готовиться. – Продолжает Сталин. – Будённого надо сориентировать, кандидатуру на место Ежова подготовить…

– О ком думаешь?

– … как временная фигура, вполне подойдёт Ворошилов. Некого больше назначить из своих, а чужим доверять в это неспокойное время было бы опрометчиво. Сейчас самое важное – укрепить руководство всех центральных газет и Радиокомитета. Ты займись этим, как секретарь ЦК, поезжай в редакции, установи личную связь, прощупай людей. Может такое статься, что вопрос власти будет решаться на страницах газет и в радиопередачах.

– Как Ильич завещал: вокзал, почта, телеграф, теперь ещё газеты и радио добавились. А так, всё как двадцать лет назад. – Киров выхватает из пачки следующую папиросу и закуривает её. – Ну хорошо, я не сомневаюсь, победим мы и в этот раз, вычистим из ЦК эту новую партийную аристократию. Только вот не боишься ли ты, Коба, что ещё через двадцать лет, году, скажем, в пятьдесят седьмом, или даже раньше, на её месте вырастет новое поколение бюрократов?

– Как Лернейская гидра, – согласно кивает головой Сталин и тоже тянется за папиросой. – вместо одной отрубленной вырастает три новых. Думал я об этом. Менять надо задачи нашей партии, оставить за ней только разработку теории и пропаганду. Лишить права расстановки кадров и надзора за исполнительной и представительной властями. Глядишь и поток желающих получить партийный билет, чтобы командовать и ни за что не отвечать, поиссякнет. Многое для этого уже заложено в Конституции, в законе о выборах.

– Но если мы так ослабим партию, то ослабнет и связь между республиками Союза! И это накануне войны!

– Во время войны будут действовать законы военного времени. Сядь, Мироныч. А что касается мирного времени, то на смену партии придёт исполнительная связь с её подчинённостью и подотчётностью снизу до верху. В ней все руководители на виду, достаточно взглянуть на статотчётность: тут сладкоголосые бездельники на верху не удержатся.

– А как же мы, Коба? – Ехидно щурится Киров.

– Мнэ с табой, панимаш, партийны разгавор тягаца трудна, – принимает игру Сталин. – пайду музей таварища Сталина работать, экспанатом. Киров заразительно смеётся, вдруг смех переходит в кашель.

– А если говорить о войне, – хозяин стучит гостя по спине. – то, мы недавно перед майскими праздниками с Димитровым обсуждали этот вопрос. Он написал статью в «Правду» и приходил посоветоваться. Мы немного поспорили, но в основном сошлись: подготовка к войне идёт полным ходом. Говорили об активизации прогерманских элементов в Бельгии, во Франции, в Чехословакии и Австрии, прояпонских – в Китае. Даже в Америке, и в той, фашисты поднимают голову. Договорились, что он подправит статью. В общем, не успел Димитров сдать статью к первому мая. А тут вчера читаю докладную Кольцова Мехлису, где он пишет, что Чаганов самовольно в эфире, вместо того чтобы просто поздравить с праздником, стал вносить предложения и делать оценки международной обстановки…

– Ничего такого там не было! – Снова вскакивает на ноги Киров.

– Знаю-знаю, – Сталин делает успокаивающий жест. – прочитал я запись его выступления. Молодец, настойчивый товарищ. Не вышло с семидневкой через верха, начал атаку снизу… Но я о другом. Там он так уверенно говорит: Китай, Австрия и Чехословакия. Как-то удивила меня такая его уверенность. Подумал, может быть Чаганов доступ к разведсводкам ИНО и Разведупра имеет? Проверил. Нет, не имеет. Да хоть бы даже и имел: ничего такого в них не найдёшь. Пишут о Польше и Румынии, которые могут выставить 600 тысяч штыков на нашей западной границе, о Японии, готовящейся напасть на Дальний Восток. А тут вдруг – Китай, Австрия, Чехословакия и именно в этом порядке. Это точь-в-точь цитатата из моего выступления на Политбюро. Он что, знает о чём мы на заседаниях Политбюро говорим.

– Ты же не думаешь, Коба, что я с Чагановым этим делюсь? – Киров обиженно засопел и набычил голову.

Их глаза встретились.

– … Хорошо, – Сталин поднимается с кресла и прекращает затянувшуюся дуэль взглядов. – верю, что ты в этом чист. Мы сейчас должны быть уверены друг в друге как никогда. Давай пройдёмся.

– Смотри, Мироныч, – продолжил хозяин, когда они вышли на дорожку, идущую вокруг здания. – если ты… (Киров резко поворачивает голову к собеседнику) так как ты не говорил об этом с Чагановым, выходит он – весьма разносторонняя личность: кроме выдающихся достижений в электротехнике… ты слыхал, мне на днях доложили, что в его СКБ создан вычислитель для управления артиллерийским огнём, который лучше, чем имеет «Сперри». Как это может делать один человек с десятком помощников?… Международную обстановку понимает лучше Димитрова… Что если, всё таки, подсовывают его нам? Не наши, конечно. Из заграницы. Не жалеют своих секретов, чтоб получить своего человека в нашем руководстве.

– Не-ет, не может такого быть! – Киров хлопает ладонью себе по бедру. – Коба, наш он человек. И доказал это уже не раз. Не знаю чем тебе доказать, но я чувствую это. И потом, ему всего двадцать три года. Кто, когда и где его в шпионы готовил? Небось, Ежов уже всю его короткую жизнь по минутам разобрал.

– Верно, материала собрано немало. – Сталин бесстрастно смотрит себе под ноги. – Ещё Ягода начинал собирать. Кроме голословных сомнений в том, был ли Чаганов секретным сотрудником оперода до покушения, ничего нет. Его знакомые, кого удалось найти, в один голос утверждают – это тот самый человек, кого они знали раньше. Вся его жизнь была на виду, в коллективе: шайка беспризорников, школа-коммуна, студенческая коммуна.

– Вот видишь!

– … Ежов думает, что Чаганов был завербован в Америке троцкистами, а в Испании встречался со своей связной, некоей Мириам Гольдман, дочерью американского друга Троцкого с дореволюционных времён.

– У него все троцкисты и шпионы… Повторяю, я за Чаганова ручаюсь головой.

– … Ежов приходил вчера ко мне, просил разрешить арест Чаганова. – Сталин останавливается у ровного ряда ёлочек и берёт в руку ветку одной из них.

– А ты? – Киров исподлобья смотрит на вождя.

– … А я попросил его не прыгать через голову Пятницкого, – теребит мягкие светло-зелёные иголочки, подносит к лицу и с удовольствием вдыхает их смолистый аромат. – если он не возражает, тогда с делом ко мне – буду включать вопрос в повестку заседания Политбюро. А что ты хотел? Нарком Ежов – в своём праве.

– О каком праве ты говоришь? – Почти кричит Киров. – Он сам ни на секунду не верит в виновность Алексея. Это же шантаж! Он так добивается себе места в Политбюро. Будто говорит: «Введёшь меня – и нет никакого дела, не введешь – переметнусь к твоим врагам».

– Да, это возможно… – Сталин двигается с места и тянет за собой спутника. – как и то, что время терпит, изменить состав Политбюро можно лишь на пленуме ЦК. Но его угроза – вполне реальна и нам надо действовать осторожно. Пойми, Мироныч, на карту поставлена судьба страны и нет такой жертвы на которую бы мы не пошли ради её блага.

– Если мы отдадим Чаганова, то следующим за ним буду я. И плакало наше большинство в Политбюро.

– … Заладил. – Недовольно хмурится вождь. – Возьмём дело на контроль секретариата ЦК, создадим партийную комиссию. Потребуем железных доказательств. Вот только будет плохо если Ежов найдёт у себя микрофоны, тогда отбиться от обвинений в шпионаже будет трудно.

– Мы что же всё свалим на парня? – Киров хватается за рукав вождя.

– Не мы, а ты. И не свалишь, а ответишь, что ни о какой прослушке не знаешь. – Жёстко рубит слова Сталин и освобождает руку. – Нам народ доверил судьбу страны, а ты нюни распускаешь. (И уже мягче). С Чагановым твоим, если правильно будет себя вести, ничего не случится, в самом плохом случае окажется ненадолго в своём же КБ в другом, правда, качестве. Поговори с ним, объясни ситуацию, проинструктируй людей, тех что были с ним на связи. И всё, закончили с этим.

Москва, ул. Большая Татарская, 35.

ОКБ спецотдела ГУГБ.

12 мая 1937 года, 12:00

Сворачиваю с Новокузнецкой улицы в Вишняковский переулок и вижу в его конце «заводскую проходную, что в люди вывела меня». Этой ночью закончил отладку микромощной УКВ ЧМ радиостанции и проверку радиоканала между дачей Молотова в Мещерино и дачей Кирова в Горках. Теперь голоса из гостиной Ежова без задержки несутся в комнату связи, оставшуюся с тех времён, как здесь в старом поместье на берегу Пахры доживал свои дни Ленин. Закончил, поговорил с дежурным в пункте прослушки в Мещерино и тут в комнату зашёл смущённый Киров…

Последовавший за этим разговор меня потряс. Сидя затем на заднем сиденье «эмки», везущей меня обратно в Москву, и перебирая в памяти свои заслуги, сильно себя жалел.

– Выходит, после всего, что ты сделал для них сделал, – нашёптывал мне на ухо сладким голоском, неведомо откуда взявшийся в моей голове, жирный тролль-троцкист. – построил локатор, раскрыл заговор военных, Кирова спас, а они тебя выбрасывают на помойку, как… как, не знаю выбрасывают ли сейчас что-нибудь на помойку, ненужную вещь. Позор джунглям!

Захожу домой, полуголая Катя с коричневым фингалом, что её непортит, вся в слезах, бросается мне в объятья. Оказывается у неё тоже неудачный день: арестован Жжёнов, прямо на репитиции. Прижимаю палец к её губам и лишь позднее, в кровати, удалось узнать детали (их поведала Кате её подруга-машинистка): по дороге из Сибири в Москву «Жорик» ехал в одном купе с американским дипломатом и вёл с ним, по свидетельству других соседей, «интимные беседы». Похоже, всё таки, в первоначальном понимании слова интимный. Эта история, или, скорее, Катино жаркое дыхание, её нежное тело и последовавшая за этим разрядка, несколько успокоили меня.

«В самом деле, ничего же ещё не произошло. Жжёнов на нарах – я на свободе, с его подругой. Да и техническими новинками ни к лицу бахвалиться: локатор бы и без меня построили, Тухачевского бы сами прищучили, Кирова нет – не спасли б, но так он и обещал драться за меня до конца. Теперь – Жжёнов, окончил школу с физико-математическим уклоном, закончил образование в цирковом техникуме на акробатическом отделении. Зачем пообещал помочь? Добренький очень? Ну так поэтому у меня и релюхи тырят со склада. Руководитель должен быть как кремень, если надо для выполнения поставленной задачи, должен без колебаний послать кого-то на смерть, прикрывая отход основных сил»…

Перед стеклянной будкой на проходной – очередь.

– Шокин, нет вас в списке. Следующий. – «Долговязая вохровка» своим низким голосом перекрикивает толпу.

– Сашка! – Хлопаю по плечу своего знакомого, с которым вместе пересекали на пароходе «Нормандия» Атлантический океан. – Ты чего здесь?

– Ой, Лёха, здоров. – Расплывается в улыбке Шокин. – Вот не пускают к тебе. Все наши здесь (стоящие рядом закивали головами)… а меня в списке нет.

«Неужели ещё одна „жертва террора“»?

– А кто списки составлял? – С недоверием гляжу на жизнерадостное в меру упитанное лицо будущего «министра невероятной промышленности».

– Да я сам и составлял, – разводит он руками, вокруг раздаётся хохот. – там моя подпись внизу. Зам начальника КБ при ЗАТЭМ (завод автоматики, электромеханики и электрических машин). Забыл про себя.

– Ничего, Валя, – обращаюсь я к «долговязой». – выпиши временный пропуск Александру… Ивановичу (подсказывает очередь) Шокину. Я подпишу.

– С сегодняшнего дня все пропуска только с подписью товарища Орешкина. – Бойко рапортует вохровка.

Вчера начальник Пятого (Особого) Отдела комиссар ГБ 3-го ранга Курский, невысокий полный человек с сумашедшинкой в глазах, представил мне нашего нового особиста лейтенанта Орешкина: неопределённого возраста, поджарого, с маленькими глазками на круглом лице и редкими волосами, проигравшими войну с проступающей масляной лысиной.

Вспомнились слова Фриновского в пересказе Кирова: «Так вы будете инспектировать спецотдел»? Ежов отвечает: «Буду, но позже… скажи Курскому, чтобы он теперь этим занялся».

«Что имел в виду Ежов? Уж, наверняка, не такие мелкие уколы»…

– Звони ему, – сдвигаю грозно брови.

– Нет на месте… – Валя опускает телефонную трубку.

– Я подпишу. – Размашисто, с чувством подписываю пропуск Шокина. – Что ж, товарищи, (указываю на появившегося в дверях Петрова), это – Евгений Павлович Петров он проведёт с вами сегодняшнее занятие.

Солидные мужики послушно потянулись за тщедушной фигурой практиканта.

– Увидишь его, скажи, чтоб нашёл меня. – Валя испуганно кивает.

«Ежов пошёл ва-банк? А как иначе расценить его просьбу санкционировать мой арест? Тревожно как-то, может бросить всё и, как Оля, переждать смутные времена где-нибудь подальше? Нет, нельзя, слишком много людей завязано сейчас на меня. Не имею я прав их подвести».

Сергей Миронович объяснил мне стандартную процедуру разбора дел высокопоставленных сотрудников, взятых к рассмотрению в Политбюро. (Вообще-то, начальник спецотдела НКВД – фигура не того уровня, чтобы им занялось Политбюро, но здесь случай особый: я засветился рядом с Кировым и моя физиономия была раскручена прессой). Теперь визы секретаря ЦК, курирующего НКВД, Пятницкого недостаточно: Ежов это понимает, потому и пошёл сразу к Сталину. Сталин сразу дал понять, что дело будет рассматриваться Политбюро, но всё же послал его к Пятницкому.

«Зачем? Потянуть время? Может быть, но скорее всего, знает, что Пятницкий Ежова на дух не переносит. (Об этом знают многие, даже я: никому не нравится проверяющий). Тогда выходит, Сталин решил отбить этот удар чужими руками»… Пояснил Киров и что будет дальше: если Пятницкий даст согласие, что маловероятно, дело будет расследовать комиссия Политбюро. Именно так, расследовать! Несколько человек, обычно два, будут сами вести допросы и устраивать очные ставки (следователи лишь записывают показания). Затем по результатам расследования будет доклад в Политбюро и голосование (где у Сталинской группы большинство), как у присяжных: виновен или нет.

«Повоюем ещё»…

Слышится едва различимый звук закрывающейся двери и из тёмного тупичка, в котором расположился Особый Отдел, в длинный коридор, опередив меня на пару секунд, выходит плотная мужская фигура в испанском «моно» и, не замечая меня, поспешно удаляется в сторону бывших цехов.

«Толик! И ты, Брут! Первый работник, которого я лично принял на работу ещё при Бокии, с которым мы были в Крыму и Испании, предал меня в самый трудный момент. Или крысятничал с самого начала? Не знаю, да и неважно теперь… Обложили демоны»!

Иду вдоль коридора, смотрю невидящими глазами на двери вновь образованных отделов, а ноги сами несут в дорогой сердцу особнячок, с которого «начал княжить» и моё СКБ «стало быть».

Лосев не замечает моего прихода: всё его внимание сосредоточено на показаниях стрелочного вольтметра, перед ним – германиевая пластина размером с пятачок с двумя тонкими подпружиненными щупами, а его правая рука медленно двигает ползунок проволочного реостата.

– Падает, падает напряжения… – бубнит он себе под нос.

«Исторический момент, между прочим. На моих глазах рождается новый класс полупроводниковых приборов – туннельный диод».

– И охота тебе, Олег, возится со стрелками, таблицами и реостатами? – Встаю за спиной Лосева. – Тащи наш «кубик», сделаем на нём генератор пилообразного напряжения. «Пилу» – на вход, выход – на осциллограф. Сразу получим на экране вольтамперную характеристику диода.

– Дело говоришь. – Загорается Лосев и бежит на склад.

Через десять минут мы вдвоём – с восторгом, лаборантка – равнодушно, смотрим на рисунок с характерным «горбом», который вычерчивает электронный луч.

– Усилитель, гетеродин, смеситель, детектор… – с чувством и расстановкой перечисляю я устройства. – сантиметровых волн на полупроводниках. Да скоро мы радиоуловитель втиснем не то что в бомбер, в – истребитель.

– Карманную радиостанцию заделаем, – вторит мне кандидат наук. – будем постоянную связь держать.

– Да мы и так с тобой почти не расстаёмся, – лаборантка, «положившая глаз» на Олега, осуждающе косит им на меня.

«Жучок в спичечном коробке. А что вполне реально: конденсатор, пара резисторов, катушка в добавок к туннельному диоду. Ещё электретный микрофон, чёрт, так и не дошли руки его испытать. И хорошо, хожу, ведь, по краю пропасти, „демоны“ кругом. Не время „жучками“ заниматься»…

– Всё пошёл по отделам. – Поднимаюсь со стула.

«К Авдееву… талантливый парень и хороший организатор, что случается не так уж часто. Организовал небольшой участок по сборке стержневых ламп. Небольшой, конечно, но пока нет большого финансирования он потихоньку подбирает людей ведёт обучение. Производство ведётся на базе электролампового завода во Фрязино, где сейчас директором Векшинский, бывший наставник Валентина, переведённый со „Светланы“. Так… вот и сейчас Авдеев на выезде, но и в его отсутствие с десяток девушек под начальством „дядьки Черномора“ снимают характеристики ламп и ведут их испытание».

Следующая остановка – участок сборки радиостанций, приоткрываю дверь и застываю.

– Нет! – Решительно трясёт коротко постриженными рыжими волосами Люба.

– Ну тогда пеняй на себя. – Толик, сидящий на столе напротив, спиной к двери, почти закрывает её от меня.

– Какой же ты гад! – голос девушки дрогнул.

– … И брату твоему… – Шипит электрик, размахивая какой-то бумажкой.

– Пусти! – Подскочивший сзади Паша тянет дверь на себя.

Толик испуганно поворачивается на шум, Люба с надеждой выглядывает из-за него.

– Постой здесь в коридоре, никого не пускай. – Говорю Паше, крепко застопорив дверь сапогом, тот неохотно подчиняется.

Захожу в просторную комнату, на длинном монтажном столе в центре угадываются остовы двух мощных самолётных радиостанций (корпуса и выходной каскад решили оставить такими же как и на АНТ-25, готовых к полёту в Америку) и сажусь на стул между спорщиками, которые неотрывно следят за моими движениями: Толик – торжествующе, Люба – нахохлившись.

– Что это, товарищ Коровьев? – Указываю пальцем на клочок бумаги, зажатый в кулаке электрика.

Тот легко соскальзывает со стола, услужливо разглаживает смятый листок и протягивает его мне.

«Великое дело Октябрьской революции подло предано. Страна затоплена потоками крови и грязи… Хозяйство разваливается. Надвигается голод… Ради сохранения своей власти Сталин превращает страну в лёгкую добычу немецкого фашизма… Не бойтесь палачей из НКВД! Вступайте в Антифашистскую Рабочую Партию. Да здравствует 1 мая – день борьбы за настоящий социализм!.. Твою мать»!

– Откуда это у вас? – Зло гляжу на Толика.

– Не-ет, – улыбка сползает с его лица. – это не моё, я у Любки нашёл в столе.

– Ваша листовка, гражданка Щербакова?

– Нет, – её белое красивое лицо становится отстранённым, я облегчённо перевожу дух. – но кто мне её дал я не скажу…

«Святая простота… не считает для себя возможным обвинить невиновного и предать доверившегося ей. У меня другие понятия: „… Добро суровым быть должно…“».

– Та-ак, – кладу листовку в карман гимнастёрки. – гражданка Щербакова, подожди меня за дверью.

Толик с ухмылкой провожает её взглядом до двери.

«Придётся импровизировать».

Занимаю место Любы и молча смотрю в упор на Толика, ухмылка медленно сползает с его круглого лица.

– Я тут, собственно, здесь по другому вопросу. – Бросаю перед собой картонную папку с корректурой брошюры по теории автоматического управления, которую до этого не выпускал из рук. – Обнаружен факт пропажи более ста реле. Вы получали со склада восемьсот реле?

– Получал, – подтверждает электрик упавшим голосом. – для постройки новых «Бебо», товарищ Язев распорядился, когда вы ещё были в Испании, а…

– Речь не об этом, согласно документам… – сухо перебиваю его я, постукивая средним пальцем по папке. – на установки ушло шестьсот восемдесят реле. Куда вы дели оставшиеся сто двадцать?

– Никуда не девал… – Толик смотрит на меня вытаращенными глазами и нервно облизывает пересохшие губы. – в лаборатории, наверно, остались… а потом меня тоже послали в Испанию.

– Реле пропали, кто-то за это должен за это ответить. Я думаю тот, кто получил их со склада… Статья 162 д) до пяти лет.

– Клянусь, я их не брал! – Молитвенно складывает на груди руки электрик.

– Что ты делал сегодня в Особом Отделе? – Чётко артикулирую каждое слово.

Толик отпрянул назад, как от удара и замолчал. Молчу и я, продолжая давить на него взглядом.

– Это… новый начальник вызывал. – Наконец выдавил он из себя и ощетинился.

«Орешкина боится больше, чем закона».

– Можешь молчать, я сам расскажу, тебя, как агента, вызвал начальник ОО и попросил проследить за Щербаковой…

«Возражений пока нет».

– … ты нашёл у нее листовку, но вместо того чтобы сразу доложить об этом, стал угрожать ей, понуждая к вступлению в половую связь. Так?

«Продолжает молчать»…

– Статья 154 УК РСФСР, до пяти лет, то есть уже десятка светит.

«Прочитал УК УПК в прошлом году с большим интересом. А Толик, похоже, нет. Иначе бы возмутился, чай не в Америке живём, у нас сроки не складываются, а больший – поглощает меньший. Слёзы появились в глазах, нужен последний удар».

– Но это всё пустяки… – Делаю паузу, встаю и начинаю неспеша ходить по комнате. – Я не знаю откуда ты взял эту листовку. Мы с Ощепковым видели как ты размахивал ею. А это – статьи 58–10 и 58–11 вплоть до высшей меры социальной защиты.

– Любка сама призналась, что листовка её! – Вскакивает на ноги Коровьев.

– Сядь! – Сжимаю кулаки. – Не слышал, да и неважно. Важно то, что она скажет следователю. Или ты думаешь Орешкин бросится тебя спасать, а себя топить? Не жди, не признается он, что эту листовку через своих людей передал Любе.

– Алексей Сергеевич, не губи! – Толик бросается на колени.

– Да как же я тебе помогу, – говорю сочувственно, поднимаю и усаживаю его снова на стул. – если ты сам себе помочь не хочешь.

– Сживёт он меня со свету, – по-бабьи заскулил Коровьев. – Хоть так-хоть так, не жить мне.

– Не бойся, помогу тебе, – приходится самому исполнять две роли: плохого и хорошего полицейского. – если не утаишь ничего и будешь поступать как я сказал.

– Буду-буду, товарищ капитан госбезопасности.

– Хорошо. Тогда рассказывай, о чём вы говорили с начальником Особого Отдела.

«Просто и эффективно. Кто-то из „товарищей по несчастью“ (Толику не сообщили кто именно) передал листовку Любе, которая, скорее всего, уже сама была в разработке (разбередили душу воспоминаниями о Тухачевском, какой он был умный и добрый, например). Задача электрика – следить за Любой и теми с кем она общается. Особое внимание уделить Ощепкову (ещё одному фанату душки-маршала). Сиди только и наблюдай как в сети запутывается очередная плотвичка. А вот когда листовка окажется у Паши, нужно немедля сообщить об этом Орешкину, который и будет потрошить мелочь, бросать её в котелок, чтобы в получившемся бульоне сварить рыбу покрупнее. Понятно теперь о чём предупреждал Киров, похоже, это и есть та самая провокация Ежова с Курским».

Гляжу на Толика, который, сморкаясь и кашляя, другими словами говорит о том же самом и тешу своё самолюбие приятными мыслями.

«Какой я молодец! Сам бл*, один бл*, распознал чёрные замыслы врагов. Уж я то своих не выдам!.. Или опять повезло? Похоже на то. Ведь было предупреждения от Кирова и что я сделал? А ничего. Если бы случайно не встретил Толика в коридоре, то уже завтра если бы и не сидел с Пашей в соседней камере, то уж от руководства СКБ точно был бы отстранён. Шутка ли, контреволюционную организацию у себя под носом проморгал»!

Москва, Старая площадь, 4. ЦК ВКП (б),

кабинет Пятницкого.

Тот же день, то же время

– Пятницкий слушает. – Рука секретарь ЦК безошибочно выбрала «вертушку» из нескольких аппаратов, стоящих на приставном столике.

– Лаба дена, драугас Пятницкий. – В трубке раздался голос, довольного своей шуткой, Ежова.

При встрече с ним нарком внутренних дел всегда старался подчеркнуть, что они земляки (оба родом из Ковно).

– Добрый день. – Он не поддержал шутливого тона собеседника.

– Осип, – ни мало не смутился Ежов, тоже переходя на русский. – у тебя в секретариате застряла записка Фриновского о Чаганове. Нельзя ли как-то ускорить её рассмотрение? Дело спешное.

– В моём секретариате ничего не застревает, – сухо отвечает он. – получит ответ в положенные сроки.

– Ну зачем ты так, Осип, ведь одно дело делаем… этот вопрос на контроле у товарища Сталина.

Лицо Пятницкого скривилось в болезненной гримасе.

– Я посмотрел вашу записку и не вижу оснований для ареста Чаганова. – Отрезал он.

– Погодите, товарищ Пятницкий, – Ежов начал терять терпение, в голосе послышались злые нотки, но контроля над собой он не потерял. – следствие располагает дополнительными сведениями по этому делу. Прошу дать возможность лично доложить о них.

– Когда? Через полчаса у меня встреча в НаркомЮсте. – Голос секретаря ЦК по прежнему сух.

– Через десять минут буду у тебя… – в телефонной трубке раздались короткие гудки.

* * *

– Это всё? – Пятницкий отодвигает от себя отпечатанный на машинке листок бумаги. – Не густо. Положим, действительно Чаганов находился в Чикаго вместе с Гольдманом в момент ареста Седова. Ну и что? Мало ли кто, где и когда находится. К тому же Гольдман был переводчиком Амторга, прикреплённым к Чаганову. Если Мири Гольдман, как утверждает следствие, была связной между троцкистами и Чагановым, то зачем ей было покушаться на него.

– Это было не настоящее покушение… – Возбуждённо перебивает Ежов. – он же её сразу отпустил.

– Глупо привлекать к встрече столько внимания. Связники так не работают. Что они не могли с Чагановым встретиться в парке, кафе?

– Они встречались также в Барселоне на телефонной станции в время восстания троцкистов. – Напор наркома несколько ослаб.

– Опять двадцать пять! – Терерь Пятницкий повышает голос. – Почему не на квартире? В общем так, товарищ Ежов, вашим подчинённым надо учиться работать: добывать, а не выбивать показания. Я получил информацию, что к некоторым арестованным сотрудникам Коминтерна были применены недопустимые методы: побои, шантаж, угрозы родным.

– Я готов проверить ваш сигнал, – нарком внимательно посмотрел на собеседника. – давайте фамилии (Пятницкий пододвигает готовый список)… Насчёт Чаганова, есть оперативные данные: источник – адвокат Седова (понятно дело, официальных показаний он никогда не даст), что его подзащитный в момент ареста ждал в гостинице Чаганова.

– А это уже серьёзно, – поднимает глаза к потолку секретарь ЦК. – подумаю над этим. А вы со своей стороны возьмите на контроль эти дела.

Ежов подносит к глазам список, быстро пробегает его.

– Двое последних, Отто Браун и Ольга Бенарио уже освобождены. Прямо перед моим выездом сюда. – Ежов фамильярно подмигивает собеседнику.

Москва, ул. Станиславского, 10.

Немецкое посольство.

Тот же день, позднее

– Господин фон Вальтер, – в «бункер» просочился советник Грёппер, невысокий незаметный человек лет тридцати пяти с соломенными волосами. – они их отпустили.

– Это точно? – Холодно зыркнула на него Пуся, красивая высокая блондинка лет тридцати, по должности – технический сотрудник аппарата военного атташе, а по совместительству – любовница главы косульского отдела Герхарда фон Вальтера.

Вдвоём они вертели всем персоналом посольства, за исключением трёх самых высокопоставленных дипломатов: посла фон дер Шуленбурга, советника Хильгера и военного атташе генерала Кёстринга. Фон Вальтер, солидный мужчина лет пятидесяти с густой седой шевелюрой и породистым лицом, на котором основное место занимал крупный мясистый нос с горбинкой, был резидентом абвера в Москве. Его друг Отто Нидермайер проиграл Канарису в борьбе за пост руководителя абвера, из-за чего ему самому пришлось ехать в Москву – все места в центральном аппарате в Берлине оказались заняты друзьями адмирала.

Грёппер стоически вынес вопиющую бестакность со стороны «этой девки» со странным именем, которой, по идее, вообще не должно было быть в «бункере» и только кивнул. Куб с бетонными стенами без окон с одной железной дверью, сооружённый под крышей основного здания посольства (несколько соседних зданий также было передано германской стороне), служил как хранилище секретных бумаг, в нём же была оборудована небольшая комната для секретных совещаний с круглым столом, стульями и кожаным диваном.