Текст книги "Лекарь Империи 8 (СИ)"

Автор книги: Сергей Карелин

Соавторы: Александр Лиманский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Глава 11

Серебряный вернулся в кабинет меньше чем через минуту после того, как Кобрук его вызвала.

– Надеюсь, вы пришли к взаимно приемлемому решению? – он снова устроился в кресле с тем же невозмутимым видом хозяина положения.

– Да, – Кобрук села за свой стол, мгновенно приняв официальную, деловую позу – спина идеально прямая, руки аккуратно сложены на столешнице, подбородок слегка приподнят. – Я готова оказать содействие вашему… мероприятию. Что конкретно от меня требуется?

– Ничего особенного, – Серебряный сделал легкий, небрежный жест рукой. – Просто устройте меня на работу в вашу лабораторию. Лаборантом, старшим стажером, приглашенным практикантом – должность не имеет ни малейшего значения. Мне нужен официальный доступ и возможность наблюдать за всей внутренней работой изнутри. Видеть, кто и как работает с образцами, кто имеет доступ к наиболее опасным патогенам, кто ведет себя подозрительно.

– Это вполне можно устроить, – кивнула Кобрук, уже мысленно прокручивая в голове детали. – Оформим вас как ведущего специалиста по редким магическим анализам из столичного Центра эпидемиологии, присланного в нашу больницу для оказания помощи в борьбе с эпидемией. Такая легенда не вызовет лишних подозрений – Гильдия действительно обещала прислать нам подкрепление.

– Превосходная легенда. Простая, логичная и абсолютно правдоподобная, – кивнул Серебряный

– Вам понадобятся документы, – приподняла бровь Кобрук. – Рекомендательные письма. Лаборатория – это особый объект, наша служба безопасности тщательно проверяет всех новых сотрудников.

– Будут завтра к утру. Можете не сомневаться, документы будут идеальные, с живыми печатями и настоящими подписями.

Конечно, у него есть связи. Менталист третьей степени посвящения может убедить любого, даже самого упрямого чиновника, подписать любую, даже самую абсурдную бумагу. Интересно, сколько таких высокопоставленных «друзей» он приобрел за годы своей практики?

– А от меня что требуется? – спросил я, хотя уже примерно догадывался об ответе.

Серебряный повернулся ко мне.

– От вас, целитель Разумовский, пока что требуется продолжать вашу обычную работу и быть наготове. Если я найду что-то подозрительное – а я почти уверен, что найду – мне понадобится ваша эксклюзивная медицинская экспертиза. Нужен будет человек, который сможет оценить мою находку с профессиональной, а не магической точки зрения. Плюс ваши уникальные диагностические способности могут оказаться критически важными для точной идентификации нашего нулевого пациента внутри больницы.

– То есть я просто жду?

– И наблюдаете. Продолжаете лечить больных, общаетесь с коллегами, слушаете больничные сплетни. Иногда самая ценная информация приходит не из секретных докладов, а из случайно услышанного разговора в курилке. И главное – ведите себя максимально естественно. Чем меньше людей в этой больнице знает о нашем… сотрудничестве, тем лучше. Враг, кто бы он ни был, наверняка очень внимательно следит за ситуацией. Любое отклонение от вашего обычного поведения может его насторожить.

Логично. Если кто-то сумел организовать биодиверсию такого масштаба, он точно не идиот. Наверняка он подстраховался, имеет своих информаторов в больнице, которые докладывают ему обо всем происходящем.

Фырк фыркнул у меня в голове.

– Информаторы, диверсанты, заговорщики! Прямо шпионский роман! Не хватает только роковой красотки с пистолетом!

– У нас есть Вероника с дефибриллятором, – мысленно парировал я.

Серебряный встал, явно собираясь уходить.

– Что ж, я считаю, первый этап наших переговоров успешно завершен. Я заручился вашей поддержкой, мы договорились о принципах сотрудничества, определили наши роли. Этого вполне достаточно для начала.

Он направился к двери, но у самого выхода остановился и обернулся.

– Ах да, чуть не забыл. Яна Смирнова. Обещанная мною плата за ваше сотрудничество. Я осмотрю ее завтра, сразу после того, как меня официально оформят в лабораторию. Не могу гарантировать стопроцентное излечение – ментальная кома, вызванная магическим ударом, штука сложная и непредсказуемая, очень многое зависит от причин и глубины повреждения. Но я обещаю сделать все, что в моих силах.

– Спасибо, – на этот раз я поблагодарил его совершенно искренне. – Для ее родителей это будет лучшая новость за последнюю неделю.

– Не стоит благодарить раньше времени. Дождитесь результатов. Иногда ментальная кома – это защитная реакция психики на невыносимую травму, и пробуждение может быть… весьма болезненным. Но я постараюсь минимизировать возможные риски.

Он вышел, аккуратно и тихо прикрыв за собой дверь.

Кобрук откинулась в своем массивном кресле и устало выдохнула.

– Как думаете, Илья, мы правильно поступили, согласившись на эту авантюру?

– А у нас был выбор? – я пожал плечами. – Эпидемия набирает обороты с каждым днем. Смертность растет. Если есть хоть один, самый минимальный шанс, что он говорит правду и действительно может нам помочь – мы просто обязаны были рискнуть. Примум нон ноцере – «прежде всего не навреди», но иногда бездействие вредит гораздо больше, чем самое рискованное действие.

– Философски, – она слабо, устало улыбнулась. – Ладно, мне пора заниматься его оформлением. Бумаг будет целая гора – временный трудовой договор, допуск в лабораторию повышенной опасности, личная страховка, инструктаж по технике безопасности… Наша бюрократия не дремлет даже во время апокалипсиса.

Я направился к выходу.

– Илья, будь с ним очень осторожен. – произнесла она, когда я уже стоял в дверях, – Серебряный чертовски опасен, даже если сейчас он на нашей стороне. Менталисты… они видят обычных людей просто как инструменты для достижения своих целей. Пожалуйста, не забывай об этом.

– Не забуду, – заверил я и вышел из кабинета.

Через две минуты я шел по коридору терапевтического отделения. Время близилось к обеду. Мой путь лежал обратно в свою ординаторскую. Обдумывая все, что произошло за последний час я был предельно сосредоточен.

Коридор был до отказа забит больными – они сидели на скамейках вдоль стен, стояли в длинных очередях к кабинетам. Надсадный, сухой кашель звучал со всех сторон, сливаясь в один адский, нескончаемый хор.

Фырк скакал по моему плечу, явно взволнованный до предела.

– Мне все это категорически не нравится! Вообще не нравится! Ни единой капельки!

– Что именно тебе не нравится? – мысленно спросил я, коротко кивая проходящей мимо знакомой медсестре.

– Да потому что этот твой Серебряный слишком умный! Слишком хитрый! Слишком, черт возьми, опасный! Он же менталист, он может влезть к тебе в голову и перекроить твои мозги, как конструктор! Сделает из тебя послушную, верную марионетку – и ты этого даже не заметишь!

– Не все так просто, Фырк. Ментальное воздействие имеет свои пределы и ограничения. Нельзя полностью переписать личность взрослого человека – его психика будет сопротивляться. И я бы точно почувствовал грубое, насильственное вторжение – у меня есть базовая ментальная защита от моего же Сонара.

– Ты бы почувствовал ГРУБОЕ вторжение! – Фырк подпрыгнул для пущего акцента. – А если он будет действовать тонко? Маленькие, незаметные подталкивания, легкие, почти неощутимые внушения? «Этот человек тебе определенно нравится», «Эта идея кажется тебе очень хорошей», «Не обращай внимания на эту маленькую, незначительную деталь»… И через неделю ты будешь делать все, что ему нужно, будучи абсолютно уверенным, что это твое собственное, обдуманное решение!

В этом был определенный смысл. Тонкое, искусное ментальное воздействие действительно очень сложно заметить. Но у меня было одно неоспоримое преимущество – знания из прошлой жизни о психологии манипуляций.

Я знал все эти маркеры, все эти красные флаги.

– Возможно, ты и прав. Но нам нужно пробовать. У нас сейчас нет лучших вариантов. Эпидемия – это реальная, физическая угроза прямо сейчас. А Серебряный – это пока что только потенциальная.

Фырк фыркнул так громко, что я, кажется, услышал это даже ментально.

– Не слушаешь ты меня, упрямец! А я, между прочим, дело говорю! Моя интуиция древней духовной сущности прямо кричит благим матом – ОПАСНОСТЬ! Красные флаги! Сирены воют! Тревога!

– Ты просто слишком осторожный. Местами даже параноидальный.

– Я прожил в стенах этой больницы сто с лишним лет! – Фырк встал на задние лапки, энергично размахивая передними. – Я тут всякое видел! Лекарей-убийц, некромантов под прикрытием, одержимых демонами санитаров! И знаешь что? Каждый раз, КАЖДЫЙ, когда в больнице появлялся такой вот типаж – умный, харизматичный, могущественный и чертовски обаятельный – это всегда, всегда заканчивалось большой катастрофой!

Я остановился посреди коридора.

– Фырк, – сказал я, прерывая его паническую тираду. Его исторические экскурсы были, безусловно, интересны, но сейчас у меня была более насущная, практическая проблема. И его упоминание о долгой жизни в больнице напомнило мне кое о чем важном. – Твой старый хозяин…… его лаборатория в которой мы были. Та, в старом корпусе.

Фырк на мгновение замолчал. Тема его бывшего хозяина всегда была для него немного болезненной.

– Так, и что с ней? – пробормотал он уже гораздо тише. – Мой дом. Ну… бывший дом. Там никто не появлялся кроме нас.

– Там есть какое-нибудь оборудование? – спросил я прямо. – Что-нибудь, чтобы измерить «Искру»? Ее уровень, ранг?

Бурундук недоуменно почесал за ухом задней лапкой.

– Измерить? Понятия не имею, я же фамильяр, а не техник-измеритель! Но штук всяких там полно! Странные аппараты, гудящие ящики, стеклянные колбы со светящейся дрянью… Профессор вечно что-то мастерил. Он называл это «нестандартной магической диагностикой».

Нестандартная магическая диагностика. Это именно то, чем я занимался каждый день, только с другой, материальной стороны. Если в той лаборатории есть хоть один прибор, способный объективно оценить мощность энергетического потока моей «Искры»… это могло бы решить многие мои проблемы с Гильдией.

Я решительно развернулся в сторону старого корпуса, ведущего к заброшенным лабораториям.

– Тогда пойдем туда. У меня есть одна идея.

* * *

Владимирская областная больница. Приемный покой.

Временный кабинет главного консультанта-хирурга во Владимирской областной больнице представлял собой жалкое зрелище.

Тесная, убогая комнатушка в десять квадратных метров на четвертом этаже старой постройки корпуса.

Стандартная больничная мебель из ДСП, произведенная где-то в конце прошлого века, – облупившийся шпон, расшатанные ножки. Стол, заваленный хаотичными стопками бумаг – истории болезни, протоколы операций, распечатки анализов и скорбные списки умерших за последние сутки.

Жесткое, неудобное кресло со сломанной спинкой, из-за чего приходилось постоянно подкладывать под поясницу свернутый халат. На подоконнике – увядающий фикус в треснувшем глиняном горшке, который, кажется, никто не поливал со дня его экстренного приезда.

Шаповалов тяжело опустился в это проклятое кресло.

Защитный костюм он сбросил прямо у двери – мокрый насквозь. Переоделся в запасной халат, который всегда возил с собой в командировки – старый, выцветший от сотен стирок, но родной, пахнущий домом.

Руки мелко, противно дрожали – не от страха, от чудовищной усталости. Он поднял правую руку, растопырил пальцы.

Мелкий, едва заметный тремор, как у запойного алкоголика.

Его руки.

Хирургические руки, которые могли без малейшей дрожи держать скальпель восемь часов подряд, выполняя сложнейшие манипуляции, теперь тряслись как осиновый лист на ветру.

«Старею. Организм больше не выдерживает такого бешеного темпа. В тридцать лет я мог оперировать сутками напролет, потом выпить сто грамм, поспать два часа и снова за операционный стол. А сейчас… Сейчас я просто уставший, выгоревший дядька, который отчаянно пытается залатать прорвавшуюся плотину собственным пальцем».

Он открыл нижний, заедающий ящик стола – там, за стопкой пыльных бланков, лежала его верная фляжка.

Нержавеющая сталь, потертая временем и постоянным использованием. На крышке – едва различимая, стершаяся от времени гравировка: «Сыну от отца». Подарок отца на получение диплома лекаря. Отец тоже был хирургом, умер пять лет назад – прямо в операционной, обширный инфаркт. Не выдержало сердце.

Внутри – коньяк. Хороший, армянский, пятизвездочный.

Единственная роскошь, которую Шаповалов позволял себе в этих проклятых командировках. Бутылку он предусмотрительно привез с собой из Мурома, и каждый вечер наполнял фляжку.

Он достал из стола кружку – обычную эмалированную, с отбитым краем. Налил щедро, не мелочась – грамм сто, не меньше.

Первый глоток обжег горло, огненной волной разлился по пищеводу, взорвался приятным жаром в пустом желудке. Коньяк был комнатной температуры – как и положено пить хороший коньяк, не из холодильника.

«Как же я устал. Не просто физически – это фигня, это пройдет, отоспимся. Устал морально. Устал видеть эти сотни страдающих, испуганных лиц, слышать этот бесконечный, разрывающий душу кашель, хрипы умирающих. И понимать, что ты ничего не можешь кардинально изменить. Латаешь дыры, вытаскиваешь одного, другого, третьего, а за ними в очереди стоят еще сотни. Корабль тонет, а ты просто вычерпываешь воду кружкой».

За окном начинался рассвет. Серое, холодное, безрадостное осеннее утро. Чужой город медленно просыпался к новому дню этой бесконечной эпидемии. Владимир – древний, красивый город с тысячелетней историей… Но чужой. Не его родной, уютный Муром, где каждый камень знаком.

«Моя больница… Интересно, как они там справляются без меня? Киселев, наверное, из кожи вон лезет. Младший персонал – молодцы ребята, но опыта у них кот наплакал. А Разумовский…»

Он сделал еще один, уже более спокойный глоток коньяка, покатал его во рту, смакуя терпкий вкус.

«Разумовский – гений, черт его дери. Иногда бесит своей непрошибаемой правильностью, своим всезнайством и этой современной логикой. Но гений. Без него мы бы уже утонули в этом дерьме по самую макушку. Он единственный, кто видит всю картину целиком, а не отдельные, разрозненные фрагменты».

Вдруг на столе завибрировал телефон. Старенький, потрепанный смартфон, купленный года три назад по акции. На экране высветилась фотография женщины, – русые волосы с благородной проседью, добрые, лучистые глаза, теплая, родная улыбка. И подпись – 'Любимая".

Алена. Жена. Вместе, со студенческой скамьи. Она тоже лекарь – педиатр. Познакомились на вскрытии в анатомичке – романтика, блин. Она тогда, увидев препарированный труп, упала в обморок, а он ее поймал. С тех пор так и не отпускал.

Двое детей. Старший – Игорь, тридцать лет, сам уже хирург, ординатор в Москве. Пошел по стопам отца, хотя Шаповалов его отговаривал – тяжелая, неблагодарная специальность. Но гены не пропьешь – режет и шьет, говорят, уже лучше отца.

И младший… Мишка. Михаил. Шесть лет. Поздний, почти неожиданный ребенок – родился, когда Алене было уже сорок четыре. Лекари отговаривали – риски, возраст, возможные патологии.

Но Алена тогда уперлась. И правильно сделала. Мишка – это их общий свет в окошке, их последняя, самая большая радость. Рыжий, как мать в молодости. Упрямый, как отец. Умный не по годам. Хочет быть лекарем – «как папа и мама».

Шаповалов на мгновение преобразился. Вся суровость, вся усталость слетели с его лица как маска. В глазах появилась глубокая, бесконечная теплота, а губы тронула нежная, любящая улыбка – первая за эти бесконечные сутки.

– Алена? – он ответил, стараясь, чтобы его голос звучал бодро и уверенно. – Привет, родная. Что так рано? Еще и шести нет, ты же обычно до семи спишь…

– Игорь… – голос жены в динамике сразу заставил его напрячься.

Это был не ее обычный голос – мягкий, с легкой, приятной хрипотцой. Этот был сдавленный, испуганный. Дрожащий. Голос человека на грани паники, который изо всех сил пытается держаться.

– Игорь, у Мишки… у Мишки температура…

Мир вокруг Шаповалова замер, схлопнулся в одну точку. Звуки больницы за дверью – топот ног по коридору, далекие голоса, стоны пациентов – все исчезло, словно кто-то выключил звук.

Остался только стук собственного сердца в ушах. И этот тонкий, дрожащий голос жены в динамике телефона.

– Температура? – его голос прозвучал удивительно ровно, почти безразлично.

Профессионально. Тридцать лет хирургической практики научили его контролировать эмоции в любой, даже самой страшной ситуации. – Какая температура, Алена?

– Сорок… Сорок и две десятых на электронном градуснике… Я перемеряла три раза… Игорь, я так боюсь…

«Сорок. Это очень высоко, но еще не критично. Может быть что угодно – обычная простуда, грипп, ангина, любая из сотен детских инфекций… Не обязательно „стекляшка“. Не обязательно…»

– Когда поднялась? – он автоматически, на рефлексах, начал сбор анамнеза, цепляясь за привычный профессиональный протокол как за спасательный круг в ледяном океане ужаса.

– Три часа назад. Проснулся, плакал, сказал, что болит голова. Я потрогала лоб – он просто горел. Измерила – тридцать девять и пять. Сразу дала парацетамол…

– Жаропонибающее помогло? – резко перебил Шаповалов.

– Нет! – в голосе жены отчетливо прорвались слезы. – Я дала ему сироп парацетамола, потом через час – ибупрофен… Температура только на полградуса упала и сразу же опять поползла вверх! Сейчас уже сорок и два!

«Не сбивается стандартными антипиретиками. Плохой признак. Очень плохой. Но еще не приговор. Бывает при тяжелых вирусных инфекциях, при гриппе…»

– Алена, спокойно. Сделай глубокий вдох, выдох. Ты лекарь, помнишь? Мне сейчас нужна четкая, объективная информация, а не паника. Что еще за симптомы? Есть катаральные явления – насморк, боль в горле?

– Насморка нет… Горло я посмотрела – красное, но не сильно, обычное… Игорь, он… он кашляет…

Пауза. Долгая, тягучая, звенящая пауза, в которую, казалось, уместилась целая вечность.

– Как он кашляет? – голос Шаповалова чуть дрогнул, но он тут же взял себя в руки. – Опиши кашель.

– Сухо… Надрывно… Так странно, как будто… – ее голос сорвался, – как будто он стеклом давится… Как те больные, которых к тебе в последние дни привозили… Игорь, это же не…

«Стеклянный» кашель. Патогномоничный, мать его, признак. Тот самый звук, который он слышал сотни раз за последние дни. Характерный, ни с чем не спутаешь – сухой, лающий, разрывающий легкие, действительно похожий на то, как если бы человек пытался откашлять из себя горсть битых осколков.

Но Шаповалов все еще отчаянно цеплялся за последнюю, тающую надежду.

– Что-нибудь еще, Алена? Есть еще какие-нибудь симптомы?

– На груди… – голос жены задрожал еще сильнее, почти переходя в шепот. – Игорь, у него на груди появилась какая-то… сыпь… Мелкая, как крошечные точки… Голубоватая… Как будто под кожей что-то… светится…

Кристаллическая сыпь.

Поздняя стадия.

Крайне плохой прогностический признак. Появляется примерно у тридцати процентов заболевших, и летальность в этой группе, по их предварительным данным, достигает пятнадцати процентов.

Шаповалов медленно, очень медленно, поставил эмалированную кружку на стол. Рука не дрожала – хирургическая выучка не подвела даже сейчас. Но внутри у него все оборвалось, рухнуло, провалилось в черную, бездонную дыру.

Его сын болен 'стекляшкой".

– Скорую вызывала? – спросил он, удивляясь тому, насколько ровно и безжизненно звучит его собственный голос. Профессионализм – это вторая натура, она работает даже тогда, когда первая натура кричит от ужаса и бессилия.

– Вызвала! – в голосе жены наконец-то прорвались открытые, истерические рыдания. – Я час назад вызвала! Сказали – все бригады на вызовах, ожидание несколько часов! В городе же эпидемия, все болеют! Игорь, что мне делать⁈ Он же… он задыхается! Он дышит так часто, так поверхностно!

«Тахипноэ. Частота дыхания резко повышена. Начинающаяся дыхательная недостаточность. Если не оказать квалифицированную помощь в ближайшие часы…»

Шаповалов замер посреди своего убогого кабинета, сжимая телефон с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

Вокруг него была целая областная больница, флагман региональной медицины, до отказа набитая самым современным медицинским оборудованием. Аппараты ИВЛ, кислородные концентраторы, тонны лекарств, стерильные операционные.

Он был Мастером-целителем, заведующим хирургическим отделением, лекарем с тридцатилетним стажем.

Но все это было абсолютно, чудовищно бесполезно.

Его ребенок, его маленький сын, умирал в трехстах километрах от него, а он ничего – НИЧЕГО! – не мог сделать.

– Игорь? – голос жены, тонкий и испуганный, вернул его в реальность. – Игорь, ты слышишь меня? Что мне делать⁈

Он сделал глубокий, судорожный вдох. Потом еще один. И еще.

«Стоп. Паника – это враг номер один. Я видел, как паникующие молодые лекари убивали пациентов своими необдуманными, истерическими действиями. Я – лекарь. Я знаю эту болезнь лучше, чем кто-либо в этом городе – я видел сотни случаев за последние дни. Я знаю, что делать. Я не могу быть рядом физически, но я могу и должен руководить дистанционно. Алена опытный лекарь. Она справится, если я буду четко и хладнокровно ее направлять».

– Алена, слушай меня очень внимательно, – его голос стал стальным, командирским – тот самый тон, которым он отдавал приказы в операционной, и от которого у интернов подкашивались ноги. – Сейчас паниковать нельзя. Я запрещаю. С этой минуты ты должна стать моими руками и глазами. Ты – лекарь. Помни это! Педиатр с двадцатилетним стажем. Ты справишься. Ты понимаешь меня?

– Да… да, я поняла… – она с трудом, но пыталась взять себя в руки, в ее голосе появились профессиональные нотки.

– Хорошо. Возьми бумагу и ручку. Записывай все, что я сейчас скажу. Каждое слово, каждую цифру. Это критически важно.

– Взяла… Я готова… Диктуй…