Текст книги "Лекарь Империи 8 (СИ)"

Автор книги: Сергей Карелин

Соавторы: Александр Лиманский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Глава 3

Вероника вытерла выступившие от смеха слезы тыльной стороной ладони.

– Ну и что? Это даже весело! Будем вместе рыбу обрабатывать! Я помогу!

– Ты умеешь? – с сомнением спросил я.

– Научусь! – она решительно тряхнула головой. – Сложного ничего нет – солить, сушить, в морозилку складывать. Справимся!

Она уверенно взяла тяжелый мешок из моих рук, словно принимая эстафету.

– Пойдем на кухню. Будем спасать наш улов. Знаешь что? Это даже символично! Вчера спасали людей, а сегодня спасаем рыбу от порчи!

Фырк одобрительно запрыгал по коридору.

– Вот видишь! Правильная у тебя девушка! Позитивная! Не ноет, не жалуется, а берет и делает! Женись немедленно!

– Фырк!

– Что «Фырк»? Я просто констатирую факт!

Мы перетащили мешок на кухню. Я, смирившись со своей участью, расстелил на столе стопку старых газет, достал самые большие разделочные доски, острые ножи и все имеющиеся в доме контейнеры.

Вероника уже деловито надевала фартук.

– Так, командир. Распределяй роли. Кто что делает. Ты же вчера доказал, что отличный организатор!

Я невольно улыбнулся. Ее энтузиазм был заразителен, и плохое настроение начало отступать.

– Хорошо. Ты – чистишь и потрошишь мелочь. Окуней, мелких лещей. Я – разделываю крупную рыбу. Щук и судаков. Потом вместе решаем, что солим, что сушим, что в морозилку, а что на ужин.

– Есть! – она взяла нож и с серьезным видом посмотрела на гору рыбы. – Приступаем к спасению рыбного улова!

Следующие три часа мы провели в рыбном аду. Или в рыбном раю – это как посмотреть.

Чистка чешуи оказалась отдельным, медитативным и одновременно дьявольски грязным искусством. Особенно у окуней – их мелкая, жесткая, как кольчуга, чешуя разлеталась по всей кухне словно серебристая метель на новогоднем празднике. Через полчаса мы оба были усыпаны этими блестками с ног до головы.

– Я выгляжу как русалка! – смеялась Вероника, пытаясь стряхнуть прилипшую к щеке чешуйку. – Или как дискотечный шар!

– Добро пожаловать в гламурный мир рыбообработки, – усмехнулся я, принимаясь за щуку.

Щука была настоящим речным монстром – почти два килограмма чистого, плотного хищного мяса. Ее усеянная иглами зубов пасть даже в мертвом виде выглядела угрожающе.

Интересно, сколько мелкой рыбешки она сожрала за свою жизнь? Теперь вот сама станет ужином. Круговорот рыбы в природе, беспощадный и справедливый.

Судаки были настоящими красавцами – серебристые, с темными тигровыми полосками, идеальной торпедообразной формы. Их мясо оказалось белым, плотным и почти без мелких костей.

– Из судака сделаем котлеты! – тут же решила Вероника. – И часть заморозим филе – потом можно будет запекать.

– Согласен. А из щуки?

– Тоже котлеты. Щучьи котлеты – это классика Моя бабушка делала потрясающие, с размоченным в молоке хлебом и луком.

Фырк носился по столу, деловито обнюхивая каждую рыбину и выполняя роль сверхъестественного контролера качества.

– Этот лещ протух! Нет, шучу. Свежак. А вон тот окунь подозрительно на меня смотрит! Может, он зомби-окунь?

– Фырк, не мешай!

– Я помогаю! Моральную поддержку оказываю!

К одиннадцати часам мы закончили первичную обработку. Кухня выглядела как поле боя после кровопролитного сражения. Чешуя была везде: на полу, на стенах, на наших лицах и волосах. Газеты пропитались рыбьей кровью и слизью. В раковине высилась мрачная гора из голов, хвостов и внутренностей.

– Теперь – распределение! – объявил я, чувствуя себя генералом, планирующим логистику. – Что куда?

Мы разложили рыбу по категориям.

На засолку пошло килограммов пять мелких окуней и лещей. Вероника нашла в интернете простой рецепт сухой засолки – крупная соль, сахар, немного черного перца и лавровый лист.

На сушку и вяление – еще килограммов пять средних лещей. Их мы тоже густо пересыпали солью и вывесили на балкон на крепких веревках. Выглядело это невероятно колоритно – как в рыбацкой деревне.

В морозилку отправилось филе судака, аккуратно разделанное на порционные куски по двести граммов, часть щучьего фарша и несколько самых крупных окуней целиком.

Моя небольшая морозильная камера была забита под завязку. Пришлось провести экстренную ревизию и безжалостно выбросить какие-то древние, неопознанные замороженные объекты, чтобы втиснуть стратегический рыбный запас.

На ужин остались один прекрасный судак и миска свежего щучьего фарша на котлеты.

– Все! – выдохнула Вероника, стягивая резиновые перчатки. – Миссия выполнена. хРыба спасена от порчи.

– Спасибо тебе, – я обнял ее, не обращая внимания на густой рыбий запах, который теперь, казалось, исходил от нас обоих. – Без тебя я бы до самого вечера возился. А может, и до ночи.

– Командная работа! – она улыбнулась, прижимаясь ко мне. – Мы же вчера доказали, что мы отличная команда. И с ранеными справились, и с рыбой справились.

К вечеру квартира пропахла рыбой насквозь. Но это был уже не запах сырой тины, а аппетитный, дразнящий аромат готовящейся еды. Мы жарили котлеты.

Вероника оказалась права – щучьи котлеты по бабушкиному рецепту получились восхитительными. Нежные, невероятно сочные, с хрустящей золотистой корочкой. Судак, запеченный в фольге с лимоном и веточками укропа, тоже был выше всяких похвал.

Мы сидели за накрытым столом, уставшие, но безмерно довольные результатами своего труда.

– Знаешь, – сказала Вероника, отпивая глоток холодного белого вина, – несмотря на все приключения… это была хорошая рыбалка.

– Незабываемая, – согласился я. – Мы поймали рыбу, спасли жизни, чуть не погибли сами, провели полевую операцию, реанимировали человека в машине скорой…

– И весь следующий день обрабатывали рыбу! – добавила она со смехом.

– И это тоже!

Фырк сидел на столе между нашими тарелками, его бусинки-глаза с нескрываемым вожделением смотрели то на мою, то на ее котлету.

– Эх, была бы у меня материальная форма! Я бы эти котлеты в один присест умял! Они же пахнут божественно! Двуногий, ты кулинарный гений!

– Это Вероника готовила.

– Тогда женись немедленно! Девушка, которая умеет делать такие котлеты – это не просто находка, это сокровище!

Вероника подняла бокал.

– За нашу безумную рыбалку!

– За то, что все живы и здоровы! – добавил я, поднимая свой.

– И за двадцать килограммов рыбы, которые мы теперь будем есть еще месяц! – закончила она, и мы со звоном чокнулись.

– Но следующий выходной, – сказала Вероника, когда мы доели, – давай проведем спокойнее? Без ножевых ранений, реанимаций и тонн рыбы?

– Договорились! – я рассмеялся. – Просто погуляем в парке. Максимум – покормим уток. Хлебом. Не рыбой.

– Вот и отлично

После рыбного ужина, который растянулся почти на два часа – мы смаковали каждый кусочек наших кулинарных творений – мы с Вероникой решили прогуляться. Организму требовалось движение после плотной трапезы, да и вечер выдался на редкость приятным.

Мы вышли из моей квартиры, и Вероника, когда мы уже дошли до парка, остановилась и рассмеялась.

– Господи, мы же так и не переоделись после готовки! Идем на романтическую прогулку в одежде, пропахшей рыбой!

Я принюхался к своей чистой, но предательски пахнущей футболке.

– Точно! Аромат «Свежий окунь» с нотками «Щучьей требухи». Изысканно!

– У меня еще лучше, – она с серьезным видом понюхала свой рукав. – «Лещ вяленый» с тонкими оттенками «Судак в собственном соку». Парфюмеры бы позавидовали такой сложной композиции!

– Ну что возвращаемся? – усмехнулся я.

Вероника посмотрела на проделанный путь. Прохожих на нем не было, поэтому мы никого спугнуть и не могли.

– Да ладно, – отмахнулась она. – Все равно никого нет.

Мы шли по тихим улицам спального района. Вечерний воздух был прохладным и влажным – где-то вдалеке, за крышами домов, собиралась гроза. Фонари уже зажглись, хотя солнце еще не село полностью, окрашивая небо в нежные розово-фиолетовые тона.

Фырк скакал по заборам параллельно с нами, комментируя все подряд.

– О, романтическая прогулочка! Двое влюбленных, пахнущих как рыбный рынок в жаркий день! Прямо «Ромео и Джульетта», только вместо балкона – коптильня! Шекспир бы точно оценил!

– Знаешь, – сказала Вероника, когда мы свернули в небольшой, почти безлюдный парк, – если бы мне до встречи с тобой сказали, что я буду гулять с мужчиной, от которого несет рыбой, и буду при этом абсолютно счастлива, я бы рассмеялась.

– А сейчас?

– А сейчас понимаю, что это… правильно. После всего, что мы пережили вместе – эта рыбалка с ее безумными приключениями сблизила нас еще больше.

Мы присели на скамейку возле небольшого пруда. В темной воде плавали утки, важно покрякивая. Чуть поодаль пожилая пара кормила их хлебом, бросая крошки прямо в воду.

Идиллическая, мирная картина.

– Смотри, – я показал на уток. – У них все просто. Плавай себе, крякай, лови хлеб.

– И никаких ножевых ранений, – тихо добавила Вероника.

– И никаких реанимаций в машине скорой.

– И уж точно никаких двадцати килограммов рыбы для обработки!

Мы рассмеялись.

Наш смех тихим эхом отразился от воды. А ведь она права. Эти выходные, при всем их безумии, действительно сблизили нас еще больше.

Общая опасность, общая работа, общие, пусть и страшные, воспоминания – это связывает крепче любых свиданий в ресторанах и походов в кино.

– Знаешь, о чем я мечтаю? – вдруг спросила Вероника, откинувшись на спинку скамейки и глядя на темнеющее небо, где уже проступали первые звезды.

– О душе без запаха рыбы?

Она легонько толкнула меня в плечо.

– Нет, серьезно! Я мечтаю о своем доме. Небольшом, уютном. Обязательно с маленьким огородом – хочу выращивать свои помидоры, огурцы, зелень. Чтобы была большая веранда, где можно пить утренний кофе и смотреть на восход. И мангал – настоящий, кирпичный, чтобы можно было готовить шашлыки для друзей.

– Звучит прекрасно, – согласился я, живо представляя эту картину. – Белый домик с красной черепичной крышей?

– Да! – ее глаза загорелись. – И обязательно с погребом для солений. И с чердаком, где можно устроить мастерскую или просто хранить старые, но дорогие сердцу вещи.

– А я мечтаю об отпуске, – признался я. – Настоящем отпуске, не на два дня, как сейчас. Минимум две недели. На море. Где можно просто лежать на горячем песке, слушать шум волн и абсолютно, категорически ничего не делать.

– Никаких пациентов… – подхватила она.

– Никаких экстренных вызовов…

– Никаких ночных дежурств…

– И главное – никакой рыбалки! – закончил я.

Вероника рассмеялась так заразительно и громко, что несколько уток испуганно отплыли подальше к середине пруда.

– Договорились! В следующий отпуск – только море, песок и коктейли с зонтиками!

Фырк устроился на спинке скамейки прямо между нами, свесив пушистый хвост.

– Ага, мечтатели! Море, песок… А потом на пляже кто-нибудь начнет тонуть, и наш герой-спасатель бросится реанимировать! Или откроется эпидемия медуз-убийц! Или акула на кого-нибудь нападет!

– Фырк, не каркай! – мысленно одернул я его.

Мы продолжили прогулку. Парк был почти пустой – только редкие собачники да еще одна парочка на дальней скамейке. Пахло той особой свежестью, которая бывает только перед дождем.

– А еще я мечтаю, – продолжила Вероника, снова взяв меня под руку, – чтобы однажды проснуться и понять, что не нужно никуда спешить. Что можно просто лежать в постели, пить кофе и читать книгу.

– И чтобы телефон не звонил с вызовами, – добавил я.

– И чтобы никто не умирал.

– И чтобы все были здоровы.

– Утопия, – вздохнула она.

– Но красивая утопия, – согласился я.

Первые капли дождя упали нам на головы. Крупные, тяжелые, предвещающие настоящий ливень.

– Бежим! – крикнула Вероника, и в ее голосе прозвучали детские, восторженные нотки.

Мы побежали обратно к дому, смеясь как дети. Дождь усиливался с каждой секундой, превращаясь в сплошную стену воды, и к подъезду мы добрались уже основательно мокрые, запыхавшиеся, но абсолютно счастливые.

В квартире было тепло и уютно после прохладного дождя.

Мы стояли в прихожей, с нас ручьями стекала вода, образуя на линолеуме темные, расползающиеся лужи.

– Нужно переодеться, – сказал я, стряхивая капли с волос. – А то простудимся.

– Или можно просто… не одеваться, – Вероника посмотрела на меня так, что все слова застряли у меня в горле. В ее глазах, обычно спокойных и ясных, плясали озорные, решительные огоньки.

Она первая шагнула ко мне, сократив разделявшее нас расстояние.

Ее поцелуй был горячим, требовательным. В нем была жажда, накопившаяся за эти дни смертельного напряжения и пронзительной близости.

Это неизбежно должно было случиться. После всего, через что мы прошли вместе – это было не просто логичным, а единственно возможным завершением нашего безумного уикенда.

Мокрая одежда падала на пол прихожей, оставляя темные, влажные следы на паркете. Ее кожа была прохладной от дождя, но губы – обжигающе горячими. Мои руки скользили по ее спине, запоминая каждый изгиб, каждое напряжение мышц.

– Илья, – прошептала она между поцелуями, ее дыхание сбивалось. – Я хочу остаться. Хочу быть с тобой.

Фырк, который до этого сидел на антресоли, тактично испарился, пробормотав у меня в голове что-то вроде:

– Ну все, у двуногих начинаются брачные танцы! Я лучше пойду луну посозерцаю. Или капли дождя на стекле посчитаю. Или вообще в астрал сгоняю, там интереснее!

Сначала совместный душ, где мы не отлеплялись друг от друга. А потом…

Дорога до спальни была размыта в тумане прикосновений, вздохов и поцелуев. Мы падали на кровать, сплетаясь телами, и мир за окном, с его дождем, проблемами и грядущим понедельником, перестал существовать.

Весь стресс последних дней трансформировался в неукротимую жажду жизни, в желание чувствовать, отдавать, брать

Ее тело откликалось на каждое мое прикосновение с поразительной откровенностью. Она стонала, кусала губы, выгибалась, притягивала ближе. Ее ногти оставляли на моей спине тонкие, горячие следы, но эта легкая боль только подстегивала желание, делая его острее.

После мы долго лежали, переплетясь, слушая, как барабанит по подоконнику дождь. Ее голова покоилась у меня на груди, я медленно перебирал ее все еще влажные волосы.

– Спасибо, – прошептала она сонно.

– За что?

– За все. За спасение от бандитов в первый день. За вчерашний кошмар и то чудо, что ты сотворил. За сегодняшнюю рыбу. За то, что ты просто есть.

– Это тебе спасибо, – я поцеловал ее в макушку.

– Мы хорошая команда, – она зевнула, устраиваясь удобнее.

– Лучшая, – согласился я без колебаний.

Она уснула почти мгновенно, убаюканная мерным звуком дождя. А я еще долго лежал без сна, глядя в потолок и думая о странных, непредсказуемых поворотах судьбы.

О том, как обычная рыбалка, которая должна была быть простым отдыхом, превратилась в приключение, изменившее, кажется, всю мою жизнь.

Будильник взорвался… Резкий, пронзительный, безжалостный звук вырвал из объятий Морфея без малейшего предупреждения.

– Нееееет, – простонала Вероника, зарываясь лицом в подушку. – Не может быть уже утро! Мы же только что легли!

– Добро пожаловать в реальность под названием «понедельник», – я потянулся, чувствуя приятную, ноющую усталость во всем теле. – Суровый и беспощадный.

– Можно я умру? Тихонько так, незаметно? А ты скажешь на работе, что я заболела смертельной, но очень симпатичной болезнью?

– Нельзя. Ты мне живой нужна.

Она приоткрыла один сонный глаз.

– Это признание в любви?

– Это констатация факта, – я поцеловал ее в теплый лоб. – Вставай, соня. Душ, кофе, работа.

– Ты бессердечный тиран!

– Я практичный реалист.

Фырк материализовался на тумбочке, с любопытством разглядывая нас.

– О, голубки проснулись! Как спалось после ночных упражнений? Не болит ничего? Особенно спина, двуногий – я видел эти царапины! Впечатляет!

– Фырк!

– Что «Фырк»? Я просто проявляю заботу о твоем здоровье! Ты же лекарь, должен следить за собой!

Мы пошли в душ. Вместе. Что было серьезной стратегической ошибкой – вместо быстрого пятиминутного мытья получилось продолжение ночных ласк, что в итоге привело к катастрофическому опозданию на двадцать минут.

– Это все твоя вина, – заявила Вероника, торопливо вытираясь полотенцем. – Не надо было так соблазнительно намыливать мне спину.

– Это ты первая начала!

– Неправда!

– Правда!

Завтрак был спартанским и стремительным – крепкий кофе и разогретые в микроволновке вчерашние рыбные котлеты. Времени на готовку уже не было.

– Знаешь, – сказала Вероника, дожевывая последнюю котлету на ходу, – я их, наверное, больше никогда не смогу есть. Они всегда будут напоминать мне об этих выходных.

– Плохие воспоминания?

– Нет, – она улыбнулась. – Лучшие. Но слишком, слишком насыщенные.

Я почувствовал неладное еще на подходе к больнице.

Остатки умиротворения после выходных испарились, сменившись ледяной тревогой. Обычно в понедельник утром у входа в приемный покой дежурили две, максимум три машины скорой помощи.

Это была норма – остатки выходных травм, обострения у хроников, последствия воскресного алкоголизма.

Сегодня их было восемь.

Они стояли в беспорядке, брошенные как попало, с все еще мигающими сине-красными огнями, которые беззвучно стробили в утреннем свете.

Это было похоже не на рутинную работу, а на место ликвидации последствий катастрофы. Протокол массового поражения тут же вспыхнул в голове. Авария на трассе? Взрыв газа на заводе? Обрушение дома?

Фырк материализовался на моем плече, его нос-пуговка нервно дергался.

– Ой-ой-ой! Чую запах большой беды! И дезинфекции – очень, очень много дезинфекции! И паники! Паника прямо в воздухе висит, как туман!

Я ускорил шаг, почти побежал. Распахнул тяжелые стеклянные двери приемного покоя.

И замер.

Удар был не физическим, а сенсорным. Стена звука, запаха и вида отбросила меня назад. Это был ад. Чисто медицинский ад.

Коридоры были забиты людьми до отказа. Они сидели на всех доступных поверхностях – на редких стульях, на скамейках, прямо на холодном кафельном полу.

Стояли вдоль стен, обессиленно опираясь друг на друга. Лежали на каталках, установленных в два, а местами и в три ряда, превращая проход в непроходимый лабиринт страдания.

И все они кашляли.

Кашель звучал отовсюду – надсадный, лающий, рвущий горло. Это была какофония агонии.

Детский плач смешивался со стонами взрослых. Кто-то хрипло звал врача. Кто-то тихо молился, перебирая губами. Кто-то просто скулил от боли и бессилия, свернувшись клубком на полу. Медсестры носились между пациентами как обезглавленные курицы – глаза безумные, движения резкие, на грани истерики.

Господи, это же полный коллапс системы. Это не перегрузка, это ее агония. Мы не справляемся. Совсем не справляемся.

– Разумовский! – знакомый, сорванный голос прорезался сквозь какофонию.

Ко мне, расталкивая людей, пробирался Киселев. Игнат Семенович выглядел ужасно – лицо серое, как больничная стена, глаза красные с лопнувшими капиллярами, на подбородке пробивалась двухдневная щетина, а некогда белоснежная рубашка была измята и покрыта какими-то бурыми пятнами.

– Игнат Семенович, – я поймал его за локоть, когда он едва не споткнулся о чью-то вытянутую ногу. – Что происходит? Что за апокалипсис?

– Катастрофа происходит! – он схватил меня за руку мертвой хваткой, его пальцы были ледяными. Он буквально оттащил меня в сторону от основного потока людей, в единственный свободный угол у процедурного кабинета. – Новая волна «стекляшки»! Но это не та, что была месяц назад! Это какой-то другой штамм, мутант, дьявол во плоти!

«Стекляшка» – местное, народное название острой респираторной инфекции, которая периодически накрывала город. Получила она его из-за характерного кашля – сухого, лающего, невероятно болезненного, как будто горло изнутри царапают осколки битого стекла.

– В чем разница? – спросил я, уже мысленно переключаясь в кризисный режим работы.

– Эта – в десять раз злее! – выдохнул он, и его дыхание пахло застарелым кофе и тревогой. – Заболеваемость выросла экспоненциально! За эти выходные поступило больше трехсот человек! Симптомы тяжелее – у трети пневмония с первого дня! Дыхательная недостаточность развивается молниеносно! Люди синеют на глазах!

– Смертность? – я задал главный вопрос.

– Пока два процента. Шесть трупов за выходные, – его голос упал до зловещего шепота. – Но это только начало, Илья. Только начало.

Фырк присвистнул у меня над ухом.

– Два процента от тысячи – это двадцать трупов. А если заболеет весь город? Это же тысячи смертей! Веселенький понедельничек!

– Насколько все плохо с местами?

– Педиатрия забита под завязку – сто двадцать процентов загрузки! Терапия на грани коллапса – у них уже в коридорах койки стоят в три ряда! Инфекционное отделение закрыто на карантин – там своя вспышка внутри этой вспышки! Мы открываем дополнительные койки везде – в хирургии, в травматологии, черт возьми, мы даже в роддоме палаты освобождаем!

– ИВЛ? Кислород?

– Пятнадцать аппаратов ИВЛ, все до единого заняты. Кислородная станция работает на пределе своих возможностей. Если будет еще хоть десяток тяжелых – мы начнем выбирать, кого спасать, а кого нет.

Снова триаж в чистом виде. Спасаем тех, у кого больше шансов. Кошмар любого врача в мирное время.

– Что нужно от меня конкретно? – спросил я.

– Ты. Ты нужен в красной зоне. На сортировке! – он вцепился в мой халат. – У тебя лучший диагностический дар в этой больнице, ты можешь за секунды определить тяжесть без анализов и снимков! Твоя задача – молниеносно отделять действительно тяжелых, тех, кому нужна койка и кислород прямо сейчас, от тех, кто может подождать или лечиться дома! Каждая койка на вес золота! Каждый аппарат ИВЛ – это чья-то жизнь! Понимаешь⁈

– Понял. Где защита?

– Третий кабинет. Там выдают СИЗы. И Илья… – он на секунду помедлил, его взгляд стал почти умоляющим. – Будь осторожен. У нас уже трое врачей слегли с этой дрянью. Эта зараза косит всех подряд.

Третий кабинет.

Маленькое помещение, еще неделю назад бывшее кладовкой, теперь превратили в предбанник красной зоны. Молодая медсестра – я не знал ее имени, совсем новенькая – помогала мне надевать защитный костюм. Ее руки заметно дрожали.

– Первый раз такое видите? – спросил я, стараясь говорить как можно спокойнее.

– Д-да, – она сглотнула, передавая мне респиратор. – Я всего месяц как после института. В учебниках такое было, но… я не думала, что сразу в такое попаду.

– Главное – не паникуйте. Делайте, что говорят старшие. И следите за защитой – ни одной щели, ни одного зазора.

Одноразовый комбинезон из нетканого материала – белый, шуршащий, похожий на скафандр. Двойные высокие бахилы на ноги. Респиратор FFP3 – максимальная степень защиты – плотно обжал лицо.

Защитные очки-консервы впились в кожу вокруг глаз. Двойные латексные перчатки – сначала одна пара, потом вторая поверх, с манжетами, заправленными под рукава комбинезона.

– Это как противочумной костюм? – с благоговейным ужасом спросила медсестра.

– Почти, – кивнул я. – При неизвестном возбудителе – всегда максимальная защита. Лучше перестраховаться.

На самом деле, если это агрессивный вирус – он уже везде. В воздухе, которым мы дышим, на поверхностях, на нас самих. Но костюм дает хотя бы иллюзию защиты. И, что немаловажно, пациенты успокаиваются, видя врача в полной амуниции – значит, к их болезни относятся серьезно.

Фырк беззвучно уселся мне на голову, прямо поверх капюшона.

– О, космонавт Разумовский готов к выходу в открытый космос! Точнее, в открытую заразу! Хьюстон, у нас проблемы!

– Не смешно, Фырк.

– А я и не шучу! – его голос в моей голове стал непривычно серьезным. – Это действительно проблемы! Очень большие проблемы!