Текст книги "Лекарь Империи 8 (СИ)"

Автор книги: Сергей Карелин

Соавторы: Александр Лиманский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Глава 4

Красная зона располагалась на первом этаже больницы, в огромном помещении, которое экстренно переоборудовали под сортировочный пункт. Длинные, бесконечные ряды стульев, временные ширмы из натянутых на стойки простыней, несколько кушеток для осмотра.

И люди. Десятки, если не сотни, людей.

Резкий запах дезинфекции ударил даже через плотный респиратор, от которого першило в горле.

Старшая медсестра – Галина Петровна, железная леди предпенсионного возраста с вечно поджатыми губами – пробилась ко мне сквозь толпу.

– Целитель Разумовский! Наконец-то! У нас тут полный хаос! Вон та секция – ваша! Самые сложные случаи, которых привозят скорые!

Я молча кивнул и приступил к работе.

Первой ко мне подскочила типичная городская мама. Женщина лет тридцати, явно из обеспеченной семьи – аккуратная стрижка, дорогой маникюр, сумочка известного бренда. На руках она держала мальчика лет пяти, который горел, как печка, его лицо было пунцовым от температуры.

– Господин лекарь, помогите! – она чуть не плакала, ее голос дрожал от паники. – У Сережи температура уже третий день! Тридцать девять, не сбивается ничем! Он весь горит!

Я быстрым, отработанным движением положил ладонь в перчатке на лоб мальчика – действительно, жар. Заглянул в горло – яркая гиперемия, миндалины увеличены, но без гнойных налетов. Приложил холодный стетоскоп к его горячей спинке, слушая легкие – дыхание жесткое, но хрипов нет.

На долю секунды я активировал Сонар. Невидимый луч прошел сквозь тело ребенка, создавая в моем сознании абсолютно точную картину. Воспаление верхних дыхательных путей – трахеит, ларингит. Легкие чистые, лишь небольшой отек слизистой крупных бронхов.

– Сатурация? – спросил я у молодой медсестры, прикрепленной ко мне в помощь.

Она приложила красный огонек пульсоксиметра к крошечному пальчику мальчика.

– Девяносто семь процентов.

Норма. Организм справляется. Прямых показаний для госпитализации в условиях коллапса нет.

– Послушайте меня внимательно, – сказал я матери, глядя ей прямо в глаза, чтобы она сконцентрировалась на мне, а не на своей панике. – У вашего сына классическая «стекляшка», но, к счастью, в относительно легкой форме. Госпитализация ему сейчас не требуется.

– Как не требуется⁈ – она вскинулась, готовая к скандалу. – Вы видите, какая у него температура⁈

– Вижу. Но температура – это нормальная защитная реакция организма на инфекцию. Важно другое – его легкие чистые, а кислород в крови в норме. В больнице сейчас такая концентрация инфекции, что, положив его сюда, вы рискуете тем, что он подхватит что-то гораздо хуже.

– Но…

– Домашний режим, – я говорил четко, как инструктор. – Обильное теплое питье – морсы, компоты, чай с лимоном. Жаропонижающие давайте только если температура поднимется выше тридцати восьми с половиной. Парацетамол или ибупрофен, можете чередовать. Если, не дай бог, появится одышка, посинение губ или кончиков ногтей – немедленно вызывайте скорую. Это понятно?

Она неуверенно кивнула.

– И еще, – добавил я. – Постоянно проветривайте комнату и увлажняйте воздух. Если нет увлажнителя, просто развесьте мокрые полотенца. Идите.

Фырк, сидевший у меня на плече, одобрительно прокомментировал:

– Правильно, гони ее домой! Тут сейчас такой зоопарк вирусов, что абсолютно здоровый за час подхватит смертельную болячку!

Следующим был пожилой мужчина.

Семьдесят два года, седой, иссохший, с руками, которые тряслись мелкой, непрерывной дрожью. В протянутой мне медкарте – стандартный букет старика: диабет второго типа, гипертония, ишемическая болезнь сердца.

Он кашлял так, что сгибался пополам, и после каждого приступа его губы приобретали отчетливый синюшный оттенок.

Сонар показал катастрофу. Двусторонняя полисегментарная пневмония, начинающийся отек легких. Правый желудочек сердца был расширен от чудовищной перегрузки.

– Срочно в реанимацию! – крикнул я санитарам. – Каталку сюда! Быстро!

Фырк на секунду нырнул в грудь пациента и тут же вынырнул обратно.

– Двуногий, у него миокард на последнем издыхании! Левый желудочек едва качает! Еще час – и будет обширный инфаркт или полная остановка!

– Спасибо, Фырк! – мысленно сказал я. Медсестре, которая подбежала ко мне. – Кислород! Через маску, на максимальном потоке! Фуросемид сорок миллиграмм внутривенно сейчас же! И преднизолон девяносто!

Санитары подкатили каталку. Мы аккуратно переложили на нее старика. Он тихо стонал, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

– В реанимацию! Бегом! – скомандовал я.

Они почти бегом покатили каталку к лифтам. Выживет ли? Шансы пятьдесят на пятьдесят, не больше. Но теперь у него хотя бы есть этот шанс.

Третий. Парень лет двадцати пяти. Модная стрижка, дорогие кроссовки, смартфон последней модели в руке. Он сидел, откинувшись на стуле, и деликатно покашливал в кулак.

Слишком деликатно для «стекляшки».

– Господин лекарь, у меня все симптомы! – начал он с театральным страданием в голосе. – Температура, кашель, жуткая слабость! Думаю, мне нужен больничный, минимум на две недели!

Я молча положил руку ему на грудь и на полсекунды активировал Сонар. Пустота.

Абсолютно здоровые легкие, чистые как у младенца. Бронхи в идеальном состоянии. Температура тридцать шесть и шесть. Даже намека на насморк нет.

Я наклонился к нему и заговорил тихо, почти шепотом, но с такой ледяной яростью, что он вздрогнул.

– Послушай меня внимательно, дружок. Температура у тебя тридцать шесть и шесть. Легкие чище, чем у олимпийского чемпиона по биатлону. Ты решил отмазаться от работы? Или, может, от армии косишь? Ты выбрал для этого очень неудачное время – в разгар эпидемии, когда люди вокруг тебя реально умирают.

Он побледнел.

– Я… я думал…

– Я даю тебе ровно тридцать секунд, чтобы ты исчез из моего поля зрения. Иначе я вызываю полицию. Статья – распространение ложной информации в условиях чрезвычайной ситуации. До трех лет лишения свободы. Время пошло. Двадцать девять, двадцать восемь…

Парень вскочил так резко, будто его ударило током.

– Я… мне уже лучше! Знаете, намного лучше! – пролепетал он и, расталкивая кашляющих людей, бросился к выходу.

Фырк разразился беззвучным хохотом у меня над головой.

– Вот это я понимаю – экспресс-терапия! Исцеление угрозой! Нобелевскую премию мира тебе за такой метод!

Я сделал глубокий вдох, насколько позволял респиратор, и, не теряя ни секунды, повернулся к следующей в очереди – бледной женщине, державшейся за живот.

– Следующий!

Следующие три часа слились в один бесконечный, гудящий конвейер страданий.

Мать-одиночка с тремя детьми – все кашляют, все с температурой, но глаза ясные, сатурация в норме. Отправил домой с подробными инструкциями и строгим наказом немедленно вызывать скорую при малейшем ухудшении.

Беременная женщина на восьмом месяце, задыхающаяся, бледная. Срочная госпитализация в обсервационное отделение роддома – угроза преждевременных родов на фоне тяжелой гипоксии.

Изможденный алкоголик с трясущимися руками и безумным взглядом, который решил, что у него «стекляшка». Отправил в наркологию с подозрением на начинающуюся белую горячку.

Подросток с астмой в анамнезе – тяжелейший приступ на фоне вирусной инфекции. В пульмонологию, срочно, под капельницу с гормонами.

Учительница средних лет, уверенная, что умирает от удушья. Паническая атака. Успокоил, заставил подышать в бумажный пакет, чтобы нормализовать уровень углекислоты в крови, отправил к дежурному неврологу.

Я превратился в сортировочную машину. Бесчувственный, эффективный механизм.

Взгляд, прикосновение, короткий импульс Сонара – решение. Домой или в больницу. Спасать или отпустить на амбулаторное лечение. Эмоции отключились, остался только холодный расчет.

К одиннадцати утра я осмотрел больше пятидесяти человек. Респиратор под маской промок насквозь от собственного дыхания, защитные очки запотели так, что приходилось постоянно протирать их краем перчатки. Спина болела от сотен наклонов к пациентам. Ноги гудели от непрерывного стояния.

– Господин лекарь Разумовский! – молодая медсестра, моя помощница, дернула меня за рукав. Ее глаза за стеклами очков были огромными от ужаса. – Там привезли… Вы… вы должны это увидеть!

До того как она сказала, я слышал вой сирен. Но это был не обычный монотонный вой линейной бригады. Это был особенный, пронзительный крик реанимобиля, летящего на максимальной скорости. Сразу понял, что что-то не так.

Тяжелые двери приемного покоя распахнулись с грохотом. Два санитара вкатили каталку. И весь зал, до этого гудящий от кашля и стонов, замер. Наступила звенящая, мертвая тишина.

На каталке лежал мужчина. Возраст определить было невозможно – может пятьдесят, может шестьдесят. Седые, редкие волосы прилипли ко лбу, мокрому от пота. Лицо было искажено маской нечеловеческого страдания.

Но не это шокировало всех.

Он горел. В буквальном, физическом смысле слова. От его кожи исходил едва заметный пар. Медсестра, подбежавшая с электронным термометром, поднесла его ко лбу пациента. Прибор пискнул.

– Господи! – выдохнула она, глядя на экранчик. – Сорок один и две десятых! Он должен быть в глубокой коме!

Но мужчина был в сознании. Его глаза – безумные, мечущиеся, полные ужаса – были осознанными. Он видел нас. Он пытался что-то сказать, но из горла вырывался лишь хрип.

И тут начался приступ кашля.

Это был не просто кашель. Это было извержение. Он кашлял так, словно пытался вывернуть собственные легкие наизнанку. Все его тело сотрясалось в чудовищных конвульсиях, спина выгибалась дугой, отрываясь от каталки.

И после каждого кашлевого толчка на его губах появлялась кровь. Ярко-алая, вспененная кровь.

– Срываем рубашку! – крикнул я санитарам, выходя из оцепенения.

Они разрезали влажную от пота ткань ножницами. И весь зал ахнул. Даже видавшие виды медсестры инстинктивно отшатнулись.

Вся грудь и живот пациента были покрыты сыпью. Ярко-синие, почти флуоресцентные кристаллы росли прямо из кожи. Они были острыми, блестящими, похожими на осколки сапфирового стекла. Некоторые достигали сантиметра в высоту, прорывая кожу и кровоточа.

– Демоническая стекляшка… – прошептал кто-то за моей спиной. – Это же… это же демоническая стекляшка из старых легенд…

Черт возьми. Я никогда такого не видел. Ни в одном учебнике из прошлой жизни, ни в одном справочнике по магическим болезням из этой. Это было что-то абсолютно новое.

Неизвестное. И смертельно опасное.

Фырк, до этого тихо сидевший на моем плече, спрыгнул на пол.

– Двуногий, дай-ка я гляну поближе! Это слишком, слишком странно!

Он нырнул прямо в грудь мечущегося на каталке пациента. Секунда. Две. Три. Пять. Десять.

Он вынырнул обратно. И если нематериальный бурундук вообще может побледнеть, то он побледнел.

– Двуногий… это… это очень, очень странно.

– Что именно странно? – мысленно спросил я, продолжая быстрый осмотр.

– Воспаление есть. Мощнейшее. Тотальное. Все легкие горят. Но оно… неправильное. Как будто… как будто искусственное. Словно кто-то взял и просто нарисовал картину воспаления в легких, но забыл про детали. Нет ни гноя, ни отека, ни фиброза… просто огонь.

Киселев, привлеченный внезапной тишиной и суматохой, подбежал ко мне.

– Разумовский! Что у нас⁈ Что это, черт возьми, такое⁈

Я приложил стетоскоп к груди пациента. Дыхание было жестким по всем полям, но хрипов почти не было. Абсолютно не соответствовало такой клинике.

Активировав Сонар на полную мощность, я направил луч в пациента. Картина, возникшая в моем сознании, была пугающей. Легкие – тотальное, диффузное воспаление всей легочной ткани. Но без отдельных очагов, как при обычной пневмонии. И без жидкости в альвеолах. Это было похоже на…

– Цитокиновый шторм, – сказал я вслух, и мой собственный голос прозвучал глухо из-за респиратора. – Это не просто инфекция. Это неадекватная, гиперреакция иммунной системы. Организм атакует сам себя.

– Не может быть, – напряженно сказад Киселев.

– Это значит, что перед нами или совершенно новый штамм «стекляшки» – мутация невиданной ранее агрессивности… Или…

– Или?

– Или что-то совершенно иное. Искусственное. Созданное. И если эта дрянь начнет распространяться, у нас будут не десятки – сотни смертей. Тысячи.

Киселев побледнел еще больше, его лицо стало пергаментным.

– Черт. Что предлагаешь?

– Полная изоляция. Немедленно! – я принял решение. – Инфекционный изолятор на цокольном этаже – там есть бокс с отрицательным давлением. Максимальный уровень биологической защиты. Контакт – только в костюмах химзащиты. Я лично буду его вести.

– Согласен, – без колебаний кивнул он. – У тебя полный карт-бланш. Делай все, что считаешь нужным.

Я повернулся к замершей вокруг каталки бригаде.

– Этого пациента – в изолятор номер один! Цокольный этаж! Сейчас же! Никто не прикасается без максимальной защиты!

Медсестре, которая смотрела на меня с надеждой:

– Мне нужны все возможные анализы! Кровь – полная биохимия, развернутая формула, все маркеры воспаления, С-реактивный белок, ферритин, прокальцитонин, иммунограмма! И отдельно – магический профиль, полный спектр! Мазки из зева и носа на все известные патогены! Соскоб этих кристаллов – предельно аккуратно, в стерильную пробирку с физраствором! И готовьте портативный бронхоскоп – мне нужен бронхоальвеолярный лаваж!

– Есть, господин целитель! – она бросилась выполнять распоряжения.

Пациента начали готовить к транспортировке. Он тихо стонал, мечась на каталке.

– Как вас зовут? – спросил я, наклонившись к нему.

– Се… Серов… Иван… Иванович… – выдавил он между приступами кашля.

– Иван Иванович, мы вам поможем. Просто держитесь.

Он неожиданно сильным, судорожным движением схватил меня за руку в перчатке.

– Господин лекарь… это… это не болезнь… Это…

Новый, еще более страшный приступ кашля не дал ему договорить. Кровавая пена брызнула мне на защитный костюм, оставив на белом фоне яркие, зловещие пятна.

Вскоре пациента благополучно поместили в бокс.

Его тут же подключили к мониторам, поставили две периферические капельницы – физраствор для восполнения жидкости, ударные дозы кортикостероидов для подавления цитокинового шторма и антибиотики самого широкого спектра действия.

Просто на всякий случай.

Температура, отреагировав на препараты, немного снизилась – тридцать девять и пять.

Я стоял в предбокснике, медленно, с усилием стягивая с себя защитный костюм. Комбинезон насквозь промок от пота и прилип к телу. Руки мелко, неконтролируемо дрожали – не от страха, а от чудовищной усталости и нервного напряжения.

Что-то здесь было глубоко неправильно.

Эта болезнь… она была слишком идеальной. Слишком яркой, слишком демонстративной.

Словно кто-то специально собрал все самые страшные и зрелищные симптомы в одном флаконе и вылил на этого несчастного человека, как художник выливает краску на холст.

Фырк материализовался на подоконнике в предбокснике, и вид у него был непривычно серьезный и встревоженный.

– Двуногий… нам нужно серьезно поговорить.

– О чем?

– Я очень, очень тщательно сканировал этого твоего Серова. Каждую клеточку, каждую молекулу. И знаешь что?

– Что?

– Воспаление – реальное, да. Температура высокая, он действительно горит. Кристаллы и вправду растут прямо из кожи – я видел волосяные фолликулы, из которых они прорастают, как зловещие сапфировые цветы. Но…

– Но? – я замер, стягивая перчатку.

– Под всем этим – пустота. Нет патогена. Вообще. Ни вируса, ни бактерии, ни грибка, ни простейших. Даже магической заразы нет – а уж ее-то я бы точно учуял. Это как… как театральная декорация. Очень качественная, очень правдоподобная, способная убить – но все же декорация.

– Ты хочешь сказать, что кто-то искусственно вызвал у него эти симптомы?

– Я хочу сказать, что это не естественная болезнь, – его голос в моей голове звучал глухо. – Это… что-то другое.

Я устало отмахнулся.

– Ты устал, Фырк. Мы все устали. Это просто новый возбудитель. Неизвестный нам. Наука еще не знает всех болезней на свете.

– Может быть… – Фырк задумчиво почесал за ухом. – А может, и нет. Знаешь, эти синие кристаллы… Я где-то такое уже видел. Давно. Очень, очень давно. Лет сто назад, может больше.

– И?

– И это было связано с очень нехорошими делами. С запрещенными экспериментами. С попытками создать идеальное биологическое оружие.

– Бред, – отрезал я.

– Возможно. А возможно, и нет. Просто будь осторожен, двуногий. Очень осторожен с этим пациентом.

Глава 5

В этот день я не уходил домой.

Не мог уйти, оставив загадку нерешенной, оставив человека умирать без диагноза.

Всю ночь я провел здесь, склонившись над старыми медицинскими справочниками и мерцающим экраном компьютера. На столе раскинулось настоящее поле битвы интеллекта против неизвестности.

Распечатки статей из медицинских журналов со всего мира громоздились неровными стопками. Мой блокнот был исписан сложными схемами дифференциальной диагностики, перечеркнутыми и переписанными заново десятки раз.

Пустые чашки от кофе выстроились в ряд, как молчаливые памятники моему недоумению– семь штук за ночь.

Я начал с тяжелой артиллерии. Ударная доза самого мощного противовирусного, который у нас был – рибавирин. Плюс высокие дозы кортикостероидов – дексаметазон по шестнадцать миллиграммов, – чтобы попытаться сбить цитокиновый шторм, который, я был уверен, убивал его легкие.

И кислородная поддержка. Это был мой план на ночь. Логичный. И, я уверен, абсолютно бесполезный.

Фырк дремал на подоконнике, свернувшись в пушистый клубочек. Даже его неуемная энергия иссякла за эту бесконечную ночь. Время от времени он подергивал лапками во сне, наверное, снились ему диагностические подвиги или горы отборных орехов.

Я потер глаза, чувствуя, как под веками скрипит песок. В горле першило от сухого больничного воздуха. Встал, подошел к окну.

За стеклом начинался новый день – первые лучи солнца окрашивали небо в бледно-розовый цвет. Обычное утро для всех. Кроме меня. И кроме человека, запертого в изоляторе на цокольном этаже.

Дверь скрипнула. Вошли Фролов и Величко – ночная смена ординаторов. Выглядели они не лучше меня – помятые халаты, красные от недосыпа глаза, на щеках пробивалась щетина.

От них несло смесью кофе и больничного дезинфектанта.

Фролов первым нарушил тишину, потирая переносицу.

– Илья, мы всю ночь следили за Серовым. Каждый час брали анализы, мониторили витальные функции, фиксировали малейшие изменения.

– И? – я повернулся к ним, хотя по их убитым лицам уже понял ответ.

– Лечение не помогает, – Величко покачал головой, его обычно аккуратно зачесанные волосы торчали во все стороны, как у воробья. – Совсем не помогает. Температура как была сорок один, так и держится. График температурной кривой – это прямая линия, ни малейших колебаний. Сатурация падает – вчера вечером было девяносто, сейчас восемьдесят пять процентов, и это на высокопоточном кислороде!

– Мы сделали всё точно по протоколу, – добавил Фролов, словно оправдываясь. – Эффект нулевой. Как будто физраствор вливали.

Как я и думал. Я ошибся с самой основой. Это не вирус. Или не тот вирус, который мы знаем. Или это вообще не инфекция. Но что тогда?

– Анализы пришли? – спросил я, хотя уже предчувствовал очередной удар по моей профессиональной гордости.

– Вот, – Фролов положил передо мной толстую папку с распечатками из лаборатории. – Ночная смена лаборантов тоже не спала. Гоняли все тесты, какие только можно.

Я открыл папку и начал листать. С каждой новой страницей мое недоумение росло, превращаясь в холодный интеллектуальный ужас.

Общий анализ крови.

Лейкоциты – шесть тысяч. Абсолютная норма.

У человека с температурой под сорок один должно быть минимум пятнадцать-двадцать тысяч. Лейкоцитарная формула – идеальная, никакого сдвига влево, характерного для бактериальной инфекции.

СОЭ – пятнадцать миллиметров в час. При таком воспалении должно быть под пятьдесят, если не все сто.

Биохимия крови. С-реактивный белок – два миллиграмма на литр. Практически норма. При таком состоянии должно быть двести, а то и триста. Прокальцитонин – ноль целых две десятых. Это вообще показатель здорового человека.

ПЦР-диагностика. Проверили на все известные респираторные вирусы – грипп А и В, парагрипп, аденовирус, коронавирус, РС-вирус, метапневмовирус. Всё отрицательно.

Бактериологические посевы крови и мокроты. Роста нет. Стерильно.

Иммунограмма. Все показатели в пределах нормы. Никаких признаков хоть какого-то иммунного ответа.

И наконец, магический профиль. Фоновые значения Искры. Никаких аномалий, паразитов, проклятий.

Это невозможно. Физически невозможно.

У человека тяжелейшая клиника системной инфекции с начинающейся полиорганной недостаточностью, а анализы как у абсолютно здорового человека. Даже лучше – у меня после бессонной ночи и семи чашек кофе показатели наверняка хуже.

Фырк открыл один глаз, зевнул, обнажив крошечные острые зубки.

– Может, лаборанты перепутали пробирки? Бывает же – устали, ночь, глаза слипаются, взяли не ту кровь.

– Тут подписи и штампы на каждом бланке, – мысленно ответил я. – Время забора, фамилия лаборанта, номер палаты. Всё сходится.

– Тогда это какая-то чертовщина, – Фырк потянулся. – Я за свою долгую жизнь много чего видел, но чтобы умирающий человек имел анализы здоровяка – такого не было.

В дверь заглянул Киселев. Игнат Семенович выглядел свежим и отдохнувшим – чисто выбритый, в идеально накрахмаленном халате, от него деликатно пахло дорогим одеколоном.

Этот-то точно дома спал в своей уютной постели, пока мы тут с загадками боролись.

– Ну что, Разумовский? – он подошел к столу, окинул презрительным взглядом хаос из бумаг. – Нашли твоего убийцу? Определили возбудителя? Или хотя бы класс патогена?

Я постучал пальцем по злополучным бланкам.

– Вот в этом-то и проблема, Игнат Семенович. Ничего. Абсолютно ничего. Пустота.

– Как это – ничего? – он нахмурился, морщины на лбу стали глубже. – У нас же явная клиническая картина тяжелейшей инфекции!

– Клиническая картина есть, а лабораторного подтверждения нет. Смотрите сами – кровь идеальная. Никаких признаков воспаления, инфекции, интоксикации. ПЦР на все известные штаммы «стекляшки» и другие респираторные вирусы – отрицательный. Бакпосевы стерильные как в операционной. Магический фон чистый как у младенца. Это анализы полностью здорового человека.

Киселев выхватил бланки из моих рук, пробежал глазами, перелистнул несколько страниц. Его лицо менялось от недоверия к изумлению, потом к растерянности.

– Но это же… это невозможно! Человек при смерти, а анализы в норме? За тридцать лет практики я такого не видел!

– Я тоже, – согласился я. – Либо мы имеем дело с абсолютно новым, неизвестным науке возбудителем, который не определяется существующими методами, либо…

В этот момент зазвонил телефон. Красный аппарат внутренней связи, прямая линия из изолятора. Я схватил трубку.

– Разумовский слушает.

– Илья Григорьевич! – голос дежурной медсестры Ольги Васильевны был на грани паники. – Срочно идите сюда! С пациентом что-то происходит! Что-то невероятное!

– Что именно? Остановка дыхания? Сердца? – я вскочил, готовясь бежать.

– Нет! Симптомы меняются! Кристаллическая сыпь исчезла полностью, но появилось что-то новое! Он не может согнуть шею, кричит от света, выгибается дугой! Это похоже на…

– Менингит, – закончил я за нее. – Держитесь, мы идем!

Менингеальные знаки.

Черт возьми, теперь еще и воспаление мозговых оболочек? Но как? Вчера была клиника тяжелейшей респираторной инфекции с кожными проявлениями, а сегодня – классическая нейроинфекция?

Болезни так не мутируют! Они не меняют свою локализацию и симптоматику за одну ночь!

– Идем! – я бросился к двери, Киселев за мной.

Процедурная перед изолятором. Мы торопливо, почти срывая друг с друга, натягивали защитные костюмы – шуршащие белые комбинезоны, респираторы, двойные перчатки.

Руки дрожали от смеси адреналина и жестокого недосыпа, непослушные пальцы путались в завязках маски.

– Разумовский, – голос Киселева, приглушенный респиратором, звучал напряженно, – если это менингит на фоне вчерашней пневмонии, то мы имеем дело с генерализованной инфекцией. Сепсис. Нужно срочно менять тактику лечения. Ударные дозы антибиотиков прямо в спинномозговой канал.

– Согласен. Но сначала нужно увидеть и подтвердить, – коротко ответил я, защелкивая на лице защитные очки.

Мы вошли в изолятор. И то, что я увидел, заставило меня остановиться как вкопанного.

Иван Иванович Серов лежал в позе, которую невозможно спутать ни с чем – классический опистотонус.

Его голова была запрокинута назад до самого предела, спина выгнута чудовищной дугой, словно мост, так, что он опирался на кровать только затылком и пятками. Мышцы шеи и спины напряглись как стальные тросы, видимые даже под больничной пижамой.

Классическая поза при столбняке или тяжелейшем бактериальном менингите.

Но что поразило меня больше всего – его кожа была абсолютно чистой. Вчерашние жуткие, инопланетные синие кристаллы, которые росли прямо из кожи как ледяные иглы, исчезли без малейшего следа. Никаких рубцов, никаких язвочек, никаких остаточных отметин. Как будто их никогда и не было.

– Когда сыпь исчезла? – спросил я медсестру Ольгу Васильевну, не отрывая взгляда от пациента.

– Час назад, Илья Григорьевич, – ее голос дрожал. – Я делала обход в пять утра – кристаллы были на месте. В шесть пришла с лекарствами – кожа чистая. Они буквально… втянулись обратно, как будто их всосало внутрь. Я… я своими глазами видела последние секунды – самый большой кристалл у него на груди уменьшился и исчез, как кубик льда в кипятке. Просто растаял в коже.

Симптомы не эволюционируют постепенно, как положено при нормальном течении болезни. Они сменяют друг друга мгновенно, как слайды в жуткой презентации. Как будто кто-то невидимый сидит с пультом и просто переключает каналы – вчера был канал «двусторонняя пневмония с кожным синдромом», а сегодня включили канал «острый менингит».

Фырк спрыгнул с моего плеча, его шерсть стояла дыбом.

– Двуногий, дай-ка я загляну внутрь этого фокусника! Тут явно не просто болезнь!

Он нырнул прямо в грудь пациента, его прозрачная форма растворилась в теле. Прошла секунда, две, пять, десять. Наконец он вынырнул, и выражение его обычно наглой мордочки было крайне озадаченным.

– Двуногий, это становится всё страннее и страннее! Мозговые оболочки действительно воспалены – гиперемия, отек, даже небольшой гнойный экссудат в субарахноидальном пространстве. Но знаешь что? Опять никакого возбудителя! Ни бактерий, ни вирусов, ни грибков. Воспаление есть, а причины нет! Как будто кто-то взял и нарисовал воспаление прямо на оболочках мозга!

Киселев тем временем, отбросив растерянность, проводил классический неврологический осмотр. Его движения были четкими и отработанными годами практики.

– Ригидность затылочных мышц – резко положительная, не могу согнуть голову даже на сантиметр, – констатировал он, пытаясь пригнуть подбородок пациента к груди. – Симптом Кернига – положительный с обеих сторон, невозможно разогнуть ногу в колене. Симптом Брудзинского – тоже положительный, при попытке согнуть голову ноги сами подтягиваются к животу. Все классические менингеальные знаки налицо.

– Но вчера же ничего этого не было! – я не мог поверить в происходящее. – Я лично осматривал его в одиннадцать вечера – никаких неврологических симптомов! Менингит не развивается за пять часов из ничего!

– А синие кристаллы на коже за час исчезают? – парировал Киселев, выпрямляясь и глядя на меня поверх своих очков. – Тут вообще всё невозможно! Мы имеем дело с чем-то, что переписывает учебники медицины!

Он был прав. Мы столкнулись с феноменом, который нарушал все известные законы патофизиологии, эпидемиологии и, если уж на то пошло, вообще здравого смысла. Это была медицинская химера, собранная из несовместимых частей.

– Люмбальная пункция, – решил я после короткого, напряженного раздумья. – Немедленно. Нам нужен ликвор. Это единственный способ объективно подтвердить или опровергнуть менингит. Если спинномозговая жидкость будет мутной и под давлением – значит, менингит реальный, и мы должны действовать.

– Согласен, – без колебаний кивнул Киселев. – Это единственный объективный критерий, который у нас остался. Ольга Васильевна, готовьте набор для спинномозговой пункции! Быстро! И позовите анестезиолога – нужна срочная седация, в таком мышечном напряжении мы его не проколем, сломаем иглу

Пока медсестра бегала за инструментами, я стоял над пациентом, лихорадочно пытаясь осмыслить происходящее. Мозг, разогнанный кофеином и адреналином, работал на пределе, перебирая варианты с бешеной скоростью.

Что если это не одна болезнь, а несколько одновременно?

Коинфекция – когда ослабленный организм поражают сразу несколько возбудителей? Такое бывает, но чтобы хоть что-то не показали анализы – это невозможно. Невозможно, чтобы все патогены были абсолютно невидимы для современной диагностики, как магической, так и материальной.

А если это вообще не инфекция?

Если это отравление каким-то неизвестным токсином, который имитирует симптомы?

Или редчайший аутоиммунный процесс, заставляющий тело атаковать само себя по совершенно безумному сценарию?

Или… или что-то, о чем мы даже не подозреваем? Что-то, выходящее за рамки всего, что я изучал в прошлой жизни и узнал в этой.

Время узких специалистов, которые копают свою маленькую грядку, прошло. Сейчас нужен универсальный солдат, способный видеть всю картину целиком.

Медсестра вернулась с лотком. Блестящие стальные инструменты были аккуратно разложены на стерильной простыне – длинная пункционная игла с мандреном, шприцы, пробирки, флаконы с антисептиками.

В этот момент за стеклом мелькнули фигуры Величко, Муравьева и Фролова. Они-то и были мне нужны.

– Так, – я громко хлопнул в ладоши, привлекая внимание всех присутствующих в изоляторе и предбаннике. – Времени на академические споры у нас нет. Пациент умирает, а мы топчемся на месте. Нужно действовать по всем направлениям одновременно. Разделяемся и атакуем проблему с разных сторон.

Все замерли и посмотрели на меня – Киселев, две медсестры, подошедшие к дверям «хомяки». В этот момент я почувствовал, как невидимый груз ответственности опустился мне на плечи.

Время взять командование на себя.

– Игнат Семенович, – я повернулся к Киселеву. – Вы главный по клинической части. У вас самый большой опыт с инвазивными процедурами. Проводите люмбальную пункцию, берите ликвор на полный анализ – цитоз, белок, глюкозу, бактериоскопию, посев. Нам нужно исключить или подтвердить менингит официально и немедленно.

Киселев не стал спорить. Он лишь коротко кивнул, уже мысленно готовясь к процедуре. Он тоже понимал, что мы в тупике, и любой четкий план сейчас лучше, чем бездействие.