Текст книги "Лекарь Империи 8 (СИ)"

Автор книги: Сергей Карелин

Соавторы: Александр Лиманский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Я вышел из бокса в предбанник, где нервно топтались Фролов и Величко.

– Коллеги! – они вздрогнули от моего резкого тона. – Вы – наша мобильная лаборатория и аналитический центр. Я категорически не верю этим идеальным анализам. Это противоречит всем законам медицины. Берите все вчерашние и сегодняшние образцы – кровь, мокроту, мочу, соскобы, что там еще есть. Гоните их по всем редким и экзотическим тестам, которые только есть в нашей больнице.

– Каким именно, Илья? – Фролов уже достал свой неизменный блокнот.

– Всем! Ищите атипичные грибки – кандида, аспергиллы, криптококки. Простейших – токсоплазму, амеб, лямблий. Паразитов – эхинококк, цистицерк. Проверьте на прионные болезни – возможно, это какой-то атипичный вариант Крейтцфельдта-Якоба. И обязательно – магические тесты на одержимость, паразитических духов, проклятия крови, некромантические воздействия. У нас же есть в лаборатории специальные реактивы?

– Есть, но они жутко дорогие, их только для аристократов используют… – начал было Величко. – Его страховка может не покрыть. Если она у него вообще есть.

– Плевать на цену! – отрезал я. – Жизнь человека дороже! Спишете на меня, я потом с Кобрук договорюсь. И еще – немедленно свяжитесь с областной референс-лабораторией во Владимире. Объясните ситуацию. Пусть готовятся принять наши образцы и проверить на все, на что мы здесь не можем – редкие тропические инфекции, особые штаммы, генетические аномалии, всё что угодно! Время пошло!

Я должен был решить эту загадку!

Глава 6

Они умчались, громко топая по коридору, их глаза горели азартом сложной задачи.

Славик Муравьев стоял рядом, сжимая в руках планшет и ожидая указаний.

– А мне что делать, Илья?

– Славик, ты – наш детектив. Нам нужно выяснить, кто этот человек и откуда он взялся. Это может быть ключом. Бери телефон, планшет, ноутбук – что угодно. Первое – свяжись со всеми бригадами скорой помощи, которые дежурили за последние двадцать четыре часа. Узнай, кто именно привез этого пациента, откуда его забрали, при каких обстоятельствах подобрали. Что он говорил по дороге, был ли в сознании, были ли с ним документы или какие-то личные вещи.

– Понял!

– Второе – пробивай его по всем возможным базам данных. Полиция, паспортный стол, ГИБДД, налоговая. Проверь базы пропавших без вести, федерального розыска. Попробуй через программу распознавания лиц найти его в соцсетях. Мне нужна его полная биография – от рождения до момента поступления. Семья, работа, поездки за границу, хронические болезни, всё!

– Сделаю! – он тоже сорвался с места и побежал выполнять задание.

Фырк уселся на моем плече.

– Неплохо командуешь, генерал Разумовский. Прямо Наполеон в белом халате. Войска брошены в бой, операция «Найти и обезвредить загадочную хворь» началась!

Только вот армия у тебя маловата – три хомяка-ординатора и один старый бюрократ, который сам тебя боится.

– Работаем с тем, что есть, – мысленно ответил я, возвращаясь в бокс, где Киселев уже готовился к пункции. – В медицине часто приходится импровизировать.

Следующий час я провел, ассистируя Киселеву при люмбальной пункции.

Процедура сама по себе сложная и деликатная – нужно попасть тончайшей иглой точно между позвонками, пройти через все слои тканей и оболочек, добраться до спинномозгового канала и взять на анализ драгоценные миллилитры спинномозговой жидкости, не повредив при этом сам спинной мозг. А проводить ее пациенту, чье тело сведено судорогой и выгнуто дугой, – задача из области высшего пилотажа.

Сначала пришлось бороться с чудовищным мышечным спазмом. Прибывший анестезиолог, Петр Семенович, ввел в центральный катетер десять миллиграммов диазепама.

Мы ждали, наблюдая, как постепенно, с неохотой, страшное напряжение мышц начинает ослабевать. Тело пациента обмякло, и мы смогли, наконец, уложить его на бок.

– Ноги к животу, – командовал Киселев, натягивая вторые стерильные перчатки. – Максимально согнуть позвоночник, поза эмбриона.

Я и две медсестры с трудом сгибали пациента. Даже под действием мощного седативного препарата его мышцы продолжали сопротивляться, как будто отказываясь принимать эту уязвимую позу.

Киселев работал методично, уверенно и, я должен был признать, очень красиво. Сначала тщательная пальпация – кончиками пальцев он нащупывал остистые отростки позвонков, определяя нужный межостистый промежуток.

– Третий-четвертый поясничные… Вот здесь, – он пометил место йодом, нарисовав небольшой крестик.

Обработка операционного поля – трижды, концентрическими кругами от центра к периферии. Затем местная анестезия – тонкой иглой он ввел новокаин, послойно, создавая под кожей характерную «лимонную корочку».

– Держите крепче, – предупредил он, беря в руки длинную, тонкую пункционную иглу. – Сейчас будет основной прокол, он может дернуться даже под седацией.

Игла вошла строго перпендикулярно к поверхности кожи. Киселев медленно, с ювелирной точностью, продвигал ее вглубь, миллиметр за миллиметром, чувствуя сопротивление тканей кончиками пальцев.

– Проходим кожу… подкожную клетчатку… наднадкостничную связку… межостистую… – он тихо комментировал каждый этап, скорее для себя, чем для нас.

Вдруг – характерный, едва ощутимый «провал». Игла, преодолев плотную твердую мозговую оболочку, оказалась в субарахноидальном пространстве.

– Есть! – выдохнул Киселев и аккуратно извлек из просвета иглы мандрен – тонкий металлический стержень, закрывавший ее просвет.

Мы замерли, ожидая. При повышенном внутричерепном давлении, которое всегда сопровождает менингит, ликвор должен был буквально выстрелить из иглы струей. При нормальном – сразу же начать капать частыми каплями.

Ничего. Из павильона иглы не появилось ни капли.

– Странно, – Киселев нахмурился. – Давление низкое? Или я промахнулся?

Он немного изменил угол иглы, совсем чуть-чуть, провернул ее на четверть оборота. И вот – первая капля. Прозрачная, чистая, как слеза. За ней вторая, третья. Медленно, неохотно, словно нехотя, ликвор начал вытекать из иглы.

Кристально чистый ликвор. Как дистиллированная вода. При бактериальном менингите он был бы мутным, гнойным, желто-зеленого цвета. При вирусном – слегка опалесцирующим, как разбавленное молоко. При туберкулезном – образовывал бы на поверхности тонкую фибриновую пленку.

А тут – идеальная, абсолютная прозрачность.

Киселев молча подставил стерильную пробирку, набрал пять миллилитров.

– В лабораторию, cito! – приказал он медсестре. – Полный анализ – цитоз, белок, глюкоза, хлориды! Бактериоскопия с окраской по Граму и Цилю-Нильсену! И отдельно – посев на всевозможные среды! Живо!

Медсестра подхватила драгоценные пробирки и почти бегом выскочила из изолятора.

Мы вышли в предбанник, снимая защитные костюмы. Комбинезоны были насквозь мокрыми от пота – работать в полной защите, выполняя тонкие манипуляции, было тяжело, как в парилке.

– Странно всё это, – пробормотал Киселев, вытирая мокрое лицо бумажным полотенцем. – За тридцать лет практики я повидал всякое – и туберкулезный менингит, и герпетический энцефалит, и даже амебный менингоэнцефалит у одного ныряльщика, который искупался в грязном пруду. Но чтобы симптомы менялись как в калейдоскопе, а ликвор был чистым… Такого не было.

А у меня за две жизни такого не было. В прошлой жизни я двадцать лет проработал в реанимации университетской клиники, видел самые редкие и странные случаи, которые привозили со всей страны. Но это – было за гранью понимания.

Фырк материализовался на столе, почесал за ухом задней лапкой.

– Знаешь, двуногий, мне всё больше и больше кажется, что это не естественная болезнь. Слишком уж театрально. Слишком демонстративно. Как будто кто-то играет с тобой в медицинские загадки, каждый раз подкидывая всё новые, несовместимые друг с другом симптомы.

– Типа биологического оружия? – мысленно спросил я, устало опустившись на стул.

– Или магического. Или вообще чего-то, о чем мы даже не догадываемся. Помнишь, я говорил, что видел похожие кристаллы? Так вот, это было связано с экспериментами. С попытками создать управляемую болезнь.

– Управляемую?

– Ну да. Болезнь, симптомы которой можно менять по желанию. Сегодня пневмония, завтра менингит, послезавтра – инфаркт миокарда. Идеальное оружие – невозможно лечить то, что постоянно меняется и не оставляет следов.

Через сорок минут томительного ожидания, которые показались вечностью, пришли результаты анализа ликвора. Лаборантка – Мария Петровна, пожилая женщина с тридцатилетним стажем и репутацией самого точного диагноста в больнице – принесла бланк лично.

По ее строгому, озадаченному лицу было видно, что результаты ее, мягко говоря, удивили.

– Игнат Семенович, Илья Григорьевич, – она положила бланк на стол. – Я трижды перепроверила. Даже попросила коллегу из биохимической лаборатории посмотреть в микроскоп. Результат один и тот же.

Киселев схватил листок, пробежал глазами. Его лицо окаменело. Он молча, как будто передавая смертный приговор, протянул бланк мне.

Я читал и не верил своим глазам.

Белок: 0,3 г/л (норма 0,2–0,4)

Глюкоза: 2,8 ммоль/л (норма 2,2–3,9)

Хлориды: 120 ммоль/л (норма 115–130)

Цитоз: 3 клетки в поле зрения (норма до 5)

Бактериоскопия: микроорганизмы не обнаружены.

– Это ликвор абсолютно здорового человека, – я медленно положил бланк на стол. – У него все клинические признаки тяжелейшего гнойного менингита, а спинномозговая жидкость чистая как у младенца.

Невозможно. Физиологически невозможно. При менингите цитоз, то есть количество клеток, должен быть сотни, если не тысячи. Белок – повышен в разы из-за воспалительного барьера. Глюкоза – резко снижена, потому что ее «пожирают» бактерии. А тут – идеальная, эталонная норма.

– Может, ошибка лаборатории? – предположил я без особой надежды.

– Илья, – Киселев тяжело покачал головой, – ты же знаешь Марию Петровну. За тридцать лет она ни разу не ошиблась в анализе. И она сказала, что трижды перепроверила.

Мы замолчали. Ординаторская погрузилась в оглушительную тишину, нарушаемую лишь тиканьем настенных часов. Мы были в абсолютном, полном, беспросветном тупике.

Дверь кабинета бесшумно открылась. Вошли Фролов и Величко. По их лицам – усталым, осунувшимся, с красными ободками вокруг глаз – я сразу понял, что новости будут плохими. Они выглядели как гонцы, принесшие весть о проигранном сражении.

– Илья Григорьевич, Игнат Семенович, – начал Фролов, нервно теребя в руках толстую папку с результатами. – Мы закончили расширенное исследование.

– И? – Киселев, сидевший напротив меня, вперился в них тяжелым взглядом.

– Ничего, – Величко развел руками в жесте полной, безоговорочной капитуляции. – Абсолютно ничего. Мы проверили всё, что только можно было придумать.

Фролов открыл папку и начал монотонно, словно зачитывая некролог, перечислять результаты их ночной работы.

– Посевы на специальные среды для грибков – агар Сабуро, кровяной агар, шоколадный агар. Инкубировали при разных температурах. Роста нет. Иммуноферментный анализ на токсоплазмоз – антитела не обнаружены. Исследование кала на амебиаз, лямблиоз, криптоспоридиоз – отрицательно. Микроскопия толстой капли крови на малярийный плазмодий – не обнаружен. Полимеразная цепная реакция на вирус простого герпеса, цитомегаловирус, вирус Эпштейна-Барр – отрицательно.

– А магические тесты? – спросил я, хватаясь за последнюю, самую тонкую соломинку.

– Тоже чисто, – Величко сокрушенно покачал головой. – Проверили на одержимость – реакция образца крови с магически заряженной водой отрицательная. На наличие паразитических духов – проба с серебряной пылью не дала почернения. На родовые проклятия крови – магический резонанс в пределах фоновой нормы. Мы даже уговорили старшую лаборантку из магического отдела, у нее слабый Дар видения, посмотреть на образцы. Говорит, аура у крови и ликвора абсолютно чистая, никаких темных сущностей или аномалий.

Фролов продолжил свой скорбный отчет:

– Мы связались с областной референс-лабораторией во Владимире. Отправили им все образцы срочной доставкой – за два часа долетели. Они проверили на редкие арбовирусы, которые переносят насекомые. На прионы – тест на патологический прионный белок отрицательный. Даже на некоторые тропические инфекции на всякий случай проверили – лейшманиоз, трипаносомоз. Всё чисто.

Второй удар в солнечное сплетение. После нокаута от идеального ликвора – это был контрольный в голову. Мы проверили всё, что знает современная медицина и магическая диагностика. Мы использовали ресурсы двух лучших лабораторий региона. Результат – абсолютный, оглушительный ноль.

В дверь робко постучали. Вошел Славик Муравьев. Вид у него был как у побитой собаки – плечи опущены, в глазах – смесь растерянности и вины.

– Я закончил поиски, – тихо сказал он, сжимая в руках планшет так, что побелели костяшки пальцев.

– Что нашел? – я повернулся к нему с последним проблеском надежды.

– Ничего не нашел. Вот в этом и проблема.

– Как это – ничего? – Киселев нахмурился еще сильнее.

Славик включил планшет, пролистал несколько экранов.

– Я обзвонил все подстанции скорой помощи в радиусе пятидесяти километров. Поговорил с каждой бригадой, которая дежурила за последние сутки. Никто такого пациента не привозил. Вообще никто. Я даже с центральными диспетчерами связался – в журналах вызовов нет ничего похожего.

– Но он же как-то попал к нам в приемный покой! – возмутился Фролов.

– Вот именно, – Славик обреченно кивнул. – Как-то попал. Но официально его не привозили. Далее – я проверил его по базе МВД. Сфотографировал в изоляторе, прогнал через систему распознавания лиц – ноль совпадений. Проверил базу пропавших без вести по всей Империи за последние пять лет – никого похожего. Даже базу ГИБДД проверил, может, права есть – пусто.

Он пролистнул еще несколько экранов.

– Попробовал через соцсети. У меня есть доступ к специальной программе распознавания – мы иногда так ищем родственников для пациентов с амнезией. Прогнал его фото через соцсеть – пятнадцать миллионов аккаунтов, ноль совпадений.

– Человек без прошлого, – пробормотал Киселев, оседая в кресло.

– Именно, – подтвердил Славик. – Этого человека официально не существует. Нет документов, нет медицинской истории, нет родственников, нет никакого цифрового следа. Он просто материализовался из ниоткуда посреди нашего приемного покоя.

Третий удар. Нокаут. У нас даже анамнеза нет. Этой единственной ниточки, которая могла бы привести нас к разгадке. Мы лечим призрака от болезни-фантома.

Я встал и подошел к окну.

За стеклом был обычный больничный двор – суета, машины скорой, выписывающиеся пациенты на костылях, медсестры на перекуре. Нормальный, понятный, логичный мир. Мир, где болезни имеют причины, пациенты – истории, а анализы – хоть как-то соответствуют клинической картине.

А здесь, в этом кабинете, мы столкнулись с чем-то, что разрушало все основы медицинской науки, все, чему нас учили.

Я глубоко вздохнул и медленно повернулся к собравшимся.

Все смотрели на меня – Киселев, измотанные «хомяки», расстроенный Славик, даже заглянувшие в дверь медсестры. В их глазах была последняя, отчаянная надежда. Что я, со своим хваленым диагностическим даром, со своими знаниями из другого мира, смогу разгадать эту неразрешимую загадку.

Время признать поражение. Но сделать это нужно достойно.

– Итак, – я начал, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно и четко, без тени паники. – Давайте подведем итог наших героических, но, увы, бесплодных усилий.

Все притихли, ловя каждое мое слово.

– У нас есть пациент без прошлого. Человек-призрак, который появился в нашей больнице неизвестно как и откуда. Официально его не существует – нет документов, нет истории, нет даже записи о том, как он к нам поступил.

Я сделал паузу, собираясь с мыслями.

– За два дня у него развились симптомы двух совершенно разных, не связанных между собой смертельно опасных заболеваний. Вчера – тяжелейшая респираторная инфекция с уникальным кожным синдромом в виде растущих из кожи синих кристаллов. Сегодня – классический гнойный менингит с полным набором менингеальных знаков. При этом вчерашние симптомы исчезли полностью, мгновенно и без следа.

Я взял со стола толстую стопку анализов и демонстративно поднял ее.

– Но самое невероятное – все, абсолютно все лабораторные и инструментальные исследования показывают, что наш пациент здоров. Кровь – идеальная, без малейших признаков воспаления. Ликвор – чистый как слеза. Посевы – стерильные. ПЦР-диагностика на все известные патогены – отрицательная. Магические тесты – в норме. Мы использовали все доступные методы современной и магической диагностики, мы задействовали ресурсы двух лабораторий, мы потратили целое состояние на редкие реактивы. Результат – ничего.

Я обвел взглядом их лица – усталые, растерянные, потерявшие последнюю надежду.

– Коллеги, мы должны признать очевидное. Мы в полном, абсолютном тупике. Мы не знаем, кто этот человек. Мы не знаем, что с ним происходит. Мы не можем объяснить его симптомы. Мы не можем найти причину его болезни. И самое страшное, – я понизил голос, и каждое слово упало в тишину, как камень, – мы не знаем, что его убьет завтра. Или что, чёрт возьми, его может спасти.

Глава 7

Молчание повисло в кабинете как густой туман. Тяжелое молчание поражения. Молчание врачей, которые впервые в своей практике столкнулись с чем-то абсолютно непонятным, с тем, что разрушало саму основу их знаний.

Фырк тихо сказал:

– Двуногий, а что если это вообще не болезнь в обычном понимании? Что если это… испытание?

– Испытание? – мысленно переспросил я, не меняя выражения лица.

– Для тебя. Кто-то могущественный и очень умный проверяет, насколько ты хорош как диагност. Насколько умен. Сможешь ли разгадать загадку, которая не имеет решения в рамках обычной, материальной медицины.

Бред какой-то. Кому я нужен?

Я просто целитель третьего класса в провинциальной больнице. Естественно мои достижения не прошли мимо местной знати. Все уже в курсе. Но вряд ли кто-то будет устраивать такие сложные, смертельно опасные спектакли ради меня?

Однако зерно сомнения было посеяно. Слишком уж странным было всё происходящее. Слишком демонстративным и искусственным.

– Что будем делать дальше? – спросил Киселев, его голос прозвучал глухо и устало, прерывая гнетущую тишину.

Я пожал плечами, чувствуя, как навалилась усталость от бессонной ночи.

– То, что умеем. Поддерживающая терапия – кислород, инфузии для детоксикации, жаропонижающие. Симптоматическое лечение – будем снимать симптомы по мере их появления. И ждем.

– Ждем чего? – тихо спросил Величко.

– Ждем, что будет завтра, – ответил я, глядя в окно на серый больничный двор. – Может, появятся новые симптомы, которые наконец-то дадут нам ключ к разгадке. Может, болезнь сама себя проявит как-то иначе. Может, произойдет чудо и он начнет выздоравливать. Или…

– Или? – подал голос Фролов.

– Или мы станем свидетелями его смерти от неизвестной науке болезни. И даже вскрытие, боюсь, ничего не покажет.

В этот день я снова остался в ординаторской и не уходил домой вторые сутки подряд. На столе лежала новая стопка анализов, вечерний забор. Все такие же идеально нормальные, издевательски чистые.

Серов все еще был жив. Более того – менингеальные симптомы начали ослабевать. Сами по себе, без какого-либо специфического лечения. Ригидность затылочных мышц уменьшилась, страшный опистотонус прошел, и он теперь лежал на спине, а не выгибался дугой. Температура упала до тридцати восьми. Он медленно, но верно шел на поправку. От болезни, которой не существовало.

Что будет завтра? Какую новую болезнь продемонстрирует нам этот медицинский хамелеон?

Инфаркт миокарда? Острую почечную недостаточность? Или что-то совсем невообразимое, чего нет ни в одном учебнике?

Дверь тихонько приоткрылась. Вероника заглянула внутрь.

– Ты опять здесь ночуешь?

– Не могу уйти, – я потер усталые глаза. – Этот пациент… Он как вызов всему, что я знаю и умею в медицине. Загадка, которую я обязан разгадать.

Она вошла, подошла ко мне сзади и молча обняла за плечи. От нее пахло чем-то неуловимо домашним.

– Илья, ты загоняешь себя. Два дня без нормального сна, и нормальной еды… Ты же не железный.

Она права. Правда насчет еды она не совсем права. Именно благодаря ей я все же ел как по мне совершенно нормально.

– Я должен найти ответ, – упрямо повторил я.

– А если ответа нет? Если это что-то за пределами медицины?

– Всё имеет объяснение, – сказал я, скорее убеждая самого себя. – Всё подчиняется законам природы. Просто мы пока не знаем, каким именно.

Фырк, сидевший на подоконнике и созерцавший ночной город, философски заметил:

– Первый шаг к мудрости – признание границ собственного знания. Второй шаг – отчаянная попытка эти границы расширить. Третий шаг – понимание, что некоторые границы расширить невозможно. Ты, двуногий, сейчас застрял где-то между вторым и третьим.

Вероника вздохнула и поцеловав меня на прощанье ушла.

За окном сгущались сумерки.

Больничные фонари начинали зажигаться один за другим, выхватывая из темноты мокрый асфальт и силуэты деревьев.

В изоляторе номер один лежал человек-загадка. Человек, который бросил вызов всей медицинской науке. Человек, чье само существование противоречило всем известным законам.

И завтра мне предстояло продолжить этот неравный бой. Бой разума против неизвестности.

На следующий день в семь утра, кое-как поспав на неудобном диване, я шел по гулким больничным коридорам, чувствуя себя как марафонец на последнем километре – ноги были ватными. Но я упорно шел вперед. Желание узнать правду придавало мне сил.

Что он выкинет сегодня? Позавчера были легкие и кожа. Вчера – мозг. По извращенной логике этого медицинского абсурда, сегодня должно быть что-то с желудочно-кишечным трактом.

Классический острый живот. Или с сердцем – например, инфаркт миокарда. Или сразу полиорганная недостаточность для полного, так сказать, комплекта.

Коридор изоляционного блока на цокольном этаже встретил меня привычной стерильностью. У поста медсестры дежурила Галина Петровна, которая за тридцать лет работы в реанимации видела все и, казалось, ничему уже не удивлялась. Почти ничему.

– Илья Григорьевич! – она вскочила при моем появлении, опрокинув стопку историй болезни. – Слава богу, вы пришли! С пациентом происходит что-то совершенно невообразимое!

– Что на этот раз? – я потер глаза, чувствуя, как песок скрипит под веками. – Дайте угадаю – симптомы менингита исчезли, и появилось что-то новое?

– Откуда вы знаете⁈ – она изумленно уставилась на меня, ее круглые глаза за стеклами очков стали еще больше.

Потому что это театр абсурда, а я, кажется, начинаю понимать извращенный замысел сценариста.

– Интуиция, – пожал я плечами. – Так что у него теперь?

– Острый живот! – Галина Петровна всплеснула руками, ее обычное хладнокровие испарилось без следа. – Кричит от боли, живот твердый как доска! Но Илья Григорьевич, вчера вечером я делала обход в одиннадцать – никаких признаков не было! Он спокойно спал после вашего успокоительного!

Как я и думал. Впрочем, это уже неудивительно.

Потому что это не болезнь эволюционирует, это…

Фырк материализовался на моем плече, сладко зевнул, показав крошечные острые зубки.

– О, наш пациент-хамелеон выдал новый номер? Что сегодня в программе – умирание от перитонита? Классика жанра! Интересно, завтра будет инфаркт или сразу клиническая смерть для пущего драматического эффекта?

– Не подсказывай ему идеи, – мысленно ответил я, проходя в предбанник.

Я начал надевать защитный костюм. За эти три дня процедура стала автоматической, почти рефлекторной – комбинезон, двойные бахилы, респиратор, очки, двойные перчатки.

Каждое движение было отработано до автоматизма, руки сами знали, что делать, пока мозг пытался переварить новую порцию абсурда.

– Илья Григорьевич, может, срочно вызвать дежурного хирурга? – предложила Галина Петровна. – Если это действительно перитонит, нужна немедленная операция! Промедление – смерть!

– Сначала посмотрю сам, – ответил я, застегивая последнюю молнию. – Прооперировать если что сам могу.

Никакой операции не будет. Потому что никакого перитонита, скорее всего, нет.

Я вошел в палату и на секунду замер на пороге.

Иван Иванович Серов – наш загадочный пациент – лежал в классической позе человека с острым животом.

Колени подтянуты к груди, руки судорожно обхватывают живот, все тело напряжено от боли, как натянутая струна. Лицо приобрело серый, землистый оттенок, было покрыто крупными каплями испарины, а губы искусаны до крови.

– Доктор! – он повернул ко мне измученное, искаженное страданием лицо. – Помогите! Живот… разрывается изнутри! Я… я умираю! Невыносимая боль!

Его голос срывался на хриплый, душераздирающий стон.

Я подошел к кровати и начал осмотр. Сначала визуальный – живот не вздут, но мышцы передней брюшной стенки были напряжены до предела, контурируясь под тонкой тканью пижамы, как у профессионального бодибилдера.

Затем пальпация. При первом же легком прикосновении к животу пациент пронзительно вскрикнул, его тело выгнулось.

– А-а-а! Не трогайте! Больно!

Живот действительно был твердым как доска – «доскообразный живот», классический признак разлитого перитонита. Мышцы не расслаблялись ни на секунду, создавая под кожей настоящий панцирь.

Я аккуратно проверил симптом Щеткина-Блюмберга – медленно надавил на переднюю брюшную стенку и резко отпустил руку. Эффект превзошел все ожидания. Пациент не просто вскрикнул – он буквально подпрыгнул на кровати, его тело выгнулось в дуге, а из горла вырвался крик, полный неподдельной, казалось бы, агонии.

– А-а-а-а! Убивают!

Что-то здесь было не так. На Щеткина-Блюмберга реагируют по-другому.

Я взял холодный стетоскоп, согрел его в ладонях и приложил к животу пациента. Тишина. Никаких кишечных шумов, никакого урчания, никакой перистальтики. «Гробовая тишина» – еще один классический признак пареза кишечника на фоне перитонита.

Слишком классический. Как будто списанный из учебника по неотложной хирургии для третьего курса. Обычно в реальной жизни хоть какие-то единичные, затухающие звуки есть. А тут – идеальная, эталонная картина.

Фырк спрыгнул с моего плеча на кровать, обошел стонущего пациента и с видом театрального критика, идущего на очередной сомнительный спектакль, заявил:

– Ну что, ныряю проверять очередной симптом?

Он погрузился прямо в напряженный живот пациента, его серебристая форма растворилась в теле. Прошло несколько долгих, напряженных секунд – пять, десять, пятнадцать.

Наконец он вынырнул, и выражение его обычно наглой мордочки было крайне озадаченным.

– Двуногий, это становится совсем уже цирком! Брюшина действительно воспалена – гиперемия, отек, даже фибриновые наложения есть, как при самом настоящем перитоните. НО! – он картинно поднял мохнатую лапку для драматического эффекта. – Все внутренние органы абсолютно целые! Никаких перфораций! Ни прободной язвы, ни разорвавшегося аппендикса, ни дивертикулита! И главное – опять ни единого микроба! Стерильно как в твоей операционной после кварцевания! Воспаление есть, а причины нет! Как будто кто-то взял кисточку и аккуратно, со знанием дела, нарисовал воспаление прямо на брюшине!

– Спасибо, Фырк, – кивнул я.

Я активировал Сонар.

Закрыл глаза, отсекая все внешние раздражители, и сконцентрировался. Невидимый луч моего диагностического дара прошел сквозь тело пациента, создавая в моем сознании живую, трехмерную картину.

Брюшная полость. Вот петли кишечника – не раздуты, не спавшиеся. Печень, селезенка, поджелудочная железа – все органы в идеальном состоянии, без малейших признаков патологии.

Но брюшина… Да, она была воспалена. Равномерно, диффузно, без отдельных, более ярких очагов. Никакого гнойного выпота, никакого серозного экссудата. Просто ровное, монотонное воспаление.

Невозможная картина. Перитонит без причины – это как пожар без огня. Воспаление не возникает само по себе, из ниоткуда. Всегда должен быть триггер – инфекция, прорыв полого органа, химическое раздражение. А тут…

Может магическая болезнь, которую я еще не изучал. Или она еще неизвестна в этом мире.

– Доктор… – простонал Серов, хватая меня за руку своей влажной, холодной ладонью. – Я же чувствую… кишки рвутся… Я умираю, да? Скажите правду… сколько мне осталось?

Его пальцы дрожали, глаза были полны настоящих, крупных слез.

И в этот самый момент в моей голове словно щелкнул выключатель.

Все части этой безумной головоломки – внезапная, калейдоскопическая смена симптомов, идеальная, «учебная» клиническая картина, абсолютно стерильное воспаление, полное отсутствие прошлого у пациента, и теперь эта… слеза – все это вдруг сложилось в единую, простую и чудовищную картину.

Я замер у кровати, ничего ему не отвечая. В голове словно прорвало плотину. Мысли, до этого вялые и разрозненные, хлынули бурным, кристально чистым потоком, выстраиваясь в единственно возможную логическую цепь.

Три дня – три совершенно разных, не связанных между собой смертельных синдрома.

День первый – агрессивная «стекляшка». Температура сорок один, жуткая кристаллическая сыпь, растущая прямо из кожи, тотальное, сжигающее воспаление легких. И при этом – анализы абсолютно здорового человека.

День второй – тяжелейший менингит. Опистотонус, ригидность затылочных мышц, полный набор менингеальных знаков. И при этом – ликвор, спинномозговая жидкость, чистый как слеза младенца.

День третий – острый, разлитой перитонит. Доскообразный живот, симптомы раздражения брюшины, «гробовая тишина» в кишечнике. И при этом – никакого источника воспаления, никакой перфорации, абсолютная стерильность.

Что их объединяет? На первый взгляд – ничего. Разные системы органов, разные патогенетические механизмы, разная клиника. Но если присмотреться…

Все они идеальные. Слишком идеальные. Как будто взяты прямо из учебника по медицине, раздел «классические проявления».

Все они появляются внезапно, из ниоткуда, и так же внезапно исчезают, не оставляя ни малейшего следа.

Ни один известный патоген в мире не может за сутки изменить свою тропность с респираторной системы на центральную нервную, а потом на желудочно-кишечный тракт.

Ни один токсин не дает такую причудливую, калейдоскопическую смену симптоматики. Ни одно аутоиммунное заболевание не протекает подобным образом. Даже самые редкие и экзотические генетические синдромы не дают такой картины. И это уже не говоря о магических. Там картины совершенно другие.

Фырк вскочил мне на плечо, его когти легонько царапнули ткань комбинезона. Он наклонился к самому моему уху.

– Двуногий, у тебя такое лицо… Как у кота, который наконец-то понял, где хитрые хозяева прячут валерьянку. Ты что-то понял?