Текст книги "Великая империя зла (СИ)"

Автор книги: Сергей Пилипенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

–    Хотелось бы, чтобы было именно так, – ответил Абдах, поднимая голову вверх, и как бы тайно прося у звезд подтверждения своим словам.

Но небо молчало, и эмир вновь подумал о звездочете.

«Наверное, он прав. Им нет дела до нас в таком виде, как мы сейчас. Это наше дело. Им нужен только мир и то вечное спокойствие, в котором сами пребывают. Да, хранит тебя, Аллах, мой звездочет, – обратился в душе Абдах, – возможно, когда-то и я отправлюсь в то далекое путешествие, что и султан. Но, это уже будет не так страшно  и не так больно».

И, подняв голову вверх, эмир  вдруг увидел, как радостно заблестели звезды.

Их свет явно  указывал на то, что он сегодня прав и, как никогда, близок к той истине, от которой умер совсем недавно султан...

Глава 11

Весть быстро доносится откуда-то бы ни было, и это оправдывало гневное лицо московского царя, который, восседая на троне, одной рукой нервно и очень сильно упирался в подлокотник, а другой – держал окровавленный скипетр.

Полы его буднично-праздничного, длинного до самых пят кафтана, были забрызганы кровью.

Перед ним на коленях и о чем-то молясь, стоял довольно маленький человечек, и слезы ручьем текли из его глаз.

Лицо его было разбито в кровь тем самым скипетром, что держал царь в руке, а оставшая часть недавно сломанного носа как-то смешно смотрела в сторону, от чего казалось, что человечек выглядел и вовсе каким-то юродивым.

Но это было не так.

Перед царем, склонившись в немом поклоне, стоял на коленях целый князь Посольского Приказа. Он совсем недавно возвратился из далекого Стамбула, и был так нерадиво принят царем.

Шла война, и царю, время от времени, доставалось.

И он никак не мог простить какому-то князю о том, что тот не выполнил до конца его поручение.

Царь нервничал. Его можно было понять. Россия теряла территории одну за другой, и ей никак не удавалось вырваться из полосы поражений, преследовавших ее последнее время.

Наконец, царь смилостивился и, вставая с только ему надлежащего трона, произнес:

–   Ну, встань, встань, пес шелудивый. Нечего валяться у моих ног..., – но тут узрев, что полы кафтана все в крови, он вновь разъярился, на ходу подбирая нужные слова, – ты..., ты, – задыхаясь, кричал царь, – посмел своей кривой рожей прикоснуться к моему царскому одеянию. Так, вот же тебе, вот..., – и царь снова и снова бил ни в чем не повинного человека, то и дело уклонявшегося в сторону от его жалящего скипетра.

На руках у защищавшегося вздымались пузыри, и тут же лопались от бурлящей в них крови. Кафтан все больше и больше обретал вид багрового листа.

Наконец, человечек не выдержал и, видимо, устав защищаться, отвел руки в сторону.

Очередной удар пришелся ему в голову. Череп с жутким треском не выдержал, и голова почти раскололась надвое, образовав в своих очертаниях какую-то вязкую яму...

Царь остановился в ужасе содеянного, а в его руках так и застыл скипетр с какой-то неизвестной ему тянущейся жидкостью.

Дворовые люди тихо удалялись, боясь гнева царя дальше, но тот стоял и, тупо уставившись, смотрел на павшее под ним мертвое тело его подручного.

Наконец, он вышел из этого минутного оцепенения и с отвращением отбросил в сторону скипетр.

–    О, Господи, спаси мя и помилуй. Не хотел я этого, ей Богу, не хотел, – и царь, опустившись на колени, начал было молиться, но краем глаза завидев, что за ним подглядывают, быстро встал и крикнул во всю силу, только ему надлежащего голоса.

–    Стража, эй, где вы там, окаянные. Унесите скорее это чрево и принесите новые одежды.

Спустя минут пятнадцать, когда все было убрано, царь вновь уселся на трон.

Руки его все еще нервно вздрагивали, и ему приходилось то и дело их усмирять. Наконец, он немного успокоился и крикнул снова:

–   Подайте сюда мне посла моего в Турции, – и принялся   ожидать исполнения.

Через минуту в палате появился невысокого роста человек, испуганно глядя царю в лицо. Он то и дело отвешивал поклоны, продвигаясь к нему ближе, и где-то в   метрах   пяти остановился в глубоком поклоне.

–   Чего боишься, – проговорил царь, – подходи ближе. Коли надо я и там тебя достану.

Человек снова опасливо посмотрел прямо царю в глаза и пододвинулся несколько ближе, на что тот почему-то усмехнулся и сказал.

–   Не бойся, тебе говорят. Я же сказал, тебя не трону.

–   Знаю я вас, государь, – выдавил из себя слово человек, – подойди ближе, то получишь прямо в лоб, несмотря ни на что.

Царь засмеялся, а затем сурово произнес:

–   Ты что, не ведаешь, что говоришь? Как смеешь со мной так разговаривать. Подойди ближе, сказал, не то точно в околот угодишь.

Человек молча повиновался и, подойдя  к царю поближе, остановился, оставляя за собой право для побега в виде небольшой дистанции между ними.

Царь, завидев это, рассвирепел вновь, но спустя секунду успокоился, поняв, наконец, что этим ничего не добьется.

Поэтому, с минуту подумав о чем-то своем, далеком и не ведомом для его подчиненных, он произнес:

–  Знаю, что поступил неправильно и знаю, что он не виноват. Но, как прикажешь поступать, когда твои приказы не исполняются?

–   А в чем вы его обвиняете, государь? – снова немного отодвинулся человек, опасаясь за свою драгоценную, как ему казалось, жизнь.

–   Я его не обвиняю, а попросту ругаю..., – тут царь немного осекся, поняв, что произнес глупость, но затем поправился, – а точнее, ругал. Но, он меня не слушал, а искал прощения. И какое же нужно доказательство для того, чтобы понять, что человек пред тобою виновен, кроме мольбы о прощении. А разве не так ты мыслишь, а, отвечай? – задал он вопрос.

–    Так, так, – поспешил заверить ответчик.

–    Знаю и так, что ответишь. Все вы на одно лицо. Лживы насквозь, псы негодные.

Человек молчал, наблюдая исподлобья за действиями своего царя.

Тот встал с трона и прошелся по палате, снова о чем-то размышляя.

–   Я мыслю так, – обратился он вновь к застывшему на том же месте человеку, – надобно послать туда еще кого-то   и довершить дело до конца. Как считаешь? – и, посмотрев прямо в глаза служащему, спустя секунду махнул в отчаянии рукой, произнеся:

–    Знаю и так, что ни черта не мыслишь. Ждешь, что я скажу тебе, и хвостом подвиливаешь, как преданный пес. Ну, что молчишь, хоть сейчас скажи что-либо.

Но человек упорно молчал, и царь в изнеможении вновь сел на трон.

–   Ну, что за люди такие. Что за беспринципные твари в них живут. Ни ответа, ни хорошего слова не услышишь. Одно словоблудие. Как же мне с вами тяжело, – и царь заохал, застонал, переваливая голову со стороны в сторону.

Затем, остановившись, снова посмотрел на человека, так и стоявшего, подобно пню, перед ним, плюнул в сторону и сказал:

–   Тьфу ты, бестия окаянная. Чего молчишь, как истукан? Язык проглотил что ли? Эй, стража, а ну, развяжите ему язык...

Те бросились живо к онемевшему от страха человеку, но на полпути царь их остановил.

–   Стойте, пусть сам раскроет рот. А ну, скажи что-нибудь, – обратился он снова к человеку.

Тот молчал, а его остекленевшие глаза мертво смотрели на самого царя…

–    О, господи, – пролепетал царь, – и этот отдал богу душу. Да, что ж, это такое. Скоро никого не останется, – и, обращаясь к страже, дополнил, – а ну, унесите его отсюда, а то жутко вонь идет от него, и позовите мне кого-то еще из этого приказа.

Стража молча утащила тело из палаты, и на пороге через время появился еще один человек.

Он храбрился и старался быть невозмутимым. Царю это не очень понравилось, но он все же стерпел и сказал:

–   Ты кто, и чем занимаешься в приказе?

–    Я Максюта, царь! – громко сказал он, гордо ступая вперед на шаг. – А занимаюсь писарским ремеслом. Чиню приказы и их исполнение средь люду прочего.

–    Хорошо, что так, – ответил спокойно царь, – а я уж думал, что ты такой же, как и те. Что ты можешь ответить мне по тому же вопросу?

–   А какой вопрос, государь? Я ведь за дверью не стоял и не подслушивал, – ответил не менее спокойно человек.

–   Ах, да, – произнес царь, – я и забыл. Вопрос таков: почему султан умер, а его сын до сих пор жив. Я хотел бы знать это   и прямо сейчас.

–    Не могу знать подобное, – ответил тот же, – не занимаюсь им.

–    Так, позови кого-либо еще, – разгневался государь, – кто знает, бес вам всем в ребро.

–    А больше и нет никого, государь. Все разбежались, кто куда.

–    Что-о-о? – начинал свирепеть вновь повелитель душ, – да я.., я прикажу отрубить всем головы сегодня же, а семьи четвертую.., – но продолжить ему не удалось, так как его хватил удар, и он медленно свалился на пол.

–    Лекаря сюда, лекаря.., – закричала стража, не понимающая, от чего это такой могучий человек мог свалиться на пол.

Послышался топот, и в палату влетел небольшой человечек с сумой в руках. Он быстро опустился возле тела и зачем-то пощупал царю руку, а потом прислушался к его груди.

–   Дышит  еще, – тихо вымолвил он и просунул между зубов какую-то металлическую палочку.

Затем влил в рот какую-то зловонную жидкость, и дал проглотнуть ее внутрь, слегка приподняв ему голову.

Спустя минут пять, царь пришел в себя и, оглянувшись, хотел было снова накричать, но лекарь подошел ближе и успокоил:

–   Тише, тише, государь. Надобно полежать немного, и все успокоится.

Царь, наверное, понял, что произошло, а потому тихо лег и полежал еще минут пять.

Наконец, он все таки поднялся и, тихо охая, сел на трон, держась одной рукой за левую сторону груди.

–    Ох, доведут же эти люди. Так и до греха не далеко, – с трудом вымолвил он, все так же держа руку на груди.

Он посидел еще минут десять, опустив голову вниз, а затем с неожиданной резкостью, вновь появившейся в его голосе, почти прокричал:

–   Так, ты говоришь, все сбежали от меня? – обратился царь к тому же человеку.

–   Да, – спокойно ответил тот.

–   А, что же ты остался? – удивился он.

–   А мне бежать некуда, как им, – довольно просто объяснил человек.

Царь немного подивился его ответу, а затем, немного сощурив глаза, произнес:

–   Так ты говоришь тебе некуда? Это хорошо, хорошо, – похвалил он.

–   Что ж тут хорошего? – отвечал спокойно слуга. – Когда некуда податься и укрыться от твоих страстней.

–    Да-а, – задумчиво произнес государь, – а я-то думал, что они не побегут, кто куда. Ошибался, значит, я. Ну ничего, теперь буду знать.., – и снова обратившись к тому же, сказал:

–    Вот что, Максюта, тебе поручаю дело государевой важности, а ты – выйди вон, – показал он лекарю на дверь.

Тот поклонился и молча вышел, опуская за собой дверную занавеску.

–   Подойди ближе, – тихо промолвил царь, склоняясь вперед, и человек повиновался, – я хочу, чтобы ты поехал в Стамбул, нашел маленького султана и предал его земле.

–    А зачем это? – ничуть не смущаясь, спросил тот.

–    Много будешь знать – скоро состаришься, – отвечал царь, отклоняясь вновь к трону.

–    Нет, так не пойдет, – резонно отвечал Максюта, – я хочу знать, зачем это нужно сделать. Это ведь грех на душу, а не просто действо тебе в угоду.

Царь немного заерзал  на троне, а затем вымолвил:

–    Ты знаешь и так довольно много из того, что я тебе приказал. Поэтому, ступай и исполняй. А что, да к чему –  не твоего ума дело. Это царские хлопоты,  а не холопьи и не дворовые.

–    Тогда подпиши наказ об этом, – ничуть не смущаясь, отвечал Максюта, – а тайна будет сохранена здесь же, у двора государева.

–    Хорошо, – согласился на это царь, – я подпишу, – и, обращаясь к какому-то неизвестному клерку крикнул, -принеси мне бумагу и чернила с пером, и сию минуту.

Царь встал и прошелся снова. Сердце, наверное, еще побаливало, и он слегка придерживался за грудь рукой.

Вошел клерк и занес сказанное, положив его на рядом стоящий с троном небольшой стол.

Государь сел на табурет с высоким бортом и принялся чинить указ.

Спустя время все было готово.

Царь приложил палец к грамоте, предварительно обмокнув его в рядом стоящие красные чернила, и заставил то же сделать Максюту.

–  Теперь тебе ясно, почему это надо сделать? – сурово произнес царь.

–  Да, ясно, но все ж не до конца.

–  В чем-то сомневаешься? – удивленно спросил государь.

–   Я хотел бы, чтобы эта грамота сохранилась где-то рядом, а другую ты дашь лично мне, чтобы меня везде пропускали и помогали.

–    Ты что, хочешь вновь заставить меня писать? – гневно вымолвил царь.

–    Нет, написать могу и я, а ты подпиши.

–    Не сомневайся, – похлопал рукой по плечу государь, – подпишу, чего ты там напишешь, – и он отошел в сторону.

Максюта принялся писать, и через некоторое время документ был подписан и спрятан им за пазуху.

–   Вот теперь я могу исполнять, – гордо произнес он, отступая назад и кланяясь.

–   Погоди еще чуток, – сказал царь и зачем-то пошел внутрь палат.

Через несколько минут он вернулся, держа в руке небольшую коробочку.

–   В ней небольшой подарок жене султана. С ним и пройдешь туда. Камень вручишь лично ей и скажешь на словах, что я очень разгневан ее поведением и хотел бы видеть оправдания моему доверию. Она тебе поможет.

–   А какая? – спокойно спросил Максюта. – Их ведь много.

–   Ах, черт, я и забыл, – стукнул себя по лбу царь, – подойдешь к первой.

–   Но, она убита?

–    Нет, она жива. Убили не ее, а другую, – почему-то уверял царь.

–    Как? – удивился писарь.

–    Не твого ума дело, – спокойно отвечал государь, показывая ему на дверь рукой.

–    Но, как я найду ее? – не переставал удивляться Максюта.

–    Тебе скажут все  там. Или ты думаешь, что один справишься с этим? – и царь громко и хрипло засмеялся.

Затем, внезапно остановившись, добавил:

–   В Стамбуле тебя встретят. Не забудь о коробочке с камнем. Это уговор. Покажешь тому, кто придет на встречу. Смотри, не подведи. А теперь, ступай с богом, – произнес царь и перекрестил уходившего слугу.

–   О, Господи, помоги мне покарать сарацина. Поставлю самую большую церковь и освящу ее твоим именем, – так обращался великий государь  к богу, возимая руки к верху и усердно читая молитву.

Спустя время в палату зашли двое.

Один из них был высокого роста, а другой пониже.

Тот, что был повыше, произнес:

–   Сегодня ты разгневал Господа нашего. Почем убил двоих, отвечай?

–   Не знал, что творю, успокойся, – бормотал царь, завидя того второго, пониже ростом.

–   Впредь смотри, не допускай подобного, – так же сурово и гневно прозвучал голос высокого, – и  знай, я наблюдаю за тобой все это время.

–

Царь молча склонил голову в небольшом поклоне, крестя самого себя несколько раз.

Они  вышли, и он облегченно вздохнул.

–   О, Господи, – вымолвил тихо царь, – помоги мне от них избавиться. Я знаю, они твои слуги, но я ведь тоже твой слуга. К тому же главнее, так как за мной мои люди.

–   Не гневи меня, – вдруг  зазвучал голос откуда-то сверху, и царь испуганно оглянулся по сторонам, – и не смей ко мне обращаться с подобным. Посмотри на себя. Как ты жалок и убог душой. Сегодня казнил двоих, а что на завтра, Успокой себя, ибо придется усмирить тебя силой...

 Голос исчез, и царь услышал громкое биение сердца внутри.

–   Господи.., – прошептал он, и губы его побелели, – неужто, он слышал меня?.. – и царь в который раз упал на пол...

Снова забежал лекарь и повторил то же, что и прежде, но государь никак не приходил в себя, а спустя еще минут двадцать, тот же лекарь спокойно произнес:

–   Царь умер. Его дуща обрела покой.

Весть мгновенно разлетелась во все палаты, и вскоре тело государя окружила целая свита   дворцовых и придворных слуг. Наперед выступил один из них и, указывая рукой на пустой, одиноко стоящий трон, громко произнес:

–   У царя нет детей, и место свободно. Так пускай его займет тот, кто наиболее умен и проворен в живости своего ума. Позовите сюда Максюту. Царь дал ему последний указ. О чем он, вы знаете? – обратился он к толпе.

Те отрицательно покачали головами и громко зашумели, призывая других позвать того бедного Максюту.

Прошло, наверное, не менее часа, пока не доставили того, кого ждали.

Толпа немо смотрела на него с нескрываемой злобой и ненавистью.

Сейчас он олицетворял их царя, такого же жестокого и спокойно торжествующего в своем бесчинстве.

–   Что велел тебе царь перед смертью? – спросил все тот же человек из толпы Максюту.

–   Он велел занять трон после его смерти и подписал об этом свой царственный указ, – громко и гордо произнес тот, вынимая из-за пазухи полчаса назад подмененный им царский указ. – Вот он, у меня в руках.

Толпа, словно онемела и застыла в ожидании еще более страшного, нежели было.

Человек, его спрашивающий, как-то растерялся и хотел было укрыться в той же толпе, но Максюта удержал того и подозвал к себе, поманив пальцем.

–    На, зачитай всем сейчас же, – отдал он ему распоряжение, а сам отошел  назад и тихо приблизился к тому небольшому столику, где недавно писалась грамота.

Пока читался указ, он незаметно для всех положил неистребованный документ себе в пазуху и гордо ступая вперед, почти вырвал чтимую грамоту из рук читаюшего.

–    Ну, хватит, и так ясно, о чем тут, – сказал он, сворачивая бумагу в тонкий рулон, – давайте все за работу и побыстрее. Нечего тут прохлаждаться. И объявите по всем весям, что царь назначил меня до самой смерти вами управлять.

Толпа быстро разбежалась, и через время  палата опустела. В ней лежал только мертвый царь, и несколько стражей стояли возле двери.

Максюта подошел к телу и, склонившись, тихо произнес:

–   Не беспокойся, я все сделаю, как ты велел. Спи спокойно, наш государь.

После этого, он отошел в сторону, уступая место вошедшим в палату дворовым людям и слугам.

Они немного потоптались на месте, а затем кто-то из них спросил:

–   Можно ли уносить тело, государь?

Максюта посмотрел на того и снова поманил пальцем к себе. Тот подошел.

–   Ты первый назвал меня государем, а посему, дарую тебе веся. Будешь моим казначеем.

У того от этих слов глаза полезли на лоб, а когда он услышал дальше, то сел на пол, обхватив голову руками.

–   А сейчас, немедленно отправляйся в казну и сосчитай мне все и вся, а вечером доложишь.

–   Но, это невозможно, – отвечал человек, только что произведенный в казначеи.

–   Не справишься  –  убью, – ответил тот же голос и перед его лицом показался огромный кулак.

Палата мигом опустела, и Максюта занялся своим делом.

Надо было куда-то запрятать настоящую грамоту царя, хотя проще было бы ее просто  сжечь.

Но, как назло, везде бродили слуги, и нигде не горел огонь. Максюта прошелся по палате и оглядел все углы.

Нигде не было подходящего места, но он все же присмотрел одно и радостно прошептал:

 –   Вот оно. Вот то, что мне нужно, – и отправился в самый дальний угол палаты.

Подойдя к стене, он немного поковырялся в ней ножом, а затем приоткрыл довольно маленькую дверцу.

Когда-то это место отапливалось, и она служила поддувалом.

Но за последнее время, место это было заложено камнями, так как царь перебрался в другие палаты, а эта оставалась пока, как пособная его деянию и, в отличие от остальных, сейчас не отапливалась.

Максюта с трудом втиснул в образовавшуюся щель грамоту, так как она была битком забита строительным мусором, и тихо закрыл дверцу.

Затем, тщательно разгладил стенку палаты, предварительно поплевав на руки.

Небольшое углубление почти сравнялось со стеной, и Максюта довольно потер руки. Затем, он отошел в сторону и посмотрел издали. Вряд ли, кто додумается лезть в уже заложенную камнем стену, тем более, что палату эту он вовсе закроет, как ненужную и образует в ней склад чего-нибудь.

Уладив самый основной вопрос, Максюта направился к выходу.

Там его уже  ожидала стража, и они двинулись   к новым палатам, где уже собирался люд для проводов царя в его последний путь...

Глава 12

Лампа мутно освещала небольшую комнату, и от этого казалось, что вся она как бы набита до отказа молочного цвета туманом.

Женщина сидела на краю топчана и смотрела почти в упор на рядом спящего младенца.

Тот сонно перебирал пальчиками рук, а ноги иногда вздрагивали при каком-то небольшом шуме.

Мать нервничала, и это передавалось ребенку. Не было вестей от эмира и неизвестно куда запропастившегося Мюра.

Тот единственный охранник, который неусыпно стоял на

часах, как-то мало придавал уверенности.

Скорее всего, он тоже волновался, но старался не подавать виду. Уже третий день они ничего не ели. Грудь иссякла, и молоко кончалось.

Гуляб встала и прошлась по комнате, затем выглянула за дверь и посмотрела на вход.

Там, в какой-то непонятной позе сидел ее охранник.

За это время они успели познакомиться, и, хотя Гуляб мало знала турецких слов, все же нашла с ним общий язык.

Это давало возможность, хоть немного развеять свои мысли и успокоиться.

С трудом подбирая необходимые слова, она тихо позвала:

– Мохдат.., Мохдат, ты меня слышишь?..

–  Да, – сонно отозвался тот и, отступая от двери, подошел к ней.

–   Надо поискать еду, – обеспокоенно сказала она, при этом показывая рукой на рот.

–   Совсем нельзя, – отвечал охранник  и мотал головой, – нельзя покидать дом.

–   Но, как же ребенок, – умоляла его Гуляб, – ему ведь надо что-то есть, – показывала она на грудь, имитируя в руках ребенка.

Мохдат понимающе кивнул, но упорно продолжал отрицать выход из дома.

–   Тогда, я пойду, – под конец разозлилась Гуляб и отодвинула рукой его в сторону.

–   Нельзя, туда нельзя, – испуганно залепетал охранник, не зная, что в этом случае предпринять.

–   Тогда, иди сам, а я посторожу здесь, – вновь произнесла с трудом Гуляб, подыскивая в уме необходимые слова.

Мохдат, явно не довольный таким поворотом дел, все же согласился. Он вверил ей ружье и показал рукой на дверь.

Та согласно кивнула и пошла к занимаемому им ранее месту, но тут захныкал ребенок, и ей пришлось возвратиться.

Охранник не знал, что делать и пока стоял в немом ожидании у двери.

Вскоре, плач прекратился, и младенец снова уснул.

Гуляб подошла к двери и, взяв ружье в руки, показала Мохдату на дверь.

Тот, вздыхая, кивнул головой и тихонько выскользнул наружу, захватив с собой небольшую суму и нож.

Гуляб закрыла за ним дверь и опустила засов, а затем, сев возле нее, так и застыла с оружием в руках.

Время шло медленно. На дворе стояла ночь, и ярко светила луна. Тревожно вглядываясь в темноту, Гуляб беспокойно следила в небольшое отверстие за окружающим.

Вдруг, справа от нее мелькнула какая-то смутная  тень.

Сердце тревожно забилось, и она почти полностью прильнула к той щели, которая имелась в двери.

Но, ничего видно не было, и женщина снова отпрянула немного в сторону.

Но вот, что-то заскребло у нее под дверью внизу, и Гуляб с удивлением обнаружила небольшую записку, просунутую внутрь чьей-то рукой.

Она испуганно потянулась к ней, и, быстро схватив, развернула.

Написано было по-турецки, и Гуляб не знала, как поступить, пытаясь в то же время понять смысл написанных кем-то слов.

Наконец, решившись, она дернула щеколду, отчего дверь немного приоткрылась, и быстро отошла в сторону.

Дверь отворилась, и  в комнату вскользнул человек, довольно проворно закрывая ее за собой.

Гуляб еще больше напряглась и тупо уставилась на неизвестного.

Казалось, вот-вот  и она выстрелит в него.

–   Тихо, – прозвучал чей-то знакомый голос, и у нее сразу отлегло от груди, – это я, эмир, надеюсь вы меня не забыли?

От радости Гуляб хотелось броситься ему на грудь, но все же она сдержалась и, опуская ружье, произнесла:

–   Где вы были все это время? У нас нет еды, и мне пришлось послать охранника за ней, самой охраняя ребенка.

–    Я не мог прийти раньше, а Мюра схватили мои враги и пытали. Только вчера я его освободил, но он не может пока ходить. Его сильно покалечили. Я и сам чуть было не погиб, – почему-то дополнил эмир, – но Аллах уберег меня от этого.

Тут послышались крадущиеся шаги и, спустя секунды, в дом потихоньку влез еще кто-то, так же тихо закрывая за собой дверь.

В руках он держал небольшую суму, битком набитую какими-то предметами.

–    А, это ты Мохдат, – спокойно произнесла Гуляб, – а у нас гости. Это эмир.

Мохдат тут же бросился на колени, не совсем понимая, как тот сюда попал и, молясь о чем-то про себя.

–   Встань, Мохдат, – приказал тихо эмир, дабы, как он понимал, не разбудить ребенка, – и закрой дверь на засов.

Тот так же тихо выполнил указание.

–   Я принес то, что просила госпожа, – обратился он вновь к эмиру.

–    Хорошо, поставь в комнате и возвращайся к своему посту. Тебя никто не видел?

–    Думаю, нет, – ответил Мохдат, обходя эмира стороной, словно боясь, что тот может его укусить.

–    Ты сам-то ел что-нибудь? – задал вопрос Абдах.

–     Нет, достопочтеннейший паша.

–     Тогда поешь, а я пока покараулю.

–     Нет, я не буду, пусть госпожа поест. Ей надо. У нее ребенок.

–     Ну, хорошо, тогда ешьте вы, – обратился уже к Гуляб эмир.

Та, молча, согласилась и взялась за суму.

В ней было козье молоко, лепешки и довольно большое количество козьего сыра, а также разные пряности и фрукты.

Гуляб сначала поморщилась, но затем, понимая, что ребенку надо что-то есть, все-таки принялась за еду, то и дело поглядывая на топчан.

Младенец пока спал, но все так же тревожно перебирал пальчиками и вздрагивал при шуме.

Плотно поев, Гуляб повернулась к эмиру, который за это время не проронил ни слова и старался вовсе на нее не глядеть.

Тот одобрительно кивнул, давая понять, что все хорошо, и тихо вышел из комнаты, занимая место охранника.

Мохдат упорно не соглашался идти, вконец разозлив эмира.

После чего последовал тому же.

Наконец, все образовалось, и эмир смог поговорить с Гуляб.

–  Завтра, я постараюсь перевезти вас из этого места в другое. Пока никто об этом не знает, но лучше все же это сделать пораньше.

Гуляб утвердительно кивнула. Ей и самой это место не особо нравилось, и она хотела поскорее его покинуть.

–   Поэтому, ближе к вечеру, я пришлю своего помощника, – продолжил эмир, но затем, остановившись, вдруг дополнил, – нет, лучше я приеду сам и вывезу вас отсюда.

–   Хорошо, – кивнула головой Гуляб, посматривая хоть изредка на топчан.

–   Ну вот, я, наверное, и пойду.., – неуверенно произнес эмир, понимая, что делать ему здесь больше нечего.

Женщина ничего не ответила, но по ее лицу, которое она приоткрыла еще во время еды, он понял, что eй это не очень нравится.

Но надо было  действительно  отправляться во дворец, где ждали все те же государственные дела.

Эмир встал и тихо направился к двери, так и не попрощавшись с Гуляб.

То ли намеренно, то ли просто забыв об этом.

У двери он напутствовал охранника и объяснил, что уже завтра его сменят, на что тот  отвечал отрицательно, качая головой в стороны:

–   Я останусь с госпожой, – тихо проговорил он, и глаза его засветились.

– Уж не влюбился ли он? – подумал эмир, окидывая взглядом довольно ладную фигуру Мохдата, но тут же отбросил эту мысль в сторону.

Он ведь не знал, кто она, откуда и даже не видел ее лица, разве что слышал только голос. Наверное, это просто та человеческая привязанность, которая наступает после каких-то общих пережитых моментов и взаимодоверия своих жизней.

–   Хорошо, – ответил так же тихо эмир, смотря охраннику прямо в глаза, – ты поедешь с ней, но смотри в оба. Ее жизнь и жизнь ребенка сейчас в твоих руках и глазах. Пойми это правильно.

–   Я выполню свой долг, если будет нужно, – гордо ответил Мохдат, так же смотря прямо в глаза.

–   Ну, ладно, я, пожалуй, пойду – произнес Aбдax и наклонился к той небольшой щели, сквозь которую они смотрели на улицу.

Все было тихо.

Луна так же освещала дорогу, а где-то вдалеке шумел ручей, протекающий по дну глубокого оврага.

Подождав минут пять и посмотрев за окружающим, эмир тихо вышел из дома, сразу приседая на колени и уползая в сторону.

Где-то в стороне от дома послышался встревоженный крик ночной птицы, и Абдах остановился, жадно всматриваясь в окружающую темноту.

Но, дальше крика ничего не последовало. Стояла тишина и спокойствие.

И все же эмир решил немного подождать, опасаясь за их жизни и тревожась за свою собственную судьбу, без которой он теперь вовсе не жилец на этом свете.

Абдах тихонько уполз дальше в сторону от дома и спрятался в ближайших кустах. Из-за пояса он достал громоздкий пистолет и тихонько взвел курок.

Это был подарок одного заморского гостя, посещавшего в одно время Юсуф-пашу, когда эмир находился там с визитом от султана.

Еще ни разу Абдах не воспользовался этим, в большей степени полагаясь на свой кинжал и ятаган, которые всегда были при нем. Но сегодня почему-то взял, словно предугадывая, что тот ему пригодится.

Луна воцарилась высоко в небе у него над головой. Было около полуночи.

Абдах продолжал молча наблюдать за происходящим.

Рука, уставшая держать тяжелый пистолет, невольно опустилась.

Тихонько эмир спустил курок, думая, что опасность сегодня миновала. Но, вот послышался сухой треск ветки где-то в стороне от него, а затем чье-то прерывистое дыхание.

Оно медленно приближалось. И эмир уже начал подумывать о том, не к нему ли это направляется неизвестный, но, чуть не доходя, тот свернул в сторону и почти описал дугу вокруг дома,  как хищник, осматривая добычу перед налетом.

Затем снова послышался небольшой треск и на  хорошо освещенную территорию вышел человек, держащий в руке хоругву – короткую саблю с обоюдной обточкой ножа.

Вглядевшись в его очертания, эмир с удивлением обнаружил лысую голову бандита Мехмет-джана, который неизвестно почему остался в живых.

“Наверное, Аркалык отпустил его, перед этим снабдив оружием и заданием, – подумал эмир, так как знал, что хоругва – оружие не их народа, – а может, это сделал кто-то еще, – промелькнула следом другая мысль".

Бандит покрутил головой в стороны и, немного пригибаясь, побежал к двери дома. Не доходя шагов десять, он упал на землю и тихо пополз к входу.

Издали эмир не мог видеть: открывалась дверь или нет, но следом за яркой вспышкой огня прогрохотал шум выстрела, и тело Мехмета застыло на месте.

Абдах продолжал наблюдать дальше. Где-то в кустах всполохнулись в темное небо птицы и тревожно закричали, но спустя пять минут, снова наступила тишина.

Дверь тихо скрипнула, и на улицу вышел человек. Это был Мохдат. Он осторожно подступал к лежащему телу, держа ружье наготове.

Подойдя ближе, ткнул ногой его лысину, от чего голова повернулась в сторону, и  даже отсюда эмир увидел темное кровавое пятно в очертании его лица.

Пуля угодила прямо в лоб.

Абдах уже хотел было выйти навстречу, но что-то удержало его в этих кустах, и он оставался на месте.

Мохдат спокойно оттащил тело в сторону и бросил в кусты, при этом поднимая небольшой шум, отчего птицы всполошились в очередной раз.

Он поднял голову и, посмотрев на них, зашагал обратно к дому, по дороге наспех забросав песком кровяное место.