Текст книги "Великая империя зла (СИ)"

Автор книги: Сергей Пилипенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

–  Я знаю, ты много о чем не договариваешь, – обратился вдруг к нему Осман, – но все ж прошу тебя, объясни, как получилось, что моя жена влезла в это дело?

–  Дело не в жене, султан. Дело в самом тебе. Ты уже давно забыл о них всех, а они томятся и ждут твоей ласки. Сколько их, сотни? А сколько тебе надо, как человеку? Скажи честно.

–   Откровенно говоря, немного, – согласился султан, – но я не могу этого сделать. Иначе, падет могущество империи. Да и халифат, который меня поддерживает, может отступить в сторону моих давних врагов. Ты ведь это знаешь.

– Да, к сожалению, это правда. Но все же это не единственная причина, по которой она вступила в сговор с другими. Главное это то, что она не может заставить себя разделить первенство между женами. Такой уж у нее характер. Hо все же не это основное. Она узнала о твоей Бахчисарайской деве.

–   Как? – удивился султан, – мы ведь хранили все это в тайне.

–   Да, хранили, но кое-кто из твоих людей все же не сдержал языка.

–   Я вырву им всем злые языки, – нахмурился и вновь заходил по комнате султан, – я оскоплю каждого, кто осмелится вступить с ней в контакт, а тем более в заговор.

–   Ты что, хочешь оскопить самого себя? – засмеялся звездочет.

 Султан ошарашено посмотрел в его сторону и сам засмеялся.

–    О, Аллах, а ведь это правда. Ну ладно, сейчас не до этого. Лучше посоветуй, что сделать.

–   Не знаю, дело твое, ты повелитель – тебе и решать. Я лишь смотрю на звезды, дают ли они добро или нет.

–   И что же говорят они сейчас? – хитро прищурил глаз султан.

–   Они говорят, что пора тебе взяться за дело самому и посерьезней, – ответил звездочет.

–   Да, это правда. Но, что будет с моим сыном? Успею ли я перехватить их подлог или уже поздно?

–    Вряд ли, но я знаю другое. Он сядет на это место, невзирая ни на что.

–    Дай, Аллах, – ответил султан и вновь принялся мерить шагами комнату.

–    Абдах не допустит этого, – вновь сказал султан, – он мне предан, – как-то неуверенно продолжил Осман.

Звездочет ничего не ответил и оставил его наедине  со своими мыслями.

Спустя минут двадцать, после очередного погружения в думы, Осман позвал своего эйфира.

–   Вели седлать, мы выходим в поход. Сообщи об этом всем, кому нужно, – и султан удалился из комнаты.

Эйфир тоже вышел, и комната оказалась пуста.

Но через минуту вдалеке зала появилась чья-то голова, а затем и все тело.

Это был человек среднего роста, одетый в одежды султанского поводыря. Он быстро выскочил из занимаемой им ниши и пошагал из комнаты.

За ним последовала другая тень, одетая в такие же одежды, разве что отличавшиеся размером и цветом.

Вскоре они скрылись из виду. В комнату вошли двое.

Это были слуги, которые занялись уборкой. Один сказал другому:

–   Ты видел, как султан отрезал уши нашему бею во время прошлого совета?

–    Нет, – ответил второй.

–    А я видел. И правильно сделал султан. Бей сильно заелся в последнее время. Даже таких, как он, перестал уважать, не говоря уже о бедняках.

–    А, что толку, – ответил опять другой, – нам-то от этого не легче.

–     Это нам, – согласился первый, – а кому-то повезло.

И они дальше продолжили свой труд .

Затрубили горны и трубы.

Весь дворец перепуганно зашумел. Повсюду сновали слуги, бегали какие-то люди в одеждах, схожих султанским писарям, и, то и дело, раздавались какие-то команды.

Наконец, на площади внутри дворца образовалась колонна всадников и колонна мулов, запряженных в повозки,  в основном состоящих из деревянных обшитых вокруг основы досок и легких наметов сверху.

Среди всего этого очень ярко выделялась султанская повозка. Вся покрыта золотыми росписями, а также украшена в отдельных местах настоящими изумрудными камнями и алмазами на вышитом серебром полотне и со знаменем на борту. Но она была пуста.

Сам султан сидел на своем белом коне впереди колонны. Стоял небольшой шум, но вскоре султан поднял руку и все затихло.

–   Я уезжаю ненадолго. Всего на пару дней, поохотиться, – обратился он к знати, – за меня остается мой старший визирь. Все законы в его руках. Слушайте и повинуйтесь. До скорого.

Осман пришпорил коня, и колонна двинулась к воротам. Зрелище для простого люда было огромным.

Поэтому, многие побросали работу и выбежали смотреть на дорогу. Оставалось непонятным, откуда они все это узнали.

Но делать нечего и колонна во главе с самим Великим Османом двигалась вперед.

Толпа восторженно кричала и падала к ногам, когда султан проезжал мимо какой-то ее части. Повсюду раздавались приветствующие возгласы, и даже стоны от того, что задние давили на передних, то и дело, выбрасывая кого-либо под ноги лошадей рядом идущей охраны.

Султан гордо восседал на своем белом коне в золотой с алмазами упряжи.

Все седло было усеяно мелкими, играющими на солнце камнями и покрыто легкой серебряной павеликой.

Осман был, как и все, смугл телом и лицом с небольшой бородкой, и такими же черными усами. Подстрижен он был довольно коротко, но не так, чтобы тыльная его часть головы светилась на солнце.

На голове возвышался красивый, расшитый золотом, серебром и усеянный алмазами тюрбан со вставленными изнутри пятью павлиновыми перьями разной расцветки.

Темно-вишневая, с широкими отворотами и белыми наконечниками на рукавах сулейма покрывала его тело. Она также была рассыпана серебром, золотом и усеяна  изумрудными камнями.

Из-за пояса выглядывал старинный родовой кинжал, весь из золота и серебра. Рукоять его блестела на солнце, то и дело, сверкая и бросая в толпу разных цветов оттенки.

На боку висел кривой ятаган, такой же, как и у всех воинов, но разукрашенный драгоценностями.

Рукоять была из зеленого малахитового камня, а ножны из белой слоновой кости, доставшейся тоже от предков.

Сами ножны представляли собой настоящий бивень слона с нанесенными гравировками из сцен древности.

Ноги султана украшали невысокие сапоги ярко коричневого цвета с золотыми застежками на боках. К ним приторачивались и шпоры.

Но это был только тот нарядный костюм, в котором султан выходил к людям.

В походе же он снимал с себя все это и одевался, как все. И вовсе не из-за боязни, что его кто-то распознает, а просто потому, что знал цену вещам и тем же драгоценностям.

"Это чудесный людской труд и его надо беречь", – так он говорил всегда своим слугам при переодевании.

Толпа не умолкала. Взрывы голосов слышались то тут, то там. Султана любили и, в особенности,  те, кому он обеспечил беспрепятственную ссуду на какое-либо товарное дело.

Он издавал указы и законы, всячески помогал ремесленникам и мастерам, не обделяя своим вниманием и ту небольшую часть крестьян и животноводов, которые содержали всех вместе.

Жизнь была тяжелой, дорогой и порой прокормиться было очень тяжело.

И султан издал указ о запрещении сбора налогов с безземельных жителей и малообеспеченных семей. Это дало возможность последним хоть как-то существовать и приносить ту небольшую пользу, которая требовалась всему государству.

Наконец, ряды начали редеть, и вскоре колонна выехала из города. Перед ними расстилалась равнина, покрытая в основной массе песком и камнями.

"Да, – вздохнул Осман, – тяжела ноша хлебороба", – и пришпорил коня, чтобы ехать быстрее.

Сейчас он спешил навстречу каравану. Но успеет ли, если заговорщики уже направили какую-либо из везде сновавших банд.

Он не стал их арестовывать, чтобы не поднимать лишнего шума. А по приезду решил разобраться со всей строгостью.

"Но, что будет с моим сыном? – вновь обеспокоился султан, – не иначе, опять отравят или просто бросят среди песков".

И султану вдруг стало жалко его и ту женщину, которую велел привезти из Бахчисарая.

"Лучше бы она оставалась там, – думал Осман, покачиваясь в седле на лошади – хотя, кто его знает, что лучше. Подкупить можно ведь любого, даже в окружении того же Юсуф-паши".

Юсуф был его давним другом. Они выросли вместе, гуляли в одном дворцовом саду. Их родители сильно дружили и создавали эту самую империю. Были, конечно, и у них некоторые размолвки по отдельным вопросам, но все же они старались понимать друг друга и делать все сообща.

Осман и просил Юсуфа о временном прибежище для новой жены только потому, что мог положиться на него.

В отличие от самого султана тот не был большим политиком и властелином. Он занимал ту позицию, которую ему вручили его предки, а соответственно, и предки самого Османа.

Юсуф никогда не выпячивал гордо грудь и всегда тихо уходил с совета, если его присутствие не было необходимо.

Но это была не слабость и не боязнь. Это была воля, разумное хладнокровие и соблюдение приора власти.

Он подчинялся только султану, но это не мешало ему вести переговоры с другими, ему подобными и принимать   какие-то решения.

Юсуф был силен, и не столько физической силой, сколько умом. Именно от него сам Осман еще в юношестве многому научился.

И когда халифат запретил им встречаться перед назначением на должности,  они все же тайно встречались и делились своими мыслями.

Осман понимал, как важно сейчас, да и раньше, было удержать земли, возглавляемые Юсуфом.

Он также понимал, что лавировать между двумя различными вероисповеданиями очень тяжело.

Но, тем не менее, Юсуф делал это. Он успешно находил и завязывал знакомства среди знати европейских государств. Имел хорошие связи в их парламентах, а также поддерживал хорошие отношения в торговом порядке.

Часть прилегающих территорий к его калифату платила ему дань.

Лишь изредка ему приходилось посылать отряды за поборами, когда кто-то отказывался платить.

Другое дело, когда дело казалось невольников. Этим занимались вооруженные банды наездников, которые наскакивали на не защищенные территории и подвергали их грабежу и разрухе.

Осману это не нравилось. Он уже давно говорил Юсуфу о том, что пора это прекратить.

"Но как? – отвечал тот же Юсуф, – я ведь не могу поставить охрану на их территории".

Осман соглашался с ним, но с явной неохотой. Проще было бы завоевать эти территории и посадить своих преданных Империи людей.

Но в то же время он понимал, что сейчас не время этим заниматься. Нельзя спустить с цепи вероисповедального "пса", который может собрать целую свору таких же, а тогда – прощай Империя и прощай более-менее мирное благополучие.

Там тоже шла борьба уже между представителями их веры и, в большей части, Осман посредством Юсуфа помогал одним из них, если было необходимо не допустить полного разрушения или краха целого края.

Конечно, те смотрели на это со своей точки зрения, но оно, в конце концов, не было главным.

Основное – это надо было держать в сравнительной свободе народы, чтобы они могли развиваться и приносить общую пользу для всех. А то, что это была польза, Осман не сомневался.

Он знал, на что способны те или иные народы и знал, кому из них надо помочь в тот или иной момент.

Сами дары всегда говорили об этом, но не только радовало его сердце. Осман видел, как растут другие, не смотря ни на что и ему хотелось, чтобы его народ так же преуспевал и наслаждался жизнью, а не тонул в жалких развалинах песка и глины без крохотки мучного хлеба.

И только поэтому строилась Великая империя, которая на сегодня сочетала в себе около пятидесяти маленьких государств.

Везде стояли его наместники или цхетины, которые подчинялись ему и Диванному Совету.

Правил и  халифат со своей стороны, но ему было немного попроще. Все подчинялись единому Аллаху и все безропотно исполняли намаз.

Конечно, были и не верующие в их бога, но таких очень мало, и они всеми силами пытались обернуть тех к себе.

Так проще жилось бы всем. Но тот же Осман понимал, что насаждением веры тут не поможешь. Здесь надо что-то больше, чем она сама. А что может быть больше и дороже, нежели человеческая жизнь.

Поэтому, он играл именно на этих струнах народов и пытался овладеть их территориями с помощью воинских походов.

Каждый такой поход давал баснословную прибыль государству. Взять хотя бы последний – в Месопотамию. И хотя он обошелся султану в восемнадцать тысяч жизней   его воинов, все же покрылся с лихвой.

Они захватили больное количество драгоценностей, камней, золота, серебра, торговых и других судов, не говоря уже о том, что народы полностью подчинились их воле, а это уже постоянная прибыль.

Но Осман не был жаден до конца. Он понимал, что лишая народ всего – тому не выжить.

Поэтому, практически всегда он оставлял большую часть

всего добра на местах и указывал на то такими словами:

"Я забираю  лишь часть, как дань моим погибшим воинам и прибыль моему народу, но оставляю вам больше. Трудитесь покорно и вы будете  жить так, как живет мой народ".

И в большинстве своем это оправдывалось. Лишь изредка вспыхивали восстания, да и то с помощью тех же соседей, желающих себе оторвать тот же лакомый кусок.

Но все они были безуспешными. И не только потому, что слабо организованы, а потому, что самому народу не хватало одного единственного –  простого выражения своей мысли и воли, чего же на самом деле они хотят.

Поэтому, как правило, такие "всенародные" восстания с успехом подавлялись, а виновные казнились.

Осман не действовал в таких случаях особо сурово, хотя головы летели довольно часто. Но он старался всегда ограничиться лишь небольшой, но важной частью тех пустобрехов, которые мутили воду.

Подспудно каждое такое восстание несло в себе обыкновенное не подчинение власти и грабежи того же населения, только уже с другой стороны.

Халибам, отдельным наместникам на местах, было над чем призадуматься. К тому же они сами были из тех народов, чью территорию и представляли.

Осман не жаловал им почетных титулов и графств, как своим верноподданным и цхетинам, но зато раздаривал земли их территорий по усмотрению, что давало возможность последним поступать, как они считают нужным и исправно посылать в казну необходимое количество золота и любого вида товара.

Осман сам в свое время прошел подобную практику, когда его отец назначил наместником в  Джилаб.

Там он провел свои, как он считает, лучшие годы юношества. Ему никто не мешал, он знал, что нужно отцу и исправно посылал это, но взамен пользовался почти неограниченной властью с единственной лишь разницей, что не особо зверствовал и не собирал больших налогов, как другие.

Находясь же у руля такого большого государства, он часто ставил себя на место того или иного руководителя  на месте и пытался понять его предпринятые шаги в соответствии с вновь изданным его указом.

И если он не находил какой-либо укрывающейся от глаз детали то все, как говорят, сходило по-доброму.

Если же что-то находил и не понимал, то сначала вызывал к себе, а уже после этого при необходимых разъяснениях ставил свое заключение.

Обычно в таких случаях оно было суровым. Но, иногда и прощались некоторые, если смогли убедить султана в своей правоте.

Осман всегда любил, когда его подчиненные толково ведают о своих шагах и умеют отстоять свою позицию. Он никогда не перебивал при этом и слушал до конца, а если что-то недопонимал, то переспрашивал вторично.

Сама система таких докладов была достаточно отлажена. Исполнитель от каждой провинции, то есть цхетин, по приезду в столицу всегда рассказывал о положении дел на своей территории.

Это тут же подтверждалось султанскими лазутчиками, засланными в какое-то время туда же.

Если рассказы не совпадали, то посылался новый лазутчик, а руководитель оставался здесь до выяснения обстоятельств.

С одной стороны это было жестоко, но с другой – справедливо.

"Аллах запрещает говорить неправду, – всегда говорил Осман, – поэтому, я проверяю, так как являюсь его наместником здесь, среди вас".

Подчиненным пересмотру  деваться было  некуда,  и они в поту и переживаниях всегда ожидали возвращения лазутчика.

И хорошо, если все, что они говорили, подтверждалось. В противном случае, их ждало одно – плаха с палачом.

Но не всегда Осман был суров, даже если что-то и не клеилось. Он понимал, что многое зависит от самих людей, что-то ему или другим ведающих. Поэтому, он руководствовался своим собственным мнением и порядочным опытом знания людей.

Ошибок, практически, не было. Лишь однажды только он казнил цхетина не по его вине, да и то благодаря тому, что лазутчик был не совсем точен в своем докладе.

После этого Осман полностью положился на свое собственное решение и не старался поддаваться на кропотливую болтовню других.

Мысли султана вновь перекинулись на сына.

"Надо было все-таки оставить их пока там, – решал он про себя, сознавая, что уже поздно что-либо предпринимать. – Ну, ничего, попляшут все у меня по приезду, – вновь продолжал рассуждать Осман, – и если Аллах допустит гибель моего сына, то я утоплю в крови все их семьи вместе со слугами взятые".

Таков был суровый приговор тем, кто задумал что-либо изменить в этой стране.

Султан больше не желал думать о подобном и смотрел просто вперед. Перед ним расстилалась почти бескрайняя равнина, усеянная теми же камнями и небольшими участками пахоты.

Весна была ранней и не все пока трудились в поле, хотя солнце уже пригревало. Старейшины ждали особый указ о начале работ.

Таким для них был голос самой земли.

Глава 3

Колонна двигалась медленно, и эмир, то и дело, смотрел на солнце, которое садилось все ниже и ниже.

До захода оставалось всего несколько часов, а им предстояло еще пройти около четвертой части всего пути. Не так уж и много, но достаточно, чтобы не успеть до захода солнца.

Пока ничего не тревожило их караван, и всадники спокойно перебрасывались словами на ходу. Уже были сделаны три остановки, и на каждой Абдах обходил все свои ряды, проверяя по пути, не открылось ли что и не пропало.

Всего час назад они делали остановку, но видно было, что люди и лошади устали. Идти по гористой местности было не совсем удобно. То и дело под ногами находились камни или просто, одиноко торчащие из земли пни деревьев, не известно кем когда-то посаженные и выгоревшие от чего-то.

Лошади, а иногда и сами люди, шедшие рядом из жалости к скотине, спотыкались и падали.

Но ничего не могло остановить их движения, и упавшие нагоняли свое место в походном строю, стараясь по пути избегать особо крутых подъемов или спусков.

Наконец, где-то    вдали   показалось подгорье. Оно постепенно сглаживалось и уступало место ровной земле.

Эмир  с облегчением вздохнул. Осталось совсем немного.

Но что это?

В конце гористого участка он увидел группу всадников, расходящихся по сторонам, как бы окружая  его караван.

"Вот оно, – подумал эмир, – и место выбрано не случайно. Им просто некуда деться. Справа море, слева горы, не идти же, в самом деле, назад".

Он окликнул ближайшего охранника и отправил его к начальнику, передав словесно, чтобы тот готовился к бою.

Абдах не знал, сколько людей противника их окружает, но понял одно. Его предали   и, причем неспроста.

Теперь оставалась одна задача – спасти женщину и ребенка.

И эмир, отдав некоторые распоряжения, бросился к исполнению необходимого.

По дороге он повстречал Сазифа и приказал собрать всех вооруженных людей, а лошадей или мулов с грузом, передать другим.

Тот молча кивнул и ускакал выполнять, на ходу бросая те или иные команды.

Колонна распадалась. Теперь возле каждой упряжи уже не было людей, а на их места становилась другая упряжь, которыми управлял кто-то из погонщиков.

Все освободившиеся  на ходу присоединялись друг к другу. Таким образом, колонна стянулась и преобразовалась в двойной поток.

С одной стороны лошади, мулы и люди, а с другой – вооруженные всадники. Всего насчитывалось около двухсот пятидесяти вооруженных людей, включая и охрану.

"Хорошая защита, но может быть маловата, если у противника хорошо обученные аскеры," – подумал Абдах, занимая тем временем позицию возле повозки жены султана.

Пока было все спокойно, и колонна потихоньку двигалась вперед.

"Странно, – думал эмир, – почему они не нападают. Может,  ждут заката или пока выйдем на равнину".

Но вот послышался какой-то далекий свист, и вскоре стало видно, как к ним со всех сторон приближается огромная масса всадников.

Все они были одеты в черное и лишь изредка мелькали зеленые и бурые тона одежд.

"О, Аллах, помоги нам", – молился про себя эмир, понимая, что на них напали поморские разбойники, которые славились своей ненасытностью и жадностью к крови.

Их было много. Гораздо больше, чем предполагал эмир. Со всех сторон летели всадники и туча, посланных ими на ходу стрел почти заслонила на минуту небо.

Упал рядом стоящий охранник. Стрела пронзила ему грудь.

Другие вонзились рядом, а одна оцарапала эмиру щеку.

– Собаки, – прошептал Абдах и направил, было, коня в самую гущу начавшегося боя.

Но потом, вспомнив, что его задача – находиться здесь, круто    осадил коня.

И в ту же минуту раздался выстрел. Пуля попала лошади в голову, и она упала,  придавив ногу эмиру.

С трудом выбравшись из-под нее, Абдах поискал глазами женщину.

Та сидела, сжавшись в клубок и укрывшись обыкновенной попоной.

"Молодец", – похвалил в душе ее эмир и бросился к повозке.

Шум стоял невообразимый. То и дело стонали и падали люди, а на их места ставали другие.

В бой ввязались все, даже те, кто был без оружия. Они подбегали в самую гущу и стягивали всадников с лошадей, заодно овладевая их оружием.

Лошади и мулы смешались с людьми. Раздавались проклятья с разных сторон.

"Алла, алла…", – летело со всех сторон.

Кирсары – черные всадники тоже были мусульмане. Поэтому трудно было понять, кто же это кричал.

Скорее всего:  и те, и другие.

Бой перемещался то влево, то вправо, но эмир все же успел заметить, что позади нападавших стоит отдельная группа всадников и смотрит куда-то в сторону.

Тогда он понял, что они чего-то опасаются и, взглянув туда же, с удивлением обнаружил, что какая-то другая группа спешит на место сражения.

"О, Аллах, неужели это помощь?" – прошептал Абдах, оборачиваясь к прямо на него скачущему всаднику, на таком же, как у него, черном вopoном коне.

В нем он узнал своего давнего приятеля по школе калифа   и удивился еще больше.

"Что он здесь делает?" – только и успел подумать он, как всадник проносясь мимо, хотел было нанести ему удар.

Эмир ловко уклонился, а затем бросил кинжал в спину уходящему противнику.

Тот угодил в цель и всадник спустя секунду свалился с лошади. Нож попал под левую лопатку и, повернув на бок бывшего знакомого, эмир зашептал:

–  Что ты здесь делаешь, Керимбей?

Но тот уже умирал, и глаза его постепенно становились мутными и стеклянными, но все же собрав последние силы, тихо произнес:

–  Ты сам поймешь, если останется жив, – и голова его откинулась в сторону.

А в это время, другая группа с такими же криками мчалась к месту схватки.

Эмир поспешно встал и занял место возле повозки. К нему бежало двое.

Один в полузеленом, другой в черном одеянии.

Абдах приготовился защищаться, но вдруг позади его послышался сухой щелчок, а затем выстрел.

Один из нападавших упал, корчась в судорогах. Другой на секунду остановился и этого было достаточно, чтобы снести ятаганом ему голову.

Эмир обернулся и увидел стоящую позади женщину без привычной ему паранджи с ружьем в руках.

–    О, Аллах, – промолвил он, – где маленький султан?

–     Там, – указала она рукой и, повернувшись, пошла к повозке.

Абдаху некогда было тратить время на рассмотры, и он вновь обернулся лицом к противнику.

Несколько всадников пробились к его группе и с удивлением эмир обнаружил, что это ближайшая охрана султана, судя по их одеждам, но где же сам султан.

Он повернул голову направо и вдали увидел несущуюся новую группу со знаменем впереди.

Теперь было понятно, что Осман пошел ему навстречу.

Но нападавшие не изменили своего первоначального плана, несмотря на присоединившихся.

Они дрались, невзирая ни на что.

Криков стало поменьше, и только лязг и скрежет металла, стоны раненых, ржание лошадей заполняли шум поля боя.

 "Наверное, кто-то хорошо заплатил, – подумал эмир, – раз они так долго не уходят. Но кто?"

В этом предстояло еще разобраться. Минут через десять, когда к его группе присоединилась основная группа воинов султана, нападавшие все же дрогнули.

Силы примерно сравнялись, и битва подходила к своему завершению.

Наконец, они не выдержали и начали отходить, оставляя за собой горы трупов и раненых.

Зазвучала труба, оглашающая призыв к бою, и воины султана с двойной силой бросились на врага.

Истекая кровью, нападавшие все же тихо продолжали отступать.

"А они умеют держаться, – с уважением подумал   эмир, – но наши воины тоже хороши".

И он удовлетворенно заметил, что враг все же ускорил свое отступление.

Постепенно битва удалялась, и возле бывшей колонны оставались только мертвые, раненые и животные с распоротыми саблями тюками, порванными мешками   и раскуроченными сундуками.

Эмир выругался про себя, понимая, что много товара пропало, но что делать, так было всегда, даже в самых успешных походах.

Удаляясь еще дальше, битва понемногу   угасала.

Нападавшие строем уходили в полосу межгорья.

Воины теснили их все дальше и дальше от колонны. Наконец, передние ряды как бы проломились, и всадники султана ринулись внутрь рядов противника.

Это и решило ход сражения.

Люди начали разбегаться в стороны, оставляя свои ранее занимаемые позиции в строю.

Спустя полчаса баталия преобразилась в чистую рубку, где мусульмане крошили других мусульман с не меньшей злобой и жестокостью, чем, если бы перед ними были неверные.

Надо отдать должное врагу, он сопротивлялся упорно и не менее жестоко. То там, то там падали с лошадей воины султана, но это все же не останавливало остальных.

Эмир видел, как от основной массы теснивших врага отделилась небольшая группа всадников и направилась к каравану, который и назвать так сейчас было нельзя.

Лошади и мулы стояли и бродили, как попало, таская за собой тюки и выпотрошенные мешки. В некоторых местах разостлались по земле    узорчатые ситцевые ткани, а чуть поодаль Абдах видел целую гору   одежды для обеспечения служб султана, шитых в том же Бахчисарае на заказ.

Он снова выругался. И хотя это несколько противоречило Корану, эмир не мог сдержать своих эмоций.

Сражение потрясло его вконец. И боялся он скорее не за себя, а за ту маленькую женщину и ее ребенка.

Почему-то вспомнились его дети – сын и дочь, совсем маленькая, но эмир отмахнул все это и принялся за дело.

Он подошел к повозке и заглянул внутрь. Жена султана сидела под наметом и кормила ребенка грудью.

Он поспешно отошел в сторону, оставив приоткрытым намет. И снова эта картина напомнила ему о своей семье, погибшей совсем недавно от рук неизвестного убийцы, пробравшегося в сад, где они отдыхали.

Никто не знал об этом, даже султан.

Абдах скрыл ото всех свою утрату, боясь, что его обвинят в излишней жестокости или несправедливости.

Утерю родных он переживал в душе. На глаза накатились слезы, но эмир сдержал внутренний порыв и руками просто омыл лицо, обращаясь мысленно к богу.

"О, Аллах, если ты там, на небе, то почему не дашь мне того, чего я заслуживаю на самом деле. Если же я достоин смерти, то почему не дал сегодня умереть?"

Но    времени на подобные разговоры и мысли не было, и эмир вновь  стал таким, как и прежде.

Он отошел от повозки еще дальше, со стороны наблюдая, чтобы ничего не произошло.

Всадники приближались. По белому коню и дорогой упряжи эмир узнал султана. Тот направил коня прямо к повозке, не обращая внимания на Абдаха.

– Слава Аллаху, они живы, – вырвалось у него при виде жены с ребенком на руках.

Султан повернулся к эмиру  и огляделся по сторонам:

–  Я вижу, тебе пришлось немного потрудиться, Абдах, верно?

–  Да уж, мой повелитель, пришлось, но немного. Хорошо, что вовремя подошли аскеры.

–   Я предчувствовал этот подвох, – ответил султан, – и намеренно дал время на раздумье и действия.

–   Ты, что, хочешь сказать, что знал о готовящемся? – удивился Абдах.

–    Точно нет, но сделав выводы и решив, что для них это лучший вариант, я понял их замысел.

–    И кто же это? – спросил эмир.

–    Ты их знаешь, – угрюмо ответил султан.

–     Я тут встретил своего бывшего знакомого, – сказал Абдах, показав рукой на труп, лежавший неподалеку, –  так вот он поведал мне то же.

–   Ладно, не здесь, поговорим позже. Заночуем на этом же месте, ничего страшного, они больше не вернутся.

–    Как прикажешь, повелитель, – ответил эмир, отходя в сторону и приступая к своим обязанностям по сбору караванного добра.

Султан прошел к повозке и долго там сидел, держа сына на руках и радуясь его здоровому облику.

Ребенок улыбался и смеялся. Жена сидела рядом, снова опустив паранджу и молча наблюдала за игрой отца с сыном.

Битва давно утихла. Уцелевшие убежали и воины  вместе с погонщиками возвращались к каравану, по дороге приступая каждый к своим обязанностям.

Кто сматывал ткани, кто собирал одежды и опять ложил в мешки, а кто сносил тюки и сундуки, привязывая обратно к лошадям и мулам.

Животные тоже пострадали в бою и часть из них дорезали и обратили в пищу, которую готовили тут же на кострах, только что разведенных. Постоянная походно-кочевая жизнь заставляла людей не думать о чем-то другом, кроме своих обязанностей.

Поэтому, очень скоро все было приведено в должный порядок, и караван приобрел свой прежний вид.

На ночь всех лошадей и мулов связали друг с другом, а некоторых приторочили к повозкам. Таким образом, получалась живая изгородь в виде полукольца.

Выставив охранение и часовых, эмир приблизился к султану, который теперь сидел возле костра и почему-то грел руки.

–  Что-то мне холодно, – сказал Осман, поближе пододвигаясь к огню.

– Может, нездоровится? – спросил эмир, хотя и знал, что у султана отменное здоровье.

–  Не думаю, – ответил Осман, – скорее, это яд. Кто-то подсыпал мне его в чай, когда я собрался уезжать.

–   Не может быть, – ужаснулся эмир, понимая, что от этого ожидать.

–   Скорее так оно и есть, – хмуро отвечал султан, – как я раньше об этом не догадался.

–    И что же делать? – беспокоился Абдах, – может вызвать сюда лекаря?

–    Он не поможет, – так же хмуро отвечал Осман, – надо вводить противоядие, а его здесь нет, да и во дворце тоже вряд ли найдется.

–   Так что же делать? – не унимался эмир.

–   Ничего, – спокойно ответил султан и, обратившись к охране, стоявшей вблизи,  сказал, – уйдите все подальше и никого ко мне не пускайте.

Те повиновались и отошли на порядочное расстояние, образовав вокруг них круг.

Султан, посмотрев на это, продолжил:

–  Слушай меня внимательно, Абдах. Я скоро умру. Не знаю, может через час, два, но к утру это точно. Яд, который мне всыпали, так же убил первого моего сына. Я только теперь об этом догадался.

–   Ho,   может.., – начал, было, эмир.