Текст книги "Витте"

Автор книги: Сергей Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 40 страниц)

10 августа, перед началом заседаний, он составил телеграмму графу В. Н. Ламздорфу в ответ на вчерашнюю, обращая его внимание на то, что в случае отказа от компромисса, предложенного японцами, против России будет все общественное мнение Европы и Америки. Содержание телеграммы было доведено до сведения русской делегации, после чего С. Ю. Витте поставил на голосование вопрос: посылать ее или нет? Против был лишь барон Р. Р. Розен. Телеграмма была отправлена.

На заседании барон Ю. Комура передал С. Ю. Витте официальное предложение последних возможных уступок, сделанных еще 5 августа частным образом. Обсуждая тему, С. Ю. Витте вроде невинно спросил своего визави, как бы он отнесся к тому, если бы Россия отказалась от острова, а Япония – от контрибуции. Ю. Комура ответил, что военное вознаграждение необходимо при любых обстоятельствах. Маневр С. Ю. Витте оказался очень удачным – в случае разрыва переговоров весь мир бы увидел, что Япония воюет только ради денег, а вовсе не из тех возвышенных принципов, которые ею неоднократно декларировались. Следующее заседание было отложено до 13 августа.

«Вечером Витте спустился в гостиную, чтобы послушать игру Ганзена на рояле. Это настоящий артист! Американцы, видя, что в гостиной одни русские, остались на террасе и слушали музыку через окна, несмотря на то, что мы приглашали их войти» ¹⁰⁰.

Получив телеграмму с запрещением дальнейших уступок, С. Ю. Витте решил, что заседание 13 августа будет последним. Утром 13 августа он позвал секретаря делегации и поручил ему заплатить по счетам гостиницы, так как он полагал, что переговоры окончатся разрывом и придется уезжать.

Заседание началось около 2 часов с совещания послов. «Когда нас позвали в зал, Витте казался сумрачным. Японцы же имели довольный вид» ¹⁰¹. Комуре было объявлено, что японское предложение о последнем возможном компромиссе отвергнуто. В ответ на вопрос Комуры, на что бы они согласились, Витте и Розен по своей инициативе заявили: щедрая компенсация за содержание военнопленных, лечение раненых и больных плюс половина Сахалина без какого бы то ни было вознаграждения. Русские уполномоченные предупредили, что они пришли на заседание, чтобы прервать переговоры. Из объяснений С. Ю. Витте на закрытом совещании уполномоченных Ю. Комура сделал вывод, что надежды на изменение царского решения нет никакой ¹⁰². Николай II, похоже, верил, что русская армия в Маньчжурии сильнее японской и что победа не за горами. Ю. Комуре еще не было известно, что в тот самый день Николай II принял американского посланника, которому удалось склонить русского императора к уступке половины Сахалина без контрибуции.

Получив инструкции из Токио, Ю. Комура попросил перенести заседание на 15 августа, затем попросил еще один день отсрочки – ему нужно было снестись со своим правительством. Передавая телеграмму для шифровки, С. Ю. Витте заметил: «Был уверен, что завтра уедем в Нью-Йорк, а пришлось остаться еще на два дня. Но все равно, в понедельник разъедемся, хотя они, верно, сократят свою претензию и потребуют только 600 миллионов (вместо миллиарда 200 миллионов назначенных раньше)» ¹⁰³.

«Вообще в воздухе чувствуется неуверенность, которая поддерживается загадочным поведением японцев, которые, как всегда, непроницаемы. Да и с нашей стороны, по-видимому, стараются создать впечатление, что конференция лопнула», – записал в дневник И. А. Коростовец 14 августа. Глава русской делегации заявил корреспондентам, что дальнейших уступок Россия сделать не может и что бессмысленно оттягивать решение, которое все равно придется принять.

15 августа перед обедом русские уполномоченные вновь ездили гулять в Йорк-Бич. «Это сделалось излюбленным местом прогулок С. Ю. Витте, куда он скрывается от журналистов и, кажется, от своих собственных секретарей» ¹⁰⁴.

Барон Р. Р. Розен был доволен ходом переговоров, чего не скажешь о С. Ю. Витте. Первый уполномоченный русской делегации пребывал в отчаянии. До самой последней минуты у него не было уверенности, будет заключен мир или нет. «Я был убежден в том, – писал он спустя некоторое время, – что мир для нас необходим, так как в противном случае нам грозят новые бедствия и полная катастрофа, которая может кончиться свержением династии, которой я всегда был и ныне предан до последней капли крови, но, с другой стороны, как-никак, а мне приходилось подписать условия, которые превосходили по благоприятности мои надежды, но все-таки условия не победителя, а побежденного на поле брани. России давно не приходилось подписывать такие условия; и хотя я был ни при чем в этой ужасной войне, а, напротив того, убеждал государя ее не затевать, покуда он меня не удалил, чтобы развязать безумным шовинистам руки, тем не менее судьбе угодно было, чтобы я явился заключателем этого подавляющего для русского самолюбия мира, и поэтому меня угнетало тяжелое чувство. Не желаю никому пережить то, что я пережил в последние дни в Портсмуте. Это было особенно тяжело потому, что я уже тогда был совсем болен, а между тем должен был все время быть на виду и играть роль торжествующего актера» ¹⁰⁵.

Состояние С. Ю. Витте все эти последние дни– 10–15 августа – отражает телеграмма, посланная им В. Н. Коковцову 11 августа: «Передайте совершенно лично графу Сольскому и Трепову следующее: думая всегда о пользе моего государя, не считаю себя вправе скрыть от вас, что, по моему убеждению, для пользы государя было бы весьма важно, чтобы окончательные решения его величества относительно мирных условий были приняты в совещании под председательством государя, с участием хотя бы некоторого числа видных представителей сословий» ¹⁰⁶.

Исполнительный В. Н. Коковцов выполнил поручение: председателю Государственного совета была направлена депеша с экстренным курьером, а с петербургским генерал-губернатором министр финансов переговорил лично. Д. Ф. Трепов заявил, что он решительно не вправе передавать предложение Витте императору, тем более что последнее его слово было уже им сказано в двухчасовой беседе с американским посланником. Помимо того, съехидничал Д. Ф. Трепов, он решительно не представляет себе, о каких видных представителях сословий идет речь и как можно отсрочить передачу японцам окончательного решения на то время, которое необходимо на созыв сословных представителей и совещание с ними. «Для личного сведения Вашего сообщаю, что вчера на всеподданнейшем моем докладе государь император прямо мне сказал, что готов уступить южную половину Сахалина, но ни в коем случае не согласен на выкуп северной, ибо, по его словам, всякий молодец поймет, что это – контрибуция». Министр финансов спрашивал у него указаний насчет того, должен ли он показать его телеграмму вместе с собственным ответом императору.

Спохватившись, на следующий день, 12 августа, С. Ю. Витте послал В. Н. Коковцову еще одну телеграмму: «…Прошу не представлять государю мою телеграмму, так как она совершенно частная и касается внутренней политики. Очень сожалею, что она не была понятна – но согласен, что при нашей неподвижности моя мысль, вероятно, не может быть осуществлена своевременно» ¹⁰⁷.

Эпизод с телеграммой С. Ю. Витте от 11 августа в мемуарах В. Н. Коковцова был изложен совершенно иначе. О содержании телеграммы он якобы узнал от графа Д. М. Сольского, когда тот пригласил В. Н. Коковцова прибыть к нему по очень спешному делу. У Сольского он застал министра иностранных дел В. Н. Ламздорфа, который высказался совершенно отрицательно по поводу предложения С. Ю. Витте. «Мнение Сольского было тождественно по существу, но шло еще гораздо дальше с точки зрения простой невыполнимости намеченного предложения. По его словам, переговоры в Портсмуте и без того настолько затянулись, что еще на днях была получена телеграмма от нашего главного уполномоченного с извещением, что президент Рузвельт начинает терять терпение. Созыв совещания, даже если бы он мог быть допущен и осуществлен, настолько замедлил бы ответ России, что вся ответственность за неразрешение вопроса падала бы неизбежно на нее, и это одно делает мысль Витте неприемлемой. Еще более неосуществимым кажется самый выбор участников совещания и выработка каких-либо справедливых и приемлемых для общественного мнения оснований для участия в таком небывалом совещании.

Особенно подробно останавливался граф Сольский на соображениях об особой щекотливости применения такого приема в данном случае и решительно поддержал графа Ламздорфа в его резко отрицательном отношении к поднятому вопросу. Он просил нас обоих составить совместно краткое изложение высказанных мнений и представить его в письменной форме не далее как завтра утром непосредственно государю с тем, чтобы он имел возможность обдумать все высказанное и принять свое решение.

Вечером того же дня (12 августа) содержание телеграммы С. Ю. Витте и мнение, высказанное нами тремя по ее содержанию, было передано графу Сольскому и отвезено за общими нашими подписями в Петергоф» ¹⁰⁸.

Трудно сказать, зачем В. Н. Коковцову нужно было так искажать действительную картину событий. Вполне вероятными представляются две вещи: так или иначе, но о содержании телеграммы С. Ю. Витте от 11 июля узнал царь, и к этому был причастен В. Н. Коковцов, хотя, как видно из подлинного ее текста, она была совершенно личной. Отсюда становятся понятными и крутая перемена в отношении С. Ю. Витте к своему бывшему сослуживцу после Портсмута, и те резкие характеристики, которые были им даны В. Н. Коковцову в «Воспоминаниях». «Коковцов – это тип петербургского чиновника, проведший всю жизнь в бумажной петербургской работе, в чиновничьих интригах и угодничестве… Коковцов – человек рабочий, по природе умный, но с крайне узким умом, совершенно чиновник, не имеющий никаких способностей схватывать финансовые настроения, т. е. способности государственного банкира. Что касается его моральных качеств, то он, я думаю, человек честный, но по натуре карьерист, и он не остановится ни перед какими интригами, ложью и клеветой, чтобы достигнуть личных карьеристических целей». Другими словами, пузырь, «…наполненный петербургским чиновничьим самолюбием и самообольщением» ¹⁰⁹.

***

Последнюю ночь накануне решающего дня С. Ю. Витте не спал – провел ее «…в какой-то усталости, в кошмаре, в рыдании и молитве» ¹¹⁰. Он чувствовал бы себя гораздо лучше и, вероятно, крепко спал бы в ту ночь, если бы знал или хотя бы догадывался, какие инструкции получил перед отъездом в Портсмут Ю. Комура и что творилось в то самое время в высшем японском руководстве.

Положение японской делегации на переговорах было куда сложнее, чем русской. Общественное мнение Японии было самым решительным и категорическим образом настроено в пользу продолжения войны до полной и окончательной победы над Россией. Мир признавался только на основе возмещения сделанных Страной восходящего солнца военных расходов и больших территориальных уступок со стороны России вплоть до передачи Японии всего Уссурийского края с Владивостоком в придачу. Требование контрибуции считалось одним из главных наряду с Кореей и Маньчжурией. Огромная сумма, выплаченная Японии побежденным Китаем, вдохновляла это требование. Высказывалось опасение, что если убытки не будут возмещены, то военные налоги не уменьшатся, ибо не на что будет восстанавливать послевоенную экономику и нечем будет погашать займы, сделанные за границей.

Позиция правящих кругов была совершенно иной. 5 июля император утвердил инструкции своим представителям на переговорах. Список требований, которые надлежало предъявить России, был разделен на три части: «абсолютно необходимые требования», «относительно важные требования» и «дополнительные требования» ¹¹¹. К первым относилось признание Россией за Японией полной свободы рук в Корее; вывод войск из Маньчжурии в установленные сроки с одновременным выводом японских войск; передача Японии всего Ляодуна с железной дорогой между Харбином и Порт-Артуром. В ряду требований второй степени важности первое место занимало возмещение Россией военных расходов Японии. Сумма должна быть установлена в ходе переговоров. Дополнительных требований было всего два: ограничение военно-морской мощи России на Дальнем Востоке и превращение Владивостока в мирный торговый порт ¹¹².

После того как было получено сообщение об отказе России принять компромиссный вариант, предложенный 10 августа Комурой русской делегации, 14 августа состоялось совещание гэнро (совета старейшин), правительства и высших военачальников в присутствии императора. Ему было доложено: иного решения, кроме заключения мира, не существует. Японскому уполномоченному на переговорах была направлена телеграмма: принять русские предложения.

Ю. Комура был сильно разочарован, члены его делегации выглядели подавленными. Буквально накануне совещания японского руководства Ю. Комура послал еще одну телеграмму, в которой сообщал, что, хотя сам по себе С. Ю. Витте ищет мира, царь находится под влиянием группировки, желающей продолжения войны. С. Ю. Витте, по словам Комуры, дал ему понять, что Россия отказывается не только платить контрибуцию, но и уступать хотя бы часть Сахалина. Поэтому Японии ничего не остается делать, как продолжать войну до тех пор, пока не появится другая возможность для заключения мира. Японский историк Сюмпей Окамото полагает, что телеграмма Комуры по неизвестной причине не попала на совещание высшего японского руководства ¹¹³.

Ю. Комура совсем было уже приготовился к отъезду и 13 августа даже выписал чек на 20 тыс. долларов в пользу благотворительного фонда города Портсмута в знак признательности американскому народу и жителям города за проявленное гостеприимство. Но все повернулось иначе.

В ночь на 16 августа С. Ю. Витте получил телеграмму от графа В. Н. Ламздорфа с категорическим приказом царя прервать переговоры. С. Ю. Витте в своем ответе подчеркнул, что если русская делегация уедет, не выслушав нового предложения японцев, то Россию обвинят в желании вести войну во что бы то ни стало. У И. А. Коростовца сложилось впечатление, что Витте продолжал думать, что мир, даже на тех условиях, которые предлагали японцы, для России гораздо выгоднее войны. «Настроение среди корреспондентов повышенное. Они считают разрыв вероятным. Нас уже обвиняют в неуступчивости, вызванной как будто известиями от генерала Линевича» ¹¹⁴.

Когда 16 августа русская делегация приехала на переговоры, японцы ее уже ждали. Заседание началось около 10 часов с секретного совещания послов. В комнате русской делегации обсуждали создавшееся положение, секретари шифровали телеграммы. Как раз накануне С. Ю. Витте передал зашифрованную заранее телеграмму о разрыве переговоров, будучи уверен, что таковой неизбежен.

«Часов в одиннадцать Витте вышел из зала совещания; он был красен и улыбался. Остановившись посреди комнаты, он взволнованным голосом сказал: „Ну, господа, мир, поздравляю, японцы уступили во всем“. Слова эти прорвали плотину светских условностей. Все заговорили вместе, перебивая друг друга, пожимали руки, обнимались. Витте поцеловал меня и некоторых моих товарищей. Довольны были все, даже барон Розен, не сочувствовавший последнему компромиссу, утратил свойственное ему бесстрастие и улыбался, говоря: „Молодец Сергей Юльевич“. Минут 10 продолжался оживленный говор, после чего Витте отправил телеграмму Ламздорфу и мы все вошли в зал заседаний». Наступил самый ответственный миг переговоров.

Японцы выглядели совершенно невозмутимыми, как будто ничего не произошло и не было сделано столь важного заявления. Ю. Комура открыл заседание предложением дать официальный ответ на японское заявление, сделанное 10 августа. Первый уполномоченный от России прочел ответную ноту с отказом от выкупа северной части острова Сахалин.

«На несколько секунд воцарилось молчание. Витте, по обыкновению, отрывал кусочки от лежавшего перед ним листа бумаги, Розен сосал папиросу, Набоков смотрел на Витте. Барон Комура прервал молчание и совершенно спокойным голосом сказал, что японское правительство, стремясь восстановить мир и привести к успешному концу переговоры, изъявляет согласие на предложение России разделить Сахалин пополам без уплаты денежного вознаграждения. Витте тотчас же ответил, что он принимает японское предложение и что демаркационной линией на Сахалине будет считаться пятидесятый градус.

Это был решающий момент переговоров. Хотя мне говорили еще накануне о намерении японцев отказаться от вознаграждения, но этому как-то плохо верили, и можно сказать, что уступка Японии явилась неожиданностью» ¹¹⁵.

Вечерние газеты вышли с сенсационными заголовками о мире между Россией и Японией, с портретами членов конференции. С. Ю. Витте превозносили до небес за достигнутый им дипломатический успех, Т. Рузвельта – за проявленное им миролюбивое посредничество, а японцев – за их великодушие. «Последнее, по-моему, несколько обидно для нашего самолюбия и к тому же несправедливо» ¹¹⁶, – заметил И. А. Коростовец.

И. П. Шипов в телеграмме министру финансов от 16 августа признавался, что «…полное согласие японцев для всех здесь совершенная неожиданность. Все было готово к нашему отъезду. Ожидали условного телефонного сообщения для окончательных сборов» ¹¹⁷.

Договор несколько ухудшил стратегическое положение русских сил на Дальнем Востоке. В нарушение царской инструкции в текст договора была вставлена статья 7, по силе которой стороны обязывались эксплуатировать принадлежавшие им в Маньчжурии железнодорожные линии исключительно в целях коммерческих и промышленных, но никоим образом не стратегических. Ограничение это не касалось дорог на арендованном Японией Ляодунском полуострове. Следовательно, военные грузы теперь уже не могли переправляться по КВЖД в направлении Владивостока.

Похоже, что августейший начальник С. Ю. Витте совсем не обрадовался, когда в ночь на среду 17 августа пришла телеграмма с извещением о подписании мира. «Весь день ходил как в дурмане после этого». На следующий день Николай II записал в личный дневник: «Сегодня только начал осваиваться с мыслью, что мир будет заключен и что это, вероятно, хорошо, потому что так должно было быть! Получил несколько поздравительных телеграмм по этому поводу…» Но всеобщее ликование по поводу мира не исправило удрученного настроения повелителя 140 миллионов россиян. Запись в дневнике от 25 августа: «В 2 ¹/ ₂часа во дворце начался выход к молебну по случаю заключения мира. Должен сознаться, что радостного настроения не чувствовалось!» ¹¹⁸

Вокруг Манифеста 17 октября

Ранняя осень – «бабье лето» – прекрасная пора для беззаботного времяпрепровождения. Император Николай II никогда не упускал случая отдохнуть на природе от государственных дел. Так было и в 1905 году. Погрузившись с семьей на яхту «Штандарт», он направился в финляндские шхеры. 17 сентября к нему на военном корабле с отчетом прибыл С. Ю. Витте, вернувшийся в Петербург из-за границы днем ранее (16 сентября). Император выразил ему признательность за успешное завершение труднейших переговоров, объявил, что возводит С. Ю. Витте в графское достоинство, и пригласил к высочайшему обеду. Новоиспеченный граф в порыве благодарности целовал монарху руку.

С. Ю. Витте был доволен царской милостью и не протестовал, когда его величали «ваше сиятельство». Матильду Ивановну он при всяком удобном случае именовал графиней. Радость от монаршей милости подпортили ненавистники – они принялись величать его «графом Полу-Сахалинским».

«Этот тон стали проводить и некоторые военные царедворцы, различные генерал-адъютанты, флигель-адъютанты и просто генералы и полковники, одним словом, военная дворцовая челядь, которая делает свою военную карьеру, занимаясь дворцовыми кухнями, автомобилями, конюшнями, собаками и прочими служительскими занятиями. Этот тон был весьма на руку тем военачальникам, которые шли на войну для хищений и разврата, и в особенности для главных виновников нашего военного позора – генерала Куропаткина „с душою штабного писаря“, и старой лисицы, никогда не забывающего своих материальных выгод, – генерала Линевича, недурного фельдфебеля для хорошей роты, ведущей партизанскую войну на Кавказе» ¹¹⁹.

Из намерений С. Ю. Витте отдохнуть и полечиться за границей ничего не вышло – обстановка в стране приняла уже опаснейший оборот. Возвращение его на родину совпало с началом невиданных в истории России политических потрясений. После указа, даровавшего университетам автономию, высшая школа забурлила – в стенах учебных заведений начались ежедневные митинги с выдвижением самых радикальных политических требований. В них участвовали как студенты, «…так еще в большей степени рабочие, настоящие или подложные, учителя, чиновники, лица в военных мундирах, в том числе нижние чины, курсистки, дамы, а также публика, даже из высшего общества, которая приходила дивиться таким необычным представлениям и энервироваться, т. е. получать особые психические ощущения, подобные тем, которые получаются от шампанского, боя быков, скабрезного представления и проч.» ¹²⁰.

19 сентября забастовку с экономическими требованиями объявили рабочие самой крупной в Москве типографии И. Д. Сытина. Вслед за ними забастовали рабочие всех типографий, и 24 сентября газеты вообще не вышли. Затем пошло по нарастающей – стачку объявили рабочие и служащие мебельных, табачных фабрик, коммунальных предприятий. К ним присоединились металлисты. Господствовали политические лозунги. Частные экономические требования были задвинуты на второй план.

С. Ю. Витте своим быстрым умом понял, что главная и самая большая опасность заключается в том, что «…вся Россия была недовольна существующим положением вещей, т. е. правительством и действующим режимом» ¹²¹.

6 октября с забастовки рабочих мастерских Общества Казанской железной дороги в Москве началась Всероссийская октябрьская политическая стачка. По стечению обстоятельств как раз в этот самый день председатель Комитета министров граф С. Ю. Витте, побуждаемый к тому председателем Государственного совета графом Д. М. Сольским, ходатайствовал о высочайшей аудиенции для изложения соображений о возможных путях выхода из крайне тревожного политического положения. Ответ на ходатайство был получен лишь через сутки – 8 октября – и, по-видимому, неспроста, так как в тот день прекратилось движение пассажирских и товарных поездов на всех дорогах Московского железнодорожного узла, кроме Николаевской. Даже до императора, изолированно жившего с семьей в загородной резиденции, наконец-то дошло, что дела в стране идут все хуже и хуже.

9 октября в 18.00 председатель Комитета министров «имел счастье» явиться к императору и в беседе поставил царя перед выбором: либо встать на путь политических реформ, либо найти подходящего человека, облечь его диктаторскими полномочиями, «…дабы с непоколебимой энергией путем силы подавить смуту во всех ее проявлениях» ¹²². В качестве кандидатов в диктаторы были предложены адмирал H. M. Чихачев и граф А. П. Игнатьев. Реформы представлялись С. Ю. Витте наиболее подходящими обстановке, и он предложил императору обсудить детали с высшими сановниками империи и членами царской семьи.

Накануне, 8 октября, управляющий делами Комитета министров сенатор Н. И. Вуич подготовил «Всеподданнейшую записку» с изложением общего плана преодоления глубочайшего политического кризиса. «Записка» составлялась по указаниям С. Ю. Витте; он читал и самолично правил ее текст. На следующий день документ редактировался, затем был переписан набело в двух экземплярах в канцелярии Комитета министров и 9 октября вручен адресату – императору Николаю II. «Записка» была первым программным политическим документом, вышедшим из-под пера С. Ю. Витте и уже поэтому заслуживает того, чтобы на ней остановиться настолько подробно, насколько это возможно в биографической книге.

Главная тема «Записки» – обоснование необходимости самых серьезных реформ в области государственного устройства и управления. Государство как общественный институт, объяснял С. Ю. Витте императору, абсолютной ценностью не обладает, поскольку его главная функция по своему существу чисто служебная, а именно: обеспечение «моральных и реальных жизненных благ». Первые включают в себя разнообразные проявления поступательного развития «свободного по природе человеческого духа»; вторые слагаются из совокупности экономических условий существования человеческих индивидов. И то и другое требует в качестве необходимой предпосылки установление гражданской свободы – «…обращения естественной свободы лица в свободу, регулируемую и ограничиваемую объективными нормами права» ¹²³. Во имя права и создается государство; главное его предназначение как раз состоит в защите права. Что касается конкретных форм государственного устройства – абсолютных либо конституционных монархий и республик, – то они носят преходящий, исторический характер.

Но в истории человечества нередко случается так, что формы жизнедеятельности отрываются от его содержания, отвердевают и приобретают самостоятельное бытие. «Получается требование прямого служения: самодержавию, конституции, республике и пр.; содержание, обусловившее образование форм, уходит куда-то назад. Во всей мощи выступают одни формы, и содержание, т. е. цель гражданской свободы, начинает оцениваться как явление служебное, как их результат» ¹²⁴. Право становится на охрану данного строя и данного способа управления. Форма начинает торжествовать над содержанием жизни, над ее идеей.

Но идея, продолжает свою мысль С. Ю. Витте, никогда не умирает: «Если форма, ставшая внешним фактом, своей реальной силой не дает ей гореть во всем блеске, она теплится, как раскаленный уголь в груде золы. Повеет ветром – уголь вспыхнет ярким пламенем. Пойдет дождь – он снова будет мерцать едва заметно до новой вспышки» ¹²⁵.

Борьба русского народа за свою свободу началась не год назад – заявил автор «Записки». Ее корни он обнаружил в глубине веков: в средневековом Новгороде, церковном расколе, запорожском казачестве, протестном движении в эпоху петровских преобразований, «бунте» декабристов, петрашевцах, «великом акте» 19 февраля 1861 года, а если говорить в общем, то в природе всякого человека. «Человек всегда стремится к свободе. Человек культурный – к свободе и праву; к свободе, регулируемой правом и этим правом обеспечиваемой» ¹²⁶.

Крайние политические воззрения существовали и будут всегда существовать. Хотя сами по себе они опасны, но если власть имеет опору в широких слоях общества, то они не могут влиять на бытие и целостность государства и общества. Нынешнее Российское государство эту опору утратило. Законодательные акты 6 августа 1905 года запоздали, более того, они не сопровождались изменениями в управлении государственными делами. «Общественная мысль вознеслась над землею и рвется в облака». Радикальные политические требования дошли до крайних пределов: всеобщего избирательного права, национализации земли, социалистического переустройства государства и т. д. вплоть до преобразования России на началах федерализма ¹²⁷.

Глубоко ошибаются те, внушал С. Ю. Витте царю, кто обольщается надеждами на то, что общественное движение удастся задавить полицейскими мерами, как это было в 80-е годы; те, кто надеется на поддержку темных крестьянских масс в борьбе против революционной смуты. Крестьяне пассивны, инертны и потому надежной опорой престолу быть не могут – сегодня они за царя, а завтра во имя царя они сметут все то, на чем держится царский трон. «Полицейская же репрессия остановить идейное движение бессильна. Большее, что она может сделать, – это придавить и заглушить проявления движения вовне, то есть загнать болезнь вовнутрь» ¹²⁸.

Рассчитывать на повторение ситуации 1881 и 1882 годов – опасное самообольщение. Времена уже не те. Если реакция тогда и восторжествовала, утверждает С. Ю. Витте, то единственно потому, что нашла себе опору в общественном настроении. В тот момент научная мысль находилась в упадке. «Конституционализм подвергался суровой критике. Социалистические тенденции громко протестовали против индивидуальной свободы. Экономические проблемы заглушали правовые. Абсолютизм не встречал теоретического отрицания. Ныне, спустя двадцать лет, условия совершенно иные. Ожидать переворота в общественном сознании нельзя. Напротив, все говорит за то, что такой переворот наступить не может» ¹²⁹.

Русско-японская война явилась суровым и беспощадным экзаменом всему российскому государственному устройству. Власть этот экзамен не сдала – началась революция. Что же делать? Задача, вставшая перед правительством, неимоверно трудна. Настолько трудна, что даже способы решения ее автору «Записки» не видны. Можно наметить лишь некоторые общие принципы будущей внутренней государственной политики. И тут С. Ю. Витте переходит к самому главному.

То правительство, которое плетется в хвосте событий или же само этими событиями направляется, неминуемо приведет державу к верной гибели. Оно должно не фиктивно, а реально руководить страной под лозунгами гражданской свободы. «Ход исторического прогресса неудержим, – предупреждает царя С. Ю. Витте. – Идея гражданской свободы восторжествует если не путем реформ, то путем революции» ¹³⁰. Сам С. Ю. Витте, понятное дело, за реформы. Правительству нужно, как это было в 50-е годы XIX века, встать во главе общественного движения, похитив у революции ее лозунги.

Какие? Во-первых, нужно устранить административный произвол, основанный на самых разнообразных временных и исключительных законоположениях. Во-вторых, требуется дать населению гражданские свободы: совести, слова, собраний и союзов; свободу личности. Наконец, в-третьих, необходимы такие преобразования в государственном устройстве, которыми бы дарованные свободы гарантировались. «Государственная власть должна вступить на путь конституционный» – эту фразу можно считать лейтмотивом политической программы С. Ю. Витте ¹³¹.

Положение о выборах 6 августа 1905 года создало несколько искусственную систему народного представительства: сословный и имущественный цензы были скомбинированы неудачно, целые группы населения (промышленные рабочие и др.) вовсе лишались избирательного права. Избирательную систему настоятельно требуется реорганизовать, включив в программу работ правительства подготовку к введению в стране всеобщего избирательного права. Но этого мало. Нужно пойти навстречу тем требованиям, которые идут из самой толщи народной жизни.

Для рабочих подойдут законодательное нормирование рабочего дня, государственная система страхования, примирительные камеры и т. п. Аграрный вопрос ввиду его крайней остроты, нуждается в безотлагательном и радикальном решении. По счастью, лозунг расчленения России на автономные провинции не успел еще пустить глубоких корней. Поэтому, говорит С. Ю. Витте, идея государственного единства страны в части внешних сношений, военной организации, денежной системы, таможен, налогов и сборов на общие потребности, уголовного законодательства, единого народного представительства должна быть громко провозглашена правительством. Этой идее ничуть не противоречит ни особое устройство Финляндии, ни автономия десяти польских губерний, может быть, Грузии, других частей Кавказа и т. п. ¹³²