Текст книги "Полное погружение (СИ)"

Автор книги: Сергей Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Глава 25 
Дэн и пять стадий принятия

Даниил открыл глаза и, лежа на спине, долго-долго пялился на серый, высокий, словно закопченный потолок с причудливой лепниной и длинными тенями от мутного света из окон. Было удивительно тихо. Ни одного внешнего звука. Вата. Безмолвие. Кто сказал, что абсолютная тишина не давит, не угнетает? Напротив – никакого покоя, только щемящая тревога и чувство незащищенности. Закрыл глаза – как в гробу… Открыл – никакой ясности… Где он?

Просторное помещение, в котором находился Мирский, поражало высотой потолков и красивой старинной люстрой, потускневшей от времени, но источавшей благородное сияние хрустальных граней. Высокие окна, занавешенные простыми белыми полотнами, пропускали мягкий, рассеянный свет. Двери, в которые без труда мог въехать всадник на лошади, проводка на стенах из толстых скрученных кабелей, изразцовая печь в углу, граммофон с характерной изогнутой трубой, отсутствие современных гаджетов, телевидения и связи – всё говорило о том, что кадр заботливо очищен от компрометирующих бытовых мелочей и прямо сейчас идут съемки съемки. Однако осветителей, операторов, суетливых ассистентов режиссера не видно! Вообще ничего современного рядом не было….

Он лежал на раритетной кровати из прошлого, какие не раз видел на съемочных площадках в качестве реквизита. Их почему-то называли панцирными, но Мирский, у которого с этим словом ассоциировались исключительно средневековые рыцари, ничего панцирного не находил, а посему окрестил её по-своему – скрипучим лежаком с обалденными шишками, из-за унылого скрежета и крупных никелированных набалдашников над спинкой. Рядом с его постелью стояли еще три такие же. Одна была свободной, а с двух других на него с нескрываемым любопытством смотрели два субъекта с гусарскими усами.

На расстоянии вытянутой руки от Дэна стояла «старомодная» медсестра, одетая в длинное до пола платье с передником, на котором грубой нитью были аккуратно пришиты две перекрещенные красные ленточки, на голове – белоснежный апостольник, так же, как у официанток из обслуживающего персонала на презентации.

Большие миндалевидные, слегка раскосые глаза, обрамленные пушистыми ресницами, несколько непослушных прядей иссиня черных волос, выбивающихся из-под сестринского головного убора, и тонкий, изящный нос с едва заметной горбинкой придавали облику особый восточный шарм. Смуглые щеки, слегка тронутые румянцем, нежные розовые губы, тонкие брови… И всё это великолепие – без единого намека на макияж. «Вылитая Шахерезада», – подумал Дэн.

Восточная красавица посмотрела на пациента, улыбнулась краешками губ и что-то сказала. Мирский понял это по шевелящимся устам, хотя звука не слышал. Зато обоняние его не подвело. Эти странные больничные запахи, непривычный антураж вкупе с глухотой и юной сестрой милосердия в старомодном наряде только усилили ощущение нереальности происходящего.

Мирский попытался сложить всё происходящее в единую непротиворечивую картинку. Пожар в киностудии, землетрясение, какой-то придурок с револьвером, пытавшийся его пристрелить, взрыв… Дэн восстановил в памяти события и собственные ощущения, вспомнил странный диалог из потустороннего мира, потом провал и огромные, испуганные глаза Васи, одетой почему-то в матросский бушлат… Над ней летали чайки… Он определенно видел этих несносных птиц, но совершенно не слышал ни их невыносимых воплей, ни слов Стрешневой… Или она просто привиделась?

«Может, я и сейчас сплю? Или это горячечный бред и результат черепно-мозговой травмы?» – подумал Мирский и слегка повертел головой в разные стороны. Виски прострелило, подступила тошнота. Но главным результатом натурного эксперимента был неутешительный вывод: это не съемки. Либо он сошел с ума, либо попал в прошлое.

Дэн застонал, осознав такой приговор, но, не услышав свой голос, еще больше испугался, что оглох. Нежная легкая рука легла ему на лоб, прижала затылок к подушке, и боль отступила. Большие карие глаза смотрели на него с состраданием, в них читались испуг, беспокойство и надежда, что всё будет хорошо. Возможно, это не красноречивый взгляд, а губы произносили такие слова. Артист накрыл своей ладонью девичью и несколько секунд наслаждался прикосновением мягкой руки. Но сестричка настойчиво высвободила её и опять что-то сказала.

– Я ничего не слышу, – прошептал Дэн.

Последовал короткий кивок, и кареглазка исчезла из поля зрения, а Мирский, оставшись без такого приятного болеутоляющего, разволновался. Его бесила собственная беспомощность и жутко пугала неопределенность: где он и что с ним? На эти вопросы требовались однозначные ответы, но Дэн боялся утвердиться в своих догадках и от этого злился еще больше. Провалился во времени или лишился разума? Выбор небогатый.

Он зажмурился, вцепившись в грубые простыни. Как такое возможно? Где он так нагрешил? Хотя, он сам прекрасно это понимал… Плохой вопрос. Забыли. Обнулились.

К его кровати подошла «шахерезада» и какой-то дядька в пенсне, в шапочке и белом халате. По тому, как он упёр руки в бока, слушал медсестру и косился на Мирского, можно было предположить, что он тут начальник.

«Эх, услышать бы, что она говорит. А этот – доктор», – подтвердил Дэн свои догадки, разглядев в кармане медика стетоскоп.

Врач и медсестра одновременно повернулись к нему, прекратив разговор.

«Кажется последние слова я произнес вслух», – подумал Мирский.

– Доктор, я ничего не слышу… – он постарался сказать погромче.

Мужчина недовольно поморщился, шагнул к нему, внимательно осмотрел лицо, по-хозяйски взяв за скулы, повернул голову в одну сторону, в другую, что-то сказал «шахерезаде». Та быстрым шагом удалилась, а доктор продолжил осмотр Даниной головы, тиская ее так, словно хотел выдавить пробки, застрявшие у Мирского в ушах. Пару раз стало так больно, что Дэн дернулся всем телом, но врач продолжал заниматься своими манипуляциями, не обращая внимания на нервную реакцию пациента. Наконец, врач выпрямился, скрестил на груди руки и уставился на Мирского, как художник смотрит на холст по окончанию работы.

«Боже мой! Что за коновал! Куда я попал?» – подумал артист, плотно сжав губы, чтобы эта фраза не стала достоянием общественности.

Медсестра выпорхнула из-за спины доктора также стремительно, как и убежала. Её движения были плавными и почти невесомыми, как у балерины. Когда она скользила между кроватями, казалось, ее ноги вообще не касаются пола. В походке чувствовалась удивительная гармония – сочетание девичьей грации и уверенности.

«Шахерезада» принесла с собой большой альбом и толстый шестигранный карандаш, наклонилась к доктору, что-то шепнув ему на ухо. При этом выбившиеся из под апостольника прядки, танцуя в такт её движениям, взлетели вверх и упали, скользнув по щеке врача. Дэн позавидовал доктору: он тоже хотел так же строго смотреть, и чтобы рядом стояло это очаровательное создание, щекоча висок своими локонами.

Доктор кивнул медсестре и вышел из палаты, а «шахерезада», взяв наперевес альбом, быстро-быстро поводила по нему карандашом и развернула к Мирскому готовый текст:

«У васъ контузія. Поврежденъ слуховой проходъ. Скоро пройдетъ.»

Для Дэна это был удар ниже пояса. И дело не в контузии и не в слухе, а в записке, которую красавица написала по всем правилам дореволюционной грамматики.

– Это скоро пройдет! – прошипел артист, – это обязательно должно пройти!

Получив последнее убедительное доказательство своего провала во времени, Даниил зажмурился, отвернулся и начал мысленно торговаться с тем, кто безжалостно забросил его на сотню лет назад: «Слушай, зачем тебе это надо? Ну, забрал бы лучше кого-нибудь из реконструкторов, которые бредят всем этим косплеем, или Петрова с Башировым, или хотя бы начальника учебных курсов из Новороссийска… Они специалисты, а я-то тут при чём? Где я и где флот, война, госпиталь? Я полежу, зажмурившись, а потом открою глаза и окажусь где-нибудь в более знакомом месте в своём времени… Верни меня обратно, я сделаю все, что ты хочешь!»

Секунды тянулись вязко. Он с трудом досчитал до ста, открыл глаза и зарычал от досады. Ничего не поменялось. То же помещение, те же ощущения. Еще раз попробовал – опять мимо. Портал в 21-й век, очевидно, закрылся на профилактику и не работал. Медсестры с красными крестами двигались по палате, как тени из прошлого. На стенах висели плакаты с изображением царя и военного займа, на соседних кроватях лежали усатые пижоны, потерявшие к нему всякий интерес. Сердце Дэна сжималось от тоски, а страх медленно поднимался темной волной, грозя захлестнуть с головой. Он оказался потерянным в этом чужом мире, где каждый предмет, каждый звук, каждое движение напоминали о времени, отстоящем от его собственного на столетие.

Прошло несколько часов напряженной борьбы с паникой, пока в этой старинной палате, наполненной ароматами прошлого, Даниил стал понемногу свыкаться с мыслью, что назад пути нет и теперь его ждёт совершенно новый, неожиданный квест, где каждый неосторожный шаг может стать последним.

Принятие своего нового статуса остановило терзания, но вывело заглавными буквами тот же вопрос, что и у Васи: что делать? Он сейчас крайне уязвим. Что ответить на элементарные вопросы – где родился, учился, женился? А если попросят назвать друзей, родственников? В каком полку служил, кто командир? Нельзя допустить запуск процедуры идентификации!..

Его внезапно посетила шикарная идея. Одним из любимых фильмов Мирского была итальянская картина «Идентификация Борна», где рыболовецкое судно спасает неизвестного мужчину, потерявшего память! Вот он – выход!

Да, это будет его алиби, но сыграть надо максимально убедительно. Он начал репетировать роль, сочиняя детали своей жизни, чтобы потом «открыть» их для себя заново, без риска разоблачения, придумал несколько ключевых моментов, которые будут «возвращаться» к нему постепенно. Симулировать безнадёжную, безвозвратную амнезию Мирскому не хотелось – не дай Бог запрут в психушку! Всё должно выглядеть, как временные неприятности.

Мирский не был уверен, что у него получится. В жизни он ни разу не играл героев с подобной проблемой, но амнезия должна выглядеть настолько реальной, чтобы никто не усомнился в диагнозе. Он не предполагал, сколько продлится эта игра, но был уверен: пока он знает, что «забыл», у него есть шанс. Главное – не перепутать последовательность «воспоминаний».

«Приготовиться! Мотор! Поехали!» – скомандовал он себе и сразу же нарушил свою установку, замерев от удивления. «А она здесь откуда?»…

Глава 26 
Лазутчик Вася

«Незнание об опасности ведет к массовому героизму!» – наставлял мобилизованных студентов на путь истинный самый опытный и пожилой боец донецкого полка мобрезерва, ветеран ополчения аж с 2014 года. Его имени и фамилии Василиса не знала, привыкла, что все обращались друг к другу по позывным. Вот и этого мудрого человека, верного товарища и наставника, все называли «Слон», хотя тянул он на скромного серого ослика – маленького, но выносливого, заботливого до умиления и упрямого до тошноты… Отсутствие рядом такого человека сейчас Василиса ощущала буквально физически, точно так же, как и недоступность смартфона, где можно всегда найти ответы по любому запросу и выстроить маршрут. Не было у Васи ни наставников, ни справочника, ни даже завалящего компаса. Всё сама. Единственным руководством оставалась её отличная фотографическая память, аккуратно записавшая на подкорку путь с Петей от госпиталя до дома. Сегодня Васе предстояло проделать обратное путешествие.

Обласканная летним утренним солнцем, Аполлоновка окончательно проснулась и нехотя принялась за будничные дела. Рабочий люд, одетый кто во что горазд, сосредоточенно спешил на работу, неся в руках инструменты, мешки, ящики с товаром, а кто и торговый лоток со съестным. Со всех сторон мелькали люди в самотканных хлопчатобумажных рубахах цвета «вырви глаз», «пеструхах-голошейках», в льняных просторных туниках и блузах, длинных косоворотках навыпуск поверх штанов, подпоясанных узеньким тряпичным поясом, кушаком или кожаным ремнем. У некоторых франтов поверх рубах – кичливые безрукавки длиной до талии, застёгнутые на медные или деревянные пуговицы, реже – лето все таки – суконные тужурки и твидовые пиджаки. Что удивительно, ни одной непокрытой головы. Всюду картузы, кепки-восьмиклинки, фуражки-капитанки, черные или темно-синие, с черной муаровой лентой вокруг околыша, с лакированным козырьком и таким же ремешком. Меж них попадались фетровые шляпы, кожаные кепки и совсем непонятные головные уборы, похожие, по мнению Васи, на панамки.

Вся эта пролетарская рать пылила по вытоптанным улицам, взрыхляя землю сапогами, ботинками, чунями и даже лаптями, что Васю впечатлило особенно.

Женщин в людском утреннем потоке было мало: одна на десять, а то и на двадцать представителей «мужеска пола». Почти все одеты в парки – сарафан или юбку с кофтой из одинаковой льняной или ситцевой ткани, на голове – платочки. Некоторым второй платок прикрывал плечи.

Стрешнева порадовалась, что никак не выделяется из этой разноцветной массы, и мысленно поблагодарила бабу Груню за платье и косынку, такую же, как у большинства спешивших на работу хозяюшек.

Просочившись под старым, не действующим акведуком, арки которого большей частью были приспособлены под непритязательные домишки, людские ручейки сливались в реки и направлялись к церкви, возвышающейся над приземистыми зданиями, подобно маяку над кораблями.

В гомоне толпы Василиса услышала, как сзади подкрался и подал голос еще один символ начала ХХ века. Паровоз, словно оживший динозавр стального века, выплыл из-за поворота, наполняя воздух характерным шипением пара и неторопливым стуком колес на стыках рельсов. Он был совсем небольшой, всего по два колеса с каждой стороны, но очень деловой и серьезный, строго осматривающий окрестности большой лупоглазой фарой. Машинист в фуражке что-то кричал из кабины, возможно, приветствие или предупреждение. При этом его лицо, черное от копоти, лучилось чувством собственного величия, как у человека, обладающего некими сакральными знаниями, позволяющими управлять таким красивым и солидным чудом техники.

В тендере за паровозом возвышались черные горы угля. Они переливались в лучах утреннего солнца, как драгоценные камни. Ветер заигрывал с угольной пылью, поднимая её в воздух легкими облачками, смешивая с белесым дымом из трубы.

За тендером следовали открытые платформы, груженные всем, что только можно вообразить. Деревянные ящики, перевязанные крепкими веревками, техника, прикрытая парусиной, штабеля шпал, чугунные болванки и даже несколько лошадей, испуганно косящих глазом на толпу и нервно перешагивающих с ноги на ногу.

Паровоз двигался неторопливо, раздвигая толпы людей, спешащих на работу. Его колеса отсчитывали свой особый такт, который многократно отражался от двухэтажных хозяйственных построек и казарм, превращаясь в какофонию ритма и шипения.

Василиса проводила состав восхищенным взглядом, пожалев, что не может залезть на площадку и составить машинисту компанию. В ее мечтах с детства жила хотелка – научиться управлять двигателем внешнего сгорания или хотя бы понаблюдать за священнодействием его управления.

Пропустив паровоз, толпа плотно за ним сомкнулась, растекаясь у Митрофаньевского собора на два неравных потока. Большой поворачивал налево, к сухим докам и Лазаревскому адмиралтейству, меньший – направо, на Павловский мыс, где как раз располагался морской госпиталь.

Василиса была рада, что вместе с ней в нужном направлении свернуло большинство женщин, а значит, подходя к цели, она не будет выглядеть одиноко и привлекать излишнее внимание.

Несмотря на вчерашний сумасшедший день, беспокойную скомканную ночь, шагалось и дышалось Василисе легко. Мимо с грохотом катились и пылили пролетки, нукали извозчики, цокали копыта лошадей, вдалеке звенели трамваи. В какой-то момент Стрешнева вдруг подумала, что она чувствует себя дома, а не в гостях. Странное ощущение, неожиданное. Она ловко маневрировала в толпе. Всё шло по плану, но по мере приближения к госпитальным зданиям, её сердце билось чаще, волнение усилилось, а уверенность улетучилась. Легко сказать: пойти и предупредить! Как она найдет Мирского? Кто она и зачем ей морской офицер? Она даже не знала, как Дэн представился, и представился ли вообще.

Впереди возвышалось величественное здание госпиталя с симметричным фасадом, колоннами, а у входа – часовой. Он оглядывал входящих, что-то спрашивал, кивал и только потом пропускал внутрь медицинского святилища. Но дело было даже не в часовом. В здание входили и выходили из него женщины исключительно в форме сестер милосердия. И в этом была первая большая проблема.

Пришлось сделать круг, заглянуть на хозяйственный двор, выискивая возможность проникновения через черный ход или окно. На удачу на бельевой веревке сушилось сразу несколько «милосердных» балахонов, с десяток халатов, передников и чепчиков. Судьба явно была на стороне Васи. Убедившись, что вокруг никого нет, Стрешнева сняла всю одежду с бельевой веревки, юркнула в известный ей укромный уголок за штабелями досок и приступила к примерке.

Преображение заняло считанные минуты. Василиса аккуратно расправила складки на платье, повязала чепец, стараясь придать своему облику максимальную аутентичность с местным персоналом. Главное – сыграть свою роль убедительно. Она расправила плечи, приняла деловитую осанку и, держа в охапке остальную сестринскую одежду, направилась ко входу.

– Сударыня, откуда и куда направляетесь? – окликнул её часовой.

– Не видишь, что ли? Из прачечной, – буркнула в ответ Василиса, перехватывая поудобнее поклажу, – стоит тут, смотрит, как барышни тюки неподъемные таскают. Помог бы хоть дверь открыть. Не видишь разве, что у меня не десять рук?

Растерявшись от такого напора, часовой освободил перед Васей вход, пропуская ее без дополнительных вопросов. Стрешнева проскользнула внутрь, а спину обдало холодным потом. «Боженьки, как же страшно!» Однако первый этап пройден. Одна из задач решена. Теперь нужно найти Даниила, пока её маскарад не раскрыли.

В просторном холле, на парадной лестнице и в разлетающихся налево-направо коридорах царила рабочая суета: медсестры спешили с поручениями; о чем-то горячо спорили врачи, столпившись на лестнице; неспешно прохаживались выздоравливающие раненые. Некоторые из них бросали на Васю любопытные взгляды, но, слава Богу, никто ни о чем не спрашивал.

«Где же ты, Даниил?» – думала Василиса кусая губы. Время тикает, и каждая секунда приближает момент, когда её обман может раскрыться.

– Простите великодушно, я новенькая, – произнесла она, набравшись храбрости и преградив дорогу серьезной женщине, выражение лица которой ей показалось наиболее дружелюбным, – пожалуйста, подскажите, куда отнести свежую форму из прачечной?

– Да, конечно, – совсем не удивилась дама, – прямо по этому коридору до конца, последняя дверь, там вы найдете нашу кастеляншу, Марту Адамовну.

– Благодарю вас, – с облегчением произнесла Василиса, поспешив в указанном направлении.

На складе всё оказалось ещё проще. Как только Стрешнева вошла в искомое помещение, неся перед собой медицинскую одежду, дородная розовощекая тетушка всплеснула руками и со словами: «ну, наконец то!» бросилась к Васе, перехватила у нее ношу и резво поволокла ее в закрома, выкрикнув из складских недр:

– Изольда Тимофеевна просила сходить в аптечную, забрать лекарства для пациентов из третьей палаты! И побыстрее, голубушка!

– Всенепременно, – вполголоса ответила Василиса, выскользнув от кастелянши. Теперь у нее было официальное поручение от неведомой Тимофеевны, что позволяло Васе невозбранно шастать по госпиталю какое-то время.

Аптеку она нашла по той же методике, что и кастеляншу, только на этот раз щегольнула знанием услышанных имён и отчеств. Пока шла, внимательно оглядывалась по сторонам и старательно слушала разговоры.

«Солдаты и матросы располагаются отдельно от офицеров, – размышляла на ходу Стрешнева, – рядом с палатами не будут размещать хозяйственный блок, а офицеров – в больших помещениях по 50–100 человек. Стало быть, первый этаж надо исключить сразу… Пойду на второй…»

Получив в аптеке самый настоящий туесок с бутылочками и пакетиками, Вася, не мешкая, поднялась по широкой парадной лестнице, несколько секунд постояла, колеблясь, куда идти дальше, и решила двигаться в том направлении, где больше народа, а значит и больше информации. Она поправила фартук, сделала каменное лицо занятого, погруженного в дела человека и, не торопясь, приступила к последовательному изучению всех помещений, встретившихся на пути.

Удача улыбнулась Стрешневой, когда она уже подумывала о смене непродуктивной тактики. Мирский лежал на кровати, стоящей у окна, и старательно жмурился. Так делают дети, когда играют в прятки. Василиса чуть не рассмеялась, настолько этот холеный, напыщенный индюк не был похож на себя.

Она подошла, поставила на тумбочку туесок с лекарствами и села на трехногую табуретку, стоявшую рядом с кроватью.

– Лейтенант! Посмотрите, что творится! – услышала Стрешнева тихий голос одного из соседей Дэна, – разве это справедливо? Уже вторая красавица претендует на «атансьон» нашего мичмана! А мы? Чем мы хуже?

Василиса резко обернулась. С соседних кроватей её бесцеремонно разглядывали с каким-то неестественным азартным блеском в глазах. Лицо говорившего отличалось высокими скулами, красивыми глазами, тонким носом, полными, чувственными губами, над которыми красовались лихо закрученные усы.

– Фамилия, звание, должность? – произнесла Василиса. Так во время службы она обычно отшивала назойливых ухажеров.

Нахал удивился, но тут же взял себя в руки, изобразив любезную улыбку. Он погладил рукой свои усы, блеснув массивным перстнем с черным ониксом, поднялся с постели, церемонно поклонился и представился.

– Лейтенант Збигнев Бржезинский, минный офицер на заградителе «Краб».

Завершив ритуал, поляк с чувством собственного превосходства и с ярко выраженной иронией посмотрел сверху вниз на Василису, мол, что теперь скажешь?

– Вольно, лейтенант, свободны, – скомандовала Вася, поворачиваясь обратно к Мирскому, – впредь, обращаясь к незнакомому человеку, потрудитесь сначала представиться.

– Пани! – в голосе лейтенанта прозвучали нотки раздражения и даже обиды, – однако вы сами не блещете манерами!

– А вы эксперт не только по минам, но и по этикету?

– Я надеялся, что вы тоже представитесь!

– Полноте, лейтенант. Вы служите не там, где от дам могут требовать представление, – Стрешнева постаралась вложить в слова весь свой сарказм, – или вы не всё о себе рассказали?

Васин собеседник не успел ничего ответить, как третий, присутствующий в палате мужчина, вдруг захохотал так громко и заливисто, что Василиса вздрогнула от неожиданности, а поляк что-то прошипел сквозь зубы, повалился на кровать и отвернулся.

В этот момент Мирский открыл глаза и уставился на нее с изумлением, достойным кисти художника. Васино лицо расплылось в улыбке, когда Дэн сменил выражение на нейтрально-холодное, потянулся правой рукой к альбому, лежавшему рядом на постели и чиркнул несколько слов, показав написанное Васе.

«Я ничего не слышу и ничего не помню. Ты кто?» – прочитала ошарашенная Стрешнева. Дэн безмятежно-нейтрально смотрел на Васю, и только в глазах его плясали чертики.

«Ах ты, жопа мерзкая!» – в душе возмутилась Вася, моментально припомнив слова польского нахала о том, что она сегодня уже вторая! Вторая! Значит, у этого кобеля уже появилась первая! А я тут полдня в казаки-разбойники играю, нашла его довольную морду, чтобы он написал мне «ты кто?» Прелестно!'

Вася взяла альбом, вырвала из рук Мирского карандаш и, написав достойный ответ, быстрым шагом направилась к выходу, оставив его с нарочито небрежным ответом: «Твоя невеста, козёл!»

Желая как можно быстрее покинуть помещение, ставшее вдруг токсичным, Вася распахнула дверь, вылетела из палаты и наткнулась на человека в полевой офицерской форме, в сопровождении двух таких же офицеров и почетного караула из сестер милосердия.

Хэкнув от неожиданности и чуть отклонившись назад от столкновения, офицер удержал Василису от падения.

– Осторожнее, сударыня, – промолвил он укоризненно.

– Да-да, извините, – пробубнила Стрешнева, пытаясь освободиться от внимания этого господина и его эскорта.

Но офицер даже не подумал ее отпускать.

– Сударыня, – в его словах проявились начальственные нотки, – извольте пояснить, кто вы такая и что здесь делаете?