Текст книги "Поручик Ржевский или Дуэль с Наполеоном"

Автор книги: Сергей Ульев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Глава 30. Alter herr

Барклай де Толли с приездом Кутузова чувствовал себя не в своей тарелке. Будущее его военной карьеры теперь целиком зависело от воли главнокомандующего. Впору было гадать на ромашке: «любит – не любит, плюнет – поцелует».

Не желая полагаться на волю слепого случая, Барклай решил во что бы то ни стало добиться разговора с Кутузовым и, после осмотра позиций, пригласил его отобедать с глазу на глаз.

Фельдмаршал охотно согласился и прибыл к нему под вечер вместе со всем цветом российского командования. Даже князь Багратион не погнушался заявиться к Барклаю в гости.

Увидев на своем крыльце целую толпу нахлебников, Барклай внутренне содрогнулся. Но не подал виду: все равно обеденный стол не мог похвастаться особой роскошью вроде стерляди под винным соусом, разносолов и экзотических фруктов. Разнообразие блюд заключалось разве что в величине тарелок и калибре картофелин, сваренных в мундире.

– Да-а, – протянул Кутузов, оглядев угощение. – Неурожайное нынче выдалось лето.

Барклай не нашелся что ответить. По природе своей он был неприхотлив, порой не брезгуя и солдатским котлом. Но козырять этим перед лицом великого полководца ему было неловко.

Кутузов, кряхтя, опустился на стул. Опередив Беннигсена, Багратион быстро занял место по правую руку фельдмаршала. Беннигсен, любимчик Александра I, неутомимый интриган и сплетник, капризно поджав губы, пристроился слева.

Наконец, все генералы расселись.

Повертев в руке вилку, Кутузов открыл рот, и разговоры за столом тут же стихли. Стало слышно, как под потолком жужжит муха.

– Приятного аппетита, господа, – сказал Кутузов, продолжая придирчиво разглядывать свою вилку. – Помню, в прошлом столетии это было, адмирал Чичагов привез на турецкий фронт в Яссы пять подвод с дорогими сервизами и столовыми приборами. Отменная роспись, чудесные узоры… С таких тарелок есть – все равно что из ладоней любимой барышни. Нда-с… А я, – Кутузов беззвучно засмеялся, – я ему тогда за чаем блюдце разбил. Нарочно! Хотел посмотреть, что он на это скажет. Так он и глазом не моргнул, вроде как не заметил. Но что бы вы думали, господа? На следующий же день новый сервиз себе выписал! Хе – хе – хе… Нда-а… к чему это я?

На высоком лбу Барклая выступил холодный пот. Ему вдруг стало невыносимо стыдно за эти неказистые столовые приборы, за скудный стол и муху под потолком.

– Я позволить предложить вашей светлости шотландский виски, – запинаясь произнес он, протянув дрожащей рукой фельдмаршалу бутылку.

– Спасибо, голубчик, – оживился Кутузов. – Я давно хотел отведать, что это за зверь такой. – Он опрокинул стопку, утерев платком толстые губы. – Ох ты, почти как водка дерет! Попробуйте, попробуйте, господа.

Уважив главнокомандующего, генералы пропустили по рюмочке шотландского, одобрительно зацокав языками. Громче всех нахваливал Багратион, который тайком выплеснул содержимое своей рюмки под стол: после попойки с Барклаем в Смоленске он виски даже на дух не переносил.

В роли гостеприимного хозяина Барклай де Толли чувствовал себя неловко. Врожденная чопорность лишала его всех радостей русского застолья. Он не мог посреди разговора дружески хлопнуть своего собеседника по плечу или колену, беспрестанно подливать ему в рюмку и, настойчиво глядя в рот, заставлять пить до дна. Барклай не умел смеяться во все горло и всегда закусывал после первой, как, впрочем, и после каждой последующей. К тому же он совсем не понимал ядреного русского юмора.

Зато в ударе был князь Багратион, без устали развлекавший всех кавказскими тостами. Казалось, он больше не испытывал прежней неприязни к военному министру.

– Опять вы бэз юбки, дарагой, – подмигивал он Барклаю. – А ведь у нас сегодня праздник: Михайло Ларионович приэхал!

Генерал Ермолов жаловался Кутузову на засилье немцев в русском штабе. Он говорил, понизив голос, чтобы уберечь нежные уши сидевшего поблизости Беннигсена от своих крепких выражений.

Кутузов слушал, сочувственно кивая головой.

Ермолов все больше распалялся, Кутузов все медленнее жевал.

– А правда, – вдруг стукнул по столу захмелевший фельдмаршал, – что наши немецкие генералы за глаза зовут меня старым хером?

В комнате повисла напряженная тишина. Беннигсен обиженно передернул носом.

– Мы говорить «alter Herr», ваша светлость, – сказал он. – А это означайт – «старый господин». Дас ист большой разниц.

– Один хрен!

– Но, светлейший князь…

– Ладно, голубчик, – великодушно махнул рукой Кутузов. – Хоть горшком назови, только в печь не ставь.

Русские генералы дружно захохотали.

Фельдмаршал, хитро прищурившись, протянул свою рюмку Беннигсену, они чокнулись, и за столом возобновилась прежняя непринужденная беседа.

Шотландский виски Кутузову пришелся по нраву. И он решил назначить Барклая де Толли командовать… 1‑й армией. Багратиону, который на этот раз пил только водку, ничего не оставалось, как принять под свое командование свою же 2‑ю армию.

И все остались довольны. Кроме Беннигсена, которого хотя и записали в начальники кутузовского штаба, но при этом наделили столь скудными полномочиями, что он мог с тем же успехом служить отставным козы барабанщиком.

Глава 31. Грелка для фельдмаршала

По окончании обеда Кутузов поехал в отведенный ему дом приходского священника. Почти все жители Царево – Займеща еще позавчера выехали из деревни, опасаясь генерального сражения под своими окнами. А сегодня вечером отбыли и священник с супругой.

Последнее известие особенно удручило фельдмаршала. Попадья ему очень приглянулась.

Теперь Кутузов знал, что никакого сражения не будет. Одного дня хватило фельдмаршалу, чтобы понять, что резервов нет, ружей, патронов, снарядов не хватает, хлеба – в обрез. А значит, войскам снова придется отступать.

За окнами быстро темнело.

Кутузов пил чай с вареньем, поглядывая при свечах на разложенную на столе карту.

Слуга Ничипор на пару с денщиком стлали фельдмаршалу постель.

В дальнем углу два его адъютанта, зарывшись в штабные бумаги, молча, чтобы не мешать великому полководцу мыслить, резались в штосс. Они знали, что Кутузов как – то за картами выиграл у князя Храповицкого родовое имение, и им не хотелось при случае ударить в грязь лицом.

Кутузов вздохнул.

Вишневое варенье, которое ему дала в дорогу жена, Екатерина Ильинична, навевало тоску по дому.

Кутузов поманил одного из адъютантов пальцем. Бросив карты под документы, тот в мгновение ока оказался перед командующим.

– А что, голубчик, все ли барышни из деревни уехали? – тихо спросил Кутузов.

– Должно быть, все, ваша светлость.

– И никогошеньки не осталось?

Адъютант печально развел руками.

Кутузов опять вздохнул. Надкусил яблоко, лениво пожевал.

– Ложитесь – ка спать, мальчики, – сказал он, допив чай. – Спокойной ночи.

Адъютанты и денщик ушли. Ничипор, который по возрасту уже давно не относил себя к мальчикам, остался.

– Послушай – ка, голубчик, – сказал Кутузов, тяжело подымаясь со стула. – Что – то ноги у меня по ночам стынут. Достал бы ты мне грелку, что ли.[13]13
  Старик Кутузов был очень мерзляв. Генерал Беннигсен доносил из Тарутинского лагеря Александру I, что Кутузов ничего не делает, много спит, причем не один. С собой привез молдаванку, переодетую казачком, которая «греет ему постель». Письмо попало в военное ведомство, где генерал Карл Кнорринг наложил резолюцию: «Румянцев в свое время возил их по четыре. Это не наше дело. А что спит, то пусть спит. Каждый час этого старца неумолимо приближает нас к победе».


[Закрыть]

– Вам какую грелку, ваша светлость, поболе али поменьше?

– Да все равно, лишь бы грела исправно.

– Будет исполнено.

Ничипор с поклоном вышел. Великий полководец хорошо знал простой русский народ и всегда полагался на его смекалку. Не прошло и получаса, а ноги фельдмаршала уже были в тепле.

– Барин, а барин, – прижималась к нему девица, приведенная Ничипором, – что же вы меня толком не приласкаете? Никак спать собрались?

– Намаялся я за сегодня, голубушка, – улыбался Кутузов, целуя ее в щеку. – Старому медведю главное, чтобы в тепле спать. И ты спи. Спи, деточка. Утро вечера мудренее.

Девица уснула. А Кутузов еще долго ворочался без сна, грея натрудившиеся за долгий день суставы.

На следующий день русская армия продолжила свое отступление. И через неделю оказалась возле родового поместья Дениса Давыдова.

– Не твоя, часом, деревня? – спросил Ржевский Давыдова, показав на деревянные избы, теснившиеся на холме.

– Моя, – со вздохом отвечал тот.

– А как называется?

– Бородино…

Глава 32. Ночь узурпатора

Утром 25 августа, в канун великой битвы за деревню Бородино, барон де Боссе привез Наполеону из Парижа подарок от императрицы: портреты маленького сына Бонапарта (которого все называли римским королем) и самой Марии – Луизы.

В знак благодарности император пригласил известного во Франции писателя и драматурга в свою палатку завтракать.

– Я счастлив побыть в вашем тесном семейном кругу, сир, – поклонился де Боссе, наблюдая, как адъютанты бережно устраивают на соседних стульях портреты.

– Вы выбрали удачное время для своего вояжа, – заметил Наполеон, нюхая табак. – Через три дня вы увидите азиатскую столицу. Коленкур утверждает, что купола московских церквей блестят совсем как моя табакерка.

– Она ведь из чистого золота?

– Разумеется. Скоро вся Франция будет нюхать только из золотых табакерок!

– И табак этот будет золотой, – улыбнулся де Боссе.

Император ласково потрепал его за ухо, дав понять, что шутка понравилась.

Налюбовавшись изображениями сына и жены, Бонапарт велел выставить их портреты перед своей палаткой для воодушевления Старой гвардии.

– Vive lEmpereuer! Vive le Roi de Rome! – понеслись возгласы сбегавшихся со всех сторон гвардейцев.

Прислушиваясь к радостным воплям снаружи, Наполеон продиктовал приказ по армии:

«Воины! Вот сражение, которого вы столько желали. Победа доставит вам все необходимое: удобные московские квартиры и русских женщин без панталон. Пусть позднейшее потомство с гордостью скажет о каждом из вас: «Мой папа был француз!»

Когда Наполеон вместе с де Боссе вышел из палатки, оба портрета были, как мухами, облеплены возбужденными солдатами и офицерами.

Император слегка нахмурился.

– Уберите мальчика, – сказал он, грациозно – величественным жестом указывая на портрет наследника, – ему еще рано видеть поле сражения.

Римского короля унесли, но толпа гвардейцев продолжала нарастать. И вскоре Мария – Луиза исчезла с глаз мужа за чужими мундирами и шляпами.

Наполеон задрожал левой ногой, что обычно предвещало бурю.

– Уберите девочку, – сказал он адъютантам, – то есть не девочку… она уже… ей еще…

– Что, сир? – вежливо изогнулся де Боссе.

– Она слишком легко одета! – крикнул император. – Ей еще рано видеть вокруг себя столько масляных рож! Кто это нарисовал?

– Ваш придворный художник Франсуа Жерар.

– Ах, художник, – повторил Наполеон, выкручивая де Боссе ухо. – Все вы художники. Богема проклятая!

Адъютанты, подхватив изрядно потертую Марию – Луизу, бросились прятать ее в палатку.

Наполеон, в ярости оседлав коня, поскакал осматривать местность. Он мчался так быстро, что его продуло.

К вечеру у Наполеона из обеих ноздрей потекло. Но по – настоящему его беспокоило лишь, как бы русские опять не ускользнули у него из – под носа.

– Я верю в свою звезду, – говорил он доктору Луакре, колдовавшему вокруг него с лекарствами и примочками. – Меня ждет второй Аустерлиц.

– Да, да, вне сомнения, – заботливо соглашался тот. – Примите еще две пилюли, сир, и у вас будет сразу два Аустерлица.

– К дьяволу ваши пилюли! У меня от них изжога. Чего стоит наука, если она не в состоянии вылечить меня от насморка?! Выкиньте все ваши снадобья и налейте мне пинту старого доброго вина.

Доктор Луакре не посмел спорить. И всю оставшуюся ночь Наполеон жадно пил пунш. Густое сахарное вино лелеяло в нем сладкие мечты о завтрашней победе над Кутузовым.

Из – за простуды великий узурпатор не мог ни на минуту сомкнуть глаз и, прохаживаясь вокруг палатки со стаканом пунша, донимал часового.

– Как твое имя?

– Бенжамен, сир.

– С какого года в службе?

– С восемьсот пятого, сир.

– А! из стариков. Получили рис в полк?

– Получили, сир.

– А сухари?

– Получили, сир.

– Армия воюет желудком, – глубокомысленно заявлял Наполеон и с тревогой осведомлялся у дежурного генерала Раппа, не ушли ли русские. Услышав отрицательный ответ, он, голосом, чрезмерно гнусавым даже для француза, провозглашал: «Шахматы поставлены, игра начнется завтра!» – брал очередной стакан пунша и вновь отправлялся болтать с часовым.

– Ты рад быть моей пешкой, Люсьен?

– Как прикажете, сир, – отвечал гвардеец по имени Бенжамен.

– Получили дамок в полк?

– Получили, сир.

– Армия воюет не только желудком, – заключал Наполеон и отправлялся на поиски Раппа.

Около шести утра Наполеон набрел в тумане на Нея с Даву и велел им тотчас же «начать игру».

Восход солнца был встречен залпом тысячи орудий.

Глава 33. Битва гурманов

Фельдмаршал Кутузов никогда не жаловался на аппетит. Но наивысшее наслаждение от еды он получал, если вокруг него свистели ядра и пули.

Когда русская армия, преследуемая Наполеоном, достигла деревни Бородино, у Михаила Илларионовича от мысли, что Москва уже не за горами, – начало посасывать в желудке. И он решил дать генеральное сражение.

Начало битвы пришлось на завтрак фельдмаршала, ее разгар – на обед, а под ужин она стала затихать.

Весь день Кутузов провел на покрытой ковром лавке в центре русской позиции – на кургане в Горках, откуда сражение было видно как на ладони.

Пока фельдмаршал завтракал, французы обрушились всей своей мощью на левый флаг русской армии, защищаемый князем Багратионом.

Багратион неистово оборонялся, но силы были слишком неравны. Ряды защитников таяли с каждой минутой. Князь, видя, что его багратионовы флеши превращаются в плеши, трижды посылал к Кутузову гонца за помощью из резерва. Но всякий раз главнокомандующий поворачивался к его адъютанту незрячим глазом и по – стариковски ворчал:

– Резервы?! Какие резервы, голубчик? Бутерброд с колбасой – мои резервы! Коли я их теперь отдам, с чем мне тогда ужинать?

Вскоре Багратион был тяжело ранен. Узнав об этом, Кутузов уронил слезу в недопитый чай и велел немедля направить на левый фланг подкрепление. Как водится на Руси, резервы долго запрягали, и помощь опоздала на два часа.

Наполеон Бонапарт с начала сражения находился со своей свитой на кургане Шевардинского редута.

Император Франции сидел на складном стуле, положив одну ногу перед собой на барабан, с флегматичным видом созерцая в трубу картины сражения. На его глазах русские снаряды месили тесто из сильных, красивых европейских мужчин, о желудках которых он еще недавно столь трогательно заботился, оставаясь теперь совершенно равнодушным к тому, успеют ли они переварить вчерашние сухари до того, как сами превратятся в chair a canon /пушечное мясо (фр.)/.

Наполеон ничего не ел и не пил. Но все равно постоянно отлучался за дерево, проклиная свою недавнюю невоздержанность в употреблении пунша.

После сырой бессонной ночи император чувствовал себя совершенно разбитым. Кроме дизурии, его мучил насморк и сухой кашель.[14]14
  После вскрытия на о. Св. Елены выяснилось, что, помимо всего прочего, у Наполеона Бонапарта был геморрой, язва желудка и прочие незаурядные болезни.


[Закрыть] Он не переставая сосал пастильки от простуды, которые помогали ему как мертвому припарки.

От нервного истощения у императора кружилась голова и сводило судорогой икры. Он часто скрещивал на груди руки, как – будто был одолеваем глубокими раздумьями, а на самом деле просто боролся с приступами озноба. Серая шинель совсем не грела. Доктор Луакре умолял Наполеона одеть шубу или хотя бы завернуться в одеяло, но император в ответ громко сморкался и говорил: «Allez vous…» /«Убирайтесь к…» (фр.)/.

Военный оркестр неподалеку играл бравурные марши, заглушая распоряжения, которые сиплым голосом отдавал Наполеон. Адъютанты и посыльные не решались переспрашивать императора, и оттого почти все его приказы выполнялись шиворот – навыворот.

Битва шла своим чередом.

Летали ядра, сверкали штыки, развевались знамена. Грохотали пушки, ржали лошади, кричали люди. Клубящийся по полю дым от выстрелов и пожаров укутывал, словно саваном, растущие горы тел.

Деревня Бородино, на правом фланге 1‑й армии Барклая, была почти сразу захвачена французами, но дальше они пробиться на смогли из – за яростного сопротивления русских егерей.

Барклай де Толли, которого с начала войны незаслуженно обвиняли в трусости, в этот день искал смерти по всему Бородинскому полю. Он нарочно подставлял голову под пули, но они отскакивали от его блестящей лысины, как от стенки горох. Генерал бесстрашно смотрел смерти в глаза, и Смерть стыдливо отводила взор, срывая злобу на генеральских лошадях, убивая их под ним одну за другой.

Курганная батарея на левом фланге, обороняемая 2‑я армией Багратиона, в отсутствии раненного князя несколько раз переходила из рук в руки, но к полудню все же пала под натиском маршала Нея.

Флигель – адъютант Вольцоген приехал к Кутузову с донесением от вездесущего Барклая, что левый фланг рухнул. Вольцоген прибавил от себя, что наблюдал среди солдат и офицеров растерянность и панику.

Кутузов в это время с трудом жевал жаренную курицу, полагая, что вид обедающего под пулями главнокомандующего должен поддерживать в войсках боевой дух и уверенность в победе.[15]15
  До недавнего времени некоторые историки настаивали на том, что Кутузов ел телятину; однако последние бородинские раскопки на месте стоянки фельдмаршала и найденные при этом куриные останки свидетельствуют о правоте графа Л. Н. Толстого, который в своем романе «Война и мир», в одной из глав, посвященных Бородинской битве, писал: «Кутузов с трудом жевал жаренную курицу…»


[Закрыть]

Сообщение Вольцогена заставило старого фельдмаршала в волнении подняться на ноги.

Кутузов пошел на флигель – адъютанта, грозно размахивая куриной ножкой.

– Как вы… как вы смеете, голубчик! – захлебываясь, кричал он. – Что вы видели? Вы ничего не видели! Хрен с редькой вы видели! Передайте от меня генералу Барклаю приятного аппетита. Он, должно быть, скверно позавтракал. Я лучше его знаю ход сражения. Неприятель побежден, и завтра мы погоним его со священной земли русской!

Кутузов перекрестился куриной ножкой и доел ее со слезами на глазах.

В этот момент на кургане появился генерал Раевский. Он сообщил, что войска твердо стоят на своих местах и французы более не смеют атаковать.

– Вот он, мой герой! – воскликнул Кутузов, обнял Раевского и крепко его расцеловал.

А Вольцоген уехал к Барклаю не солоно хлебавши.

Глава 34. Старый артиллерист

Великий человек велик лишь содержимым своей головы, все остальное его содержимое не чуждо ничему человеческому.

Свита французского императора ничуть не удивилась, когда в самый разгар сражения Наполеон в очередной раз молча скрылся в кустах. Поспешность, которую он при этом проявил, по – человечески тоже была вполне понятна.

Двое адъютантов, обнажив шпаги, встали у кустов на караул.

Свита с содроганием следила за случайными снарядами, изредка пролетавшими близ того места, где сейчас должен был находиться император. Неустрашимые маршалы и генералы в эти минуты были мертвенно бледны и кусали губы.

Тем временем Наполеон стоял под молодой березой, тужась изо всех сил. Лицо его было перекошено, мышцы напряжены до невозможного. Но несмотря на отчетливое желание, он не мог выдавить из себя ни капли.

И вдруг в двух шагах от императора на землю шлепнулся артиллерийский снаряд. Черное ядро вертелось волчком, угрожая в любой момент взорваться.

Наполеон тут же почувствовал желанное облегчение и принялся собственными силами тушить дымящееся ядро.

Через кусты к нему на помощь уже бежали его приближенные.

– Сир! Спасайтесь! Бомба!

– Так уберите ее из – под меня, – недовольно приказал Наполеон, как будто речь шла о ночном горшке.

Какой – то генерал схватил ядро прямо голыми руками и с воплем исчез в глубине чащи. Через мгновение оттуда раздался взрыв. Один из адъютантов сбегал посмотреть и, вернувшись, браво доложил:

– Бомба уничтожена, сир!

– А где мой храбрый генерал? – угрюмо поинтересовался Наполеон.

– Его нигде нет.

– А на деревьях?

– Даже листьев не осталось, сир. Вот единственное, что я нашел.

Адъютант кивнул на дымящийся сапог в своей руке.

– Вы знаете, господа, кто это был? – спросил Наполеон.

Все растерянно смотрели то на сапог, то друг на друга.

– Должно быть, кто – то из баварцев, – принюхался Бертье.

– Почему?

– Пахнет пивом с раками.

Наполеон окинул свиту хмурым взглядом.

– Я теряю храбрейших из храбрых, а вы мне про пиво… Сапог со всеми почестями предать земле. Идите, господа, а я пока продолжу.

Приближенные удалились, восхищаясь хладнокровием своего императора. А Наполеон присел под той же березой. Старый артиллерист, он знал, что ядро никогда не падает дважды в одно место.

Когда спустя некоторое время Наполеон, отмахиваясь от мух, появился из – за кустов, свита издала протяжный вздох облегчения, а военный оркестр заиграл его любимый марш.

Император опустился на складной стул, вытянув одну ногу на барабан.

В его отсутствие центральный редут русской позиции – батарея Раевского – был захвачен пехотой генерала Жерара и кавалерией Мюрата.

К Наполеону подлетел Бертье, умоляя пустить в дело Старую гвардию.

– Еще одно усилие – и русские погибли! – твердил начальник генерального штаба.

Наполеон зевнул. Во время решающих сражений на него часто нападала неукротимая зевота.

Бертье продолжал что – то говорить, а император уже тревожно дремал, уперевшись подбородком в грудь. Ему снился ад, и одноглазые седые черти, поджаривавшие его на огромной сковороде.

«Масла! Ради всех святых, подлейте масла!» – хотел крикнуть Бонапарт, но какая – то неведомая сила мертвой хваткой держала его за горло, и изо рта вырывался лишь отчаянный сип.

Когда Бертье отошел, Наполеон открыл глаза.

– Дьявол!.. – пробормотал он, заерзав задом. Вскочив, он поманил к себе пальцем доктора Луакре. – Мне жжет, как будто в задницу насыпали перца.

– Позвольте узнать, сир, что вы ели накануне?

– Посмотрите под березой! – буркнул Наполеон.

Доктор нырнул за кусты.

– Может, вас комары покусали, мон сир? – посочувствовал Коленкур. – Или слепни?

– Нет, но я подтерся какими – то листьями…

Коленкур покосился на заросли высоких растений, листья которых напоминали женские ладошки с хищно растопыренными пальцами.

– Вот этими?!

– А отчего вы так побледнели? Мне было очень мягко.

– Это же крапива! Она обжигает до пузырей.

– Дьявол! – затряс кулаками Наполеон. – Здесь даже природа против меня!

– О да, мон сир, непокорная земля непокорного народа…

– Что же вы меня не предупредили, мон шер?!

– Наоборот, я всегда выступал против войны с Россией.

– Я говорю об этом проклятом растении.

– Мне казалось, что вы пользуетесь только салфеткой с личным вензелем.

Наполеон фыркнул:

– А еще пишете про меня мемуары!

Из кустов появился довольный доктор Луакре.

– Цвет достоин кисти Рембрандта, а форма – рук Микеланджело!

– Что такое? Вы прибыли с Монмартра? – напустился на него император. – Чем вы восторгаетесь?

– Творением вашего желудка, сир.

– Да вы просто навозный жук!

Луакре передернул плечами.

– Я хотел вам сделать комплимент, сир, перед тем, как предложить поставить пиявок.

– Опять пиявки!

– Они отсосут кровь, и зуд уменьшится.

– Не надо мне ничего отсасывать! – возопил император; и державшаяся поодаль свита с неприязнью посмотрела на доктора.

– Тогда следует подуть на обожженное место.

– Вы с ума сошли! Я и так простужен.

– Мон сир, из двух зол…

– Убирайтесь к дьяволу!

До самого конца сражения Наполеон больше ни разу не присел. Подергивая задом, он беспорядочно ходил на своем наблюдательном пункте то взад – вперед, то кругами, поминутно отбегая за дерево, – и ни одно русское ядро или пуля не могли его зацепить.

Великий узурпатор был словно заколдован.