Текст книги "Поручик Ржевский или Дуэль с Наполеоном"

Автор книги: Сергей Ульев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Сергей Ульев

Поручик Ржевский или Дуэль с Наполеоном

Посвящается 200-летию победы над Наполеоном

 
Напрасно думаете вы,
Чтобы гусар, питомец славы,
Любил лишь только бой кровавый
И был отступником любви.
 

Денис Давыдов. «Гусар»

Глава 1. Знамение

В эту морозную ночь под одеялом у баронессы фон Кляйн было жарче, чем под Аустерлицем в 1805 году.

– Сабли наголо! Заряжай! Пли! – оглашали спальню бравые гусарские выкрики. – Пленных не брать!

В подобных обстоятельствах столь грозные команды мог отдавать только поручик Ржевский. И хотя сейчас он оголял вовсе не сабли, заряжал не пушки и палил не картечью, – в спальне баронессы бушевало настоящее сражение.

Багровый балдахин трепетал над ложем, как полковое знамя. Дубовая кровать скрипела, как мортира, и в постукивании ее выгнутых ножек чудилось цоканье конских копыт. По стенам в отблеске свечей скакали, дрожали, извивались неистовые тени. Сабельным звоном гремела посуда в шкафу. И даже сама баронесса стонала и повизгивала, как задетая шальной пулей маркитантка.[1]1
  Маркитанка – военная торговка, снабжавшая солдат в походе всем необходимым: от табака до вина, от лекарств до пуль. В благодарность, солдаты нередко на них женились, подтверждая тем самым старое правило «путь к сердцу мужчины лежит через желудок».


[Закрыть]

Грохот, скрипы, звоны, стуки, стоны, крики нарастали, приближая грандиозное сражение к неизбежному финалу.

– Уррраааа!! – прорычал поручик Ржевский, вгрызаясь в подушку, и, перекатившись на спину, вытянулся на постели.

– Сдаюсь на милость победителя… – промурлыкала баронесса и свернулась кошечкой у него под боком.

В мерцающем свете догоравших свечей повисла тишина, нарушаемая лишь неровным дыханием любовников.

За шторой робко застрекотал сверчок.

– Спокойной ночи, поручик, – прошептала баронесса.

– Никак-с нет, отставить! – откликнулся Ржевский, геройски притягивая ее к себе. – Маневры продолжаются.

– Дайте хотя бы отдышаться…

– Еще один кавалерийский наскок – и привал.

– Уймитесь, поручик…

– Сам черт меня не остановит, когда я на марше!

– На какой еще Маше?!

– На марше, баронесса. Помню, как сейчас, под Аустерлицем… эскадрон летит лавиной, клинки сверкают, пыль столбом!

– Ой, не затопчите!

– Никакой пощады! Ни этим губкам, ни этим щечкам, ни этой шейке…

– Посмотрите лучше вон туда. Разве не чудо?

– Еще какое! Я от этого чуда вскипаю в момент!

– Да о чем вы?! Взгляните на небо!

Ржевский нехотя бросил взгляд в окно.

На черном небосклоне, среди россыпи звезд, сияла комета с длинным, обращенным вверх хвостом. Это была Великая Комета, прозванная в народе «кометой Бонапарта».[2]2
  Это была Великая Комета 1811 года «1811 F1», в народе – комета Бонапарта. Была обнаружена Honore Flaugergues (Viviers) 25 марта 1811. Диаметр комы (светящегося облака разреженного газа вокруг ядра кометы) достигал 2 млн. км, видимый размер комы составлял 20–30 дуговых минут (полградуса), то есть был величиной с диск полной Луны. Хвост кометы растянулся по небу на 70 градусов. Комета была видна 17 месяцев, из них невооруженным глазом – с апреля 1811 по январь 1812.


[Закрыть]

– Эка невидаль! Только глаза мозолит.

– Что вы, про нее сейчас столько разговоров.

Они немного помолчали, глядя в небеса.

– О чем вы думаете, поручик?

– О бане.

– О какой еще Ане?!

– Да не об Ане, а о бане.

– Как же, говорите, не об Ане, когда об Ане думаете?

– Баня, баня у меня на уме. Комета ваша – что березовый веник. Вот бы сейчас попариться.

Баронесса ласково пригладила ему усы.

– Вам бы всё шутки шутить. А говорят, комета беду сулит.

– Три тысячи чертей! Не иначе мне скоро жениться суждено.

– Жениться? Вам это не грозит.

– Почему? – удивился Ржевский.

– Вы даже из – под венца ускачете!

– И то верно. Для гусара венец – свободе конец.

Баронесса фон Кляйн опять посмотрела в окно. Комета зловеще притягивала взгляд, словно прореха на вдовьем платье.

– Как бы война с Буонопарте не приключилась…

– А по мне, давно пора галльскому петуху бока намять! – сказал Ржевский, задергивая штору. – Плюньте на этот веник, баронесса. Не улетит! Не то, что я. Завтра чуть свет – труба зовет. Надевай штаны и по коням!

– Простите, поручик, – рассмеялась баронесса. – Я лишь хотела астрономией отвлечь вас от нескромных мыслей.

– Напрасный труд! – воскликнул Ржевский и кометой взвился над постелью. – Сабли наголо! Заряжай! Пли!

Сверчок за шторой испуганно затих.

В уездном городе N кружила метель.

До войны с Наполеоном оставалось всего несколько месяцев…

Глава 2. La passion pernicieuse (Пагубная страсть (фр.))

Наполеон I Бонапарт, император Франции и узурпатор всей Европы, за одним из рождественских обедов выглядел озабоченным более обыкновенного.

– Скажите откровенно, старина, – обратился он к Арману де Коленкуру. – Как вы находите петербургских женщин?

– Как нахожу? – Бывший посол Франции в России невольно облизнулся. – Обычно на Невском проспекте, сир. Если дойти до ресторана «Два медведя» и посмотреть направо, то…

– Тоже мне поручик Ржевский! – фыркнул император. – Меня не интересует география ваших похождений. Что вы, как дипломат, можете сказать о русских женщинах?

– Такой красоты вы не найдете ни в Англии, ни в Египте. Их очи словно звезды! Сахарные губки, лебединые шеи, шелковые плечи… и это еще не всё…

Наполеон отбросил вилку.

– Что же вы не доложили раньше!»

– Я полагал, вы знаете…

– Я знал полячек, но это провинциальный масштаб.

– О-о, сир, Россия такая огромная страна. И всюду – женщины, женщины, женщины! Зимой и летом, в любую погоду.

– O – la – la… – задрожал ногой Наполеон. – Продолжайте, мон ами, продолжайте!

Взоры обедающих особ, оторвавшись от изысканных яств, устремились на Коленкура.

– У них такие ласковые руки, что, когда вас обнимают, кажется, вы в плену у самой Афродиты. У них такие длинные волосы, что они заплетают их в косы и прикрывают наготу… Быть может, именно поэтому русские женщины не носят панталон…

Император чуть не поперхнулся бургундским.

– Такими вещами не шутят, мон шер!

– Клянусь моей бедной мамой!

Страшнее этой клятвы для француза могла быть только гильотина. С лиц обедающих разом слетели улыбки.

– Докладывайте дальше! – приказал Наполеон.

– А груди? груди, мон сир, видели бы вы их груди! – Коленкур замахал руками. – Они у них – во – о – от такие! Будто спелые дыни. С вишенками! А бедра? Подушки, набитые страусовыми перьями! И это всё нужно видеть, трогать, гладить, ласкать, целовать…

Коленкур захлебнулся от восторга.

Волна возбуждения, порожденная его красноречием, звеня посудой, пронеслась через весь стол; разметав во все стороны вилки и ножи, разбив пару рюмок и опрокинув стул вместе с прусским кронпринцем, она накатилась на Наполеона, словно девятый вал. И, оказавшись на гребне этой волны, император воскликнул:

– Прошу зарядить ваши бокалы, господа!

Короли, принцы и герцоги, обязанные Наполеону всем: от своих титулов до последнего рождественского гуся, – затаили дыхание в предвкушении эпохального тоста.

– Господа! – изрек Наполеон. – Я всегда хотел мира с Россией. Более того, желая породниться с русским императором, два года назад сватался к великой княжне Екатерине Романофф. Но Александр заявил, что его сестра давно разочаровалась в любви и от одного слова «мужчина» с ней делается кра… дра… как это по – русски, Коленкур?

– Кондрашка, сир.

– Словом, глубокий обморок. И это в каких – то двадцать лет, когда груди еще стоят торчком, а губы пахнут розами! Тогда я предложил Александру устроить мой брак с Анной Романофф, которой едва минуло четырнадцать. Но он опять мне отказал! Эта юная особа, видите ли, столь невинна, что от одного слова «мужчина» у нее начинается… дра… кра… как это по – русски, Коленкур?

– Кондрашка, сир.

– Словом, истерика на целый месяц. Какой вздор, господа! У нас, в Париже, девицы в этом возрасте принимают в своих будуарах по десять человек за сутки. А в России их считают за невинных овечек!

Все возмущенно загудели.

Император вскочил, его тяжелая нижняя челюсть тряслась от гнева.

– Я был готов идти под венец вслепую, даже не видя портретов этих вздорных русских принцесс! И что же? Мне показали нос, а сами, с благословения братца, тут же выскочили замуж! И за кого? За каких – то засаленных провинциальных вельмож! И гуляют теперь с ними без панталон!! Пусть я второй год женат на Марии – Луизе, но простить такую пощечину?! Я заставлю Александра плакать кровавыми слезами!

Раздался громкий звон бокалов.

Не желая прослыть по всей Европе пустозвоном, Наполеон и в самом деле вскоре отправился выбивать слезу из Александра I, не забыв прихватить с собой за компанию шестисоттысячную армию.

Отослав в Париж трогательное письмо бывшей жене Жозефине и простившись в Дрездене с нынешней – Марией – Луизой, Наполеон произнес перед своим войском пылкую речь:

– Непобедимые французы! Вы творили чудеса во всех землях и доказали миру, что нет на свете мужчин, отважнее и ненасытнее вас. Вам предстоит путь в Россию, чьи поля и долины, города и деревни, усеяны русскими женщинами. В этой варварской стране женщины не носят панталон. Завоюйте же их! И они доставят вам удовольствия, какие не снились даже девочкам мадам Тото с улицы СентОноре. Пусть не останется под Солнцем земли, куда не заронилось бы французское семя! Ступайте, друзья, и окажите мужество, достойное вашего темперамента!

– Виват, император! Виват, Франция! Долой панталоны! – забурлило в ответ многотысячное войско.

И все полетели как на крыльях к границам Российской империи.

– Неужели это правда, сир, – обратился к Наполеону по дороге Мюрат, один из самых темпераментных его маршалов. – Неужели русские женщины действительно обходятся без панталон?

Бонапарт гордо выпятил подбородок:

– История предоставила нам великолепный шанс удостовериться в этом!

Зная склонность своего шурина к эпатажу и риторике, Мюрат не удовлетворился столь уклончивым ответом и продолжал выпытывать:

– Но что, если русские красотки все же носят панталоны?

– Тогда Коленкуру не сносить головы… Не переживайте, Иоахим, в крайнем случае, я выпущу соответствующий декрет. И русские женщины будут ходить нагишом. А захочу – так и задом наперед!

Мюрат почтительно умолк, рисуя в воображении эту восхитительную картину, и пришпорил коня…

Пусть историки всех мастей пишут что угодно о причинах начала военной кампании 1812 года: будто сплелись в клубок политико – экономические интересы Франции, России, Англии, Австрии, Италии, Пруссии, островов Эльбы и Св. Елены, папы римского и египетских мамелюков…

Наивные! Они зря изводят чернила.

Истина заключается в том, что люди Запада двигались на Восток вовсе не ради удовольствия рубить друг друга в капусту.

С допотопных времен все войны на земле велись во имя прекрасного пола, за право обладать чужой женщиной, образно говоря, женой соседа.

Известно, что европейских мужчин исстари тянуло к восточным красавицам; особенно после появления в Европе первых переводов «Тысячи и одной ночи». А в русских женщинах, которых в Европе представляли себе не иначе, как полуазиатками, – счастливо соединилась экзотика Востока с эклектикой Запада.

Русские женщины были с головы до пят мифологизированы европейской цивилизацией. Возбуждение европейцев с каждым годом нарастало, и к началу XIX века Россия оказалась в самом центре всемирного эротического притяжения.

Однако русские мужчины, несмотря на врожденное славянское гостеприимство, не собирались делить своих женщин с иноземцами. И, следовательно, война Европы с Россией было неизбежна.

Нет, недаром под знаменами Бонапарта собрались представители шестнадцати наций. Что двигало ими? Что за странная сила оторвала их от родного очага, бросив в дальний поход?

Мания величия Наполеона?

Дурное расположение небесных светил?

Тектонические возмущения земной коры?

Отнюдь. Причина была единственная.

Похоть!

Глава 3. Донжуанский список

В уездном городе N было расквартировано так много гусар, что казалось, барышни города рождались лишь затем, чтобы принарядиться, попудриться, надушиться и сразу же упасть в гусарские объятья.

Жизнь Павлоградского гусарского полка протекала весело и беззаботно. С утра до полудня гусары занимались военным делом – выездкой, стрельбой и рубкой, а потом с легкой душой разъезжались по городским кабакам и частным квартирам, где кутили с барышнями до поздней ночи.

Утро начиналось, как обычно. С головной боли.

Когда поручик Ржевский вошел в дом купчихи Щукиной, где квартировался майор Гусев, тот полулежал на диване, прислонившись спиной к подушке. Голова его была повязана мокрым полотенцем.

Можно было подумать, что бравого майора на вчерашних учениях зацепила пуля – дура, но Ржевский, поведя носом, сразу учуял амбре дешевого портвейна.

– Здравия желаем, господин майор! Поручик Ржевский по вашему приказанию прибыл.

Гусев вскинул на него глаза. Они у него были краснее волчьей ягоды.

– Тише вы, поручик, – зашипел он. – Чего разорались.

– А что, помер кто? – ухмыльнулся Ржевский.

– О-ох, ядрён мушкетон, помер… Померли во мне вчера три бутылки паршивого портвейна. И вознеслись под черепушку. – Майор Гусев потер виски. – Догадываетесь, о чем пойдет речь?

– Так точно, господин майор! О портвейне.

– Не угадали. Речь пойдет о бабах.

– Завсегда готов-с!

– Да тише вы, Ржевский, и так в голове трещит. – Майор затянул потуже полотенце. – Скажите откровенно, как офицер офицеру, мы с вами донжуанские списки составляли?

– Составляли.

– Городских вертихвосток на всех поделили?

– Поделили.

– По – братски?

– По – братски.

– Какого ж рожна вы чужим женщинам впендюриваете!

– Но, господин майор, – развел руками поручик, – какие же они чужие? Они все наши, российские.

– Вы, Ржевский, дурака – то тут мне отставить валять! – рявкнул Гусев. – Баронесса – губастая, с рюшками, одна на всю округу, – за кем была записана? А? Не слышу. – Гусев вскочил и, заложив руки за спину, стал ходить вокруг вытянувшегося во фрунт поручика. – За кем, я спрашиваю, баронесса фон Кляйн была замусолена? Кому она чья? А?

– Да бог ее знает, господин майор.

– А я вам отвечу, Ржевский, тут никакой военной тайны нет. – Гусев взял драматическую паузу. – За мной она числилась! Ясно?

– Так точно-с.

– Ну и зачем на чужую кобылу полезли? Своих мало?

– Так ведь любовь-с…

– Что-с?? – Майор Гусев скорчил гримасу, как будто ему вместо водки налили лимонаду. – Какая любовь, поручик? Вы ведь на службе.

– Сердцу не прикажешь, Панкрат Михалыч, – вздохнул Ржевский. – Любовь не картошка…

– Сплюньте в окошко! Вы мне тут шутки ваши дурацкие не острите! Кого гусар должен любить, так это – государя, Отечество и своего коня. Остальное – дурь и блажь.

– А женщины на что?

– Для отдыха, поручик. Для спокойного сна. Постель согревать, чтобы ноги не зябли.

– Так я с ними и сплю, – заулыбался Ржевский.

– И ради бога! Разве я против? Но, ядрён мушкетон, извольте соблюдать субординацию.

– А это как?

– Субординация – это когда младшие по званию не задирают юбки, с кем спят старшие. Если на бумаге написано… – Гусев ткнул пальцем в один из листков на столе, – вот, читаю: майор Гусев, тире, Варвара Прокловна, блядь…

– Неужто правда?!

– Это я не про нее, – отмахнулся Гусев. – Муха пролетела… Потом, запятая, Анна Ивановна, еще одна… – майор шлепнул себя по скуле. – Ах, ты, Дева Мария!

– Какая дева?

– Да какая дева, Ржевский, после вас в этом городе?! – взвился майор. – Не дева. Муха! Муха!! Расплодилось их этим летом… – Он опять заглянул в листок. – А за ними Ольга Андреевна и так далее до… как бишь ее?.. Марфы Митрофановны. Так вот, если это всё чин по чину перечислено и всеми гусарами подписано – извольте соблюдать! Спите со своими и на чужих не зарьтесь!

Он взял со стола другой листок и потряс перед носом Ржевского.

– Вот она, ваша подпись. Ваша? – голос его сорвался на фальцет.

– Моя.

– Какого ж хрена, вы норовите через жопу начальства перепрыгнуть?

Ржевский озорно сверкнул глазами.

– Пардон, господин майор, погорячился.

– А с младшими по званию вообще не церемонитесь. Корнет Мурашкин чуть не плачет. Вы у него всех любовниц отбили. После ваших подвигов они с ним даже под ручку пройтись не желают.

– Рыба ищет, где глубже, а женщина – кто подюже, – подкрутил усы Ржевский.

– Нехорошо-с. Мы и так, зная о ваших недюжих способностях, вам список удлинили. Трех сестер Перепелкиных за одну посчитали.

– Ну и верно! Они же – на одно лицо.

– Лицо – одно, а задниц – три! А вам все мало!

Ржевский заржал.

– Хоть к ноге привязывай!

– И привяжите. Тройным узлом!

Майор сел за стол. Перед ним словно из – под земли возникли два стакана и бутыль с вином. Гусев кивнул Ржевскому на свободный стул.

– Ладно, поручик, это всё суета. Присаживайтесь. – Он разлил вино, и они выпили по первой. – Мы, гусары, меж собой как – нибудь разберемся. Беда в другом. Наш полк всё никак отсюда не переведут, как говорится, от греха подальше.

– Давно пора!

– Увы, сие зависит не от нас. А между тем местные бабы за последнее время рожают в неимоверном количестве.

– Ну-у, – протянул Ржевский. – Я вообще – то…

– А я и не утверждаю, поручик, что это только ваших рук дело.

– Рук ли?

– Отставить меня перебивать!

Ржевский молча наполнил стаканы.

– Так вот, – продолжал Гусев. – Больше половины рожениц на вас показывают. У меня их кляузами весь походный сундук забит.

– Три тысячи чертей! Какие грамотные!

– Если бы! Им местный дьякон под диктовку пишет.

– Дьякон? – Ржевский наморщил лоб. – У него жена еще такая курносая и вся в конопушках?

– Да.

– Как же, помню. На пасху дело было. Дьякон – на службу, а я – к ней. Ну до чего набожная женщина, Панкрат Михалыч, черт знает что такое! Только согрешим, – сразу бряк на пол и давай поклоны отбивать. Не поверите, всю ночь молилась!

– Да нет, отчего же, зная вашу прыть… Она, кстати, тоже из моего списка…

– Тогда миль пардон…

– Поздно! На днях двойню родила.

– И кто вышел?

– Мальчик и девочка.

– Девчонка точно не от меня, – повел носом Ржевский.

– А чья? Моя, что ли?

– Девчонка – ваша, мальчик – мой.

– Ржевский, так не бывает!

– Ну, значит, это не мои дети. Я рожаю только гусаров.

– Слыхал я эту вашу теорию, поручик. Только вам все равно не отбрехаться.

– А что такое?

– В городе рождаются почти одни мальчишки! Выходит, ваши гусарята…

– Это еще надо посмотреть, кто из них вырастет: может, улан какой или егерь…

– Ловко вывернулись! А мне что делать? Я от ваших бывших любовниц отбиться не могу. Они за мной косяками ходят – на вас жалуются.

– Добавки хотят? – ухмыльнулся Ржевский.

– Понятное дело. Аппетит приходит во время еды.

Ржевский засмеялся. Майор Гусев печально вздохнул.

– Вы, поручик, разливайте. Чего зря на бутыль пялиться.

– И то верно, Панкрат Михалыч. За то, чтоб все устаканилось!

– Дай бог! Сказать по чести, у меня эти ваши беременные любовницы в печенках сидят. Поэтому, поручик, советую, соберитесь с мужеством, обмозгуйте хорошенько, кто из ваших милок вам милее, и – женитесь.

– Лучше застрелиться!

– Желание есть – стреляйтесь на здоровье, – пожал плечами Гусев. – Только загодя подайте рапорт об отставке, чтоб императорские инспекции нас потом не заездили. И мушкет вам в руки!

– Пошутил я, Панкрат Михалыч, – сказал Ржевский, допивая стакан. – Стреляться не буду: мне женский пол этого вовек не простит и на том свете припомнит. Но и жениться не хочу.

– Тогда не знаю, что и делать. Того гляди, по вашей милости в эскадроне дуэли начнутся. А вдруг вас шлепнут? Это сколько же сирот останется!

Ржевский почесал в затылке.

– С полгорода.

– Кошмар, одним словом.

– Я вот что думаю, господин майор. Меня Денис Давыдов к себе в Ахтырский полк зовет. Может, и впрямь перевестись?

Гусев, подпрыгнув на стуле, схватил Ржевского за руку обеими руками и затряс.

– Переводитесь, переводитесь, голубчик, не сомневайтесь ни капли. С полковым начальством я все улажу. Даже месяц отпуска вам выхлопочу.

– А как же мои ребятишки? – лукаво улыбнулся Ржевский.

Майор замахал руками.

– Усыновим! Всех, поголовно. Не извольте беспокоиться. Всех в сыновья полка запишем и на довольствие поставим. Таких гусаров из них вырастим – вам краснеть не придется.

– Да я только с водки краснею, – обронил Ржевский. – Ну, значит, на том и порешили, Панкрат Михалыч?

– По рукам, Ржевский! Ах, ядрён мушкетон, даже голова прошла! – Майор сдернул со лба полотенце. – Вы меня просто вылечили.

– Это не я, это портвейн, – Ржевский взял бутылку. – По последней, господин майор?

– Разливайте, поручик. За ваше новое назначение!

Глава 4. Гусарский пир

Поручика Ржевского провожали на самой дальней окраине города.

Дата, место и причина собрания держались в тайне, чтобы об отъезде поручика ненароком не проведали бесчисленные поклонницы. Полковое начальство не на шутку опасалось увидеть бабий бунт, бесчисленный и беспощадный.

Поздним вечером господа офицеры потянулись, словно на тайную вечерню, к особняку помещика Куроедова, любезно предоставившему гусарам свой кров.

Всеми хлопотами вокруг предстоящей пирушки заправлял лично майор Гусев. Он заранее позаботился о провизии, выпивке и обещал хорошеньких женщин – из тех, кого Ржевский по какому – то странному недоразумению еще не успел обрюхатить. Майор собирался отыскать их по всему городу и доставить сюда в своей коляске, но пока задерживался: видно, поиски затянулись…

В ожидании прекрасных дам, гусары раскупорили вино и, бросая жадные взгляды на жареного поросенка в центре стола, приготовились слушать первый тост.

Слово взял ротмистр Лейкин.

– Господа офицеры, прежде чем от души напиться, – он любовно оглядел ряды бутылок, – хочу начать с эпиграммы:

Как у нашей попадьи

шпору в заднице нашли…

Тьфу, виноват, не тот куплет… да полно зубоскалить! Вы послушайте:

Как у дьякона жена

к Пасхе тройню принесла

Смотрит дьяк – помилуй, Боже! —

все на Ржевского похожи!

Слыхали такую?

– Слыхали, – засмеялись в ответ.

– Нам не дано предугадать, куда нас занесет фортуна, – продолжал ротмистр. – Но настоящий гусар, где бы ни был, всегда оставит кое – что на память о себе. И в этом его сила, честь и слава! Это я к тому, что мы сегодня провожаем в дальнюю дорогу поручика Ржевского. Он переводится к ахтырцам!

Даже черный кот, угодивший в армейский котел с супом, не произвел бы на гусар такого впечатления, как эта новость Лейкина. Все зашумели, завертелись. Соседи Ржевского тянули его – кто за доломан, кто за ментик. Вопросы сыпались со всех сторон.

Лейкин постучал по тарелке вилкой:

– Господа офицеры, кто не закроет рот, пошлю конюшни драить!

Гусары нехотя смолкли, уставившись на ротмистра.

– Эх, Ржевский, – прослезился Лейкин, – нам с тобой есть о чем вспомнить. Помнишь, как однажды волочились за…

– Помню! – отвечал поручик.

– А вместо нее залезли к…

– И не напрасно.

– А она сразу…

– Еще бы!

– А там уж…

– Было дело!

– И потом…

– Как сейчас вижу!

– И мы тогда…

– Во век не забыть! Но вы вдруг ка – а – ак…

– Ну, это ты врешь! – перебил ротмистр. – Ладно, кто старое помянет… Выпьем же за поручика Ржевского, за гордость нашего полка и эскадрона. Чтоб ему хорошо рубилось и пилось среди новых друзей!

Лейкин подошел к Ржевскому, они крепко обнялись и расцеловались.

Зазвенели стаканы. Не успели гусарские желудки переварить первую стопку, как последовал второй тост, потом третий, а за ним – несть числа. Каждый из присутствующих жаждал сказать пару теплых слов о Ржевском.

Поручик был тронут, пьянея от водки и избытка чувств. Всё бы хорошо, только одна мысль не давала ему покоя.

– Пардон, господа, а где же дамы? – вопрошал он между возлияниями; на что ротмистр Лейкин неизменно отвечал:

– Дамы будут. Ржевский, разливай!

Спустя два часа самым трезвым из гусар был корнет Мурашкин. Он нарочно пропускал каждый второй тост во здравие поручика, втайне мечтая хоть чем – то его уязвить. После третьей стопки корнет вдруг осмелел и, когда в разговорах за столом возникла редкая пауза, громко сказал:

– Господа, я зимой в Москве был на веселой пирушке. Там один семёновский офицер устроил такое…

– Что, что? Валяй, рассказывай! – оживились гусары.

– Он с бутылкой рома сел на подоконник, ногами наружу, и выдул ее одним махом!

– Герой, герой, – покачал головой Лейкин, – даром, что пехота.

– У него пари было с каким – то англичанином. Тот даже рот раскрыл.

– Подумаешь чудо! – выпалил Ржевский, вскочив. – Вот вам мое пари, корнет. Я сейчас встану на край подоконника во весь рост и выпью полную бутыль. И притом еще помочусь!

– Только, чур, не на пол, – попросил Лейкин.

– Ясно, что за окошко. И вдобавок обещаю кончить оба дела разом.

– Ух, ты! – раздались возгласы восхищения. – Ай да, Ржевский! Каков орел!

Поручик подбежал к Мурашкину, разгоряченный, с расстегнутой на груди рубашкой.

– Будете держать пари, корнет?

– На что?

– Да хоть на три рубля, чтоб вас без портков не оставить.

– Пойдет, – вымолвил Мурашкин, с нездоровым румянцем на щеках. Он надеялся, что поручик либо свернет себе шею, либо обмочится; либо, свернув себе шею, обмочится; либо, обмочившись, свернет себе шею, – а за всё это не жаль было и родовое имение отдать, не то что какие – то три рубля. – Только одно условие, господин поручик: за оконную раму не хвататься!

– Само собой, – усмехнулся Ржевский: – Рама – не дама.

Им разбили руки.

Подхватив со стола непочатую бутылку, Ржевский одним ударом сапога распахнул ставни высокого окна и вскочил на подоконник.

– Куда он? Убьется ведь! – пьяно воскликнул кто – то. – Держи! Держи его!

Ржевский обернулся с уже расстегнутыми штанами.

– Господа офицеры! – рявкнул он. – Ежели я еще услышу хоть одно подобное слово, я наделаю вам тут лужу с Чудское озеро.

– А ну – ка всем цыц, не то Ржевский всех обосцыт! – крикнул Лейкин.

Поручик приложил руку с бутылкой к сердцу:

– Господин ротмистр, вы для меня… роднее дяди, ей – богу! Этот подвиг я посвящаю вам.

– Ржевский, герой… – растрогался Лейкин. – Благословляю!

Тем временем к дому помещика Куроедова подъезжал майор Гусев, в компании пяти, местами привлекательных, дам.

– Скажите, майор, – томно молвила дама с большой грудью, – а правда, что поручик Ржевский ужасно невоздержанный мужчина?

– В каком смысле, мадам?

– О нем ходит столько пикантных анекдотов! – подхватила дама с маленькой грудью. – То он с одной барышней, то с другой, то с третьей…

– Что и говорить, гусар до мозга костей! – сказал майор. – Наш поручик вроде початого вина: если вечером до капли не разлить по рюмкам, к утру того гляди закиснет.

– Как интересно… – затрепетала дама с осиной талией.

– По – вашему, мы похожи на рюмки? – кокетливо обронила дама с длинной шеей.

– Ну-у, если вас поставить вверх ногами, – прикинул майор, – то не меньше, чем я – на бутылку портвейна!

– Люблю портвейн… – сказала дама с родинкой на щеке.

И дамы смущенно захихикали. Это были последние скромницы уездного города N.

Меж деревьев показались белые колонны въездных ворот.

Денщик майора на козлах слегка подхлестнул лошадок.

– Тихо как на кладбище, – зевнул он на горящие окна особняка. – Разве что волки не воют.

И тут же где – то неподалеку раздался жалобный вой.

– На моих гусар это не похоже, – сказал Гусев.

– Может, спать легли? – предположила большая грудь.

– Какой сон, сударыня?! Они же знают, что я приеду не один, а с прекрасным полом.

– Ой, смотрите, смотрите! Кто это? – вдруг воскликнула длинная шея.

– Да где же? Куда смотреть? – заволновались остальные дамы.

– В окне стоит кто – то.

Ночь, звезды, луна, и – темный силуэт в окне. Это было так романтично!

Дамы щебетали наперебой, обсуждая загадочное явление.

Майор Гусев, как военный человек, тотчас догадался, что романтикой здесь и не пахнет.

«Это Ржевский до ветру вышел», – чуть было не ляпнул он, поспешно сказав:

– Это привидение. Гусар – призрак, убиенный под Аустерлицем. Бывает, является по ночам. И чудит, подлец.

– Ой, майор, не пугайте! – взвизгнула большая грудь.

– А вы отвернитесь. Он доделает свое черное дело и сгинет.

– Какое дело?

– Невесту себе высматривает. На сегодняшнюю ночь.

– Я… я не хочу с призраком… – пробормотала родинка.

Дамы испуганно притихли, вглядываясь в призрачное видение. По мере того, как коляска подъезжала к дому, картина становилась все более странной.

– А почему призрак пьет из бутылки? – пролепетала длинная шея.

– Вы хотите, чтобы он пил из рюмки, похожей на вас? – осведомился майор.

– О Боже! – вытаращила глаза большая грудь. – Из него все обратно выливается!

– Настоящий водопад! – вскричала маленькая грудь, побледнев по самое декольте. – Ужас, ужас!

– Подумаешь, невидаль, – сказал майор. – У него ж дыра в брюхе.

– Что?! Кровь?! – заголосила родинка.

– Ну не моча же!

Длинная шея вцепилась в рукав Гусева:

– Майор, миленький, умоляю вас как генерала, уедемте отсюда!

– Уедем! Уедем! Уедем! – завизжали дамы в три горла: двое из пяти уже были без чувств.

У Гусева заложило в ушах как при контузии.

– Отставить галдеж! – рявкнул он. – Это поручик Ржевский до ветру вышел!

Визжащие тут же умолкли. Лежавшие без чувств пришли в себя.

– Как вы догадались, майор? – недоверчиво простонала большая грудь.

«Что я с ним в бане не мылся!» – хотел ответить Гусев, но вслух сказал:

– По сапогам, сударыня. А эскадронную лошадь могу вообще по одной подкове узнать.

– Какое счастье… – прошептала осиная талия.

…Между тем Ржевский, допив вино, обернулся в комнату:

– Ловите, корнет! – и бросил Мурашкину бутылку.

– Пуста! Ай да Ржевский! – понеслись возгласы.

Раздосадованный корнет хотел было ее поймать, чтобы запустить обратно в поручика, но как – то неловко взмахнул руками и, получив бутылкой по лбу, закатился под стол.

– Готов, – философски отрыгнул Лейкин и, словно упиваясь этим словом, повторил: – Готов, зараза!

Поручик, довольно встопорщив усы, собирался уже свалиться в объятия друзей, как вдруг услышал за спиной женские голоса. В ночном полумраке он увидел плывущее по воздуху огромное лукошко с грибами. Но стоило ему пьяно мотнуть головой, и видение обернулась коляской, полной женских чепчиков.

Не успев толком застегнуться, Ржевский спрыгнул на землю и бросился вперед.

– Ура! – кричал он, копошась на бегу в ширинке. – Эскадрон, сабли наголо!

Дамы в коляске растерянно переглянулись.

– Что это с ним? – произнесла осиная талия.

– Мадам! Мамзель! – орал Ржевский, придерживая спадающие штаны. – Сюда! Скорей!

– Мамочки! – всплеснула руками родинка. – Он штаны снимает!

– Чего он хочет? – пробормотала маленькая грудь.

– К нам! За стол! – радостно вопил поручик.

– Он хочет нас на столе, – гробовым голосом заключила большая грудь.

Тут Ржевский не удержал гусарские рейтузы, выпустив на волю то, благодаря чему всякий мужчина – будь он русский или француз, дворянин или простолюдин, – со времен Адама не дает заглохнуть ниве жизни.

– Ой, кишки повылазили! – заголосила родинка.

– Заряжай! – придерживая сползшие до колен штаны, поручик перешел на рысь. – Мадам! Мамзель! Наконец – то!

– На, говорит, мамзель, конец то… – задрожала осиная талия. – Какой невоздержанный мужчина…

– Нет, это не мужчина, – вдруг завыла длинная шея. – Это призрак, убиенный под Аустерлицем!

– Призрак?! Призрак! Призрак!! – подхватили остальные дамы.

– Ну конечно, это же призрак поручика Ржевского! – расхохотался майор. – Что я с ним в бане не мылся?!

Маленькая грудь закатила глаза:

– Кучер, гони!

– Но-о, шалавы пегие!! – хлестнул возница лошадок, и коляска, круто развернувшись, покатила прочь.

Майор Гусев от смеха не мог ни успокоить женщин, ни приказать денщику остановиться.