Текст книги "Поручик Ржевский или Дуэль с Наполеоном"

Автор книги: Сергей Ульев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Глава 41. На семи холмах

Наполеон стоял на Поклонной горе в ожидании депутации с ключами от города. Белокаменная Москва во всем своем великолепии, обнаженная и прекрасная, возлежала перед ним. Золотые купола церквей словно огромные груди с торчащими сосками крестов сияли под лучами солнца, слепя глаза.

«Какой необъятный город, – подумал Бонапарт. – Женщин хватит на всех!»

Французская армия ликовала. Отовсюду неслись радостные возгласы и приветствия императору.

Изнывая от нетерпения, Наполеон время от времени склонялся над расстеленной на земле картой Москвы, и штабной генерал в который раз принимался объяснять ему устройство города.

– Где же ключи?! Где бояре? – Император повернулся к Коленкуру: – У русских ведь есть такой обычай – вручать ключи от города?

– Да, мон сир. Но обычно они преподносят хлеб с солью.

– Просто хлеб? Без масла?

– Без масла, сир.

– Варвары… Ничего, скоро они у меня узнают, что такое настоящие французские булочки. – Наполеон пристально вгляделся в карту, словно угадывая, с какой улицы должна заявиться депутация. – Канальи, сколько можно ждать!

– Мы ждали этого события более двух месяцев, мон сир, – заметил Коленкур.

– Вуаля, подождем еще немного.

Оставив Наполеона топтаться над картой, Коленкур отыскал в толпе штабных офицеров полковника Швабре, своего давнего приятеля.

– Выручайте, Эдгар, – зашептал он ему на ухо. – Боюсь, если сегодня император не получит от московитян хлеба с солью, у него к вечеру будет несварение желудка. Привезите сюда хоть кого – нибудь. И захватите по дороге ключи от города.

Полковник Швабре стрелой помчался в город.

Тем временем на Поклонную гору один за другим прибывали посыльные от Мюрата, кавалерия которого уже вошла в город. За спиной Наполеона разносилась невероятная, жуткая весть: Москва была пуста!

Свита в волнении перешептывалась, не допуская посыльных до Бонапарта.

У чувствительных французов сжималось сердце при виде «маленького капрала» (как его любовно называли в армии), который гордо вышагивал по Поклонной горе, принимая всевозможные позы, одна значительнее другой.

«Наконец – то я отведаю московских женщин, – предавался мечтам Наполеон. – Интересно, носят ли они панталоны? Хотя было бы странно, если б не носили. Ведь уже довольно прохладно.»

Великий узурпатор не подозревал, что почти все горожане покинули город, словно спасаясь от бубонной чумы.

Но кто бы посмел уронить ложку дегтя в эту душу, полную меда?! И свита продолжала держать своего императора в блаженном неведении.

Полковник Швабре вернулся из Москвы, погоняя перед своим конем около дюжины человек в гражданской одежде.

Свита оживилась, обступая их полукругом.

В это время Наполеон, упершись взглядом в карту, мысленно бродил по московским улицам.

– Депутация, мон сир! – тоном дворецкого объявил Коленкур.

Император тотчас принял позу а-ля Наполеон Бонапарт: с правой рукой на животе и великодушно – снисходительной миной на лице.

Полковник Швабре, спешившись, пихнул кулаком в бок худощавого мужчину в черном сюртуке, подталкивая его к императору. За ним из толпы отделилась напудренная, не первой молодости женщина. Она несла на полотенце блюдо с караваем.

Откуда – то сбоку выскочил секретарь – переводчик, приготовившись переводить язык варваров на французский.

– Добро пожаловать в Третий Рим, ваше величество, – поклонился худощавый, стуча от страха зубами. – Милости просим.

– Боярам милостыню не подаю, – пошутил Наполеон.

Женщина согнулась в глубоком поклоне, уперши в живот императору блюдо с караваем.

– Приятно аппетито, ваше величество.

– Мерси, боярыня, я не голоден.

– Но, мон сир, – приглушенно обронил Коленкур, – таковы обычаи.

– Дикари… А что нужно делать?

– Отломите кусочек, обваляйте его в солонке и съешьте.

– Вуаля! Только во имя традиций.

Величаво поскребя ногтями по поджарой корке каравая, Наполеон выдрал внушительный ломоть и, сунув его пару раз в солонку, с торжественной миной возложил себе в рот.

Соль неприятно защипала на языке; хлеб показался лежалым и невкусным.

Наполеон с сарказмом посмотрел на Коленкура.

– Жуйте, жуйте, мон сир, – ободрил тот.

Император Франции стал жевать, борясь с желанием выплюнуть пересоленное угощение. Перед лицом московской депутации он мнил себя новым Мессией, и только эта мысль заставляла вращаться его тяжелую челюсть.

Маршалы и генералы с умилением следили за старательно жующим императором.

– А теперь глотайте, – подсказал Коленкур.

Кадык Наполеона судорожно дернулся.

– У – ва – ва… – забормотал император, выпучив глаза на Коленкура.

– Да, мон сир, такая трогательная минута…

– Баван! Вовы!

– Простите, как?

– Воды, болван! Дайте запить.

Наполеону налили целый кубок пунша. Он жадно осушил его до дна.

– Черт возьми, – сказал он, переведя дух. – Я издам декрет, чтобы вместо хлеба с солью подавали пирожное «Наполеон». И непременно с красным вином!

– Как вам будет угодно, сир, – сказал Коленкур.

Император кивнул свите на блюдо.

– Прошу, господа, чтоб не осталось ни единой крошки! И не забудьте посолить.

Свита без особого удовольствия принялась за каравай.

Полковник Швабре дал пинка какому – то старику из депутации, и тот быстро предстал перед императором.

– Салам аллейкам, сир, – испуганно промямлил старик, протянув связку увесистых ключей, болтавшихся на железном кольце.

– Вуаля! – просиял Бонапарт, взвесив связку на ладони. – Вот ключи к сердцу Азии! – Он ласково взял старика за ухо. – Вы тоже боярин?

Старичок замялся. Он видел, как полковник Швабре украдкой показывает ему кулак, но солгать самому императору Франции не посмел.

– Я цирюльник, – ответил он.

– Какой – то странный боярин… – Наполеон обернулся к Коленкуру. – С каких это пор брадобреев стали зачислять в бояре?

– Полагаю, со времен Петра Великого, мон сир. За особые заслуги по сбриванию кремлевских бород.

Несмотря на невозмутимое лицо обершталмейстера, в душе Наполеона зародились сомнения.

– А вы из какого сословия? – обраттился Наполеон к мадам, которая угощала его караваем.

Она неуклюже сделала ему книксен.

– Горничная, сир. Моя мама была итальянка, а отец русский. Но я считаю себя истинной француженкой, потому что ношу только французское белье и мечтаю о Париже…

Изменившись в лице, Наполеон бросился к оставшейся части депутации и обнаружил: табачника, учителя танцев, директора сиротского приюта, двух старьевщиков и трех гувернеров. Все они оказались из обрусевших иностранцев. Старый табачник к тому же был вдрызг пьян и настойчиво лез целоваться, добродушно ругаясь по – голландски.

– Кто их сюда привел? – рассвирепел Наполеон, оттолкнув от себя пропахшего табаком старика.

– Я, сир, – храбро выступил вперед полковник Швабре.

– Это же плебеи!

– Да, сир. Но это лучшее из того, что можно было отыскать.

Наполеон потряс в воздухе связкой ключей.

– Что это за ключи?

– От пивной лавки, – признался Швабре. – Я отобрал их у солдат авангарда. И еще пару штук нашел на дороге.

– Прохвост! – Наполеон запустил в него ключами. – Где московская аристократия? Где бояре?

– Виноват, сир, но бояр в Москве нет. Там вообще никого нет. Только толпы пьяной черни.

– Вы бредите, полковник!

Наполеон оглядел свою свиту, словно предлагая посмеяться над потерявшим рассудок офицером; но по озабоченным лицам своих подданных вдруг понял, что им отчего – то не до смеха.

Наполеон подскочил к директору приюта, который выглядел поприличнее остальных.

– Где московские власти?

– Уехали.

– А губернатор?

– Открыл тюрьму и тоже уехал.

– Скифы… кочевники… – пробормотал император и вдруг затопал ногами на сиротливо притихшую депутацию: – Вон! Вон отсюда, канальи!

Немного успокоившись, Наполеон подошел к карте Москвы. Как бы то ни было, великая древняя столица по – прежнему лежала у его ног.

– Я еду на Дорогомиловскую заставу, – объявил он свите. – А моим доблестным солдатам настала пора вкусить плоды своих побед.

Император подал знак, раздался выстрел сигнальной пушки, и армия завоевателей хлынула неудержимым водопадом с Поклонной горы на улицы и площади Москвы.

Воздух задрожал от грохота сотен повозок, цокота тысяч копыт и нескончаемого лошадиного ржания.

До самого вечера Наполеон не оставлял надежды получить заветные ключи из рук городских властей.

Но тщетно.

Москва была неприветлива и равнодушна к узурпатору всей Европы.

Наступившую ночь император Франции провел в занюханном кабаке у Дорогомиловской заставы.

Клопы пировали до утра.

Глава 42. Французский мундир

В четвертом часу пополудни Ржевский дожидался Наполеона в Кремле. Рядом с ним у Кутафьевских ворот стояло около дюжины вооруженных горожан. Это были простые московитяне. До последнего дня они мечтали о решающем сражении у стен Москвы и теперь, несмотря на уход русской армии, были готовы погибнуть за священные стены Кремля.

– Хоть бы генерала какого – нибудь прихлопнуть, – говорил тощий старик, сжимая в руках ружье екатерининских времен. – Тогда и помереть не грех.

– А лучше самому Бонапарту в лоб залепить, – кивал коренастый мужик с пищалью. – Чтоб аж звезды из глаз!

– Только, чур, без моей команды не стрелять, – предупредил Ржевский.

На него недовольно покосились. Холеный гусарский офицер смотрелся среди этой толпы горожан как породистый жеребец среди извозчицких лошадей.

– Мы люди простые, ваше благородие, – сказал мужчина в дырявом кафтане. – Над нами только Бог да царь. А коли вам охота покомандовать, то ваш полк, небось, еще недалеко удрапал, глядишь, и нагоните.

Ржевский нахмурился.

– У меня, любезный, начальников поболее твоего. И, будь моя воля, ни за что бы Москву французам не отдали. Только мы здесь собрались не затем, чтобы ворон пугать. Нам нужен сам Наполеон. А стреляю и командую я, будьте уверены, получше вашего.

– Ну, знать, так тому и быть, ваше благородие, – поддержал его тощий старик. – Вы командуйте, а мы уж как – нибудь не промахнемся.

– Калякают, Егорыч, ты с самим Суворовым Исмаил брал? – спросил кто – то. – Небось, и сейчас бы смог?

– Э – хе – хе… Куда мне в мои – то годы по крепостям лазить. Иной раз на крепостную девку заберешься, а уж зачем не помнишь!

Все рассмеялись. А Ржевский громче всех: свои взятия крепостных девок он помнил с отрочества.

В Кремле раздался благовест к вечерне.

– Под такой звон и помереть любо, – вздохнул какой – то малый с рябым лицом.

Горожане с чувством перекрестились.

Французы пришли со стороны Воздвиженки. Они двигались четкими, конными и пешими колоннами, под звуки марша, с победно распущенными знаменами. Вскоре все пространство на подходах к Кремлю посинело от их мундиров.

Увидев, что кремлевские ворота завалены бревнами и тесовыми щитами, французы развернули на площади несколько орудий.

К воротам быстро направился отряд пеших гвардейцев во главе с долговязым офицером.

– Эх, братцы, – с досадой произнес Ржевский, наблюдая за неприятелем, – не видать нам Бонапарта как своих ушей. Струсил он сюда первым сунуться.

– Поди, почуял, собачий сын, что встречать будут порохом, – сказал старик с екатерининским ружьем.

– Щас как пальну… – осклабился рябой малый, прилаживая щеку к прикладу.

– Погоди пока приблизятся, – сказал поручик.

Но тот уже спустил курок. За ним выстрелили и остальные.

Французы побежали назад. Один из гвардейцев заметно припадал на ногу.

– Ага, зацепил поганца! – радовался рябой малый; другие тоже счастливо смеялись.

– Эх, говорил же обождать, – цыкнул с досады Ржевский.

Он выстрелил вслед долговязому офицеру.

Француз упал.

Горожане восторженно загоготали, но тут офицер вскочил и, держась за ухо, пустился догонять своих солдат.

– Подпустили бы поближе, ей – богу, убил бы, – сплюнул Ржевский.

– Ничего, ваше благородие, авось, в другой раз не промажете, – сказал розовощекий мужик с подбитым глазом.

Разгоряченные первым выстрелами, горожане неловко и торопливо перезаряжали ружья.

Тем временем французы нацелили на защитников Кремля свои пушки и дали залп.

– Летит! – истошно крикнул кто – то.

Раздался страшный грохот, земля под ногами вздыбилась, и все окутало дымом.

Ржевского взрывной волной отбросило на несколько метров в сторону. Когда он поднялся на ноги, вокруг, осыпанные землей и пылью, лежали убитые и раненные. Его конь, привязанный поодаль, был убит наповал.

В небе, испуганно крича, кружила стая ворон.

Голова поручика раскалывалась, в ушах звенело, в носу стоял запах пороха.

Два человека пробежали мимо него и вдоль ворот бросились к Знаменке.

Ржевский кинулся следом…

Завоеватели бодрыми колоннами входили в Москву, разбредаясь по опустевшим домам. Не успев толком пообедать, они уже начали рыскать по городу в поисках добычи.

…На Маросейке из одного из домов вышел французский капрал. Это был мужчина лет сорока, невысокого роста, щуплый и с тоненькими усиками. На спине он тащил мешок, который, казалось, был вдвое больше его самого.

Весело вышагивая по мостовой, капрал вдруг нос к носу столкнулся с русским офицером, выбежавшим ему навстречу из – за поворота.

– Мундир не жмет, любезный? – поинтересовался незнакомец по – французски.

Капрал в удивлении попятился. Но потом решил, что вряд ли стоит опасаться какого – то пьяного гусара, вероятно, отставшего от кутузовской армии.

– Бонжур, месье, – сказал он. – Как я могу отсюда попасть на Арбат?

– Только вперед ногами!

Глаза капрала отчаянно забегали. Он вспомнил, что забыл в ограбленном доме свое ружье.

– Французы добрые ребята, месье, – сказал он, выудив из мешка большую скомканную тряпку. – Позвольте подарить вам этот пуховый платок.

– Им тебе повяжут челюсть! – гаркнул незнакомец.

Капрал, испуганно отшатнувшись, извлек на свет янтарную табакерку.

– Изволите нюхать табак?

– Я и сам тебе дам прикурить. – Гусар выхватил саблю: – А-ну, снимай мундир! Порррублю!!

– Месье желает половину? – взвизгнул капрал, отступая и прикрываясь мешком.

– К черту! Раздевайся до исподнего.

– Это грабеж, месье!

– Чья бы корова мычала…

И тогда капрал с отчаянным воплем выдернул из мешка огромный бронзовый кандилябр, вооружившись им как шпагой.

– Французы храбрые ребята, месье!

– Отлично-с! – воскликнул русский офицер. – И свечу за упокой поставим!

Он сделал резкий выпад. Француз едва увернулся, прикрывшись мешком как щитом.

– За Отца, и Сына, и Святого Духа! – приговаривал гусар, нанося один удар за другим.

Искры от кандилябра летели во все стороны.

Мешок капрала был одним махом вспорот, и оттуда дождем посыпались женские украшения, посуда и разноцветное тряпье.

– Каков улов! – присвистнул гусар. – Для жены спер или для тещи?

– Для любовницы, – огрызнулся капрал.

– Старьевщик ты, а не унтер – офицер!

Француз, бросив разодранный мешок, выхватил из ножен ружейный штык. Русский на это только хмыкнул.

– Дай – ка я тебя побрею, брат мусье, – говорил он, шмелем кружа вокруг противника. – На небеса небритых не берут.

Капрал отчаянно отмахивался обеими руками, но не мог задеть соперника ни штыком, ни кандилябром. И тут сабля гусара застряла между скрещенными кандилябром и штыком. Какое – то время противники топтались на месте, не в силах расцепиться.

– Отдай клинок, любезный! – рявкнул русский офицер. – Пупок развяжется!

– Не отдам! А – а – а! – в отчаянии завопил француз и, изловчившись, схватился обеими руками за рукоять его сабли.

Гусар тут же залепил ему сапогом в ту часть тела, о которой иным барышням знать не след.

Глаза капрала вылезли из орбит, и, сделав два глубоких вздоха, он свалился без чувств.

– Финита ля комедия, – сказал поручик Ржевский, проворно облачаясь в капральскую одежду.

Французский мундир оказался мал: рукава были коротки, грудь теснило, штаны трещали, кивер едва сидел на макушке, а башмаки вообще не лезли, так что пришлось остаться в своих сапогах.

Под одиноким тополем тихонько скулил очнувшийся капрал.

– Да-а, не повезло твоей любовнице, – усмехнулся Ржевский и, спокойно переступив через него, пошел своей дорогой.

Глава 43. Немецкие шпоры

Ржевский быстро шел по мостовой, оглядываясь по сторонам. Его путь лежал на Поварскую, к дому прокурорши, с которой он в свое время де – факто имел отношения, де – юре именуемые адюльтером. Он предполагал пожить у нее некоторое время на правах друга семьи, дожидаясь, пока Наполеон обоснуется в городе и можно будет осуществить свой дерзкий план.

Улицы были унылы и почти безлюдны.

Дворы домов и лавки все были заперты; двери кабаков, напротив, широко распахнуты, откуда на улицу неслось хмельное русское пение вперемешку с ленивой бранью и шумом пьяных драк.

Редкие прохожие настороженно косились на Ржевского, принимая по мундиру за француза.

За углом соседнего дома внимание поручика привлекла барышня в фиолетовом платье. Низко наклонившись, к нему задом, она поправляла пряжку на своем башмачке.

«Черт возьми, каков соблазн! – сказал себе Ржевский, стремительно развернувшись на каблуках. – На прокурорше, чай, свет клином не сошелся».

Барышня оглянулась на топот его сапог, негромко вскрикнула и бросилась в какой – то проулок.

«Завлекает», – решил поручик.

Слыша впереди удаляющуюся дамскую рысцу, он помчался галопом и, пробежав дворами, оказался на другой улице.

Увидев перед собой пеструю вывеску, поручик не раздумывая ворвался внутрь.

Над дверью звякнул колокольчик.

Сидевший за прилавком сухопарый носатый старик в жилетке живо вскинул голову.

– А-а, зждрастуйте, господин Ржевский, – сказал он махровым голосом, поправляя монокль. – Школько лет, школько зим!

Поручик на какое – то мгновение оторопел.

А потом схватился за саблю.

– Вы что, папаша, ослепли с горя? – рявкнул он по – французски. – Перед вами наполеоновский унтер – офицер!

Лавочник поморщился, заткнув пальцами уши.

– Пфс, не морочьте голову штарому еврэю, милостивый государь.

– Ах ты чесночная душа! Да я сейчас из тебя паштет сделаю и проглотить заставлю…

– Ай, да не перэживайте вы так, все равно я вас не слышу. Господин Ржевский, вы купили у мине шпоры и не заплатили.

У поручика вытянулось лицо.

– Право же, любезный, вы что – то путаете, – сказал он, опуская саблю.

– Зачем штарому Изе врать? – развел руками лавочник. – Иосиф Соломоныч так штар, что будь сейчас жив пророк Моисей, он годился бы мине в сыновья. Но я все помню. Вы заходили сюда пять лет назад.

– Три тысячи чертей!!

Ржевский осмотрелся, с трудом припоминая столь давние события.

Старик между тем вышел из – за прилавка и через монокль пристально разглядывал поручика, словно перед ним был бриллиант в золотой оправе.

– С вами еще была молоденькая барышня. Не еврэйка, но очень симпатичная. Вы оба очень спешили, как еврэи из Египта.

– Но – но, любезный, попрошу не оскорблять русского гусара!

– Пфай, – хитро улыбнулся лавочник. – А кто – то говорил, что вы француз.

Крепко, но беззлобно выругавшись, Ржевский спрятал саблю.

– Ладно, папаша, раскудахтался тоже! Если б я кого из твоей родни обрюхатил, был бы еще толк шум подымать. А так… сколько, говоришь, я должен?

– Восемь рублей и сорок копеек.

– Что-с?! За какие – то паршивые шпоры – бутыль отменного шампанского?!

– Все хотят обидеть штарого еврэя, – вздохнул хозяин лавки. – Но шпоры делал Отто Храпеншпуцер, а он был немец. Они стоили ровно восемь рублей.

– За что же еще сорок копеек?

– За пять лет набежало.

– Ничего себе!

– Ай, господин Ржевский, не торгуйтесь. Это не по – русски.

– Вот мошенник, – усмехнулся поручик.

И расплатился десятью рублями.

Растроганный Иосиф Соломоныч выставил на прилавок графин дешевого вина с двумя стаканчиками и, шмыгая носом, прошепелявил:

– Вообще – то я не пью, но по такому случаю…

Потом немного поразмыслил, и на прилавке появилось блюдо с огромной лепешкой.

– Коровья? – повел носом поручик.

– Это маца, – ответил лавочник, и голос его дрогнул. – Утром дочка, Сарочка, испекла.

– Фиолетовое платье, нос с горбинкой?

– Вы знакомы?!

– Нет, просто видел, как она сюда забежала.

Лавочник испуганно засуетился, его руки запорхали над столом.

– Ешьте, ешьте, господин поручик. Пальчики оближете.

– Была б охота! Они у меня грязней, чем у тебя в носу.

Наполнив стаканчики, Ржевский посмотрел вино на просвет.

– За что пьем, любезный?

– Чтобы сапоги, которые прошли через вот эти руки, – лавочник показал ему свои жилистые руки с желтыми ногтями, – дошли до самого Парижа.

– И наследили в Лувре! – подхватил поручик. – Эх, еще настанет час, и мы, гусары, будем плескаться в Сене. И журчать в нее с крутого бережка.

Они выпили.

– А винцо – то уксусом отдает, – заметил Ржевский. – Надо весь графин употребить, а то не ровен час прокиснет.

Лавочник жалостливо передернул плечами, но спорить не посмел.

Ржевский снова разлил вино.

– За дам!

– И за еврэек? – осторожно уточнил лавочник.

– Хоть за эскимосок!

Выпив, Ржевский отправил в рот кусок мацы.

– Есть можно, – дожевывая, заключил он. – До первого поноса.

– Скажите, пожалуйста, – развел руками старик, – а у меня запор.

После третьей стопки Иосифа Соломоныча потянуло на философию.

– Как вы думаете, Наполеон – еврэй? – спросил он, выкатив на поручика свои грустные черные глаза.

– Черт его разберет. Я ему в портки не заглядывал.

– А если он не еврэй, почему он такой жадный? Он стрэжет купоны со всей Европы. Вы знаете, зачем он полез в Азию?! Лучше бы он сделал себе обрэзание! Послушайте штарого Иосифа, на Востоке у него ничего не выйдет. Чтобы завоевать мир, мало быть Наполеоном, нужно быть еврэем… Вы знаете, кто была мама Наполеона?

– Летиция – то? По слухам, хорошая потаскуха.

Лавочник всплеснул руками.

– Вы намекаете, она была еврэйка?!

– С чего вы взяли? – удивился Ржевский.

– Хорошей жрицей любви может быть только истинная иудейка. Где еще вы найдете эту грэмучую смесь разума и вожделения? А если найдете, скажите мине. И тогда я отвечу: не смешите штарого еврэя, а то он лопнет от смеха.

– Кажется, Лютиция была флорентийка.

– А кто был папа Наполеона?

– Какой – то задрипанный адвокат.

– А как его звали?

– Кажется, Карло.

– Ой мне! Наполеон Карлович, сын адвоката, – и вдруг не еврэй? – закачал головой лавочник. – Хорошо, хорошо, я согласен: Наполеон Карлович не еврэй. Тем хуже для него! Если Наполеон не смог родиться еврэем, он должен был взять себе в жены еврэйку; и сегодня у его ног лежала бы не только Европа, но и Азия с Африкой. Помнится, еще Моисей говорил…

– Ну вот что, Изя, – оборвал Ржевский, стукнув графином по столу, – за вино, конечно, спасибо, но от твоих библейских проповедей у меня скоро из ушей маца потечет. Лучше прикрой – ка ты варежку и познакомь скорей со своей Сарочкой.

– Ой мне! Зачем?

– Хочу отблагодарить за мацу.

Иосиф Соломоныч вжал голову в плечи.

– А она… она ушла.

– Куда ж она так некстати подевалась?

– А-а… это одному Богу известно.

– Может, в синагогу – грехи замаливать?

– Разве я шторож своей дочери?

– А другой дочки, случаем, нет? – не унимался Ржевский.

– Нет… только жена осталась…

– С париком на бритой голове?

Лавочник вздрогнул.

– Откуда вы знаете?

– Всяко бывало.

– С моей Хаечкой?!

– Да не с твоей, а из вашего племени. Скажи на милость, зачем все замужние еврейки бреют голову и носят парик?

– Таков обычай.

– Хитрецы! – Ржевский погрозил пальцем. – Не хотите своими женами ни с кем делиться?

– А вам оно надо? – залопотал старик, но не договорил, привлеченный шумом за входной дверью.