Текст книги "Поручик Ржевский или Дуэль с Наполеоном"

Автор книги: Сергей Ульев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Глава 23. Неприятный сюрприз

9 июля Барклай со своей армией пришел в Витебск, расположившись лагерем. Он хотел дождаться здесь Багратиона, чтобы обсудить некоторые неразборчивые выражения из адресованных ему пылким генералом писем. От русской грамматики с грузинским почерком у Барклая рябило в глазах, а его штабные писари подозрительно конфузились и запинались, когда он просил помочь ему с переводом.

На четвертые сутки томительного ожидания от Багратиона примчался курьером князь Меншиков, сообщивший о том, что 2‑й армии не удалось пробиться через Могилев, и Багратион вынужден идти с дышащим ему в спину Даву на Смоленск.

Тем временем из ближнего леса внезапно показался Наполеон Бонапарт во главе своей Старой гвардии.

Барклай, понимая, что в одиночку ему Наполеона не одолеть, велел жечь костры и напускать побольше дыма.

Наполеон, подумав, что русские собрались плотно поужинать перед решающей битвой, сообщил приближенным, что завтра даст генеральное сражение, и безмятежно заснул в своей палатке.

Наутро ему доложили, что под покровом ночи русская армия тихо снялась с места и ушла в неизвестном направлении. Надежды французского императора на новый Аустерлиц развеялись, словно дым.

Заняв 14 июля Витебск, Наполеон устало швырнул саблю на землю и заявил своим маршалам:

– Первая русская компания окончена! В следующем году мы будем в Москве, а через год – в Петербурге. Русская война – это трехлетняя война.

Наполеоновские солдаты и офицеры в предвкушении веселого отдыха разбрелись по домам, и тут их поджидал неприятный сюрприз. В городе почти не осталось женщин! Старухи – и те были на пересчет. А между тем после стремительно марша Старой гвардии обозы с армейскими проститутками отстали на многие лье.

Гвардейцы впали в уныние, от безделья превращаясь в мародеров.

Спустя неделю, так и не дождавшись желанных обозов, Наполеон объявил за обедом, что собирается идти на Смоленск.

– Уж там – то непременно должны быть женщины.

– Мы найдем их, сир! – заверил Мюрат.

Остальные генералы и маршалы тоскливо уткнулись в свои тарелки. Для личных нужд им хватало походных жен. Да и сама эта странная война им изрядно наскучила.

– Русские заманивают нас вглубь страны, сир, – сказал гофмаршал Дюрок. – А там нас ждет верная гибель.

– Я не боюсь этих новых скифов, – отмахнулся Наполеон.

– Лошади падают тысячами от этой африканской жары, – пробурчал Коленкур.

Его поддержал генеральный комиссар по снабжению Дарю:

– У нас перебои с кормами; не хватает гвоздей для подков.

– За женщинами я готов мчаться хоть на необъезженном мустанге! – хвастливо заявил Мюрат.

– А они летят от нас со скоростью пули! – заметил граф Сегюр.

– Какая чепуха! – вскипел Наполеон. – А вы думали, они будут бросаться к вам в седла, задрав юбки? Пусть они бегут от вас хоть на край света. Так догоните их! Разбейте русскую армию, и их женщины станут вашими… Нет, вы, видно, мечтаете о своих любовницах и женах, оставленных в Париже! Коленкуру не терпится обвенчаться с Гиеной де Козлини…

– Адриенной де Канизи, – обиделся Коленкур.

– Да хоть с парижской богоматерью! Что происходит, господа? Где ваш боевой задор? Где интендант – сутенер? Где его обозы со шлюхами? Мало того, что ему самому не нужны женщины, так он решил оставить всю армию на голодном пайке!

Неожиданно подал голос дежурный генерал Рапп:

– Сир, я предлагаю вообще снять армию с любовного довольствия.

– Что вы хотите этим сказать? – насторожился Наполеон.

– Вместо того, чтобы стремиться овладеть женщинами противника, гвардейцы расслабляются в объятиях обозных проституток. Недаром, когда обозы задержались, наше наступление сразу обрело быстроту и напор.

– По – вашему, мы так скоро добрались до Витебска потому, что шлюхи от нас отстали? А не они отстали потому, что мы стремительно двигались вперед?

– Именно так, сир.

Наполеон задумчиво погладил бока.

– Пожалуй, вы правы, Жан.

– Клевета! – возмутился Мюрат. – Чем труднее женщину завоевать, тем она желаннее. Никакая шлюха не сравнится с подругой неприятеля. Это вам скажет любой солдат.

– Вы правы, Иоахим.

– Но они не могут быть правы одновременно, сир! – не сдержался Бертье.

– И вы правы, Луи… Нам любой ценой нужно настичь Багратиона и Барклая, и потому с сегодняшнего дня проституток до авангарда не допускать! Кроме того, я повелеваю разжаловать интендант – сутенера в чистильщики сапог, а на его место поставить самую старшую и опытную из шлюх.

– Мадам Сисико! – тотчас подсказал Рапп.

Наполеон с интересом взглянул на него.

– Вам виднее, Жан. Я смотрю, вы предпочитаете опыт молодости?

– Да, сир. Одна ночь с мадам Сисико стоит ста лет одиночества.

Наполеон сразу вспомнил о незабвенной Жозефине, которая была старше его на несколько лет, и на душе его потеплело.

– Мы докажем русским женщинам, что в мире нет лучшего любовника, чем француз! – громогласно объявил он, подняв бокал с шамбертеном. – Вперед и только вперед, господа! Я верю в вас и свою звезду. Багратион никогда не увидится с Барклаем!

Глава 24. Две большие буки

Император Наполеон со своим самоуверенным предсказанием, что Барклай и Багратион никогда больше не увидятся, 24 июля сел в лужу. Оба полководца, «две большие буки», как их прозвали в войсках, встретились в Смоленске.

Этой встречи ждали с огромным нетерпением – и в армии, и в народе. Вся Россия знала о письмах Багратиона, в которых он в хвост и гриву поносил «немецкого предателя» Барклая.

Армейский люд, устав пятиться от наседавших полчищ Наполеона, мечтал наконец услышать приказ о наступлении. В народе же всерьез гадали, зарежет ли Багратион Барклая, как обещал, персидским кинжалом или ограничится тем, что пару раз «съездит в Мордасовку».

И вот пробил долгожданный час.

Петр Иванович Багратион в окружении большой свиты ехал в коляске к дому военного губернатора, где остановился Барклай. Чуть позади, с похоронной торжественностью следовал пышный конвой из ахтырских гусар и литовских улан.

Барклай де Толли, в полной парадной форме, с тремя звездами на груди, при генеральской шляпе с черным султаном, с зеленым лицом, стоял на крыльце, покорно ожидая своей участи.

– Краше в гроб кладут, – шепталась, глядя на него, министерская свита. – Господи, пронеси и помилуй…

Вздыбилась пыль. Кони встали.

Дрожащий от возбуждения Багратион выпрыгнул из коляски и бросился к крыльцу. Его черные глаза горели лихорадочным огнем. Горбатый нос напоминал клюв хищной птицы.

Казалось, еще мгновение – и от Барклая полетят пух и перья.

Но, уже ступив одной ногой на лестницу, Багратион вдруг увидел лицо своего недруга. Разгоряченного князя словно окатило ключевой водой.

– Что с вами, ваша свэтласть? – с легкой иронией произнес Багратион, пожимая ледяную ладонь Барклая. – У вас лицо утопленника. Вы забалэли, да?

– Нет, – чопорно поджав губы, ответил Барклай. – Я всегда такой. Во мне течет холодная шотландская кровь.

– Вай – вай! А я всегда палагал, что вы нэмец.

– Все почему – то так думать. Черт подери мой немецкий акцент!

Багратион вдруг вспомнил о чем – то важном.

– Скажитэ, – он простодушно подцепил Барклая за звезду, – а правда, что шатландцы носят юбки в клэтачку?

– Да, это так, – важно отвечал министр. – Это есть национальный костюм для особо торжественных случаев.

– Пачему же вы встречаетэ меня в штанах?

– Я служу России, князь. И иметь уважать русские обычаи. Хотите, я угостить вас шотландским виски?

– Канэчна, дарагой! – взмахнул руками Багратион. – Шашлык будем жарить, да? Дэвушек пазавем? Вино есть, нужен баран толька!

– Толька – не баран, – попятился от него Барклай. – Меня зовут де Толли. Зачем вы так на меня смотреть? Мой мясо есть очень жесткий – одни кости.

– О чем разгавор, дарагой! Нэт барана – свинью зажарим, да? Все равно пальчики оближешь. Вах!

– Для пальцев есть салфетка, князь, – заметил шотландец, сухо улыбнувшись.

Мирно переговариваясь и улыбаясь друг другу, они прошли в дом. Сопровождавшие их лица вздохнули с облегчением.

Начался обед, плавно перетекший в шумную пьянку во здравие встретившихся полководцев.

– За тэбя, дарагой! – сыпал тостами Багратион, подливая Барклаю спиртное. – Дай я тэбя пацелую. Ах ты па – адлец, ма – ашенник. Вай – вай, так давно нэ виделись!

Шотландский виски лился рекой.

Багратион, напоив Барклая всего за какой – нибудь час до положения риз, заставил его не откладывая созвать военный совет. Барклай уже с трудом вязал лыко и был совершенно не в состоянии спорить.

Тут же в доме губернатора собрались все видные военноначальники русской армии. Разгадав интригу Багратиона, они снисходительно наблюдали за распоясавшимся Барклаем, который, не слушая выступавших, во все горло распевал шотландскую застольную, потом, взяв слово, грозился научить всех генералов играть на волынке, разбрасывал по комнате штабные карты и требовал подать на стол барана Тольку.

Под занавес военного совета Барклай, поддерживаемый с двух сторон своими адъютантами, велел всем немедля наступать. Он так решительно настаивал, что еле уговорили его подождать до завтра.

Багратион подсунул ему заранее подготовленный приказ о наступлении, и военный министр, мыча себе под нос, что пустит Наполеона гулять голым в Африку, поставил свою кривую роспись.

Когда шотландца укладывали на кровать, он вырывался и кричал:

– Отдайте мне мой клетчатый юбка! Я не желаю спать в штанах!

Прусские генералы в недоумении переглядывались, но, остерегаясь связываться с Багратионом, держали рот на замке.

Князь Багратион был счастлив.

– Худой мир лучше доброй ссоры, – говорил он своим офицерам по возвращении в штаб. – Слава богу, нэ пришлось рэзать этого дуралея на шашлык – сам понял, что пора с Наполеоном драться по – настоящему.

На следующий день, 25 июля, обе армии двинулись от Смоленска к Рудне, где располагался центр армии Наполеона. Корпуса французской армии были разрозненны, и этим, по мнению Багратиона, следовало не мешкая воспользоваться.

Как назло, уже к полудню Барклай потихоньку стал оправляться от вчерашней попойки и отказывался узнавать собственную подпись на приказе о наступлении. Генералу Ермолову чудом удалось погасить нарождавшийся скандал. Но еще через сутки, окончательно протрезвев, Барклай приказал обеим армиям остановиться, а на следующий день и вовсе велел Багратиону отойти назад к Смоленску.

Багратион скрепя сердце был вынужден подчиниться, всё свое отчаяние и ярость, по обыкновению, направив в эпистолярное русло. Опять во все концы России неслись курьеры с письмами, полными проклятий в адрес Барклая де Толли.

«Я никак не могу вместе с Барклаем, – писал Багратион Аракчееву. – Его шотландский виски – несусветная дрянь! Меня тошнит третьи сутки. Ради бога, пошлите меня куда угодно, хоть полком командовать в Молдавию или на Кавказ».

Избегая встреч с Барклаем, чтобы ненароком не зарезать его под горячую руку, Багратион теперь общался с ним исключительно посредством писем, даже если находился в двух шагах от его штаба. Со своей стороны Барклай был этому только рад, взяв в привычку перечитывать эти убийственные письма на ночь, после чего неизменно засыпал мертвецким сном.

Между тем ежедневные передвижения – то наступления, то фланговый марш, то отступления, – совершавшиеся по плохим дорогам в немыслимую жару, изнуряли офицеров, солдат и лошадей.

По иронии судьбы метания русских войск происходили вокруг одной и той же деревни Шеломея, всегда упоминавшейся в приказах и распоряжениях военного министра.

– Совсем нас ошеломили! – восклицал с досадой Ржевский. – Кружим как пьяные. Барклай, шельма, не дает в волю развернуться.

– Нам нужен один командующий, – задумчиво говорил Давыдов. – Эх, сюда бы Михайло Ларионовича. Враз бы вспомнили суворовскую науку побеждать!

Глава 25. Поцелуй фельдмаршала

Фельдмаршал Кутузов любил целоваться.

Он любил целоваться утром, днем и вечером, со сна и после еды, на прогулке и в бане, в гостях и на военных советах.

Но более всего Кутузов любил, чтобы целовали его, и притом в указанное им место. В армии удостоиться чести поцеловать фельдмаршала почиталось за великое счастье и приравнивалось к ордену св. Георгия 4‑й степени.

Место, в которое военным чинам дозволялось целовать великого полководца, определяла строжайшая субординация.

Генералам было позволено целовать фельдмаршала в губы, штаб – офицерам – в щеку, обер – офицерам – в шею, унтер – офицерам – в плечо.

Простым солдатам Кутузов целовать себя не разрешал, помня о суворовском афоризме: «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом».

Если какому – нибудь егерю приходила в голову шальная мысль чмокнуть фельдмаршала в ухо, тот лениво загораживался рукой, говоря с усмешкой:

– Э-э, нет, погоди, голубчик. Экий ты шустрый, право! Дослужись до эполет, тогда и полюбезничаем.

После встречи двух русских армий в Смоленске, необходимость единого командующего настолько сильно утвердилась в военных кругах и в высшем свете, что царь Александр засыпал с именем Кутузова и просыпался с ним же.

Несчастный самодержец, с младых ногтей мечтавший о славе Александра Македонского, но терпевший в военных баталиях одни поражения, – находился на грани истерики. Он завидовал Кутузову и не любил его. Давно, еще со времен поражения под Аустерлицем, Александру часто снился седой старец с черной повязкой на правом глазу, который грозил ему кулаком, заставляя целовать себя в засос.

Чтобы избавиться от ночных кошмаров, у царя не было иного выбора, как умилостивить действительность. Вскоре после начала войны он назначил Кутузова командующим московского ополчения, потом отрядил под его начало питерских ополченцев, и, наконец, отдал на откуп все северные сухопутные войска и флотилию впридачу.

После этих благодеяний весь июль Александру снились только полевые цветы и луговые травы.

Но сегодняшней ночью царю опять явился Кутузов и попросил поцеловать его в совсем уж непотребное место.

Истошный крик, раздавшийся из царской почивальни, переполошил весь Каменный остров. Лакеи застали Александра I сидевшим на краю постели. Тупо глядя прямо перед собой, он твердил:

– Нет, не хочу! Это невозможно! Чур меня! Чур!

По лицу самодержца струился холодный пот. Он вдруг вспомнил, что назначил на сегодня Кутузову аудиенцию. Отменить? Поздно! Все бумаги о назначении Кутузова главнокомандующим русской армии были подписаны и по штабам уже были разосланы соответствующие предписания.

Александр перекрестился, положившись на Божью волю.

Полдня пролетело незаметно.

Когда Михаил Илларионович Кутузов вошел в большой, залитый вечерним солнцем кабинет, царь вздрогнул и быстро отошел за письменный стол в дальнем углу.

Женственно – мягкое лицо Александра стало красным от душевного волнения. Достав платок, он промокнул вспотевший лоб.

Кутузов знал, зачем он здесь оказался. И это знание придавало ему уверенности и спокойствия.

Тяжело ступая, он подошел к противоположной стороне стола, молча поклонился.

– Как вы себя чувствуете, Михайло Ларионович? – спросил царь, пряча взгляд.

– Спасибо, ваше величество, – добродушно ответил Кутузов. – Чувствую я себя хорошо, не считая глаза.

– Вас не обременяют военные хлопоты? Не желаете ли уйти на покой?

«А не желает ли ваше величество поцеловать меня в жопу?» – подумал Кутузов.

Словно угадав мысли фельдмаршала, Александр тщательно вытер губы платком.

– Я еще повоюю, государь, – сказал фельдмаршал. – Есть еще порох в пороховницах.

– А я сегодня очень скверно спал! – вдруг вырвалось у Александра. – И голова до сих пор болит.

– Это к грозе, ваше величество, не иначе. Грозовое лето выдалось в этом году.

– Да, да, увы…

Царь тяжело вздохнул. И, сморщив лицо, с мучительным усилием объявил:

– Я нашел нужным поставить над всеми действующими армиями и ополчением единого главнокомандующего. Комитет, мною назначенный, избрал на этот пост вас, Михайло Ларионович.

– Ваше императорское величество, – произнес Кутузов, пустив слезу (старик вообще был очень слезлив), – у меня нет слов, чтобы выразить вам свою глубочайшую признательность за столь высокое доверие. Я не пощажу жизни, чтобы доказать свою преданность Отечеству и вашему величеству. – Фельдмаршал протянул к царю руки. – Всемилостивейший государь…

– Нет! – взвизгнул Александр. – Не надо этих фамильярностей! Я не хочу.

Кутузов растерянно заморгал здоровым глазом, из которого продолжали литься слезы.

– Ну, пожалуйста, Михайло Ларионович, я вас прошу, не надо, – бормотал царь, борясь с желанием залезть под стол. – Отправляйтесь скорей в армию… вас там ждут.

– Осмелюсь просить… денег на дорогу, – сказал Кутузов. – Чтобы не обременять расходами мое семейство.

– Ах денег… – выдохнул Александр, передернув плечами. – Конечно, Михайло Ларионович. Этого – сколько угодно. Ради бога! Жалую вам десять тысяч.

– Премного благодарен, ваше величество, – низко поклонился Кутузов и степенно вышел из кабинета.

Александр без единой кровинки на лице рухнул в кресло, прикрыв глаза рукой. Ему не верилось, что он так дешево отделался от фельдмаршала.

Кутузов ехал домой, счастливо улыбаясь. У него были свои счеты с этим дерзким мальчишкой – Наполеоном. И теперь меч возмездия оказался в его руках.

– Погоди же, голубчик Буонапарте, – ворчал себе под нос фельдмаршал, – я тебя еще отшлепаю по голой корсиканской попке!

Умиротворенный этой мыслью, старик опустил подбородок на грудь и задремал.

При всей своей любви к лобызаниям, Кутузов порой проявлял в этих вопросах наивысшее благоразумие и сдержанность. Если бы теперь он позволил целовать себя всем желавшим поздравить его с новым назначением, его непременно зацеловали бы до смерти. И потому по возвращении домой великий полководец велел домашним не пускать к себе никого с цветами и конфетами.

В воскресенье 11 августа Михаил Илларионович Кутузов надел на голову кавалергардскую фуражку с красным околышем, повязал незрячий глаз черной повязкой и тронулся в путь.

Глава 26. Негр и казак

Французская армия все дальше продвигалась вглубь России. Ее встречали опустевшие деревни и одинокий ветер, уныло играющий пылью меж обезлюдевших домов. Никто при виде завоевателей не посыпал землю лепестками роз и не кричал в покорном восторге: «Виват, Наполеон!» Любой местный житель, случайно попадавшийся на пути, казался в диковинку.

Под Гжатском французские гренадеры поймали пьяного негра в косоворотке. Он рыскал по домам в одной из брошенных деревень, набивая карманы всем, что плохо лежит.

Французы стали выпытывать у чернокожего, куда опять подевались Барклай с Багратионом. Но тот в ответ только причитал: «Ох, не погубите, сукины дети!» и сверкал белками глаз. Его притащили в императорскую палатку.

При виде угрюмого тучного человека в серой шинели негр мигом протрезвел, а когда ему объяснили, что перед ним сам император Франции, заметно ослаб в коленках.

Барон Папанель, бывший при императоре за переводчика, навострил уши.

Наполеон мрачно сдвинул брови.

– Ну что, мой черный человек, будешь говорить?

– Буду! – почти вскрикнул негр, съежившись под тяжелым взглядом Наполеона.

– Как твое имя?

– Ганнибал-с.

– А! Из каннибалов?! Сколько французов ты сожрал за это лето?

– Я не ел французов, ваше превосходительство.

– Сир, – подсказал переводчик.

– Ага, – подхватил негр. – Сыр я ел. Сыр!

– Сыр – это хорошо. Особенно под шампанское.

Наполеон поправил треуголку. Вчера, отмечая взятие очередной русской деревни, он немного перебрал шампанского, и теперь у него стучало в висках.

– После моего вояжа в Египет у меня большой зуб на ваше племя, – сказал император, хмуро глядя на негра. – Выбирай, анфан терибл /ужасное дитя (фр.)/, расстрелять мне тебя или повесить.

Пленник грохнулся на колени, неистово крестясь.

– Ох, не погубите, ваше превосходительство, не черномазый я, вот вам крест!

Он принялся отчаянно тереть себе обе щеки, белея прямо на глазах.

Наполеон сначала отшатнулся, а потом в изумлении наблюдал, как сквозь вычурный африканский облик проявлялись простонародные русские черты.

– Кто ты такой, каналья?

– Из дворовых, ваше превосходительство, – всхлипнул пленник. – Гаврилой звать, ага. По – эфиопски, Ганнибал, стало быть. У помещика Козлеева служил негром.

– Кем?!

– Лакеем – негром – с. Гостей встречал для потехи, ага.

Наполеон вскинул руки.

– Русские просто неподражаемы! Почему же твой хозяин не выписал себе настоящего негра? В Африке их больше, чем обезьян.

– Так, ить, прислали нам в том году сразу двух. Только слабы они оказались до нашей зимушки: враз перемерли от насморка.

– Что?! – Наполеон резко обернулся на доктора Луакре. – От насморка можно умереть?

– Да, сир. Но для этого, по меньшей мере, нужно быть негром.

– Хвала богам, что моя бедная мать вышла за корсиканца!

Пожаловав мужику бутылку шампанского и большой кусок сыра, император велел отпустить его на все четыре стороны.

Когда пленного увели, на Наполеона нахлынули воспоминания. Он забылся, сквозь пелену сна явственно увидев раскаленное солнце Африки, море, пальмы и обнаженных туземок, с диким визгом убегающих вдаль по прибрежным волнам.

Бонапарт поднял пистолет. Но не успел он прицелиться в эти сверкающие шоколадные ягодицы… как к нему в палатку привели еще одного пленника.

Это был невысокий крепкий мужик, с вороным чубом через весь лоб.

– Из платовских казаков, сир, – сказал сопровождавший пленника маршал Бертье. – Наверное, много знает.

История пленения казака была печальна и поучительна. Он был в разведке и, уже на полпути к своим, присел на пенек перекурить. Пока он набивал и раскуривал свою трубку, линия фронта шагнула далеко на восток, и его вместе с лошадью окружили неприятельские драгуны, привлеченные запахом едкого дыма, от которого их жеребцы чуть не отбросили копыта. Казак, не собираясь сдаваться, уложил на месте нескольких французов и попал в плен, лишь когда под ним подстрелили лошадь. При падении он сильно ударился головой, и теперь его, качающегося, поддерживали двое гвардейцев.

– Он догадывается, кто я? – спросил Наполеон барона – переводчика.

Барон обратился с тем же вопросом к пленнику.

– Усе вы тут антихристово племя, – усмехнулся казак.

– Кажется, он вас не узнал, сир, – после секундного замешательства доложил барон.

– В таком случае, представьте меня как обыкновенного генерала.

– Стой прямо, сволочь, когда говорить с наш генерал!

Казак лениво почесался бородой о плечо. Он сразу признал императора Франции, но не подавал вида.

– Мон сир, – нетерпеливо произнес Бертье, – спросите его, где сейчас русская армия.

Наполеон впился гнетущим взглядом в лицо пленника.

– Ну, сын степей, будешь говорить?

– Горилку б тебе в заднюю губернию, брат мусье! – последовал ответ.

Наполеон вопросительно смотрел на барона.

– Он все расскажет, сир, – состроил улыбку переводчик. – Он даже мечтает угостить вас малоросской водкой.

– Яка химерна рожа! – между тем заявил казак, разглядывая Наполеона. – У индюшки и то краше.

– Что он говорит?

– Э-э… Он полагает, что с таким чеканным профилем, мон сир, рождаются только великие полководцы.

– А коли б мне такое пузо, – продолжал рассуждать казак, – моя б лошадь сразу сдохла, тилькы б я на нее взобрался.

– Не каждая лошадь достойна такого седока, как вы, мон сир.

– Разумеется, – кивнул Наполеон, обернувшись к Бертье: – У этих варваров лошадь почитается священным животным.

Начальник генерального штаба сделал важное лицо.

Казак, весело прищурив глаз, оглядел императора с головы до ног.

– Зустричаты б ныни Наполеона, життя б не пожалел, а сим шкур б з него знял!

– Он готов умереть от одной мысли, что может повстречать самого императора Франции, – эхом откликнулся барон.

– Какая неподдельная искренность! – восхитился Наполеон. – А что, казачок, победит ли Бонапарт Александра?

– Самому бы ноги виднесты.

– Все зависит от быстроты натиска, – перевел барон, и, не сдержавшись, закричал: – Скотина, ты иметь хоть капля почтения к наш генерал?!

– Та не тилькы каплю, а цилый михур /мочевой пузырь (укр.)/!

– Что? – переспросил Наполеон. – Почему вы так разволновались, Папанель?

– Э-э… казачок выпил слишком много горилки, сир. Это нечто вроде коньяка с перцем. Боюсь, как бы не случился конфуз.

– Да? Хе – хе. В таком случае, откройте ему, кто я. Посмотрим, что с ним будет.

– А ты знать, мужик, кто на самом деле есть этот генерал? – спросил барон.

– Скажить – но, що оцей мордастый кум – Наполеон!

– Да, это есть сам император Наполеон Бонапарт!

– Брешешь!

– Ни!!

Казачьи глаза едва не выпрыгнули из орбит.

– О! Яка дивна встреча! – затряс он бородой, с притворным восторгом глядя на императора. – Жаль кнута нема – отшмагатыв бы по милу душу.

– Мужик, ты о-очень большой собака, – прошипел барон, расплывшись в елейной улыбке: – Сир, он без ума от этой встречи. И жалеет лишь о том, что не может в знак восхищения угостить вас… простите, не угостить, а укусить… удавить… извините, подарить вам свою нагайку. Прошу прощения, сир, мне нелегко его понять, это весьма редкий диалект. Еще он говорит, что вы очень душевны.

Наполеон обнял казака за бороду.

– Говори, говори, дитя степей, причудлива твоя речь… – Он вдруг заметил мину на лице Бертье. – Что вы морщитесь, Луи? Похвала врага всегда приятна.

– Надо расспросить его про Барклая с Багратионом, – напомнил начальник генерального штаба.

– Зачем? Они и так у меня в руках.

– Пока у вас в руках только эта борода, мон сир.

– Вы ревнуете меня к этому дикарю? – усмехнулся Наполеон. – Перестаньте бриться, мой птенчик, и через месяц я вас тоже буду трепать за бороду.

Бертье в сомнении потер подбородок.

– Эх, повесить бы обоих на одной березе, – сказал казак, с прищуром глядя на них. – А тебя, кум, – кивнул он переводчику, – вниз головой.

– Мон сир! – взвизгнул барон. – Казак восхищается вами и вашей непобедимой армией, но он не в силах больше терпеть.

– Вуаля! Пусть он расскажет своим соплеменникам, что французский император – добрый малый, – сказал сияющий от удовольствия Наполеон, и подарил казаку новую лошадь и свободу.