Текст книги "Поручик Ржевский или Дуэль с Наполеоном"

Автор книги: Сергей Ульев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Глава 20. Обыкновенная история

Был ясный, теплый день.

Во время короткого отдыха от маршевых маневров поручик Ржевский и Агнеса Харитоновна пошли прогуляться по лесу.

Чем дальше они углублялись в сосновый бор, тем сильнее и тревожнее билось сердце гусара.

«Она совсем не похожа на дохлую кошку», – думал Ржевский, бросая пламенные взгляды на свою спутницу, сменившую ради прогулки военный мундир на дамское платье.

Руки сами тянулись пощупать эти нежные шелка. От декольте молодой дворянки у поручика стучало в висках.

Он держался из последних сил, стараясь вести светскую беседу.

– Не так – то просто отличить хороший гриб от поганки, – говорил поручик, отчаянно шаря глазами то по траве, то по платью своей спутницы. – Хорошо, если попадется лисичка. А порой сорвешь и думаешь: «Свинушка», а как ножку покрепче пальцами сожмешь… сожмешь… ножку пальцами…

Перешагивая через ручей, Агнеса Харитоновна на какой – то миг подобрала платье, невольно показав ему свои лодыжки, и у Ржевского перехватило дыхание.

– Черт побери, какие ножки! – не сдержался он. – Сколько по балам ездил, а таких не встречал.

Яркий румянец украсил щеки молодой дворянки.

– Наверно, вы бывали не на тех балах.

– О да, чтоб мне провалиться! – Он попытался ее обнять. – Я люблю вас! Позвольте локоть.

– Нет, нет, нет, – изящно уклонялась она. – И не надейтесь.

– Ну что вы, право, как дохлая кошка!

– Поручик, как вам не стыдно обзываться?! Так я вас тем более никогда не полюблю.

– Черт! чем заслужить? – Ржевский бешено огляделся. – Видите вон ту сосну?

Агнеса Харитоновна запрокинула голову. Сосна была столь высока, что, казалось, подпирала небосвод.

– Вижу.

– Я готов сейчас залезть на самую верхушку!

– Зачем?

– Во имя возвышенных чувств-с. А после спрыгну вниз!

– Вы разобьетесь! – испугалась девушка.

– Вдребезги, сударыня! – Он решительно взялся за нижнюю ветвь. – Но мне и жизнь не дорога, если вы отказываетесь от моей любви-с…

– Неужели, вам мало моего расположения и дружбы?

– Я не верю в дружбу между мужчиной и женщиной, – подтянувшись, Ржевский с хрустом оседлал ветвь. – А если женщина и может стать другом мужчины, то сперва ей нужно сделаться его любовницей! Прощайте навсегда!

Он сделал попытку перелезть выше, но Агнеса Харитоновна схватила его за сапог.

– Не пущу!

– А я все равно полезу! Потому что я люблю вас, сударыня. Хоть по ногам, хоть по рукам вяжите – люблю, вот и весь сказ!

– Прекратите немедленно, а то я… я… заплачу!

– Этого только не хватало!

Ржевский поежился. Женские слезы для него были все равно, что ушат холодной воды на голову.

– Ладно, уговорили, – проворчал он, спрыгнув на землю. – Вы, верно, вообще мужчин не любите.

– Нет, почему же. – Она ласково тронула его за руку. – Только французов.

– Они спалили вашу усадьбу?

– Нет.

– Убили кого – то из родных?

– Нет, нет.

Ржевский хлопнул себя по лбу:

– А не было ли у вас, часом, неудачного романа с французом?

Девушка закусила ноготь большого пальца. И вдруг негромко вскрикнула.

– Ну вот, заусенец откусила, – с наивной доверчивостью пожаловалась она, показав ему капельку крови, выступившую у ногтя.

– Позвольте пальчик, – не растерялся Ржевский. – Почту за честь зализывать ваши раны.

Поколебавшись немного, она протянула руку. И пока он целовал ей палец, повела рассказ:

– К чему скрывать, поручик, с двенадцати лет меня воспитывала французская гувернантка.

– Молоденькая?

– Да.

– Вам повезло.

– Ах, что вы! Она учила меня разным наукам. Но более всего ей хотелось научить меня науке разврата, о чем я, несмышленое дитя, конечно, и не подозревала. Представьте, поручик, поэзию мы изучали по бесстыдным стихам Парни, а живопись – по непристойным гравюрам к сонетам Пьетро Аретино. Вы читали Аретино?

– Увы, поэзию я никогда не жаловал. Разве что Баркова.

– Даже не слышала о таком.

– Ну как же, у него отменный стиль.

– Поручик, у меня болит только один палец! Зачем вы вылизываете остальные?

– Впрок, сударыня. Рассказывайте дальше, не отвлекайтесь по пустякам.

– Представьте, анатомию я проходила по романам маркиза де Сада. Вся история человечества в устах моей гувернантки представала бесконечными Содомом и Гоморрой. А в древнегреческой мифологии все вертелось вокруг вопросов, с кем спал Зевс и прочие богини Олимпа… Поручик, пустите руку!

– Продолжайте, душечка. Я с наслаждением внимаю звукам вашего божественного голоса.

– Так и быть, жалую вам свою руку от кончиков пальцев до локтя. Но не вздумайте подыматься выше!

– Угу…

– О-о… о чем я?.. Ах, да! Когда мы с моей гувернанткой изучали правописание, она диктовала мне письма из романа Лакло «Опасные связи». Моя неокрепшая душа металась между мечтами о чистой, непорочной любви и навязываемой мне непристойной картиной мира. До этой гадкой француженки меня воспитывала няня – крепостная бабушка. Бывало, мы говорили с ней все ночи напролет. О цветочках, о бабочках, о принце, который однажды постучит в мое окошко и увезет меня далеко – далеко в тридесятое царство. Если во дворе Тузик залезал на Моську и я с возмущением вопрошала нянюшку, что сие означает, она успокаивала меня, отвечая, что он оперся на нее из любопытства, чтобы посмотреть, что делается по ту сторону забора. После этого нянюшка выбегала во двор с веником и прогоняла обоих долой с моих глаз. И я много лет оставалась в неведении. Пока гувернантка не просветила меня, что на самом деле интересовало Тузика. О-о, как я возненавидела тогда бедного пса! И сама стала гоняться за ним с отцовской саблей. Так, кстати, я научилась обращаться с холодным оружием…

– Вы настоящая гусарка, – пробормотал Ржевский, целуя ее в плечо.

Разгоряченная воспоминаниями девушка все говорила, говорила, говорила и не могла остановиться.

– Я чувствовала, я знала, что эти французские уроки закончатся чем – то ужасным. И вот однажды, когда гувернантка преподавала мне географию… похождений Казановы, представьте, она залезла мне под платье!.. Поручик!! Вы – то куда лезете?

– Простите, сударыня, вы столь живо описуете, что я, кажется, увлекся.

– Увлекайтесь, но… не так быстро, – молвила девушка, с рассеянной улыбкой следя за порхающими вокруг бабочками. – Господи, что я говорю…

– Вы сказали, что гувернантка полезла к вам под платье. Она, наверно, хотела проверить, мокрые ли у вас штанишки?

– Ай, щекотно!.. Нет, она хотела совсем иного.

– Чего же?

– А-а… того, что каждый бобик хочет от жучки.

– Она хотела вам впендюрить?!

– Поручик! Как вам не стыдно! Неужели в вашем лексиконе не нашлось более благозвучного слова?

– Право же, сударыня, остальные еще хуже.

– Могли бы сказать иносказательно, на языке Эзопа.

– Чья, простите, зопа?

– О господи! Эзоп – был такой баснописец в Древней Греции. Он бы на вашем месте спросил, например, так: «гувернантка хотела угостить вас петушком?»

– Каким еще петушком?

– Ну-у, есть такой леденец на палочке, в виде петушка. Вы что, никогда не пробовали в детстве?

– Конечно, пробовал. Но у вас бы все платье от этого леденца слиплось!

– При чем тут в конце концов леденцы, поручик?! – голос девушки сорвался. – Моя гувернантка хотела мне впендюрить!

– Но позвольте… впендюрить леденец? Вот дура!

– О чем вы говорите?! Это был переодетый мужчина!!

– Ну да?! – раскрыл рот поручик. – Каков хитрец! И он вас…

– Что вы! Я подняла такой крик, что переполошила весь дом. Потом я не помня себя носилась по усадьбе, пока меня не поймали на скотном дворе. Целую неделю я пролежала в горячке.

– Бедняжка… – проговорил Ржевский, расшнуровывая зубами верх ее корсета. – А-афррр… А что француз?

– Ах! что? ах француз… Он убежал.

– Какой прыткий!

– У-у, да… Потом я узнала, что он прежде меня уже успел соблазнить двух своих воспитанниц из соседних губерний. Должно быть, они оказались более способными ученицами.

– Никогда не поздно наверстать упущенное, – заметил Ржевский, выпуская на свет ее маленькие груди.

– Ой! С тех пор… ой! я поклялась, что, если случится война с Наполеоном, я выступлю против него и отомщу за свое поруганное детство – о – о.

– Но позвольте, голубушка, вас даже не изнасиловали.

– Со мной обошлись гораздо хуже, поручик! Я стала бояться женщин, говорящих по – французски.

– Но почему? – удивился Ржевский, сочувственно целуя ее трепещущую грудь.

– Мне… мне… в каждой видится переодетый француз! Я ни разу не выезжала в свет, не бывала на балах… ах!

– Неужели вам не хотелось танцевать?

– Хххотелось, еще как, поручик! Беда в том, что светские дамы все говорят по – французски. Пока хоть один француз будет топтать русскую землю, моей душе не обрести покоя… а – а – а…

Ржевский, встав на одно на колено, простер к ней руки, которые сами собой вдруг оказались у нее под платьем.

– Моя любезная богиня, – с жаром произнес он, – я не светская дама и тем паче не француз. Вам незачем меня бояться!

– Ай! яй! я вас и не боюсь.

– Позвольте мне стать вашим бобиком.

– Тузиком, – прошептала Агнеса, закатывая глаза. – О-о, мой милый поручик, неужели найдется на белом свете девушка, способная перед вами устоять!

Ржевский поднялся.

– Доселе я знал лишь одну такую девушку, – сказал он, приближая свои усы к ее приоткрытым губам. – И полюбил ее, как никого прежде не любил. Мое чувство огромно, как… м-м… поверьте, оно такое большое… Позвольте постелить вам ментик, голубушка.

– Ах, делайте, что хотите, – промурлыкала Агнеса Харитоновна и, закрыв глаза, подставила ему свои уста.

Пока длился этот поцелуй, поручик Ржевский успел сделать очень многое. Не разжимая объятий, он отцепил от бедра саблю, скинул с плеча на траву гусарский ментик, расправил его мыском сапога, уложил на него Агнесу и сам лег сверху.

Все это поручик проделал столь искусно, что в первое мгновение девушке почудилось, что она оказалась на пуховой перине.

Но вскоре молодая дворянка всем своим телом, всем своим естеством ощутила, что лежит она все – таки на земле, – и земля поката, и земля вращается, увлекая за собой в безумную круговерть это бескрайнее небо с разлетающимися во все стороны облаками, и эти бесконечные деревья, под шум листвы танцующие вальс.

Глава 21. Засада

Девять подвод французских фуражиров с награбленными по деревням утварью и сеном медленно тянулись через лес. Обоз сопровождал полуэскадрон драгун.

Впереди верхом ехали двое – молодой круглолицый лейтенант и средних лет капитан.

– Вы так хорошо изъяснялись по – русски, Мишель, – говорил капитан. – Крестьяне вас даже зауважали.

– Вам показалось, Андрэ. Будь их воля, они бы нас разорвали на кусочки. Я хорошо знаю этот народ. Все – таки пять лет провел в России.

– Немалый срок. И чем вы здесь занимались?

– Учил дворянских детей.

– Ну и как?

– Способные у них детки. С первой ученицей у меня вышла курьезная история. Я пришел наниматься к ее отцу. Но оказалось, что он хочет только гувернантку. Хорошо, говорю, у меня как раз есть сестра – близнец. А надо заметить, в юности я переиграл в домашнем театре немало женских ролей. Не долго думая, переодеваюсь под женщину, накрашиваюсь от уха до уха, и меня сразу берут. И тут началось…

– Папаша стал домогаться? – усмехнулся капитан.

– Разумеется, особенно под хмельком. Прижимал меня пару раз к стенке, щупал вату под корсетом и умилялся, какие у меня мягкие груди. Но я пригрозил, что нажалуюсь его жене. И он оставил меня в покое. Любил он ее все – таки и, видно, не желал скандала.

– Повезло вам.

– Слушайте дальше. Только папаша от меня отвязался, как новое приключение: в меня влюбилась его дочь – моя воспитанница!

– Мишель, но вы же были в женском обличии!

– Как – то раз она вошла в мою комнату, когда я набивал вату под корсет. Сам Мольер позавидовал бы разыгравшейся сцене! Было все – и смех и слезы. Но девчонка меня не выдала, и мой секрет стал нашей тайной.

За деревьями показалась водная гладь.

– А сколько ей было? – спросил капитан.

– Лет двенадцать. Ах, какое бойкое и любопытное дитя! Я ее очень многому научил. А однажды решил просветить, чем мужчина отличается от женщины. Зря смеетесь, Андрэ. Она ведь будет матерью.

– От вас?

– Да нет же! Вообще, как любая девочка. Я объяснил ей все на пальцах, по научному, без всякой задней мысли.

– А она?

– Раньше она все схватывала на лету. Но теперь попросила показать…

– А вы?

– Что я… мне, между прочим, платили неплохое жалование… Слышали бы вы, как она заливисто смеялась! Потом она спросила, могу ли я сделать с ней то, что дворовый кобель каждое утро вытворяет с их сучкой.

– И вы, конечно, уступили…

– Как бы не так! Ее отец был очень крут: на медведя в одиночку ходил с рогатиной. Он не стал бы драться со мной на дуэли. Свернул бы голову и закопал в огороде. Однако, видели бы вы, как эта маленькая проказница меня соблазняла! Гонялась за мной с отцовой саблей. Если бы не мои быстрые ноги, да роман с их кухаркой, – не устоял бы. В конце концов пришлось сослаться на какую – то мудреную женскую болезнь и покинуть их дом навсегда.

Драгуны выехали на берег озера.

– Смотрите, Андрэ! – Мишель показал рукой. – За камышами кто – то купается.

– Да ведь это девицы! Белье полоскают.

– Какое чудо! Может, они и нас поласкают? Поверьте, русские женщины в любви не уступят и парижанкам!

Спрыгнув с лошадей, они побежали к берегу. Остальные драгуны с радостными воплями последовали их примеру.

Заметив эту горланящую стаю, девушки отчаянно завизжали.

И в этот момент из камышей выскочили несколько гусар во главе с поручиком Ржевским, заслонив собой девушек, а из – за деревьев наперерез французам на лошадях вылетел Давыдов с остальным своим батальоном.

От метких гусарских выстрелов половина фуражиров пала на месте, а остальные, помахав немного для приличия саблями, сдались.

Ахтырцы ловко вязали пленникам руки. Капитан Андрэ и лейтенант Мишель оказались рядом. Пока их связывали, Мишель продолжал косить глазами в сторону девушек.

– Вы ранены, мой друг? – спросил капитан, взглянув на его окровавленный лоб.

– Всего лишь легкая царапина.

– И какой черт нас понес! Мы ведь не в Париже…

– Хорошенькие женщины не имеют национальности, Андрэ.

К ним подошел поручик Ржевский.

– Отвоевались, месье? – грассируя по – французски, усмехнулся он. – Что, интересно, вы хотели сделать с нашими русалками?

– Во всяком случае мы не собирались помогать им полоскать белье, – сказал лейтенант.

При звуках его голоса Агнеса Харитонова вздрогнула. Гусарские спины закрывали от нее говорившего, но она, расталкивая всех, рванулась вперед.

Глаза Агнесы и Мишеля встретились. Неловко улыбнувшись, он поднял к лицу связанные руки, чтобы вытереть со лба кровь. Еще секунда – и девушка упала в обморок.

– Ну вот, француза испугалась, – сказал Ржевский, подхватив ее на руки. – Куда ей воевать?

Глава 22. Женщина французского лейтенанта

Ахтырцы, вернувшись с добычей и пленными на свою стоянку в лесу, решили отметить столь успешное предприятие. Гусары поднесли переодевшимся в гусарские мундиры девушкам водки. Те поначалу отнекивались, но, с позволения Агнессы, пропустили по глоточку. И сразу раскраснелись, развеселились, затараторили.

– Ой, девки, я так напужалась, так напужалась! – смеялась одна. – Чуть не утонула со страху!

– И не говори, – вторила другая. – Как французы на нас кинулись, думала – ну все: разорвут!

– Прям как волки, – соглашалась третья.

– Куда им против медвежьей стати! – усмехался Ржевский, хитро поглядывая на Агнесу.

Глаза дворянки загадочно блестели, хотя водку она и не пила.

На Дениса Давыдова нашло вдохновение, он стал читать стихи.

Потом поручик Бекетов взял в руки гитару. И девушки запели.

В низенькой светелке огонек горит

Молодая пряха у окна сидит.

Молода, красива, карие глаза,

По плечам развита русая коса.

Русая головка, думы без конца.

Ты о чем вздыхаешь, пряха ты моя?..

Девушки затихли, словно о чем – то задумавшись.

Ржевский подкрутил ус.

– А продолжение сей песни знаете?

– Какое? Спойте, пожалуйста! – оживились они.

– Дмитрий, а-ну подыграй!

И поручик запел:

Русая головка, думы без конца.

Вот она ласкает старого вдовца.

Стар, но что ж такого? Пусть осудит мир.

Он гусар, к тому же ротный командир.

Он красотку – пряху в Питер отвезет,

Для красотки – пряхи бельэтаж наймет.

Он наймет карету и наймет ей слуг,

Ознакомит с пряхой благородный люд.

Он научит пряху танцам и балам,

И из пряхи выйдет хоть куда мадам.

– Вот так – то, любезные мои, – допев последний куплет, подмигнул Ржевский девушкам. – А сказать по правде, молодой поручик во сто крат лучше старого ротмистра!

Девушки смущенно захихикали.

Агнеса Харитоновна, подойдя к Ржевскому, прошептала ему на ухо.

– Помните, поручик, вы говорили, что сделаете для меня все, что я захочу?

– В любое время дня и ночи. – Он живо огляделся. – Вон за тем кустарником должно быть укромное местечко и мягкий мох. Идемте скорее, милая.

– Дайте же договорить! – Она топнула ногой. – Доверьте мне этого французского лейтенанта.

– То есть как? Зачем?

– Я его расстреляю.

Ржевский подергал себя за ус.

– Он, конечно, нахал. Но убивать пленных не в наших правилах.

– Поручик, вы обещали. Я настаиваю!

– Хорошо, только спрошу у Дениса, нужен ли ему язык.

Девушку передернуло.

– Неужели вы верите, что язык казненного приносит счастье?

– Я не про тот язык, которым лижут, а в военном смысле. Может, ваш француз знает что – то важное.

– Скорее, поручик!

Ржевский отозвал в сторонку своего командира.

– Денис, нашей Агнесе так хочется драгунского лейтенанта расстрелять, аж вспотела.

– Ну, коли она такая кровожадная… – пожал плечами Давыдов, попыхивая трубкой. – Значит, так тому и быть.

Ржевский привел французского лейтенанта к Агнесе. Лоб пленника был перевязан, но глаза по – прежнему веселы.

– Сударыня, теперь он ваш!

– Спасибо, сударь. Одолжите, пожалуйста, мне свой пистолет.

– Может, сразу два? Чтоб уж наверняка.

– Поручик, прекратите!

– Не понимаю, за что вы его так невзлюбили?

– Это та самая переодетая гувернантка, я вам рассказывала.

– Ба! Сражен наповал!

Ржевский подал ей пистолет.

– Погибнуть от женской руки – счастье для француза, – сказал он пленнику. – Не правда ли, месье? Парлэ ву рюс?

Француз слегка побледнел. Его взгляд заметался между Ржевским и молодой дворянкой.

– Што она будет с меня делать? – выговорил он по – русски.

– О-о, как вы скверно выражаетесь. Немудрено, что вы могли научить ее только всяким пакостям.

– Я учить? Кого?

– Молитесь, горничная. – Ржевский потуже затянул узлы на его связанных за спиной руках. – Вас узнали.

– Это не я. Сэ нё жё!

– Вы! И будьте любезны говорить по – русски. Гундосить будете на том свете.

– Сам лапоть щи хлебать! – огрызнулся француз.

– А-ну, молчать, парижский осел! – рявкнул Ржевский.

– Я не мочь быть паришский осел! Я народился в Марселе.

– А умрешь в Тмутаракани!

Ржевский, выхватив нож, свободной рукой подцепил француза за штаны.

– Одно движение – и ты евнух!

– Позвольте мне умереть мужчиной, – посинел от ужаса несчастный.

– Тогда не дергайся, – сказал Ржевский, срезая ему пуговицы. – От судьбы не убежишь, а от Агнесы и подавно.

Молодая дворянка раздула ноздри, как кобылица.

– Благодарю, поручик, – сурово произнесла она и, взяв француза за локоть, повела его по тропинке в чащу.

Пленник шел, понурив голову и придерживая спадающие штаны.

Вскоре они исчезли за деревьями.

Ржевский присел на пенек перемотать портянки. Подошел Давыдов с трубкой в зубах.

– Ну что?

– Увела. Сейчас прихлопнет.

И только он это сказал, как в отдалении прогремел выстрел! В листве деревьев испуганно закричали птицы.

– Готов, – по – будничному сказал Ржевский. – Моя ученица не промахнется.

Прошло еще минут пять, а Агнеса все не возвращалась.

– Что – то тут не так, – нахмурился Ржевский.

– Наверно, рука дрогнула, – сказал Давыдов, выбивая погасшую трубку об сапог. – Не так – то это просто человека убить.

– Давай посмотрим.

Они быстро пошли по тропинке.

И тут им навстречу показалась Агнеса, под руку с живым и невредимым французом.

– Простите, Денис Васильевич, я передумала, – виновато улыбнулась девушка и, посмотрев на поручика, добавила: – Мы объяснились с Мишелем. Он хороший!

– Да-а, – протянул Ржевский, – видно, зря я ему пуговицы – то срезал…

– При чем здесь пуговицы? Поймите, он не такой, как другие…

– Кто ж тогда пальнул?

– Ох, вы не представляете! На нас выбежал дикий кабан. Я сразу выстрелила, как вы учили, но не попала.

– А я бы этого кабана хлопнул за милую душу, – сказал Ржевский, с неприязнью глядя на француза. – Жаль, не пошли вам впрок мои уроки.

– Я устала воевать, поручик…

К вечеру Ржевский крепко напился и все твердил друзьям, мотая головой:

– Она же хотела его убить. И вдруг такой пассаж!

– Бедняга, что ты понимаешь в женском коварстве… – вздохнул Лебедев – Кобылин.

– Я знаю женщин, как свои портянки!

– Неужто ты до сих пор не понял, что Агнеса и не собиралась никого убивать?

– Да у нее глаза горели как у кошки!

– Вот именно, от дикой страсти. И ей нужен был предлог, чтобы уединиться с пленником.

– Три тысячи чертей! Да я его… по морде и к барьеру!

– Не горячись, братец, – сказал Давыдов. – Что проку с раненного француза и капризной барышни? Ты вспомни, сколько мы сегодня отбили фуража!

На следующий день ахтырцы прощались с Агнесой Харитоновной и ее крепостными девушками, отправлявшимися на двух колясках к ее тетушке, в Пензу. Молодая дворянка ехала со своим французским лейтенантом, которому Давыдов даровал свободу под обещание никогда впредь не драться против России.

Перед тем, как сесть в двуколку, Агнеса всем улыбалась, позволяла офицерам целовать себе ручку, а рядовым гусарам – своих крепостных девушек. Наконец, чмокнув Дениса Давыдова в бакенбарды, она подошла к Ржевскому.

– Прощайте, поручик. Я никогда вас не забуду.

– Я тоже, – буркнул Ржевский. – Ни вас, ни вашего бесценного француза.

На ее губах расцвела улыбка.

– Поймите, это был мой первый учитель.

– Как не понять. Когда я был мальчишкой, я тоже был не промах. Но мне не пришло в голову жениться на первой попавшейся…

– Прачке? – рассмеялась она.

– Служанке.

– Я почти угадала. А Мишель все – таки из буржуа.

– Agnes, mon ange, идешь ли ты? – донеслось из коляски.

Она протянула ему руку.

– Вспоминайте хоть иногда.

– Стало быть, навоевались, Агнеса Харитоновна?

– Лучше на перепелок охотиться, чем на людей.

– Я полагал, у нас с вами любовь-с, – пожурил Ржевский, поцеловав ей руку.

– Вы просто душка! Не вините меня, пожалуйста. Пусть Мишель мой первый учитель, зато вы мой первый мужчина.

– А я всегда первый!

– До свидания, хвастунишка!

Она села в двуколку, и лошади тронулись в путь.

– Из Агнесы выйдет хоть куда мадам, – буркнул Ржевский, глядя вслед удалявшейся коляске.

– Не печалься, братец, – сказал Давыдов, набивая трубку табаком. – Туда им и дорога – от греха подальше. Не женское это дело – война.

Лебедев – Кобылин обнял своих друзей за плечи:

– Пошли – ка, братцы, водку пить. Она нам никогда не изменит!