Текст книги "Поручик Ржевский или Дуэль с Наполеоном"

Автор книги: Сергей Ульев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Глава 35. Партизаны

Стояла теплая ночь.

По лесной травянистой дороге кони шли скорой распашной рысью, почти бесшумно.

Отряд ахтырских гусар и донских казаков под предводительством Дениса Давыдова держал путь в тыл неприятеля.

Позади затихала канонада Бородинской битвы.

– Не пора ли ночлег устроить, – позевывая, предложил поручик, ехавший по правую руку Давыдова.

– Еще пару верст и всё.

– Может, тут есть поблизости какая – нибудь деревня? Ты ведь местный, небось, каждую тропинку знаешь.

– У деревни как раз и отдохнем.

– А почему не в самой деревне? На печи, да с крестьяночкой. Красота!

– Как бы на французов не нарваться, братец. У меня каждый человек на счету.

– Эх, Денис, для меня ночь без бабы – что обед без водки.

За спиной из темноты кто – то весело пробасил:

– Вшивый – о бане, а Ржевский – о бабе!

Поручик обернулся на голос, сердито зашевелив усами:

– Ну, кому еще там шею намылить?

– Сделайте одолжение, поручик! – ответил тот же басок. – Я уж второй день не мылся.

– И мне! И мне! – раздались голоса. – И мне намылить!

Ругательства поручика потонули в дружном хохоте отряда.

– Чего ржете, черти! – крякнул Ржевский. – Будто самим не хочется.

– А я женке слово дал, – смеялся казак Защипайло, – что если изменю ей, то только с Бонапартом!

– Молодец, Емельян, – подхватил Давыдов, – с твоей длинной пикой Бонапарту точно несдобровать!

Его слова вызвали еще больший взрыв хохота.

– Ха! – сказал Ржевский. – Еще неизвестно, у кого из нас длиннее.

– Ладно, Ржевский, Бонапарта я тебе так и быть уступлю, – сказал казак. – Только ты за это до моей женки со своей пикой не суйся!

– За Бонапарта спасибо. А свою женку сам стереги. Я ее в лицо не знаю, глядишь, и зацеплю ненароком!

Давыдов, видя, что языки у всех развязались не на шутку, строгим окриком прекратил перепалку.

Перед самым рассветом отряд сделал привал на березовой опушке. Неподалеку сквозь туман угадывалось какое – то селение.

Когда белесая пелена отползла в низины, Давыдов, прихватив с собой Ржевского и одного из казаков, поехал к темневшим на взгорье избам.

Все трое внимательно прислушивались.

– «Марсельезы» не слыхать, – сказал поручик.

– Да и балалаек тоже, – откликнулся Давыдов. – Поди разбери, есть французы в деревне или нет. Постойте – ка, а это что такое?

Въезд в деревню перекрывали перевернутые вверх колесами телеги, толстые сучья и всякий хлам, придавленный для прочности увесистыми бревнами.

– Вот тебе, Ржевский, и Парижские баррикады, – только успел усмехнуться Давыдов, как из – за завала раздалось несколько ружейных выстрелов.

Пуля просвистела у Ржевского над ухом.

– Три тысячи чертей! – воскликнул он. – В своих палят, дурни. Осадите – ка назад, братцы, а я сейчас разберусь с этими разбойниками.

Ржевский подскакал к самому завалу.

– Эй, православные! Белены, что ли, поутру объелись? Своих не признаете.

Из – за бревен высунулось несколько дремучих бород.

– А ну, шапки долой, мужичье, перед российской кавалерией! – крикнул поручик. – Ну, кому говорю! Сам атаман Давыдов к вам в гости пожаловал.

Мужики с растерянными лицами поснимали шапки.

Подъехали Давыдов с казаком.

Седой дед в опрятном кафтане вышел на свободное место и поклонился обоим.

– Вы уж не гневайтесь, ваши превосходительства, – сказал он, тщась понять, кто из двоих важнее.

– Со мной говори, – подсказал Давыдов. – Ты кто будешь?

– Староста. Виноваты, ваше превосходительство, за французов приняли.

– Неужто похожи? – усмехнулся Давыдов.

– А бог знает! Мы люди темные. Только своим – то здесь вроде неоткуда взяться. Армия, поди, вся к Москве – матушке подалась. Да и одежды ваши с басурманскими схожи.

– Мы же по – русски разговаривали, дурья ты башка! – встрял Ржевский. – Или у вас в ушах солома?

– Так – то оно так, да вдруг вы поляки. Али еще кто. К нам народу со всего свету понаехало.

Остальные мужики настороженно внимали их разговору, не спеша вылезать из – за перевернутых телег.

Давыдов торжественно сотворил крестное знамение.

– Вот вам крест, братцы, православные мы и истинно русские!

Мужики зачесали в бородах и затылках. А староста хитровато прищурился, всё еще с сомнением в глазах.

И тогда поручик Ржевский от души выругался. Это было крепкое, оборотистое ругательство с перечислением всех любезных русскому сердцу мужских и женских начал и упоминанием близких родственников.

– Мать вашу бородой в корыто! – напоследок рявкнул Ржевский. – Ну!! Чего притихли?

Толпящиеся за старостой мужики, со старинными кремневками в руках, топорами и вилами, одобрительно загудели.

– Благодарствуйте, ваше сиятельство, – до земли поклонился Ржевскому староста. – Милости просим в деревню, чем богаты…

Тут же в завале, перегораживавшем улицу, был разобран проезд.

Казак подал пикой условный знак своим, ожидавшим на опушке. И отряд на рысях примчался в деревню.

Вокруг замелькали цветные сарафаны и платья баб и девок, высыпали ребятишки.

Староста пригласил Давыдова с офицерами в свою избу.

После походной каши и самодельного самогона угощения, выставленные на стол, – разносолы, варенья с пенистым медком и хмельной брагой – казались отборными деликатесами.

– В московских трактирах так не кормят, – всё нахваливал Ржевский, поглядывая на старшую дочку старосты, прислуживавшую гостям.

«А в московских салонах так быстро не дают», – подумал он чуть позже, тешась с ней на сеновале.

Так, за здравие, начался его первый день в партизанах.

Глава 36. Брожение в умах

До Санкт – Петербурга вести из Кутузовской армии доходили на четвертые сутки. И хотя в столице давно успели отвыкнуть от хороших новостей, их всегда ждали с тревожным нетерпением и надеждой.

Дождливым утром Акакий Филиппыч бочком проскользнул в императорский кабинет.

Царь Александр стоял к нему спиной, глядя в окно.

– Победа? – не оборачиваясь, спросил он.

– Ни то ни сё, – боязливо обронил тайный советник.

– Не юлите, Акакий Филиппыч! Чем закончилось сражение?

– Н-ничья, государь.

– Что?! – царь повернул к нему свое бледное не выспавшееся лицо. – Ничья бывает только в шахматах!

Акакий Филиппыч, конфузливо переминаясь с ноги на ногу, промямлил:

– Кутузов отступает к Москве.

– А Наполеон?

– Идет следом.

Александр закрыл лицо руками.

– Ужас, ужас…

– Как бы этот Антихрист крепостным вольную не дал, – вздохнул советник.

– Бог не допустит!

– Как знать, государь.

– А что говорят в народе?

– В каком?

– Что значит: в каком?! – Царь отнял руки от лица, глаза его были полны слез. – В моем народе! Пока он еще мой, а не Бонапартов.

– Ваше величество интересует дворянство или мужичье?

– И те и другие.

– Все клянут корсиканского людоеда. Однако, мои люди подмечают и некое брожение в умах. Прибаутки там всякие, анекдоты…

– Что – что? Поподробнее, Акакий Филиппыч.

– Осмелюсь предложить вашему величеству некоторые частушки народного сочинения.

– Частушки? Это несерьезно!

– Конечно, государь. Однако, они отражают заветные мысли народа и выдают настроения в обществе.

– В самом деле?

– Вот, позвольте, пример:

Девки шли по полю боя.

Но от пуль их Ржевский спас:

Положил в окоп с собою,

Отпустил лишь через час.

– Я не ослышался? – удивился Александр. – Вы упомянули поручика Ржевского?

– Да.

– А не тот ли это пострел…

– Именно тот, ваше величество.

– … который вас тем летом…

– Ваше величество! – покраснел Акакий Филиппыч.

– … в царицыной спальне…

– Умоляю, ваше величество!

– Ну, хорошо, забудем. Но, по – моему, на сей раз он поступил благородно.

– Но, государь, – понизил голос советник, – на войне положено воевать. И девкам в окопах не место.

– Так Ржевский их спас.

– Да, но что он с ними делал целый час?

– А вы как думаете?

– Уж во всяком случае, не ворон ловил.

– Хм, пожалуй… – Александр пристально взглянул на него. – А все – таки вы не можете ему простить, что он вас тогда отдубасил!

Чиновник насупился.

– Не могу.

– Что у вас еще есть на поручика?

– О-о, намерено! Пожалуйста, государь:

Собрались, ик, мужики

И завыли от тоски:

«Ржевский баб у всех увел -

Настоящий, ик, кобёл!»

– Еще какой! – кивнул Александр, устраиваясь в креслах. – Попейте водички, Акакий Филиппыч, вы икаете.

– Это я непристойное слово маскирую. Чтоб не оскорблять слух вашего величества.

– Похвально.

– Поручик сеет смуту среди мужиков, – вкрадчиво заметил Акакий Филиппыч. – А ведь их призывают в ополчение, доверяют оружие. Они по злобе могут вилы поворотить и против высшего общества! Как вашему величеству понравится следующий пассаж:

Муж домой пришел, глядит:

А жена без платья,

В кухне полк гусар храпит,

Ржевский – под кроватью.

– Да это настоящий бардак! – сказал царь.

– И падение воинской дисциплины! – подхватил Акакий Филиппыч. – А вот еще:

На балу корнет, мальчишка,

Распоясался уж слишком.

Ржевский бить его не стал,

А в сапог ему… ля – ля…

– Чего – «ля – ля»? – не понял Александр.

– Истинное слово не в силах произнести, а смысл таков, что «наговнил»…

– Что – что? Как вы сказали?

– Ой! простите, государь! – Советник отчаянно хлопнул себя по губам и, чтобы загладить невольную промашку, в горячке воскликнул: – Что же это будет, ваше величество, если офицеры будут гадить в сапоги младшим по званию?! А если те в отместку откажутся им подчиняться? Бунт! Катастрофа! Апока… апока…

– А пока – что?

– Апока… пока… кака ли… сиси ли… псис…

– Апокалипсис?

– Хуже! Этот поручик Ржевский, бля, ой! опять… простите, государь…

– Ничего, ничего, про Ржевского можно.

– Только прикажите, ваше величество, и мы его в кандалы, на каторгу…

– Как сильно, однако, вы его ненавидите… – покачал головой Александр.

– А за что его любить? Меня уже им жена попрекает. Вчера вдруг говорит: «Поручика Ржевского б на твое место!» Совсем очумела, бля, ох! да что это сегодня со мной… будто болезнь какая…

– Ничего, ничего, – ободрил Александр, – к месту.

Акакий Филиппыч раскраснелся, сжимая кулаки.

– Да до моего поста еще дослужиться! От коллежского регистратора на пузе проползти! Через все ступеньки. Я по табели о рангах поручика на десять классов выше! Я по воинским понятиям вообще генерал, бля!.. ой! ничего, к месту… А жена что? Поручика?! И куда? В действительные тайные советники?! Да я б… я б… я б его, бля, – ой! бля к месту, – за ушко да на солнышко, во-о как! – Он потянул себя за ухо кверху, перекосив и без того перекошенное лицо.

Заслонив ладонью рот, Александр часто заморгал глазами.

– Не переживайте, государь, – с чувством сказал Акакий Филиппыч. – Только прикажите, и мы этого гусаришку – в солдаты, на Кавказ…

– Что он еще такого натворил? – приглушенно спросил царь.

– А вот, извольте-с:

Наш корнет, когда стреляет,

В лоб французам попадает.

А поручик метит в яйца:

Не могли, что б, размножаться!

Александр в ответ промычал нечто невразумительное.

– Да что там французы, – возмущался советник. – А нашим – то каково?

Плачет юнкер Оболенский:

«Дураки родители!

Ей ребенка сделал Ржевский,

А мне зубы выбили!»

– Юнкеру… пошлите… сто рублей! – еле вымолвил царь; плечи его тряслись.

– Слушаюсь, ваше величество.

«Допекло государя – батюшку! – ликовал Акакий Филиппыч. – Ох, потекут сейчас реки соленые. Ох, несдобровать теперь поручику!»

И, притопывая, пропел:

Как на бале – маскараде

Ржевский даме вставил сзади.

Маску снять корнет не смел,

Стыдно было, но терпел.

– Корнету жалую пятьсот целковых! – простонал царь, содрогаясь всем телом. – За отвагу на бале – маскараде… Продолжайте, мой дорогой, продолжайте.

Советник, поэтически выбросив вперед руку, продекламировал:

Шла из города Рязани

Мои ноженьки устали

Ехал Ржевский – пожалел:

На коне, прям, отымел!

Царь, схватившись за живот, заелозил каблуками по полу. Лицо его искажала нечеловеческая гримаса; по щекам катились слезы.

– А что вы делали в Рязани, бедный мой Акакий Филиппыч?

– Помилуйте, ваше величество, – позеленел советник, наконец поняв, что царь смеется, – это не я, то есть я в Рязани был, но в карете, и это не меня, то есть не про меня. Это девичья частушка!

Александр замахал на него руками, едва переводя дух.

– А мне послышалось… вы же знаете, я туговат на одно ухо.

– К чему зовет народ эта непристойность, государь?! – взвизгнул тайный советник.

– Да, да… к чему?

– К разврату! И опасному панибратству между дворянством и крепостными. В результате в государстве заводятся незаконнорожденные разночинцы со знанием французского языка, то есть с мыслями черни и языком знати, а дальше… что будет дальше?

Александр промокнул глаза платком.

– Что – что?

– Революция! Ваше величество помнит о страшном конце Людовика XVI?

– Кажется, у него был сифилис?

– Нет, но его кастрировали. То есть обезглавили.

– Несчастный Людовик! – Царь бережно провел платком по шее. – Как вы думаете, Акакий Филиппыч, не от того ли у нас принято изъясняться по – французски, что самые пикантные книги написаны на этом языке? В моей библиотеке вся порнография на языке Вольтера и Парни!

– Возможно, ваше величество. Но никаким «Проделкам маркизы» не сравниться с одами Баркова. У него – строфы без мата не найдешь! Я только вчера перечитывал, бля. Ой!

– Это, кстати, заметно.

– Не ради похоти, ваше величество. А исключительно в государственных интересах!

– Разумеется, Акакий Филиппыч. – Царь поднялся. – Полагаю, будущее все – таки – за русским языком. Авось, и революции не будет. А что до Ржевского… – Александр скомкал платок. – Пусть резвится… пока бомба в штаны не залетела.

Глава 37. Крик души

Мысль убить Наполеона родилась у Ржевского внезапно.

Стояло ясное теплое утро.

Поручик завтракал в лесу вместе со своими друзьями, поглядывая в небо. В причудливых изгибах редких облаков ему виделись то женская головка, то ножка, то грудь. Обласканные солнечными лучами облака кружили по небосводу, словно наложницы в гареме.

– Что задумался, Ржевский? – перехватил его взгляд Бекетов. – Ворон считаешь?

– Облаками любуюсь. Уж больно на баб похожи!

– Ишь ты! А ведь и вправду.

Проглотив очередную порцию овсяной каши, Ржевский в сердцах бросил ложку.

– Я убью его, черт меня раздери! – заскрежетал он зубами. – Сколько можно терпеть!

– За эту кашу и убить мало, – поддержал Лебедев – Кобылин, – вся в шелухе и пересолена. Я повару давно хотел сказать…

– Да я не о поваре!

Бросив котелок с недоеденной кашей, поручик побежал искать Давыдова.

Денис Давыдов нашелся на опушке леса меж трех сосен. Он проверял подпругу своего коня, привязанного к одному из деревьев.

– Я убью его, Денис! – выпалил Ржевский. – Своими руками к праотцам отправлю, только дай срок.

– Кого это ты спозаранку убивать собрался, братец?

– Наполеона!

– Бонапарта, что ли? – с усмешкой прищурился Давыдов.

– Его, капуцина проклятого. Убью и глазом не моргну!

– Мда-а…

Давыдов потрогал рукой лоб поручика.

– Мда-а… – повторил он. – Узнаю себя после Аустерлица.

– Что такое?

– Белая горячка у тебя, братец! Вот что.

– Брось, Денис. Я вчера не пил вовсе.

– Жареный петух, что ли, клюнул?

– Да, французский петух! По милости Наполеона живем в лесу как монахи. Ни на бал не съездить, ни в театр.

– На войне как на войне.

– Вот именно. Его голова давно по моей сабле плачет. Отпусти меня в Москву, не пожалеешь!

Глаза Давыдова ярко вспыхнули.

– Ах, вот ты о чем… Отменная идея, братец! И вправду, обезглавим французские полчища, они тогда как тараканы из России повалят.

– И я о том же, Денис.

– Поживешь под шумок в первопрестольной, а там, глядишь, и самого Бонапарта возьмешь за горло. Ты, вроде, по – французски сносно изъясняешься.

– Еще бы! Небось, не зря по балам шлялся – комар носа не подточит.

Давыдов в восхищении смотрел на своего друга.

– А ты слыхал, что атаман Платов обещает выдать свою дочь за того, кто убьет Наполеона?

– Вот так новость! – воскликнул Ржевский. – А ты ее видел? Как она того-с?

– Да какова бы не была. Мало тебе, что отец генерал?

– А что отец? Мне, чай, не с ним спать. Вдруг невеста страшна как кикимора?

– Ты сперва покончи с Наполеоном, братец, а после разберешься, – засмеялся Давыдов.

– Жениться вроде недосуг, – почесал в затылке поручик. – А с другой стороны, ежели убивать – так Наполеона, а жениться – так на генеральской дочке!

– Золотые слова, Ржевский!

И они стали оживленно обсуждать детали будущего предприятия.

Глава 38. Лебедь и Леда

Субботним утром, 31‑го августа, по прибытии в Москву поручик Ржевский заехал к Ростовым.

Миновав ворота, он сразу попал в водоворот шумной суматохи. Прислуга сновала туда – сюда, вынося из дома сундуки, ящики, узлы и складывая все это на расставленные по всему двору телеги.

Мужики, деловито переругиваясь, старались втиснуть на каждую подводу как можно больше утвари.

– Да-а, не хотел бы я быть лошадью, – сказал Ржевский, потрепав своего коня за гриву. – Что, брат, молчишь? Гусара возить, небось, куда почетней, чем барский гардероб.

Конь, словно соглашаясь с ним, пару раз мотнул головой и пристукнул копытом.

У подъезда стоял дворецкий с бакенбардами. Напыщенный и важный, он с легким матерком подсказывал мужикам что куда нести и класть.

Ржевский направил коня к крыльцу.

Заметив гусара, дворецкий нахмурился. Он уже устал гонять со двора офицеров, выпрашивающих телеги для раненых.

– Не дам, ваше благородие, и не просите.

– Тоже мне прелестница младая, – сказал Ржевский, спешившись. – Не успел спросить, так враз – отказ.

– Все подводы забиты. Фарфоровый сервиз некуда класть.

– Засунь его себе в задницу! Натали, графиня, дома?

– Дома… – Дворецкий смотрел на поручика с откровенным подозрением. Еще свежи были воспоминания, как Анатоль Курагин едва не похитил всеобщую любимицу из родительского очага. – А вы кто такой будете, сударь?

– Доложи, поручик Ржевский прибыл по важному делу.

– У нас тут все дела важные.

– Но – но, папаша, – поручик с грозным видом ухватил его за бакенбарду. – Как впендюрю щас по морде, улетишь, куда Макар телят не гонял.

Дворецкий тут же исчез в доме.

Спустя мгновение перед Ржевским предстала Наташа Ростова – взлохмаченная, радостно оживленная.

– Здравствуйте, поручик! – защебетала девушка. – Я так рада! Откуда вы? Давно ль в Москве? Надолго?

Неожиданно умолкнув, она стала внимательно его осматривать.

– Вошек ищете, графиня? – сказал Ржевский. – Напрасный труд, они теперь на баках вашего дворецкого.

– Мне вдруг пришло в голову… вы не ранены?

– Увы.

– Сожалеете? – Она бесхитростно уставилась на него. – Но почему?

– Вы бы меня тогда перевязали.

Она неловко улыбнулась. Мир лукавых намеков, щекочущих взглядов, фривольных комплиментов – всего того, что составляло особую притягательность светской жизни на балах, в театрах и гостиных, – весь этот пестрый мир с начала войны рассыпался как карточный домик и, казалось, безвозвратно канул в Лету.

Наташа ласково взглянула на Ржевского с тем чувством, с каким вспоминают приятный, но почти забытый сон.

– Ах, поручик, вы все такой же неисправимый повеса.

– О, Натали, – он поцеловал ей пальчики, – а вы все так же обворожительны. Вы фея грез, богиня всей Московии, вы…

Не дав ему закончить комплимент, она схватила его за руку и потащила за собой. И говорила, говорила без умолку, словно стараясь отвлечь его от фривольных мыслей.

– Куда мы галопируем? – недоумевал поручик.

– В наш сад. В доме слишком шумно. Мы завтра уезжаем.

Они присели на скамью возле пруда.

Наташа внезапно замолчала, глядя на воду.

Ржевский поправил саблю и откашлялся. Он уже был готов обнять девушку за плечи, как Наташа, бросив на него быстрый взгляд, громко, совсем по – детски, прыснула.

Ржевский придирчиво осмотрел свои гусарские рейтузы: уж не порвались ли они на самом интересном месте? Другой причины смеяться над собой он предположить не мог.

– Что вас так развеселило, сударыня? – пробурчал он. – На мне дырок нет. И все крючки застегнуты.

– Я никогда не видела вас таким серьезным, поручик. Мне вдруг подумалось – только вы не обижайтесь! – что вы приехали ко мне свататься.

Ржевский скупо улыбнулся.

– Отнюдь, графиня. Скрывать не буду, почел бы за великую честь, вас иметь… так сказать, в своих супругах. Но моя невеста нынче война, а теща – Бонапарт.

На лицо девушки легла тень.

– Да, да, война… Что же вы думаете, погибла теперь наша Москва?

– Ничего, Натали, мы еще дадим французам жару!

– Ах, не называйте меня так. Мне режет слух. Зовите Наташей.

– Как вам будет угодно, Наташенька. Но я бы желал называть вас богиней грез, мечтой феерий…

– Ах, молчите! – перебила она. – К чему все это… я самая обыкновенная…

На пруду, всего в несколько шагах от них, величаво проплывали два белых лебедя.

Наташа вздохнула.

– Смотрите, поручик, эти бедняжки не понимают, что сейчас творится на свете. Им кажется, что всё как прежде. И нет войны, Наполеона…

– Жизнь свою положу на то, чтоб всего этого и впрямь не было! – горячо выпалил Ржевский.

Из кустов неподалеку вышел еще один лебедь, доплелся в развалочку до берега и, взмахнув крыльями, приводнился возле своих сородичей. По воде пошли широкие круги.

– Ах, поручик, – мечтательно зажмурилась Наташа, – хотели бы вы быть лебедем?

– Что-с? Голой жопой в холодную воду?! Нет уж, увольте-с!

Наташа покраснела.

– Какой вы смешной, право! Неужели вы не понимаете, что, если бы вы были не поручиком, а лебедем, то испытывали бы сейчас совсем иные ощущения.

– Не сомневаюсь, – Ржевский подкрутил ус. – Особенно, если б вы вдруг обернулись Ледой.

Наташа покраснела еще больше.

– Леда была очень дурно воспитанной женщиной, если позволяла лебедю вытворять с собой всякие гнусности.

Ржевский заиграл бровями.

– Какие ж это гнусности, голубушка? Уверяю вас, они оба получили большое удовольствие.

Краска стыда заливала Наташу уже с головы до пят.

– К тому же, это был не просто лебедь, а сам Зевс, – продолжал поручик, прижимаясь к ней бедром.

– Я помню, – кивнула Наташа, отодвигаясь на край скамьи. – Она ему еще потом яйцо снесла.

– Да ну?! – выдохнул поручик. – Чем, топором?

– Ой, поручик, вы во всем горазды видеть одни каламбуры! Леда снесла… то есть родила Зевсу яйцо с ребеночком.

– А-а…

– А вы что подумали?

– Я думал, отрубила. Бр – р – р!

Наташа встала.

– Пойдемте домой, – сказала она. – Я вижу, вы на природе быстро дичаете.

– Не смею спорить. – Ржевский нехотя поднялся. – Наташа, помимо того, что я давно мечтал вас вновь увидеть, у меня к вам весьма важное дело.

– Буду рада помочь. Если только…

– Что?

– Если это не очередная ваша шалость.

– Никак нет-с. Я прошу вас написать мне письмо…

– Вы хотите со мной переписываться?

– Почел бы за честь, графиня. Хотя, сказать по правде, я не большой охотник до чистописания. Вот ежели б вам чернильницу заправить…

– Спасибо, обычно я это делаю сама или прошу служанку, – бесхитростно поведала Наташа. – А почему вы так загадочно хмыкнули?

– Просто защекотало в горле, – Ржевский прокашлялся. – Письмо предназначено не для меня.

– А для кого же?

– Вы умеете хранить государственные секреты?

Глаза Наташи засияли.

– Я буду как могила!

– Это письмо Наполеону. Вы напишете его по – французски как будто бы от Жозефины.

– Его бывшей жены?

– Да.

– Но зачем?

– Этого я вам не могу сказать. Намекну лишь, что это письмо может сослужить добрую службу и мне, и всему Отечеству. Только нужно, чтобы оно было написано женской рукой. Ваша прелестная ручка, Наташенька, весьма подходит для этой цели.

– Спасибо, – пробормотала девушка, позволяя ему еще раз приложиться усами к своим пальчикам.