Текст книги "Поручик Ржевский или Дуэль с Наполеоном"

Автор книги: Сергей Ульев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Глава 27. Славная рифма

После двухдневной обороны Смоленска русская армия, оставив город, отступала по Старой Смоленской дороге.

Ахтырский гусарский полк под командованием генерала Коновницына находился в арьергарде. Почти ежедневно ахтырцы сталкивались лоб в лоб с неприятельской кавалерией. Особенно отчаянными были схватки под Катанью и Дорогобужем.

В эти жаркие дни Ржевский и думать забыл о женщинах.

Но по ночам, в часы короткого отдыха, стоило ему вообразить в мечтах женскую ножку и прочие прелести прекрасного пола, как веки его тотчас смыкались, и десятки, сотни женщин окружали его во сне. Он гонялся за ними, то пеший, то конный, и все никак не мог догнать, а если и догонял, то в тот же миг просыпался. Лишь однажды он успел поймать пухленькую крестьянку за сарафан и подхватить ее на руки, но стоило ему удобно устроиться с ней под кудрявой березой, как по эскадрону протрубили тревогу.

Без женщин поручик Ржевский делался раздражителен и зол на целый свет.

Горе было французам и прочим незваным европейцам, что попадались ему под горячую руку, вооруженную острой саблей! Поручик вымещал на них всю мощь своего неистового темперамента.

17 августа батальон Дениса Давыдова стоял на биваках близ деревни Царево – Займища.

Все ждали какого – то чуда. И оно случилось. На рассвете сюда прибыл Кутузов.

В войсках воцарилось праздничное настроение. Все – от генерала до простого солдата – мечтали поцеловать любимого полководца. Но Кутузов, уже зацелованный донельзя своим штабным генералитетом и особенно князем Багратионом,[10]10
  В глубине души Багратион сам мечтал о посте единого главнокомандующего. Накануне прибытия Кутузова в Царево – Займище Багратион писал Ростопчину: «Хорош и сей гусь, который назван и князем и вождем. Если особенного повеления не имеет, чтобы наступать, я вас уверяю, что тоже приведет к вам, как и Барклай (…) Теперь пойдут у вождя нашего сплетни бабьи и интриги».


[Закрыть] чтобы избежать искушения, решительно запретил выстраивать войска в свою честь и начал осматривать их на марше.

Главнокомандующего сопровождала большая разряженная свита на отборных жеребцах. Расшитые серебром и золотом генеральские мундиры блестели в лучах солнца, на шляпах празднично развевались страусовые перья.

Сам Кутузов ехал на невзрачной гнедой кобылке. Великий полководец был в сюртуке без эполет, в белой фуражке без козырька, с шарфом через плечо и нагайкой через другое. Шарфом он заслонял лицо от дорожной пыли, а нагайка ему была нужна, чтобы отгонять прусских генералов, желавших целоваться с ним на брудершафт.

Когда Кутузов проезжал мимо ахтырцев, Ржевский легко различил в его окружении мрачного Барклая, долговязого Беннигсена, могучего Ермолова и подтянутого Раевского. Князь Багратион, весь сиявший, как горные вершины под лучами солнца, ехал чуть впереди всех, с обожанием заглядывая Кутузову в профиль.

Подъехав к одному из пехотных полков, Кутузов неожиданно остановился.

Солдаты засуетились, выравнивая колонны, офицеры в спешке отряхивали запылившееся мундиры. Полковое командование усердно обтирало платками губы.

Кутузов, слегка поморщившись, махнул рукой.

– Не надо, ничего этого не надо. Я хотел только посмотреть, здоровы ли мои дети?

Из дорожной пыли вдруг вынырнул взлохмаченный прапорщик и бросился ему наперерез.

– Батюшка, вот где встретиться довелось! – вскричал он, обняв сапог фельдмаршала.

– Да я не в том смысле, голубчик, – ласково похлопал его по плечу полководец. – Все вы тут мои дети.

– Как же так, отец родной? Матушка сказывала мне, как вы с ней на Черном море…

– Тише, тише, сынок, не горячись, – мягко перебил его Кутузов. – Я в Крыму много воевал. Может, и был за мной какой грех – не помню. Ну – ка, ступай к своим братишкам, ступай.

Два обер – офицера, схватив прапорщика под локти, стали оттаскивать его от главнокомандующего. Прапорщик упирался, ругая их по матери. Полковой генерал, заикаясь, оправдывался перед Кутузовым, говоря, что прапорщика под Смоленском слегка контузило и с тех пор он на всех так кидается.

Но Кутузов, не слушая генерала, пристально вглядывался в лица солдат. Смахнув набежавшую слезу, он вдруг весело сдернул с головы бескозырку и взмахнул ею в приветственном жесте.

– С такими молодцами – и отступать?! – крикнул он.

Разбуженный громким возгласом фельдмаршала, из придорожного кустарника взмыл в воздух степной орел, и все время, пока Кутузов объезжал войска, величественная птица парила над его головой. Все показывали друг другу на орла пальцами и с воодушевлением крестились. А контуженный прапорщик потом божился, что у орла было ровно две головы, совсем как на российском гербе.

С прибытием Кутузова в армии с легкой руки какого – то острослова все напевали стишок:

Барклай де Толли

Не нужен боле.

Приехал Кутузов

Бить французов!

Денис Давыдов рвал на себе волосы в досаде, что не ему пришла в голову столь простая, но славная рифма.

– Черт побери! – жаловался он Ржевскому. – Я ведь давно подыскивал окончание под французов. И выходило лишь – «моя муза не любит француза», да – «я французу выстрелю в пузо». Как же я до «Кутузов – французов» не догадался?!

– Французы еще хорошо с рейтузами рифмуется, – подсказал поручик.

– Ух ты! – Давыдов в восторге ударил себя по коленкам, обтянутым серыми гусарскими рейтузами. – Спасибо, братец, как – нибудь использую.

На поручика Ржевского вдруг снизошло поэтическое вдохновение.

– А к французу еще хорошо подходит обуза и кукуруза, – заметил он, почесывая бровь. – И эта… как ее…

– Что?

– Жопа!

– Это как же? – удивился Давыдов.

– Очень просто. Обожди – ка… – Ржевский задумчиво приложился пару раз к горлышку манерки,[11]11
  Манерка – походная фляжка.


[Закрыть] не спеша вытер усы и сказал: – Я в жопу французу воткну кукурузу! И будет француз у нас праздновать труса!

– Ой, коряво, братец, ой нескладно, – закачал головой Давыдов. – Как говорится, ни ямба ни хорея.

– Подумаешь! Мне лавры Державина ни к чему.

– И напрасно, братец. Разве ты не знаешь, как женщины падки на поэтов?

– На меня женщины и без поэзии падки, – усмехнулся Ржевский. – И вообще, Денис, их совсем другие хореи интересуют. Так что на хрен мне твой поэтический хорей сдался. Давай – ка лучше выпьем за здоровье Михайло Ларионовича Кутузова!

– Многие лета!

Они чокнулись манерками.

– Знаешь, братец, о чем я мечтаю, – сказал Давыдов. – Взять бы, положим, человек двести, сколотить из них партизанский отряд и разгуливать по бонапартовым тылам. Вились бы вокруг французов со всех сторон, подобно оводу вокруг коровы. Закусали б до смерти!

У Ржевского загорелись глаза.

– Отличная мысль, Денис! Ты предложи Багратиону не откладывая. Если дело выгорит, я тоже пойду партизанить.

– А что, партизан из тебя выйдет славный, – улыбнулся Давыдов. – Ведь в этом деле что главное? Налететь на неприятеля, насолить ему и скрыться, пока он не очухался. Совсем как в любви.

– Пожалуй. Только женщины для меня, скорей, приятельницы. Особенно если под венец не тащат. Да и от моего обхождения им не солоно, а сладко.

– Эх! – хлопнул себя по колену Давыдов. – Так хочется партизанить, что на месте не могу усидеть. А что если прямо сейчас заявиться к Кутузову с челобитной?

– Давай, Денис, к чему откладывать! Меня только с собой возьми.

Давыдов в сомнении почесал нос.

– А ты ничего там лишнего не ляпнешь? Кутузов, он ведь такой – мягко стелет, да жестко спать.

– Ну-у, ежели о бабах речь не зайдет…

– Вроде бабы тут не при чем. Ладно, Ржевский, пошли седлать коней и – с богом!

Глава 28. Белые штаны

На лавке перед воротами дома священника, в котором остановился главнокомандующий, под старым дубом, сидел красивый мужчина с умными глазами. Он был одет с иголочки – в парадном мундире, ослепительно белых штанах, с Георгием на шее; гладко выбритый, умытый, причесанный.

Князь Андрей Болконский ждал Кутузова, у которого еще в австрийскую кампанию ему посчастливилось служить адъютантом.

К дому подъехали верхом двое гусар. Спешившись, они поздоровались с Болконским.

– Светлейший дома? – спросил маленький чернявый подполковник.

– Нет, – ответил князь Андрей и чуть скривил губы: – Я не из штабных, господа. Сам только что прибыл.

Денщик фельдмаршала, с важным видом прохаживавшийся у ворот, снисходительно поведал гусарам, что главнокомандующий осматривает войска, но скоро будет, поскольку уже самое время обедать.

– Ну что ж, подождем, братец, – сказал Давыдов Ржевскому.

– Светлейший, небось, зацелованный и обласканный приедет, – сказал поручик. – Это нам очень кстати.

Гусары присели на лавку рядом с Болконским, представились. Он тоже назвал себя.

– Ба! Да ведь вы жених Наташи Ростовой, – вспомнил Ржевский. – Я имел удовольствие танцевать с ней на балу этой зимой. Какая талия! Какие глазки!

– А я ведь тоже к ней сватался, – вздохнул Давыдов, мечтательно поглаживая свои пышные бакенбарды. – Говорят, ее Анатоль Урюков соблазнил?

– Курагин, – сухо поправил князь Андрей.

– Вот подлец, чтоб ему ногу оторвало!

– Оставим этот разговор, господа. Я обручен нынче с другой невестой.

– Тоже из московских? – живо поинтересовался Давыдов. – Как ее по имени величают, если не секрет?

Гримаса сарказма появилась на лице князя Андрея.

– Ее зовут Война!

– Знаком я с этой потаскухой, – сказал Ржевский. – Она нам всем теперь невеста.

– Каков оборот! – восхитился Давыдов. – Война – невеста. Как лихо сказано!

Вдалеке в клубах пыли показалась коляска. Послышались радостные крики, возгласы «ура».

– Должно быть, светлейший, – сказал денщик.

Офицеры бодро вскочили, оправились.

Князь Андрей почувствовал, как тревожно и радостно забилось его сердце, гоня по жилам голубую кровь. Сейчас он будет целовать любимого фельдмаршала и говорить с ним!

Счастливая улыбка заиграла торжественный марш на губах князя Андрея.

Посреди дороги, прямо напротив лавки, растекалась большая лужа. С приближением коляски стало очевидно, что лужи ей не миновать.

– Берегись! – крикнул Ржевский, и вместе с Давыдовым они ловко отпрыгнули в сторону.

Князь Андрей остался на месте, глядя то на знакомую тучную фигуру, раскачивающуюся в коляске, то на лужу, в которой отражалось бесконечное небо с пуховыми облаками.

«Неужели сейчас мои белые штаны будут залеплены вонючей грязью? – подумал князь Андрей. – Отчего? Ведь я так люблю этот мир. И этих лошадей, и Михаила Илларионовича, и эту лужу, и это небо в ней, и головастиков…»[12]12
  Сомнения князя Андрея известны современной психиатрии как «синдром белых штанов Андрея Болконского». Суть синдрома заключается в том, что человек, оказавшийся на людях в экстремальной ситуации, в поисках выхода из сложившейся ситуации прежде всего боится выставить себя в нелепом свете; иными словами, снобизм индивидуума берет верх над инстинктом самосохранения или, по Фрейду, супер – эго («Сверх-Я») подавляет ид («Я-Оно») посредством эго («Я»). Указанный синдром свойственен, как правило, только лицам, обремененным интеллектом.


[Закрыть]

Он с укором посмотрел на гусар.

– Стыдно, господа офицеры… – начал было князь Андрей, но тут в один и тот же момент переднее колесо двуколки провалилось в лужу, фельдмаршал Кутузов громко крякнул, подпрыгнув на сидении, и в Болконского полетели брызги темно – коричневой жижи.

– Мать! – невольно вырвалось из князя Андрея.

– А мне Михайло Ларионович – что отец родной, – сказал Ржевский.

Лицо князя Андрея приняло недоступное выражение.

На его зубах скрипел песок.

Он хотел ответить поручику, что никому из простых смертных не дано понять всей сложности и неповторимости его чувств, но вместо этого лишь молча обтер ладонью губы.

– Да-а, князь, – сочувственно протянул Давыдов, глядя на грязные разводы на его мундире, – Барклай бы вас точно в таком виде не принял.

– Ну вас к шорту… – огрызнулся князь Андрей со ртом, полным песка. – Шо вы понимаете…

Он стоял, вытянувшись как на параде, во все глаза глядя на выбиравшегося из коляски Кутузова.

Было видно, что главнокомандующего за время смотра сильно укачало. Адъютантам, сопровождавшим фельдмаршала, стоило немалых трудом помочь ему спуститься на землю.

– Здравствуй, здравствуй, дружок, – тепло произнес Кутузов, заметив левым глазом князя Андрея. – Что это ты, голубчик, такой чумазый? – он сочувственно посмотрел на его забрызганные штаны. – Никак из – под Смоленска?

Князь Андрей отрицательно мотнул головой. Он не мог говорить, но и не смел отплевываться в присутствии любимого фельдмаршала. А проглотить то, что было у него сейчас во рту, не позволяло чувство собственного достоинства.

Давыдов выступил вперед.

– Ваша светлость, позвольте, пока их сиятельство приведет себя в порядок… мы к вам по чрезвычайно важному вопросу.

Кутузов поморщился. Он чувствовал себя усталым, разбитым стариком, а еще вернее, капризным ребенком, который, наигравшись в солдатиков, не хочет кушать манную кашку.

– Имею честь, подполковник Давыдов, – сказал Давыдов. – И со мной поручик Ржевский. Мы из Ахтырского гусарского полка, от князя Багратиона.

Лицо фельдмаршала просветлело.

– От Багратиона… – повторил он, вкусно причмокнув губами: – Нца – ца… ну что ж, дети мои, идемте.

Гусары прошли следом за ним в дом.

А князь Андрей гордой походкой направился к рукомойнику.

Глава 29. Привет из прошлых лет

Кутузов с тяжелым скрипом прилег на кресло, расстегнул сюртук. Давыдов и Ржевский стояли посреди комнаты, с глубоким почтением глядя на фельдмаршала.

А он, казалось, совсем про них забыл. Достав большой платок, он долго и обстоятельно вытирал пот с лица, шеи, ключицы. Потом закрыл глаза и задремал.

Гусары переглянулись.

– Что делать будем? – прошептал Давыдов Ржевскому.

– Будить.

– С ума сошел!

– Так он же до утра проспит.

И, прежде чем Давыдов успел ему помешать, поручик громко кашлянул в кулак.

Кутузов лениво приоткрыл глаза.

– Кто сие… ах да… от Багратиона… – Он громко причмокнул. – Как Петр Иваныч? Жив – здоров?

– Здоров, ваша светлость, – сказал Давыдов.

– Слава богу, слава богу…

Кутузов вдруг с недовольной миной зашарил у себя под задом.

– Что это у меня тут колет? – недоуменно пробормотал он.

– Ревматизм, ваша светлость, – предположил Ржевский.

– В жопе?!

Фельдмаршал еще немного пошарил и наконец выудил на свет какую – то книгу. Она была заложена ножом.

– Тьфу, вот оно что… – крякнул Кутузов. – А я – то думал, куда она запропастилась?

«Рыцари Лебедя», – прочел про себя Ржевский.

– Рыцарскую тактику изучает, – уважительно шепнул он Давыдову.

– Это нравоучительный роман мадам де Жанлис, – поморщился тот. – Такая гадость, братец!

Кутузов тем временем уже успел углубиться в чтение.

Ржевский заученно рявкнул в кулак.

Кутузов поднял голову.

– Что французы? – по – домашнему просто спросил он, уставившись на поручика.

– Наседают, ваша светлость.

– Фю – фю – фю, – озабоченно просвистел фельдмаршал. – А я вот нравы их постигаю. Думаю, авось пригодится. – Заложив книгу ножом, он небрежно уронил ее на пол. – А по чести сказать – дрянь книжонка! И нравы такие же.

Гусары согласно закивали.

– Да что мы все о них, бесовских детях! – встрепенулся Кутузов. – Вы – то, добры молодцы, с чем ко мне пожаловали?

Давыдов выступил вперед.

– Ваша светлость, имею сообщить вам дело большой важности для блага отечества.

– Для блага отечества? – Кутузов сложил руки на животе. – Ну, что такое? Говори.

Давыдов покраснел как девушка. От волнения его речь выходила корявой и сбивчивой.

– Путь неприятеля протяжением своим очень велик, транспорты с продовольствием покрывают пространство от Гжати до Смоленска. Надо разделить часть казаков на партии и пустить в середину каравана, который следует за Наполеоном. Дайте мне тысячу казаков, и вы увидите, что будет!

Пока Давыдов говорил, за неплотно закрытой дверью то и дело раздавалось шуршание женского платья и слышался женский шепот. Скосив глаза через плечо, Ржевский углядел мелькавшую в проеме полную, румяную и красивую женщину в розовом платье и лиловом шелковом платке. В руках она держала блюдо с караваем. Это была попадья, хозяйка дома. Она намеревалась подать хлеб – соль главнокомандующему, но никак не могла подгадать нужный момент.

Кутузов тоже ее заприметил и, всякий раз, когда слышал шорох, с нескрываемым интересом поглядывал мимо Давыдова за дверь.

Давыдов же не замечал ничего вокруг.

– Даю честное благородное слово гусарского офицера, – горячо твердил он, – я разорву сообщения Наполеона!

Кутузов подавил зевок.

Попадья с караваем на блюде опять промелькнула в проеме, и на короткое мгновение в комнате возник ее курносый нос.

Ржевский, забывшись, откровенно повернул голову в ее сторону.

– Эй, голубчик! – рассердился Кутузов. – На чужой каравай рта не разевай!

– Виноват, ваша светлость.

– Прикрой – ка лучше дверь. Этот сквозняк не для моих старческих костей. А то и впрямь ревматизм тут с вами подхватишь.

Кутузов перевел взгляд на растерянного Давыдова.

– Ну, чего ж ты замолчал? Продолжай, голубчик.

– Появление наших отрядов в тылу противника ободрит поселян и усилит войну народную. Так, я полагаю, в свое время начинал Пугачев, хотя и с противоположным намерением.

Кутузов чуть заметно вздрогнул. Искушенный в придворных интригах, фельдмаршал сразу уловил опасный поворот с мыслях гусарского офицера.

– Пугачева ты зря сюда приплел, голубчик, – покачал он седою головой. – Не можем мы сейчас народ на войну подымать – царь прогневается. И так Наполеон грозится вольную дать крестьянам. Как бы смута не началась. Спаси Господи!

Давыдов сконфужено молчал, чувствуя себя мальчишкой, заслужившим порки.

Кутузов с трудом извлек свое грузное тело из кресла, встав на ноги. Приблизившись к Давыдову, он взял его обеими руками за плечи и развернул к свету. Давыдов сделал движение, чтобы поцеловать фельдмаршала в щеку, но Кутузов заслонился рукой.

– Погоди, голубчик, я не за тем… Где я мог тебя раньше видеть? – спросил он, приглядываясь. – Твое лицо мне как – будто знакомо.

– Вы изволили запамятовать, я тот самый поэт – гусар, которого ваша светлость, будучи питерским военным губернатором, журили за сатиры и разные юношеские залеты воображения.

– Вот оно что! – нахмурился Кутузов, отпуская его. – Залеты воображения, говоришь? Помню, помню я твои басенки. На войне, голубчик, шалить не годится. Война – это тебе не хухры – мухры, это дело серьезное.

Давыдов повернулся с расстроенным лицом к Ржевскому.

«Выручай!» – молили его глаза.

– Светлейший князь, – бойко начал поручик, – имею честь передать вам низкий поклон и привет от Анастасии Сергеевны.

Кутузов, испуганно разинув рот, рухнул в кресло.

– Она просила напомнить вам о… – продолжал Ржевский.

Фельдмаршал, не закрывая рта, замахал на поручика руками.

Ржевский умолк.

Кутузов оправил ворот мундира, шумно выдохнув из себя воздух.

– Фу – фу – фу…

Ржевский почесал в затылке.

– Ваша светлость, я только…

Кутузов быстро перебил его:

– Молчи! Молчи, голубчик! – И посмотрел на Давыдова. – Э-э, Денис Васильевич, оставьте – ка нас на минуточку.

Когда Давыдов вышел, в комнате наступила вязкая тишина. Полулежа в кресле, Кутузов неотрывно смотрел на стоявшего перед ним поручика и беззвучно шевелил губами.

– Ну, – наконец выдавил из себя фельдмаршал, – что Анастасьюшка? Как она?

– Здорова, ваша светлость.

– Слава богу… слава богу…

– Только вот…

– Что?

– Живот…

– Какой живот?! – охнул Кутузов.

– У ней который. Растет как на дрожжах!

Поручик смолк, увидев, как по щеке фельдмаршала покатилась слеза.

– Ох, порадовал старика, – задрожал подбородком Кутузов. – Стало быть, и впрямь есть еще порох в пороховницах! Ну – ка иди, иди сюда.

Он подставил Ржевскому щеку. Но едва поручик успел, наклонившись, сложить губы дудочкой, фельдмаршал остановил его, ухватив за ухо:

– Ты кто по чину будешь?

– Поручик, ваша светлость.

– Ага, обер – офицер. Тогда ниже бери.

Кутузов приподнял голову, и Ржевский поцеловал его в жирную дряблую шею. Кутузов тоже обнял его и поцеловал.

– А теперь говори, где ты ее видел? – спросил фельдмаршал, вытирая кулаком слезы.

– В Москве, ваша светлость. В начале июня имел счастье познакомиться на балу у Коневских. Прелестная барышня!

– Да-а, хороша. А ты… ты ее того… не того, а? Знаю я вас, гусар.

– Никак нет-с!

– А скажи по чести, небось, хотелось? – хитро прищурился Кутузов, дергая поручика за ментик. – Ведь хотелось, а?

– С брюхатой вроде как не с руки, ваша светлость.

– Молодец, голубчик! – Умное, доброе и вместе с тем тонко – насмешливое выражение засветилось на пухлом лице Кутузова. – Dans le doute, mon cher, abstiens toi, – выговорил он с расстановкой.

– Чего, пардон? – не понял Ржевский смысла фразы.

– В сомнении, мой милый, воздерживайся. Говоря по – русски, не зная броду не суйся в воду. Ты кому – нибудь про нас с Анастасьюшкой уже растрепал?

– Никак нет, ваша светлость.

– Хорошо. Ну и довольно об этом. Поди, позови мне своего командира.

Поручик открыл дверь, впустив в комнату озабоченного Давыдова.

– Сколько, ты говоришь, тебе казаков нужно? – спросил его Кутузов.

– Тысячу, ваша светлость.

– Даю тебе для пробы на оное предприятие пятьдесят.

– Ну хотя бы пятьсот! – взмолился Давыдов.

Кутузов пожевал губами, прикинув что – то в уме.

– Восемьдесят, так уж и быть, дам.

– Ваша светлость, ну хоть сотню!

Фельдмаршал насупился, неодобрительно глядя на Давыдова.

– А еще Анастасия Сергеевна велела передать вашей светлости, – произнес Ржевский, – что она никогда не забудет, как ее…

– Так и быть! – перебил Кутузов, хлопнув в ладоши. – Сто гусар и восемьдесят казаков.

По – отечески приобняв гусар за плечи, он быстро выпроводил обоих за дверь.

– Ступайте, голубчики, воюйте. Благославляю вас на ратные подвиги!

Во дворе они столкнулись с Андреем Болконским, который важно прогуливался взад – вперед. Его штаны давно подсохли, и грязь на них была уже не так заметна.

– Как светлейший? – спросил он.

– Здоров, слава богу, – весело отозвался Давыдов. – И в превосходном настроении.

Нащупав во рту последние песчинки, князь Андрей негромко сплюнул и взбежал на крыльцо.

– Да-а, – протянул Ржевский, оседлав своего коня, – сколько барышень за свою жизнь перецеловал, а фельдмаршала целовать не приходилось.

– Вот и твоя мечта сбылась, братец. А кстати, чем ты так напугал светлейшего? Чего никогда не забудет Анастасия Сергеевна?

– Как жена Кутузова угощала ее вишневым вареньем.

– Ай, Ржевский, ай да плут!

Посмеиваясь, гусары тронулись в обратный путь.