Текст книги "Поручик Ржевский или Дуэль с Наполеоном"

Автор книги: Сергей Ульев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

От такого неожиданного поворота у Ржевского заплелись ноги. Он шлепнулся вдоль колеи, а когда поднялся, коляски и след простыл.

– Пардон, господа, а где же дамы? – с обидой сказал он. Потом махнул рукой, застегнулся и пошел назад.

– Эй, Ржевский, кто там? – спросил, высунувшись из окна, ротмистр. – Французы? Так ты их саблей! саблей!

– Не поверите, Семен Петрович, целое лукошко баб привиделась.

Лейкин присвистнул.

– Да-а, брат, пора тебе на квас переходить.

– Опохмеляться будем завтра. А пока, небось, еще водка осталась, – Ржевский полез в окно. – Эй, корнет! Налей – ка, любезный, до краев. Хочу выпить за дам. За тех, с кем спал, и тех, кому не повезло!

Ранним утром поручик Ржевский, крепко затянув вокруг головы сырое полотенце, отбыл на перекладных в первопрестольную.

Глава 5. Переправа

Наполеон был разбужен среди ночи дежурным генералом Раппом, с криком ворвавшимся в его походную палатку.

Император, пулей выскочив из постели, схватил генерала за плечи.

– Что вы? Что? Что случилось? Где моя армия? Где я? Кто я?

– Мон сир, простите, что посмел вас разбудить, – взволнованно выпалил Рапп. – Но поверьте, это зрелище того стоит.

– Какое зрелище? Что? Да говорите же, наконец!

Генерал с усилием перевел дух.

– Там… на том берегу… женщины…

– Ну и?..

– Они голые.

– То есть как голые?

– До нитки, сир. Как римские грации.

– С какой стати?!

– Они купаются.

– Вуаля! Где моя подзорная труба?

Наполеон нервно огляделся по сторонам, протирая заспанные глаза.

– Не время искать, мон сир, – взмолился Рапп. – Воспользуйтесь моей.

– Давайте!

Выхватив у него из рук трубу, Бонапарт выбежал на свежий воздух.

– А сапоги, сир?

– Потом, потом, – отмахнулся император.

Подхватив его сапоги, генерал поспешил следом.

Стояли сумерки. Рассвет чуть брезжил.

Было то время суток, когда еще нельзя понять, что это – поздняя ночь или раннее утро.

Походная императорская палатка располагалась на горе, откуда открывался прекрасный вид на Неман.

– Ну? Где? – нетерпеливо выкрикнул Наполеон, расталкивая свиту, столпившуюся на откосе горы.

– Вон там, левее, мон сир, – подсказал Рапп. – Где березки.

Бонапарт пристроил трубу на спине подбежавшего к нему пажа.

– Хм, лошадей моют, – пробормотал он. – В такую рань?.. Варвары!

– Ну, что они? Как? – суетился вокруг императора Рапп.

– Что вам сказать… так себе. Груди как доски.

– Да-а?

– А что вы хотите, Жан, – приблизился к ним Мюрат. – Это же литовки, а не русские красотки.

Наполеон вдруг резко выпрямился. Дав пажу сапогом под зад, он зло выпалил в лицо своим маршалам:

– Литовки?! А бороды у них откуда?

– Как бороды? Какие бороды? – пронеслось по толпе приближенных. – Не может быть!

– Полагаю, это мочалки, – дипломатично заметил Коленкур.

– Сами вы мочалка! – крикнул Наполеон. – Это не литовки, а казаки. И они бородатые, потому что никогда не бреются.

Свирепо глядя на Раппа, Бонапарт красноречиво постучал себя по лбу. Дежурный генерал был готов провалиться сквозь землю.

– Прошу прощения, мон сир, туман…

– У вас в голове! – оборвал Наполеон.

Рапп развел руками. От растерянности он не осознавал, что в каждой из них держит по императорскому сапогу.

В глубине души корсиканца зарождалась лава бешенства. И в следующий миг она выплеснулась наружу.

– Вы подняли меня с постели, заставили босяком бежать по холодной росе! – орал Бонапарт, наступая на пятившегося от него генерала. – Я рискую в канун великих сражений подхватить насморк… Где моя шляпа?! – Императору подали треуголку. Бросив ее на землю, он стал топтать ее босыми ногами. – А если я заболею и умру? Что будет с моей армией? Что будет с Францией? А с Марией, а с Луизой? С моей Марией – Луизой? Не слишком ли дорогая плата за то, чтобы полюбоваться голыми задницами бородатых мужиков!

Рапп чуть не плакал.

Свита злорадствовала.

И только Мюрат решился вступиться за несчастного генерала, – не зря на клинке его дамасской сабли было выгравировано: «Честь и женщины».

– Простите, мон сир, – сказал Мюрат, – но после вашего недавнего напутствия армии – любому может привидеться все что угодно. Мне самому всю ночь снились голые девушки.

– И мне тоже, – обронил начальник генерального штаба Бертье.

– Ну, хорошо, забудем об этом недоразумении, – сказал Наполеон, как – то сразу успокоившись. – Отдайте сапоги, Жан. Ноги стынут.

Генерал Рапп протянул императору сапоги. Камердинер Констан помог обуться.

– Счастливчики, – проворчал Наполеон. – Голые девушки им снились! А мне привиделся Людовик XVI, и представьте себе – одетый. Но без головы.[3]3
  Король Франции Людовик XVI лишился головы в 1793 на радость восставшему народу.


[Закрыть]

– Какой ужас! – сказал Коленкур. – Сочувствую всем сердцем.

– Кому – мне или ему?

– Конечно же вам, мон сир. Людовик XVI и с головой был все равно что без.

Императору подали новую чистую треуголку. Водрузив ее по самые брови, он сунул руку под жилет.

– Опять изжога, мон сир? – встревожился доктор Луакре.

– Нет, – угрюмо бросил Бонапарт. – На этот раз – только поза.

Вдруг со стороны реки поднялся шум. Стали слышны выстрелы, крики, лошадиное ржание.

– Смотрите, сир! – вскричал маршал Даву. – Польский полк начал переправу.

– Матка боска! – встрепенулся император. – Кто дал команду? Кто посмел?!

Толпа адъютантов хлынула вниз выяснять, в чем дело. Через пять минут самый проворный из них вернулся и, задыхаясь, доложил:

– Мон сир, поляки приняли казачий разъезд за купальщиц, и сдержать их не было ни какой возможности.

– Канальи! – Император бросил шляпу себе под ноги и стал яростно втаптывать ее в землю. – Идиоты! Ублюдки! Пся крев! Всех кастрирую! Кто здесь, в конце концов, Наполеон?!

– Но, сир, – сказал Мюрат, – переправа все равно должна была начаться сегодня утром. Часом раньше, часом позже – какая разница?

– Вы ничего не понимаете. А еще король Неаполитанский. Они испортили мне всю обедню! Я здесь отдаю приказы! Я! Я, Наполеон!!

– Не отзывать же их теперь назад.

Спокойная рассудительность маршала подействовала на узурпатора отрезвляюще. Поддав ногой истоптанную треуголку, Наполеон коротко бросил адъютантам:

– Шляпу и коня!

Через мгновение он уже сидел на ослепительно белом арабском скакуне, оглядывая окрестности в подзорную трубу из – под новой шляпы.

Убедившись, что еще не все полки начали переправу за призрачными нимфами, Наполеон приподнялся в седле и громко крикнул:

– Бон вуайаж, мон арми! Бон шанс!

И вооруженные до зубов полчища в разноцветных мундирах, как три огромные пиявки, потянулись по трем наведенным мостам на российскую сторону.

Глава 6. Ать-два! Ать-два!

В час, когда наполеоновские войска форсировали Неман, поручик Ржевский не дремал.

Лежа в постели с молоденькой крестьянкой, он увлеченно командовал:

– Ать – два! Ать – два! Сима, двинь тазом, а то свалимся… Чего «куда»? Влево двигай… Да полегче дергай – то. Вывихнешь!

– Не боись, барин, у меня кости в ногах крепкие, чай, не вывихну.

– Не о твоих коленках речь. Три тысячи чертей! – крякнул Ржевский. – Все – таки выскочил!

– Ох, извините, – съязвила девка. – Не удержала.

– Не беда. Сейчас взад вставим.

– Ой, не надо в зад, барин. Пожалейте.

– Вот дура! Я и не собирался.

– А не врешь?

– Слово гусара! Я ж не басурман какой – нибудь.

– Осторожнее, миленький, мое добро, небось, не казенное.

– Отставить разговоры! А ну – ка, врозь! Марш – марш!

Крестьянка прыснула.

– Ты чего мной как лошадью командуешь?

– Дуреха! Это кавалерийская команда при рассыпной атаке. К примеру, для преследования противника.

– Ну вот, отстреляться не успел, я ему уже противна стала. Какой же я тебе противник, барин?

– Ты мой эскадрон, Сима, а я твой поручик.

– А женщина может быть поручиком?

– Нет, только под поручиком.

– А-а…

– Кончай болтать. Пора с рыси на галоп переходить.

– Ой, миленочек, – взмолилась девка, – кровать сломаешь!

– Как сломаем, так и починим. Небось, не целка.

– Небось, нет. Обещай, что починишь. А то меня матушка коромыслом прибьет.

– Нам кровати не впервой ломати!

Старенькая деревянная кровать трещала и ухала как живая. А Ржевский все поддавал жару. Наконец, с громким скрежетом две передние ножки подломились, и передний край ложа шлепнулся на пол.

Любовники оказались вниз головой.

Но ничто не могло выбить Ржевского из седла.

– Под горку даже лучше, – усмехнулся он.

Крестьянка в ответ только мычала. Возразить было нечего, да и не хотелось.

И только чуть погодя, когда Ржевский спешился, она лениво проворчала:

– Ну, напрыгались? Чините теперь.

Не долго думая, поручик отломил у кровати задние ножки. И едва Сима попробовала возмутиться, быстро закрыл ей рот поцелуем и повалил на постель.

– Барин, мне спать пора, – лепетала она, отбиваясь от Ржевского подушкой, чем еще больше его раззадоривала. – Мне с утра надоть травку косить.

– Вечером покосишь.

– Вечером роса не та. А поутру травка тяжелая, ее только хвать под корешок – сама к ногам валится.

– Тебя вот никак не завалишь, – пробурчал Ржевский.

– Что же это, опять?!

– Нашему брату гусару мушкет перезарядить – плевое дело.

– Да погоди ты, черт сумасшедший!

Исхитрившись, крестьянка зажала между ног подушку. Ржевский, не растерявшись, защекотал ее под мышками.

Сима захихикала, руки ее ослабли, и уже ничто не могло помешать поручику в очередной раз проявить свою гусарскую удаль.

– Вот жеребец – то, а… – протянула крестьянка и, закатив глаза к потолку, тихо запричитала: – Ой, травушка – муравушка, мама родная, помираю!

– Не спеши помирать, красавица. Самое интересное пропустишь.

– Совсем ты меня забабахал.

– Гусар, душечка, это тебе не с грядки огурец.

– Эх… думала я свою красу для Фильки, жениха своего, приберечь. Не вышло. Когда еще он из солдат вернется? Ему и любить – то меня, поди, будет нечем. Ох – ох – ох, бари – и – ин… О-ох, понеслась душа в рай!!!

Ржевский вытер пот со лба. Ничто в любовных делах не утомляло его больше, чем бабская болтовня.

Глава 7. Дурная весть

Царь Александр I, устав терзаться сомнениями, будет ли новая война с Наполеоном или, авось, пронесет, весь июнь предавался балам и увеселениям в обществе польской знати.

С середины апреля царь жил в Вильне, все свои помыслы устремляя на то, чтобы разобраться, чем польские крали отличаются от русских дам. Помазанник божий как всегда преуспел в любовных интрижках и к концу июня уже мог заключить, что, хотя полячкам не занимать природного тепла, в русских женщинах гораздо больше первобытного пыла. Под сенью курносых белокурых паночек царь таял, как весенний снег, неизменно жалуя соблазненных им прелестниц во фрейлены, а их мужей – в камер – юнкеры; однако он никогда не забывал, что только в объятиях русских женщин может вновь ощутить себя избалованным дитятей, любимым внуком Екатерины Великой.

В ночь, когда французские войска переправлялись через Неман, русский царь был на балу, данном в его честь в загородном доме графа Беннигсена.

Александр почти не танцевал, сберегая силы. В свои тридцать пять он уже не питал иллюзий, что за один вечер его любовного задора может хватить более, чем на одну даму.

Царь не спеша бродил по залам, присматривая себе подходящую партнершу. Расфуфыренные, размалеванные полячки весело щебетали, изо всех сил строя ему глазки. Их мужья, мечтавшие получить от царя в придачу к рогам титул камер – юнкера, кивали ему на своих жен, строя слащаво – угодливые улыбки.

Но Александр медлил. Он находился в том капризном состоянии ребенка, который отвергает все предлагаемые ему лакомства, желая получить нечто одно, но такое, что может затмить собою всё.

И царственное терпение было вознаграждено.

Ближе к полуночи Александр неожиданно наткнулся на Элен, опальную жену графа Пьера Безухова. Ее мраморные плечи, как всегда щедро выставленные напоказ, живо напомнили ему каменные балюстрады столицы Северной Пальмиры. Охваченный жгучей ностальгией, царь потащил Элен в зимний сад.

Разочарованные полячки, кусая губы, с завистью смотрели счастливице вслед.

– Если бы вы только знали, ваше величество, как я рада вас видеть, – шептала Элен, шумно дыша грудью, которая, казалось, вот – вот была готова выпрыгнуть из лифа ее платья.

– О, графиня, а уж я так рад, так рад, – мурлыкал Александр, ведя ее под руку, – что мне не терпится излить на вас свою радость.

Жребий был брошен.

Генерал – адъютант Балашов, прибывший на бал с известием о нападении Наполеона, успел заметить, как царь с какой – то дамой прошмыгнул в зимний сад. Решительно продираясь сквозь танцующих, Балашов поспешил за августейшим. И едва не был сбит с ног потоком гостей, хлынувшим из – за сада.

Двери сада с грохотом закрылись.

– Осторожнее, господа, вы же меня уроните! – возмутился генерал – адъютант, повиснув на незнакомом польском вельможе. – Что случилось?

– Государь изволит всех гнать прочь, – на ломаном русском ответил поляк. – Они с пани желать тили – тили.

– Тили – тили? – не понял Балашов. – Музицировать, что ли?

Вельможа как – то странно взглянул на него и поспешно удалился.

Балашов хотел уже войти в сад, но каким – то шестым чувством почувствовал, что этого делать не следует. Он никогда не слышал, чтобы царь питал пристрастие к музицированию.

Пока Балашов топтался у дверей в сад, Александр, заключив в объятия Элен, шептал ей на ухо всякие милые глупости.

– Не будем тушить свет, mon ange, – говорил царь, целуя ее белую блестящую грудь, которая на ощупь была вовсе не столь холодна, как это казалось издали. – До сих пор не могу забыть, как в нашу последнюю встречу я путался в вашем французском белье. Я тогда весь извелся. Не кажется ли вам, что российское неглиже больше располагают к любви?

– А я всегда полагала, что французское белье больше волнует.

– Зато снимать его и дольше, и утомительнее. Ему недостает блаженной простоты российского покроя.

– Зачем же все так упрощать, ваше величество? Нам торопиться некуда.

– Как сказать, графиня. Обязательно ведь найдется тупица, которому вдруг захочется понюхать, как пахнут ночные фиалки в саду у графа Беннигсена.

– А помните, как поручик Ржевский в тот памятный сочельник принял вас за кота! – захихикала Элен. – И стал кидаться камнями.

– Напрасно вы смеетесь, – слегка надулся Александр. – Вы и представить себе не можете, как это больно и обидно – получить камнем по голой le cul.

– Ах, ваше величество…

– Саша, для вас я просто Саша, мой ангел.

– Ах, Саша, я бы не прочь попробовать.

– Что?! Вы хотите, чтобы я стукнул вас камнем по голой попке?

– Нет, зачем же камнем? Я имела в виду… не хотели бы вы меня отшлепать? В Европе нынче это очень модно. Вы читали маркиза де Сада?

– О-о! Вы еще спрашиваете, моя милая проказница! – восхитился царь. – Какая упоительная мысль! Я сгораю от нетерпения. Избавьте же меня скорее от вашего французского белья. Или я разорву его в клочья!

– Рвите, Саша. Я в вашей власти! – и, задрав платье, Элен отчаянно плюхнулась животом царю на колени. – Рвите, рвите, не жалейте… у меня этого белья целый гардероб.

Александр словно обезумел. Вцепившись зубами в кружева ее панталон, он стал раздирать их на мелкие кусочки.

При мысли, что он сейчас будет шлепать эту великосветскую даму, эту благородную графиню по голой попе, у царя на лбу выступила испарина. Приближаясь к заветной цели, он рычал и хрипел, как хищник, руки его дрожали, зубы отбивали барабанную дробь.

– Напрасно вы не погасили свет, – прошептала Элен, сладко жмурясь в предвкушении.

– Если… сюда посмеет кто – нибудь зайти… – прорычал царь, уже видевший перед собой кусочек ее мраморного зада, – я его укушу… загрызу… повешу…

Царь стал шлепать Элен ладонью по обнажившимся ягодицам. Изо рта у него торчал кусок розовых панталон, который он яростно жевал, не отдавая себе в том отчета.

– Вот вам! Вот вам!

– Ах, ваше величество, вы вгоняете меня в краску.

– О да! У вас даже попка покраснела. Элен, вы сводите меня с ума.

– Ой, за что же вы меня так кусаете?

– За попку.

– Это я и сама чувствую. Но мы договаривались только о шлепках. – Элен кокетливо захныкала. – Отчего вы так немилосердны к вашей верноподданной?

– Просто сегодня, графинюшка, я в ударе как никогда.

– А не пора ли нам…

Между тем топтавшийся за дверьми сада генерал – адъютант Балашов наконец собрался духом. Придав своему лицу выражение крайней озабоченности судьбой отечества, он распахнул двери.

Картина, явившаяся его взору, была столь же целомудренна, сколь бесстыдна.

В глубине сада среди цветов и трав на диване сидел император всея Руси, на коленях у него лежала кверху задницей какая – то женщина, и царь бил ее, словно провинившегося ребенка. А она, в исступлении мотая головой, восклицала: «Пуркуа? Пуркуа?»

Балашов остолбенел.

Заметив вошедшего, Александр попытался быстро прикрыть округлые прелести Элен ладонями. Но для такого случая ему не хватило бы и пяти рук.

В следующее мгновение самодержец узнал своего генерал – адъютанта.

– Что вы застыли, как статуя Командора, Александр Дмитриевич? – раздраженно проговорил он, выплюнув изо рта кусок кружев. – Успокойтесь, на этот раз это не ваша жена.

– А-а… – выдавил из себя Балашов. – Э-э… да я, собственно…

– Наполеонь вашу бонапарть! – оборвал его царь. – Вы хотя бы понимаете, как вы не вовремя! Бонапарть вашу, в самом деле! Я ведь не назначал вам аудиенции.

– Простите, государь.

И тут Балашов вдруг вспомнил единственную причину, по которой он очутился здесь и которая могла оправдать его в глазах монарха. Выпятив грудь, он торжественным и скорбным голосом начал:

– Ваше величество, боюсь навлечь на себя ваш благородный гнев, но мне больно видеть, что вы сжимаете в объятиях француженку, в то время, как Наполеон…

– Это русская женщина, генерал, – опять перебил царь, поглаживая Элен по попке. – Разве вы не видите? У какой еще нации могут быть столь совершенные формы?.. К вашему сведению, я уже давно отдаю предпочтение славянкам. И по сему поводу попросил бы вас немедленно выйти вон.

Элен ни жива ни мертва лежала у него на коленях, пряча от генерала лицо.

– Но, государь, – пробормотал Балашов, делая шаг назад. – Наполеон… он…

– Ну что еще оригинального выкинул этот неугомонный корсиканец? Объявил себя царем Иудеи? развелся с Марией – Луизой? усыновил папу римского?

– Ни то и ни другое, ваше величество. Наполеон перешел через Неман.

Царь усмехнулся.

– Ехал грека через реку, – продекламировал он, проводя указательным пальцем с одного соблазнительного полушария Элен на другое. – Видит, грека, в реке… Гад! – до царя вдруг дошло. – Вы намекаете, что Наполеон начал войну?!

– Именно так, государь.

– Проклятый корсиканец!

Царь в сердцах шлепнул Элен по ягодицам.

– Ай! – вскрикнула она. – Больно же, ваше величество.

– О, простите, моя драгоценная, – спохватился Александр, тут же чмокнув ее в ушибленное место. – Оставьте нас наедине, графиня. Боюсь, в ближайшие месяцы мне придется так тесно общаться только с моими генералами. Увы, весь мир сошел с ума. Все метят в наполеоны! Как, впрочем, и сам Бонапарт.

– Пусть он отвернется, – прошептала Элен. – Я стесняюсь.

Царь строго взглянул на Балашова.

– Отвернитесь, генерал, даме нужно привести себя в порядок.

Балашев потупился.

Когда Элен, одной рукой оправляя платье, а другой – закрывая лицо, выбежала из сада, царь задумчиво обронил:

– Представляете, Александр Дмитриевич, она теперь будет танцевать без нижнего белья.

– Кто?

– Эл… – он чуть было не назвал имя своей любовницы, но вовремя спохватился: – Э – эл – ля – ля… Ну как вы не понимаете! Я говорю об этой женщине, что была со мной. Я мечтал о ней весь вечер. И тут вдруг война, – у Александра от гнева перехватило дыхание. – Опять этот Антихрист путается у меня под ногами!

Он сгреб в кулак рваные розовые клочки – всё, что осталось от французского белья графини – и, потрясая над головой, показал Балашову:

– Вот, что я сделаю с вашим Наполеоном, вот, что будет с его беспутной Францией, вот, что будет с его непобедимой Старой гвардией! Я задушу этого авантюриста его же собственными кальсонами. Или я буду не Александр Первый!

Глава 8. Жених поневоле

За тысячу верст от Немана, по пыльной дороге через широкое поле катила коляска, запряженная парой гнедых.

Поручик Ржевский ехал к невесте.

Не по своей воле, а в угоду дяде, грозившему оставить его без наследства. «Хочу на Масленицу дедом стать, вот и весь сказ!» – заявил старик. «Да вы, дядюшка, и так уж три тысячи раз дед, – пробовал отвертеться поручик. – Внуки, чай, по всей Руси». Но дядя затряс кулаком: «Законного хочу, чтоб без блуда!» – и велел запрягать лошадей.

Ржевский хмуро смотрел в спину ямщика. Жениться не хотелось – жуть!

Возница полупьяным голосом тянул занудный мотив.

– На деревах листва зелена – а – а…

Перед коляской прошмыгнул заяц.

– Заяц у – у – у… – проныл ямщик. – Ой, да не к добру-у.

Ржевский вздохнул. Хоть бы невеста оказалась лицом не записной урод. А если страшилище подсунут?

Миновав поле, коляска углубилась в пролесок.

«А не послать ли дядюшку к чертовой бабушке? – мелькнуло у Ржевского. – Вместе с невестой, приданным и наследством?»

Нет, никак нельзя. Еще месяц назад и послал бы, а теперь – увы-с! Ржевский поморщился, вспоминая роковую партию в штосс. Допрыгался гусар. Допонтировался. Говорил же Денис Давыдов: «Не клади на червонную даму, братец. Заразу подцепишь!» Так нет же! Поставил все деньги, будто назло. И продулся. А дядя – бригадир – нет, чтобы выручить племянничка, сразу ультиматум: «Хочешь покрыть долги – женись!» Куда деваться? Из огня да в полымя.

Где – то вдалеке подала голос кукушка.

– Ку – ку, ку – ку, – тут же подхватил ямщик. – Оторви тебе ногу-у…

– О чем поешь, детина? – буркнул Ржевский.

– Как всегда, ваш благородь. Чаво вижу, то и пою. Вон дятел сидит. Чем не песня? Дятел, дятел… а – а – а… деревянная башка – а – а…

– Заглуши шарманку, борода! – не выдержал поручик. – И так настроения нет.

Ямщик умолк. Пристегнул лошадей:

– Но-о, падлы, шевелись!

Ржевский сменил положение ног. Дорожная тряска исподволь все сильнее разгоняла по жилам молодецкую кровь.

– Ты женат, любезный? – спросил Ржевский.

– Вестимо, женат. Как же мужику без этого?

– Без этого и впрямь никак. А что еще хорошего в браке?

– Ну-у, эта, как яво… медовый месяц.

– Славно тогда покуролесил?

– Звиняйте, барин, не помню. С медовухи не просыхал.

– Невеста, небось, хороша была?

Ямщик ухмыльнулся.

– Хороша – то хороша, только спеси до шиша! Вы думаете, ваш благородь, отчего у меня так руки трясутся?

– От водки.

– Не-а, от жены, пропади она пропадом. Столько лет вместе маемся как кошка с собакой. Одна радость, когда на печке. Как долото свое достанешь, да как впаришь ей по самые бубенчики…

– А-ну пришпорь, любезный! – гаркнул Ржевский, подкручивая усы. – Пусть невеста хоть записной урод: с лица воду не пить.

– Но-о, но – о – о, залетныя! – заорал на лошадей развеселившийся ямщик.

За поворотом им навстречу выкатила цыганская кибитка. Лохматый седой цыган правил неказистой лошадкой, рядом с ним сидела молодая цыганка.

– Эй, барин, позолоти ручку! – проезжая мимо, крикнула она. – На любовь погадаю, всю правду расскажу.

Слово «любовь», вылетевшее из уст очаровательной дикарки, пронзило гусарское сердце.

– Стой! – крикнул ямщику Ржевский. Цыганок в его донжуанском списке еще не было.

Подобрав юбки, девушка спрыгнула с кибитки и грациозной походкой направилась к нему сквозь вихри дорожной пыли. Она была щедро одарена той необузданной красотой, что всегда отличает цыганское племя от иных южан.

– Как звать тебя? – спросил поручик, залюбовавшись ее не по годам большой грудью.

– Фрима.

В его руке блеснул целковый.

– Муж? – по – свойски кивнул Ржевский на цыгана, который, равнодушно глядя на них, покуривал трубку.

– Нет, отец. Разве не знаешь, что у замужних цыганок голова покрыта?

– Да мне все равно с кем… А волосы у тебя красивые, Фрима!

Попробовав монету на зубок, цыганка с таинственной улыбкой спрятала ее меж грудей.

– Смотри не затеряй денежку – то, – усмехнулся Ржевский, проводив монету взглядом, насколько это позволял вырез платья.

– Спасибо, добрый барин. – Цыганка прикрыла грудь расписным платком с плеча. – Сейчас все узнаешь: что было, что есть и что с тобой будет.

– Что со мной было, и сам знаю: карты, бабы, пьянки, драки. Ты скажи, Фрима, что нынче ждет?

– Как хочешь, сокол ясный.

Словно изголодавшаяся волчица, она вцепилась в его руку, развернув ее ладонью кверху.

– Вижу дорогу дальнюю…

– Да я уж почти доехал, – перебил Ржевский. – Ты поведай, какова невеста? Крива ли? Дурна ли? Глупа ль как пробка?

Цыганка задумчиво провела пальцем по его ладони.

– Вижу дом и красна девица в нем.

– Ну да, да! Невеста это моя. И что она?

– Два лица у нее…

– Чушь собачья! Как такое может быть?

– Простите, ваш благородь, – обернулся на козлах ямщик, – у моего кума в деревне как – то теленок родился – так в точности о двух головах! Правда, сдох быстро.

– Помолчи, любезный, тут дело сурьезное! – одернул его Ржевский. – Может, Фрима, на ладонь грязь какая налипла? Так ты плюнь, не обижусь.

– Ой, лучше не спорь, барин, а слушай. Одна суженая твоя мила, другая лиха. Какая по нраву придет, ту и полюбишь. Да все равно она же и окажется.

– Фу, ни хрена не понимаю! Ты прямо скажи, невеста хоть при деньгах?

– При деньгах, да не к чему они тебе. Дорога дальняя тебя ждет.

– Обратно в полк?

– Да, в полк. Много путей в узел свяжутся и развяжутся. Будет смерть над тобой кружить, да гнезда не совьет. И назначена тебе судьбой в палатах каменных встреча со страшным человеком в сером.

– С кем же это?

– На ладони твоей начертано имя его. На «Б» начинается.

– Страшный человек на «Б»? – повторил Ржевский. – Барклай… Багратион… Беннигсен… вроде не страшилы. Хотя Беннигсен, конечно, порядочная сволочь.

– Позолоти ручку, барин, может, все буквы разберу.

Он вручил цыганке еще один целковый, посоветовав с усмешкой:

– Под юбки спрячь: так надежнее будет.

Она ощерила острые зубки.

– Не твоя печаль, сокол ясный, – и, спрятав монету на груди, сказала: – Встреча с самим Буонапарте тебя ждет!

– Ну да? В гробу я его видал!

Глаза цыганки вспыхнули как порох.

– Не смейся, барин, – беду накличешь. Вся судьба твоя на руке расписана.

– И то правда, ваш благородь, – опять встрял ямщик. – Моему куму той весной нагадали, что примет он смерть от курицы. Просто курам на смех! Кум, знамо дело, посмеялся. А потом за обедом, как курятину есть стал, про предсказание вспомнил, опять смех его разобрал – точно вас теперича, – а кость ему вдруг хрясь! да поперек горла! – с тех пор в гробу лежит.

– Жевать надо было лучше, – отмахнулся Ржевский. – Почему, Фрима, ты о страшном рандеву говоришь? Мы с французами нынче в друзьях. Может, мне от Наполеона орден Почетного легиона перепадет?

– Нет, барин. Понесутся кони во всю прыть, и будет вокруг море огня. И от встречи той решится судьба древней столицы.

– Парижа, что ли?

Она покачала головой, обронив загадочно:

– Туман низко стелется, барин. – Ее палец опять заплутал по его ладони. – Сегодня услышишь ты ужасную весть. И если сбудется сие, то и все прочее, что нагадано – сбудется! А теперь прощай.

– Спасибо, Фрима. Дай, что ли, поцелую на посошок.

– Э-э, не обижай свою невесту, барин!

Цыганка запрыгнула в кибитку, и цыган, невозмутимо попыхивая трубкой, тронул лошадку с места.

– И вот еще что, поручик, – крикнула цыганка издали. – Не бывать вам ротмистром!

Ржевский открыл рот и закрыл его, только когда кибитка исчезла за деревьями. Эту фразу он ранее слышал только от одного человека.

Императора Александра!

– Ну и нагадала, чертовка, – сплюнул Ржевский. – Во век не расхлебаешь!

…Весть о войне застала поручика Ржевского в гостях, когда он был уже изрядно под хмельком.

Неожиданно в самый разгар веселья на балу появился генерал – губернатор. Решительно растолкав танцующих, он выступил на середину зала и властно взмахнул рукой.

Музыка угасла. Все в недоумении повернулись к позднему гостю.

– За такие коленца можно и к барьеру… – начал было Ржевский, но потонул за спинами любопытных дам, окруживших генерала.

– Дамы и господа! – громко объявил генерал. – Тринадцатого числа армия Наполеона форсировала Неман.

Короткий вздох пронесся среди гостей.

– Прошу всех офицеров вернуться на место службы. Надеюсь, господа, каждый из вас честно исполнит свой долг.

– Отлично-с! – шагнул вперед Ржевский. – За царя, за Родину нам сладко умереть! Седлай!!

И, забыв поцеловать на прощание невесту, поручик Ржевский пулей ринулся к российским границам, навстречу Наполеону и своей судьбе.