Текст книги "Поручик Ржевский или Дуэль с Наполеоном"

Автор книги: Сергей Ульев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Глава 39. Письмо Наполеону

Когда Ржевский и Наташа вернулись в дом, Ржевский предложил ей уединиться в одной из комнат.

– И не мешало бы запереть дверь на ключ, – сказал он, делая таинственное лицо.

– Но-о, поручик, что о нас подумают? А Марья Карловна?..

– Это еще что за фрукт?

– Ах, вы не представляете! Это просто какой – то жандарм при моей матушке! Она сразу ей нажалуется. Вот увидите.

– Не нажалуется.

– Почему вы так уверены?

– А я ее в капусту порублю!

Но девушка все же вынудила поручика представиться своей матери, чтобы получить ее согласие.

Пожилая графиня нашлась в своей спальне. Она распоряжалась двумя служанками, которые старательно запихивали в огромный сундук ее платки, халаты и нижнее белье.

Измученная мать семейства, у которой кружилась голова от свалившихся на нее забот, встретила Ржевского радостным восклицанием и помутившимся рассудком.

– Петенька! Как ты возмужал! – Она бросилась ему на шею. – Мальчик мой, как тебе идет этот офицерский мундир. А усы! Усища – то какие себе отрастил!

– Маменька, что вы, это не Петя, – хмыкнула Наташа. – Петя пониже ростом и в плечах поуже.

– А ты, Соня, молчи, пока не спросили.

– Меня зовут Наташа…

– Как не стыдно, дочь моя! – отмахнулась графиня, целуя поручика попеременно в обе щеки. – Лишь бы перечить матери… Петенька, ты у меня стал настоящим мужчиной.

– Право же, сударыня, я никогда не переставал им быть, – скромно заметил поручик.

– Драгоценный мой…

– Кто такой – Петя? – через плечо поинтересовался Ржевский у Наташи. – Кто этот счастливец, черт возьми?

– Мой младший брат. Она только о нем и думает.

Наташе пришлось ущипнуть мать за руку, чтобы хоть как – нибудь привести ее в чувство. И пелена дурмана наконец спала с ее глаз.

– Пустите, сударь! – возмущенно проговорила графиня, резко отстранившись от поручика. – Что вы себе позволяете в отсутствие моего супруга?

– Ежели б не война да срочные дела, мадам, в отсутствие вашего супруга я мог бы позволить себе куда больше, – заявил ей на ухо поручик. – К тому же, я вас не ангажировал. Вы сами напросились, то бишь обознались.

Она в полном смятении приложила ладонь ко лбу.

– Что – то я сегодня не в себе.

– Понимаю, ваше сиятельство, такие хлопоты – сервизы, мебель, лошади… – Он приосанился. – Имею честь, поручик Ржевский!

Графиня всплеснула руками.

– Ах, да, да, конечно же это вы! Не понимаю, что на меня нашло.

– Стоит ли жалеть? – снисходительно усмехнулся Ржевский.

– Пожалуй, нет, – зарделась графиня, утерев платочком губы. – Я жалею лишь о том, что сейчас война…

– У меня к вам небольшая просьба, ваше сиятельство.

Графиня, замявшись, показала глазами на Наташу:

– Мы можем… при дочери?

– Да хоть при муже! Я ж не на бал сюда приехал.

Ржевский в двух словах обрисовал ей суть своей просьбы. Его желание запереться наедине с Наташей ее нисколько не удивило. Напротив, ее сбил с толку серьезный повод, на который намекал поручик: «Сие очень важно… вы будете гордиться своей дочерью… интересы Отечества требуют…»

Графиню в данный момент волновали только интересы семьи.

«Дочку – с воза, будет еще место для английского трюмо, – деловито прикинула она. – А за спиной такого молодца Наташа не пропадет. Пусть везет ее хоть на край света!»

– Вы ведь не собираетесь нас обесчестить? – кокетливо осведомилась она.

– Что вы, графиня. На вас двоих у меня и времени лишнего нет.

– Мм, да?.. – Графиня, с рассеянным видом взяв из кучи белья свои давно выцветшие голубые панталоны, стала разглядывать их на просвет. – Зачинить или выкинуть… Поручик, как вы думаете?

– Зачинить и выкинуть, ваше сиятельство.

– Странная мысль, а впрочем… – Графиня бросила панталоны одной из служанок. – На, Фекла, носи на здоровье.

– Благодарствуйте, барыня, – поклонилась девица. – Позвольте прям сейчас примерить?

– За дверью примеришь, бесстыдница.

Вынув из кучи еще одни панталоны, графиня стала выворачивать их наизнанку.

– Маман, что вы делаете! – дернула ее за локоть Наташа.

– А что? – Графиня взмахнула панталонами, будто собираясь ударить ее по лицу. – Как ты себя ведешь, негодная! Кто здесь твоя мать?!

– Вы, конечно вы, маменька. Но опомнитесь, с кем вы разговариваете?

– Как с кем? С поручиком Ржевским.

– Он же мужчина!

– Это я и без тебя знаю.

– Но вы ведь женщина. Это неприлично, маменька!!

Графиня, оттеснив дочь локтем от Ржевского, приложила панталоны к своей груди.

– Как вы полагаете, поручик, мне к лицу этот березовый цвет?

– Ну-у, ежели вы собираетесь носить это заместо шали… – протянул Ржевский. – Почему бы и нет?

– Маменька, заклинаю вас! – взвизгнула Наташа, топнув ножкой. – Вот папенька вернется, всё ему расскажу.

– Ох, Боже мой, – словно очнулась графиня и, быстро спрятав панталоны за спину, сделала пристойное лицо. – Простите, сударь. От этой мигрени я словно пьяная…

– Пустяки, ваше сиятельство, – улыбнулся Ржевский. – Мигрень, видать, иным дамам только на пользу… Так вы позволите мне уединиться с вашей дочерью?

– Да пожалуйста, пожалуйста. Если уж вам так хочется, я не собираюсь чинить препятствий. За последние месяцы моя дочь набралась благоразумия. По ночам ей уже не мерещатся под окнами адъютанты с аксельбантом. Надеюсь, и вы, поручик, в тяжелую годину наконец взялись за ум. А то судачат о вас бог весть что. Но материнское сердце мне подсказывает, что на этот раз у вас самые серьезные намерения.

– Можете не сомневаться, ваше сиятельство, – отвечал Ржевский, оправив на боку саблю. – Я серьезен как никогда.

– Благославляю вас, дети мои, – сказала графиня со вздохом и, отвернувшись от них, опять занялась своим бельем.

Поручик с Наташей заперлись в кабинете графа Ростова.

Девушка с озабоченным видом села за стол. Ржевский пристроился сбоку.

– Сперва напишем черновик, – сказал он. – А потом перенесем все на бумагу, с которой разъезжают наполеоновские курьеры.

Девушка обмакнула перо в чернильницу.

– Говорите что писать.

– Давайте сочинять вместе. Представьте, что вы – Жозефина.

– А вы – Наполеон?

– Увольте-с! – поморщился Ржевский. – Такое и представить тошно. Уж лучше быть лебедем с мокрой жо…

– Поручик!!

– Пардон, молчу.

– Ну, так как же начать? «Здравствуйте, ваше величество»?

– Слишком чопорно. Жозефина все – таки креолка, а не англичанка. К тому же это должно быть любовное письмо. Как бы вы назвали в письме своего любовника?

– Ну-у… – Наташа прикинула в уме. – Козлик!

– О рогах намекать, пожалуй, не след.

– Тогда котеночек.

– Вот так и пишите, дорогой мой котеночек.

– Что писать? – смешалась девушка, почувствовав на своей щеке усы склонившегося над ней поручика.

– Пишите, дорогой мой котеночек, следующее: «Здравствуйте, дорогой мой котеночек».

– Хорошо, только пересядьте на диван, а то вы загораживаете мне весь свет.

– Но мне нужно видеть…

– Прошу вас, поручик, – строго сказала Наташа. – Вы же обещали моей маменьке.

Ржевский скрепя сердце подчинился. Прилег прямо в сапогах на диван, вытянув ноги.

– Про котеночка написала. – Наташа обмакнула перо в чернильницу. – Что дальше?

– Теперь немного о себе. Как вам без него грустно.

Наташа, низко склонясь над листом, усердно выводила буквы.

– «Я без вас скучаю…»

– Пожухла роза, лилия завяла, – проговорил Ржевский.

– О чем вы, поручик? Какая роза?

– Так, к слову пришлось. Про цветы можете не писать… Теперь отметьте: «Мне очень хочется…»

– Чего? – нетерпеливо спросила Наташа.

– Чего – «чего»?

– Чего ей хочется?

«Святая простота!» – подумал Ржевский.

– А что, по – вашему, может хотеться одинокой женщине в разлуке со своим возлюбленным?

Наташа наморщила лоб.

– Ну, не знаю… наверное, вновь его увидеть.

– И обнять, – добавил Ржевский.

– И расцеловать, – с улыбкой подхватила она.

– И…

– Довольно, поручик! – перебила Наташа. – Об остальном Наполеон пусть догадывается сам.

Перо старательно поскрипывало в ее руке. Она прибавила еще несколько строк от себя.

Ржевский сменил положение сапог на диване.

– Ну-с, что у нас выходит?

Она с выражением зачитала:

– «Здравствуйте, дорогой мой котеночек! Я без вас скучаю. Скоро осень. Пожухли листья, цветы завяли. Мне очень хочется вновь вас увидеть, обнять и расцеловать. Вы мой властелин, а я ваша раба. Никого и никогда я так не любила, как вас». Вот! – Наташа смущенно посмотрела на Ржевского. – Хорошо?

– Три тысячи чертей! – проворчал Ржевский. – Наверно, надо быть Наполеоном, чтоб получать от вас такие письма.

– Это письмо от Жозефины, и я тут не при чем… Что еще написать?

– Нужно, чтобы было какое – то важное интимное известие. О чем она могла поведать только Бонапарту.

– Она сломала себе зуб! – хихикнула Наташа.

– По слухам, у Жозефины давно уж своих зубов не осталось, так что и ломать нечего.

Ржевский вскочил с дивана и в возбуждении заходил по комнате.

– Что бы такое придумать?.. У нее, якобы, что – то стряслось. Сдохла любимая моська? Чепуха! Другую заведет… Самой нездоровится? С лошади упала? Или под лошадь? А может, под коня? Точно! Под коня. А конь ее ка – а – ак…

– Поручик!!

– Нашел, Наташенька. Нашел! – в восторге завопил Ржевский. – Она ждет ребенка!

– От коня?!

– К черту коня! От Наполеона.

– Что вы, поручик, какой ребенок? Жозефине уже почти полвека стукнуло.

– Тем более сюрприз! Наполеон с ней развелся, потому что она не могла родить ему наследника. А теперь на старости лет вдруг получилось.

– Это похоже на сказку.

– Отнюдь, такие случаи бывали. У иных это запросто. В дядюшкином имении, помню, одна шестидесятилетняя бабка родила, как обделалась.

– Поручик!

– Пардон, Наташенька, за прозу жизни. Она в уборную как – то раз пошла, тужилась, тужилась, а потом слышит – что такое? – буль – буль! уа! уа! Она глядь вниз, а там младенец плавает, ручонками машет. Эй, графиня, куда вы?

Его собеседница медленно валилась со стула.

Ржевский едва успел ее подхватить. Он перенес девушку на диван и, бережно уложив на подушки, присел рядом.

– Что со мной, поручик? – пролепетала она, приоткрыв веки.

– Обморок, Наташенька. Пустяки, поправитесь.

– Мы… о чем – то говорили?

– Да! Я и говорю, ребенок весь в дерьме. А бабка – не будь дура – хвать за собственную пуповину и давай на локоть себе наматывать, будто веревку. Тем и спасла.

Наташа быстро закрыла ему рот рукой, а другой рукой – себе. Впечатлительная натура молодой графини была потрясена до самых глубин желудка. Девушка боялась, что ее вытошнит прямо на гусарские рейтузы.

Ржевский же, пользуясь предоставленным случаем, страстно целовал ее ладонь.

– Богиня грез…

– Оставьте, поручик.

Она попыталась встать, но он удержал ее за талию.

– Наташа… меня, может, завтра убьют.

– Я буду молиться за вас.

– Благодарю покорнейше. Однако, позвольте мне при жизни…

Он метил ей в алые губки, но в последний момент она выскользнула из его объятий, и он уткнулся носом в обшивку дивана.

– Три тысячи чертей! Каков аллюр!

– Не обижайтесь, на меня, поручик, – проговорила она, стоя над ним, лежащим на диване. – Мое сердце полно патриотических чувств, и для любви в нем не осталось места.

– Да разве мне много места нужно, сударыня? – пробурчал Ржевский.

Ни слова ни отвечая, Наташа вернулась за стол.

Спустя несколько минут черновик письма был готов. Переписав его набело на французскую почтовую бумагу, она протянула письмо поручику.

– Не мешало бы духами надушить, – сказал он. – Все – таки послание от знатной дамы.

Наташа достала из секретера фигурный флакон. Поручик осторожно понюхал горлышко.

– Французские?

– Из Парижа.

– А – а – пч – хи! – Он поспешно вернул ей флакон. – У меня от французского духа сразу в носу революция.

Наташа снисходительно улыбнулась. Смочив письмо в нескольких местах душистой жидкостью, она отдала его поручику.

– Спасибо, графиня, – сказал Ржевский, лаская и нежа ее глазами. – Я никогда не забуду вашей доброты. Позвольте откланяться.

Она оправила за спиной свою короткую косу.

– Берегите себя, поручик.

– Беречься нечего, – усмехнулся Ржевский, – чай, не девица!

Он пошел к двери.

– Поручик! – окликнула его Наташа.

Он порывисто обернулся.

– Хочу вас попросить… – она потупилась, – обещайте, что вы… сделаете это.

Ржевский в два шага оказался возле нее.

– Мне это раз плюнуть!

– Поклянитесь.

– Слово гусара! Вы не пожалеете.

Она отступала вглубь комнаты, с загадочным лицом заманивая его за собой.

– Идите сюда.

– Саблю отцепить?

– Не надо… – Она взяла что – то с тумбочки и сунула ему под нос. – Вот, поцелуйте куклу!

– Зачем, помилуйте?

– Но вы же поклялись.

– Черт побери, графиня…

– Вы не хотите?

– Только ради вас. – Ржевский чмокнул куклу в шершавые губы. – А теперь позвольте…

– Нет, нет… – засмеявшись, она отскочила в сторону. – Я же вам не кукла.

– Наташенька! – Он схватил ее за руки, притянув к себе.

– Пустите! Или я позову Марью Карловну. Поручик, миленький, идите, вам пора.

Ржевский пристукнул каблуками.

– Прощайте, графиня.

– И не сердитесь на меня.

– Я не сержусь.

– Нет, вы сердитесь.

– А вот и нет.

– Тогда улыбнитесь.

Хорошенькой женщине трудно отказать. Он поднатужился, и кончики его усов медленно поползли вверх.

Со странной улыбкой на устах поручик Ржевский покинул дом Ростовых.

Глава 40. Московский Герострат

В особняке московского генерал – губернатора было душно и жарко. Языки пламени жадно лакали воздух.

Граф Ростопчин завороженно смотрел на огонь в камине. С младых ногтей домашние прятали от него спички и огниво: непоседливый отрок любил разводить костры где попало, особенно почему – то не жалуя родительскую спальню. Бывало, только отец с матерью прилягут на постель, а под ними уже матрас дымится.

Взрослея, молодой граф по государственной службе продвигался тоже с огоньком и к пятидесяти годам дослужился до губернаторского чина.

Утром 1 сентября Федор Васильевич собрал в своем кабинете несколько горожан, которых давно знал как заядлых поджигателей.

– Эй, Спиридон! – крикнул Ростопчин своему дворецкому. – Подай – ка гостям…

– Спички? – услужливо изогнулся тот.

– Балда! Водки налей. Горячее дело будем обмозговывать.

Мужики оживились. Дружно выпили, рожи раскраснелись.

– А помните, ваше сиятельство, – сказал приземистый мужичок по имени Никодим, занюхивая рукавом, – как мы с вашим сиятельством, будучи ребятишками, в грозу соседскую псарню подпалили? Небось, они и сейчас всё на молнию пеняют.

– Ты что, шельмец, государственные тайны выдаешь! – вспыхнул Ростопчин, покосившись на остальных. – А-ну прикуси язык! Сам, поди, до сей поры соседские курятники поджигаешь?

– Да что курятники, ваше сиятельство. Пшык – и нету! Какое ж тут удовольствие?

– Погоди – ка, да не ты ли в том году часовню на Красных прудах спалил?

– А то кто ж!

– Да тебя за это… – побагровел губернатор, – самого на костре бы сжечь!

– Спички подать, ваше сиятельство? – показалась в дверях голова дворецкого.

– Балда! Еще водки тащи. А тебя, Никодимушка, сукин ты сын, я…

– И – и – и счастлив буду гореть синим пламенем, ваше сиятельство. С песней вознесусь, как протопоп Аввакум.

– Молчи, богохульник!

Никодим рухнул на колени.

– Ваше сиятельство, дозвольте искупить! Все, что прикажете, подпалю. Бороды своей не пожалею.

– Ладно, шут с тобой. А за часовню перед Богом ответишь.

Ростопчин обернулся к дворецкому:

– Спиридон, спички мне… тьфу, черт, не спички, а карту Москвы. Быстрей, балда!

Разложив на столе карту, он долго учил мужиков, чьи дома и где поджигать. Мужики внимали ему с горящими глазами.

– Да! И еще дом купца Мясомухова не забудьте: этот подлец на московское ополчение ни копейки не пожертвовал, – закончил губернатор и, довольный собой, развалился в кресле.

– Не беспокойтесь, ваше сиятельство, – отвечали мужики, – всем припомним. Так займется, что в аду позавидуют.

– Молодцы! Отечество на вас уповает.

Ростопчин позвал дворецкого:

– Спиридон, прикажи подать…

– Водки, ваше сиятельство?

– Балда! Карету давай. Хочу к Кутузову съездить.

Был полдень, когда Ростопчин приехал на Поклонную гору, где располагался штаб Кутузова.

– Михаил Илларионович, я готов спалить Москву хоть сегодня, – заявил губернатор, представ перед светлым оком главнокомандующего.

– Позвольте, голубчик, а что же я тогда буду защищать? – ахнул Кутузов. – Дымящиеся головешки?

– И дым Отечества нам сладок и приятен!

– А для кто – то сапоги всмятку вкусней колбасы – и что с того? Будь я поэт, быть может, с вами и согласился бы. Но я полководец. И для меня дым моего Отечества горче самой горькой редьки.

– Стало быть, вы намерены дать сражение у стен Москвы?

Старый полководец устало вздохнул.

– Дам, голубчик. Отчего ж не дать.

– А коли проиграете, как Бородино?

– Под Бородиным мы одержали победу! – рассердился Кутузов.

– Но наша армия отступает.

– Мы не отступаем, а водим Буонапарте за нос. Таков у нас маневр. Вы в военных вопросах ни бельмеса не смыслите, граф. А я вам прямо скажу: придет нужда – и по городу будем маневрировать. И посему ваш пожар нам только помеха.

Ростопчин погрустнел.

– Ну что ж, придется потерпеть. Но коли этот Антихрист в Москву сунется, мы ему непременно красного петуха подпустим.

Кутузов с печалью смотрел на раскинувшийся перед ним златоглавый древний город. Он знал, что никакого сражения ни завтра, ни послезавтра Наполеону не даст. Обескровленная русская армия, потерявшая под Бородино десятки тысяч солдат и офицеров, готова без тени страха умереть под стенами Москвы, но тогда погибнет и вся Россия.

– Вы уж, Михаил Илларионович, намекните, когда можно будет поджигать, – твердил губернатор. – Хоть подмигните, что ли.

«Наполеон сейчас подобен быстрому потоку, который нам не остановить. – думал Кутузов. – Москва же всосет его в себя как губка».

Нужно было выиграть время, дать войскам отдохнуть и набраться сил. Кутузов прекрасно понимал, что если Москва сгорит, Наполеон сразу бросится догонять русскую армию или двинется на Петербург. И то и другое сулило катастрофу.

У Кутузова задергалось левое веко.

– Что, уже можно? – обрадовался Ростопчин. – Дозвольте поджигать?

– Не спеши, граф, – проворчал полководец. – Просто глаз зачесался. Ступай себе с богом.

– Эх, признаться откровенно, Михаил Илларионович, ежели б моя воля, спалил бы все к чертовой матери! – в сердцах сказал Ростопчин и откланялся.

На военный совет в Филях, где решалась судьба города, Кутузов Ростопчина не позвал, известив его только к вечеру письмом, что нового сражения не будет и армия отступает через Москву.

– Ах Кутузов, старый лис, объегорил, околпачил, в самую душу плюнул! – ругался Ростопчин.

Он тут же собрал у себя полицейских чиновников вместе с поджигателями из горожан, отдав им новые распоряжения. Оберполицмейстеру Ивашкину он приказал немедленно вывезти из города все пожарные насосы.

– Пусть Наполеон своими соплями пожар тушит, – сказал Ростопчин, высекая искры из глаз. – Запомните, господа, как только французы вступят в город, тотчас все предать огню!

Под утро губернатора озарила еще одна идея, и он велел выпустить из Временной тюрьмы всех арестантов, а из желтого дома в Сокольниках всех умалишенных, – вручив каждому по спичке, а особо буйным – по три.

Настало утро 2‑го сентября.

Ростопчин, словно капитан тонущего корабля, оставлял древнюю столицу одним из последних.

Все казенные документы и вещи уже были погружены в экипаж. Ростопчин присел на дорожку, как вдруг к нему в кабинет прибежали перепуганные слуги.

– Ваше сиятельство! У дома собралась толпа народу. Орут, ругаются.

– Чего они хотят? – недовольно поморщился губернатор. – Хлеба или зрелищ?

– Вас требуют.

– Я им что – кулебяка какая – нибудь?

– Говорят, вы в своих афишках жизнью клялись, что Наполеон никогда не вступит в Москву, ан иначе вышло. Такие все свирепые – страсть!

Ростопчин задумался.

– Как же мне отсюда укатить?..

– Через задний проход, ваше сиятельство, – сказал дворецкий.

– Ты что! да ты… ты кому это говоришь?! – вскричал губернатор. – Подлюка!! В такой момент потешаться надо мной вздумал?! Вот я тебя сейчас… Где розги? Подайте розги! розги мне! то бишь ему! А-ну снимай портки, кровопийца!

Дворецкий рухнул на колени.

– Не погубите, ваше сиятельство… от чистого сердца… я, ить, про крыльцо.

– Какое крыльцо, убивец?

– Заднее, вестимо.

Черты Ростопчина разгладились.

– Спиридон, дорогуша, выручил. – Он помог рыдающему дворецкому подняться. – Скорее подавай экипаж. Надо только народ как – то отвлечь… Вот что, братцы, – обратился он к слугам. – Ступайте в кладовые. Берите пряники, сушки, баранки, все. что под руку попадется. И кидайте в толпу. С парадной лестницы, из окон. Все что есть кидайте.

– Ваше сиятельство, – всхлипнул дворецкий, – у вас в чулане Верещагин заперт.

– Что? Это такая ватрушка?.. А-а, это тот грамотей, что наполеоновы газетки переводил! И его кидайте. Будет народу и хлеб и зрелище.

Сушки, плюшки и баранки были умяты разъяренной толпой в мгновение ока. Беднягу Верещагина постигла та же участь.

Московский генерал – губернатор успел отъехать черным ходом.