Текст книги "Аз победиши или Между землёй и небом - война"

Автор книги: Сергей Стульник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

– Во! – восторженно воскликнул Неудачник, заправский мужик. – Я и говорю, пулю им в глаз, стервам патлатым! Навоображали себе...

– НИ ЗА ЧТО, – отчеканил Грэй, яростно давя желание просканировать биоспектр и влезть в мозг Беверли, чтобы получить ответ на вопрос: "ПОЧЕМУ???". – Казнить невиновных – пакостное занятие! Ты все неправильно понял, нонкоруб!.. Не уподобляйся же тем, с кем ты в силу места и времени своего рождения обречен воевать...

Грэй на секундочку представил себе, как такой вот Вилли режет на кусочки живую, кричащую, зовущую на помощь Беверли... Бр-р-р-р-р-р!!! О боже ж мой! содрогнулся он от невыразимого ужаса.

– Ха, невиновные! – прорычал Вилли. Он внезапно озверел не на шутку. – Отродья дьявольские! От них все зло в мире! Кончай бредить, достал ты меня, во! – Неудачник рубанул себя по затылку ребром ладони.

– Вот и поговорили! – произнес Грэй. Помолчал, переводя дух. Спокойно продолжил. – Теперь снимай кожу, напяливай нынешнюю шкуру... – он зашуршал оберточной бумагой, разворачивая пакет. – В сегодняшней временной бусинке нас, в коже-то, за гомиков или металлистов не примут, однако белыми воронами смотреться будем как пить дать... Или нет, погоди. Темно нынче на улицах, хоть глаза выколи, разницы не приметишь. Поехали, у меня тут адресок, там и переоденемся. Только вот присвети мне фарой, прочту, чего написано дорогим дружком... Эмоции эмоциями, а Дорога зовет... не повезло в любви, значит, в "картах" повезет... Только я тебя умоляю, Вилли, не рви глотки, не стреляй в глаза, представь себе, что перед тобой... _т_а девочка, _д_о_ того, как она поделилась с тобой лобковыми вшами. Абстрагируйся, брат. О'кей? Ведь она не виновата, что в антисанитарных условиях существовала... Ты же не хотел ее убивать, правда, когда встретил?..

Вилли с раздувающимися от ярости ноздрями смотрел на Грэя, склонившегося к фаре с клочком бумаги в руке.

Хотел выругать его последними словами. Но сцепил зубы и не издал ни звука. "Вот попал, дерьмо, твою мать..."

"Вечно Вилли Квайлу не везет..." – подумал с грустью Неудачник.

40. КОММАНДОС N_3

Сегодня, вчера, позавчера...

– Здравствуйте, девочки, – улыбнулся Грэй. Обескураженно подумал: "У-у-у, как вас много-то!", и прошептал, почти не разжимая губ и не поворачивая головы: – Спокойно, Вилли, спокойно, побереги боеприпасы!..

– Ха-ай, краса-авчики... – томно протянула одна из девиц. – Это про вас Папа Китч сказывал?

Проституток в комнате "меблирашек", до которой Грэй и Вилли в конце концов добрались, оказалось аж семь душ! Отборные "киски", первосортный товар. Они сидели вокруг стола и что-то пили из чашек, дымящихся, как вершины вулканов. Кофий, наверно. Идиллия. Картинки семейной жизни девиц из пансиона для благородных. Сестрички. "Каждая из них в свое время вполне могла для кого-нибудь быть Беверли, единственной и неповторимой, тоскливо подумал Грэй. – Но в этом мире царит чистоган, и души – основной предмет купли-продажи. "Сопли в сахаре", лирика, ахи, вздохи – не валюта, на рынке судеб свободно не конвертируется". – Присаживайся, Вилли, и будь пай-мальчиком, ради бога своего, – велел Грэй. Окостеневший в своей тщательно культивированной ненависти напарник рухнул на кушетку, стоявшую у двери, и выпучил глаза. Только бы он не начал стрельбу, озабоченно подумал Грэй. Нонкоруб, е-мое, вышколенный. – Китч говорил... – Грэй с умным видом заглянул в бумажку, – ...Пэтси и Сэра, кто из вас, а, крошки?..

– Ты сильно торопишься, котик? – проворчала одна из девушек, жгучая брюнетка со странным разрезом глаз, по крайней мере, Грэй определить не сумел, какой нации она уроженка, а он – видал-перевидал...

– Что за клоунские наряды на вас, мальчики? Вы циркачи? поинтересовалась вторая, рыженькая пухляночка, веснушчатая и курносая.

– Не торопись, красавчик, до утра далеко, – заметила третья, смуглая шатенка, и сделала затяжку – папироса в ее длинных пальцах выглядела как неотъемлемая часть тела.

Тяжелый аромат дешевых духов, женского пота и кофе наполнял комнату. Ночные пташки из славной когорты "Папы Китча" семью парами глаз ели пришельцев. Грэй открыл было рот, чтобы ответить, но четвертая, длинноволосая блондинка, в этот миг проворковала, строя глазки профессионально отработанной мимикой: – Фу-у, озабоченный какой... Расслабьтесь, мальчики, посидите с нами, поболтайте... Давайте познакомимся, меня зовут Беверли, а вас?..

И ВДРУГ В ПАМЯТИ ГРЭЯ РАЗВЕРЗСЯ ПРОВАЛ, И ОН В НЕГО УПАЛ.

– ...Брось ты эту бумажку, поговори со мной, твой голос как сладчайшая музыка... – сказал он любимой женщине как-то раз, пятнадцать лет тому назад. – Ты не веришь в гороскопы?! Тебе не хочется знать, что будет с нами?.. – удивилась Беверли. – Нет, не верю, – ответил Грэй. – Во что же ты веришь, милый? – пытливо заглядывая ему в глаза, спросила она. Во что-то же ты веришь, не может человек не верить ни во что! – и она прижалась к нему, положила головку на плечо. – Каждый человек во что-нибудь верит, – задумчиво сказал он, – кто в себя, кто в людей, кто в так называемые сверхъестественные силы, кто во что горазд... Вера у каждого – своя, разная. У каждого внутри Свой Бог... Но гороскопы – это, по-моему, элементарное жульничество. Игра на повышение. Использующая страх человека перед будущим. Судьбу не обманешь, как сложится, так и сложится, предвидеть нельзя... А победителя от неудачника отличает то, что победитель умеет вставать после поражений, и снова в бой... неудачник уже не встает... он боится судьбы, могущий вновь ринуть его долу... – Грэй поцеловал Бев в макушку, в волосы, пахнущие шампунем "Ромашка", который он ей дарил, потому что ей нравился его запах. Ему тоже. Поэтому он приносил ей пластмассовые бутылочки, повергавшие ее всякий раз в изумление. Он снова поцеловал ее волосы. И снова. Погладил роскошную золотистую волну, утонул в ней ладонью. – Поэтому я не верю в гороскопы. Я верю в свою звезду, девочка моя, но в это слово я вкладываю совершенно иной смысл, отличный от общепринятого... – он закрыл глаза и крепко прижал к себе женщину, прильнувшую к нему доверчиво и безоглядно. – Скоро я уйду, родная, но я хочу, чтобы ты знала... Мне без тебя очень плохо. По дороге мне встречались и другие женщины, и к некоторым, не скрою, я испытывал весьма нежные чувства, но с тобой как-то по-другому... Выше. Чище. Спокойнее и теплее. Я не знаю, но может, это и называется любовью. Раньше я думал, что ощущение обладания кем-то и страсть – первые признаки, но теперь... Я хотел бы, чтобы ты всегда была рядом, но к несчастью, так будет еще хуже... – и когда Бев с гневом и болью, сквозящими в голосе, крикнула, вырываясь из его объятий: – Почему ты всегда уходишь до полуночи?! Ты не подарил мне ни одной ночи!! – он не выдержал и все-все ей рассказал. Она не поверила, конечно, ТАКОЕ просто не могло состыковаться со всей сложившейся у нее системой представлений о мироздании, но самоотверженно попросила: – В таком случае забери меня с собой! Не бросай меня здесь! – на что он, насилуя гортань, ответил: – Родная, я боюсь. Я обреку тебя на муки. Я не хочу, чтобы ты, как я, стала пленницей Дороги. Я-то сам выбрал свой путь, ты, выходит, поневоле... – А она заплакала и сказала: – Ты дурак, ты ничего не понимаешь. Я хочу быть с тобой, и ничего не имеет значения, только бы ты был рядышком... – Он же закусил губу и едва слышно пробормотал: – Может быть, когда-нибудь я возьму тебя с собой. Когда не выдержу без тебя. Я хочу быть с тобой, просто быть... с тобой, но высокая в небе звезда зовет меня в путь... Когда я отважусь тебя забрать отсюда и обречь на бездомные скитания, я приду за тобой. Не плачь, родная, не рви мою душу. – Она спросила дрожащим голоском: – Ты любишь меня, милый?! Если любишь, забери сейчас... пока не поздно... – и он вынужден был сказать ей то, что сам считал правдой: – Я преклоняюсь перед тобой, запекшимися, иссушенными страстью и тоской губами он собрал слезинки с ее щек и век, – и это очень важно для меня... сохранить это чувство, не утратить желания поклоняться женщине... когда-то оно сделало меня таким, как я есть, хотя среда моего обитания старательно лепила из меня женоненавистника руками женщин, отталкивающих меня с отвращением либо равнодушием... и я хочу остаться самим собой, иначе я упаду на обочину... Между нами, родная, огромная пропасть, и почти непреодолимая стена сразу же за ней, во всех смыслах, интеллектуальном, этическом, прочих, но! Я все же отыскал тебя, такую... – он с душевным трепетом прикоснулся к ее губам кончиками пальцев, а она: – Ты мой единственный, – прошептала в ответ, отчаянно прижимаясь к нему и пряча лицо на его груди, – неповторимый, навсегда мой... никому тебя не отдам... ты даже не можешь себе представить, милый, что я до сих пор умом понять не могу, как ты обратил внимание на меня, такую никчемную и никому не нужную девчонку, ты, такой красивый и сильный, такой мудрый и добрый... неужели где-то есть такие дуры, что отталкивали тебя?.. – шептала она, и он вздохнул, потом шепнул в ответ: – Не перехвали... – и в ярости подумал: "Боже Мой! Как я хочу, чтобы ты сказала эти слова _м_н_е_, а не походному боевому скафандру, принятому твоими глазами за меня, и сбросить который в этом мире я не в состоянии... я так хотел его надеть когда-то... перестарался в своем хотении. Дохотелся. Теперь не содрать. Потому-то я и не могу тебя взять с собой, Бев... ты сжимаешь в объятиях оборотня, девочка... Но как хочется поверить, что ты говоришь правду, и что _м_е_н_я_ любишь ты, а не желанную когда-то, теперь опостылевшую, оболочку... Но опыт жизни и Дороги учит меня, что... если я разочаруюсь в тебе, а это случится, если ты окажешься такой же как все, увидев меня... то мне будет не просто худо, мне будет смертельно худо. И поэтому я сохраняю тебя, сохраняю пускай как иллюзию, но – сохраняю...". Он никогда не позволял себе вторгаться в спектры излучений ее мозга, ни разу не позволил себе заглянуть в ее душу... А вокруг царил в тот час восхитительный, тихий вечер. Он пробудил в его душе какое-то смутное волнующее воспоминание, он не мог точно определить его, но почувствовал себя вдруг очень молодым. Он знал, что это воспоминание связано с его юностью, с запахом летнего вечера, с гигантской черной аркой небосвода над головой, усеянного звездами, со звуками города вокруг него, мириадами звуков. Соединяясь вместе, они превращаются в один звук, характерный только для города, и который является его сердцебиением. В такой вечер, когда на фоне темного неба сверкают, словно драгоценные камни, огни города, отражаясь в водах лимана, хорошо было ехать на машине по центральному проспекту, сквозь строй светофоров и светящихся на столбах "гвоздик". В такой вечер хорошо было слушать песни Леннона. Такой вечер предназначался для того, чтобы показать человеку, что романтика – это реально существующая вещь, ничего общего не имеющая с ежедневной мышиной возней... Он ненавидел родной город, но, ей-богу, проклятый и ненавидимый, он пел в его крови и звучал наподобие сложной композиции PINK FLOYD. Это был его город, а он был частью его. – Знаешь, – сказал он Бев, – я никогда не думал, что отыщу тебя в глубине времени, в лабиринте миров. Мне казалось, что способность любить во мне атрофировалась, успешно угнетенная всякими женщинами, предпочитающими тело, в лучшем случае с разумом, но не душу... Они твердят о приоритете "чуйств", как они их принимают, а требуют – денег... Нет, конечно, я не совсем правильно выразился, а приблизительные формулировки – это ложь... я хотел сказать, чувство любви атрофироваться не может, оно или есть в душе изначально, или его вовсе нет. Я подразумевал, что после того, как я потерял единственную женщину, которую воистину любил там, в моем времени, я думал, что ни одна женщина ее место в моей душе занять не может. И многие из них мне успешно подтверждали мою правоту... Но, как оказалось, любовь – чувство гораздо более емкое... всеобъемлющее, и оно шире, чем влечение, даже самое безумное, к одной женщине... В ней, той, мне кажется, я отыскал лишь частицу любви, я нашел ее, счел идеалом и наслаждался ею, ты же даровала мне намного больше, ты подарила мне самого себя. Черт, не знаю я, как сказать... Но лишь сейчас я понимаю, что значит – любить. Один писатель хорошо сказал... как это у него... да!.. "Ты потерял любовь или потерял женщину? – спросил один герой другого. – Если потерял любовь, то да, надеяться тебе уже не на что. Но потеря женщины, даже той, что дороже всех на свете, дороже собственной жизни, – это вовсе не потеря чувства любви... Любят не кого-то и за что-то, а любят – потому что...". – Он помолчал. При этом подумал: "Наверное, правда это, что любовь – болезнь разума. В здравом уме разве живое существо поставит хоть чью-то жизнь ВЫШЕ своей?..". – Ты очень любил ее, милый? – спросила Бев в эту минуту. – Да, – ответил он, и это было чистейшей правдой, – очень. Если бы я не расстался с ней, то никогда не решился уйти из дому, знаешь... – а Бев сказала: – И никогда бы не встретил меня. – Он задумчиво ответил на это: Может, вся соль в том, что я слишком поздно родился... Да, конечно. Но как бы там и тут ни было, я встретил тебя. Судьба это. Дорога это. Предугадать ее повороты – пустое занятие. Никогда не знаешь, что поджидает за поворотом, я убедился... И даже когда имеешь возможность послать вертолет и разведать, что ждет за поворотом, никогда этого не сделаешь, потому что уже неинтересно будет идти – со знанием в душе. Жизнь полна неожиданностей, и в этом ее прелесть... И вот, за одним из поворотов меня ждала ты... Точнее, того, кто придет, того, кто пришел... – раздумчиво добавил он, и Бев встрепенулась: – А разве пришел не ты?! – на что он вынужден был ответить: – В определенном смысле да, конечно. Но... – тут он замолчал. Язык не поворачивался сказать. – О чем не подозреваешь, тем и не болеешь? – спросил скорее себя, чем ее. – Тот, кто этого не понимает, равнодушен к тому, кто рядом, и позволяет все о себе знать, не заботится о том, чтобы близкие не страдали... – после чего она удивленно поинтересовалась: – Это ты о чем, милый? – и получила разъяснение: – Это я о том, что если говоришь кому-то "люблю", НЕ ЛЮБЯ, лучше не лги, промолчи. Тот, кто любит тебя, каждое твое слово принимает за святую правду жизни. Это я все о ней, Бев... Понимаешь, я очень боюсь, что, прости меня за откровенность, ты окажешься такой, как она... Я верил ей, и пусть она обманывала, пусть, но не в этом ее грех. Она не заботилась о том, чтобы я оставался в неведении. А потом все это переросло в грех самый страшный неблагодарность... Я ничего не знал, и по большому счету все было несправедливо, имея мои недостатки, я не мог требовать трепетного и восхищенного отношения к себе. Но падение к разрыву началось с того, что она перестала заботиться о том, чтобы я не знал... – он судорожно сглотнул. – О чем это ты, милый?! – все не могла понять наивная девочка Бев. Он вздохнул. – Она была самкой, – слова давались с трудом, но они должны были быть произнесены вслух. – Слишком низко организованной натурой, и плоть довлела над разумом и душой. Плоть слишком сильно давила на ее душу, главенствовала в триединстве, и вполне естественно, ничего поделать она не смогла, хотя, мне кажется, одно короткое время пыталась, ради меня, я был очень полезен ей, и она не желала терять выгодного партнера... Я не осуждаю ее, о нет. Просто любовь – это свойство души, а сплющенная плотью душа ее любить не умела, а тщиться заменить любовь суррогатом, сексом – несбыточная и бесполезная задача. Секс с тем, кого не любишь, это тот же онанизм, только технически усовершенствованный, и никто меня не переубедит в обратном. Энергия плоти ею раздавалась направо и налево, и она не могла даже вообразить, что вместе с разбазариванием свойств тела утекали остатки души... Но я-то другой был. Когда любовь есть – секс уже не так важен, он не глава семьи. Бесспорно, лишь секс, женатый на любви, приносит подлинное семейное счастье, как сказал один мудрый человек... И добавил, что "секс" – мужского рода, впрочем, мужиков всегда больше интересовала "техническая" сторона вопроса, а "любовь" – женского, и это закономерно, ведь для баб важнее всего "чуйства", эмоциональная сторона... Готов с этим спорить, но не сейчас, не это главное. Но, как бы там ни было, когда любишь, не так важно лечь в постель, гораздо важнее все, что до, и все, что после, и в промежутках... Взгляды, общие переживания, проблемы, события, духовные интересы, увлечения... детали, штришки, мелочи бытия... Я боюсь, Бев, что для тебя секс слишком важен в наших отношениях, плоть довлеет. Я не хочу второй раз оступиться на одном и том же месте. Вот как. – И он вздохнул снова. Он всегда тяжко и часто вздыхал, когда доводилось беседовать на такие серьезные темы. – Я не такая, – ответила она, и он кивнул. – Да. Пока я в это верю, я буду возвращаться к тебе... даже через десять лет, пятнадцать, двадцать, если я... И вот что. Прошу, обойдись без секса, пока меня... нет. Я знаю, прошу очень многого, и глупа эта просьба, фальшива до скрежета зубовного, дремучей ревностью, частнособственничеством отдает, но... сознавать, что вместе с энергией плоти и ты отдаешь кому-то частичку души... Человек существо моногамное, я понял это. Человек в моем понимании, конечно, а право на СВОЕ понимание я заработал несомненно. Любое отклонение от моногамии – шаг в сторону главенства плоти, а значит, к этапам, которые пройдены до человека – животными. Хотя, быть может, я заблуждаюсь... И во мне говорит ревнивый самец, не желающий делиться ни с кем своей самочкой, – он грустно улыбнулся. – Мне больно, милый, что ты во мне не уверен, так же зеркально-грустно улыбнулась она. – Мне и самому больно. Но я ничего не могу поделать с собой, понимаешь... Не могу, как ни стараюсь, прости, родная. – Извинился он и вновь вздохнул. – Забери меня с собой, попросила она еще раз. Он отказался. – Не могу, Бев. Извини, этого я тоже опасаюсь. Разлуки любовь закаливают, проверяют на прочность, придают особый смысл. В любви, я понял, надо знать меру. Как и во всем. Передозированное лекарство – яд. Человек еще очень несовершенен. И пресыщение – один из главнейших врагов любви. Во всем надо придерживаться золотой середины, найти серый путь, между черным и белым, встречей и разлукой... Мне очень важно сознавать, приходя к тебе вновь и вновь, что наша любовь крепка и жива. Я эгоист, прости меня... хочу им быть, точнее... с тобой. Слушай, прогони меня, забудь обо мне! Я не хочу принести тебе горе... однажды, в ладонях... Я чувствую, что ничего, кроме горя, тебе не принесу... – и он вновь тяжко вздохнул, который уж раз. Какой же ты эгоист, милый. Не видал ты настоящих эгоистов, если так говоришь. Вон их сколько, почти все мужчины... Ты просто заблудился в собственных мыслях, ты много страдал, а каждый человек вправе надеяться, что за муки ему воздастся, так нам падре говорил. И я это поняла, когда тебя повстречала. Больше мне от Бога никого не надо! За мои страдания он даровал мне тебя. Тебе, за твои, меня. – Она быстро перекрестилась, справа налево, и поцеловала согнутый указательный палец правой руки. – Я рада, что я для тебя как лекарство, для твоей души... А лекарство дозами принимают, непрерывно его кушать нельзя, я понимаю, ты прав, как всегда. Тут он заметил, что снова по ее щеке сползает слеза. – И я благодарю Бога хотя бы за то, что ты _е_с_т_ь_, за то, что ты приходишь, не забываешь... я на все согласная, как скажешь, так и будет. Буду старенькой старушкой, и тогда ждать буду... – она беззвучно плакала, и он крепче стиснул ее в объятиях, как бы уверяя: "я с тобой!", и попросил жалобно: – Ну не плачь, умоляю... Вот видишь, ты же все понимаешь, умница моя... Ты подожди, родная. Может быть, придет время, я окрепну, и вернусь, чтобы не уйти д_о_ полуночи. – На Дороге он был тогда первые годы, и в самом деле чувствовал себя еще неуверенным и слабым. Он никому, даже ей, не признавался, что каждый раз едва не умирает от страха, выныривая в незнакомой, могущей оказаться гибельной, суточной "бусинке" времени родного мира, но все равно возвращается раз за разом, хотя мог бы найти места поспокойнее и покомфортнее, и такие, откуда его не выбросит в полночь. Но они не будут родными... А с того дня, как познакомился с Бев, он сюда возвращался и к ней. К ней, которая шептала: – Я буду ждать. До самой смерти. Теперь я тоже буду верить в звезду. Большую такую, нежную, ласковую как никто в этом мире, лучащуюся любовью, серыми обволакивающими лучами... Я нарисую тебя, милый... У меня в агентстве сейчас мало работы, я хочу нарисовать твой портрет... люблю, люблю, единственный мой... – она шептала слова любви, осыпая его лицо поцелуями, за которыми последует неземное блаженство слияния двух половинок целого, и сердце его, впервые за годы и годы, не болело; билось учащенно, конечно, на своем месте, в груди, но никуда и никогда не собиралось проваливаться. Пока ОНА рядом С НИМ...

ОНО НЕ УПАДЕТ...

– ...Эй, что с тобой?! – крикнула одна из девиц, _н_е_ Беверли. Не блондинка и не длинноволосая. Другая.

– А?! – стряхнул оцепенение Грэй. Подумал: "Имя БЕВЕРЛИ – отныне мой семантический ключ. Оно будет включать телевизор памяти моей души, и независимо от моего местонахождения и состояния я буду проваливаться в подвалы памяти, смотреть мучительное кино прошлого, и сердце, вывалившись на дорогу, зальет ее кровью воспоминаний... Так было уже. Покамест Бев не освободила от другого семантического ключа. Боль, говорят, и страдание душу очищают. Но в таком случае не слишком ли чиста, стерильно вылизана моя душа на сегодняшний день???".

– Ты побледнел, – другая девица подошла к нему. – Я Пэтси, представилась. – Что там Папа говорил, я не совсем уловила? Что-нибудь вроде загородной прогулки?

– Нет, – прошептал Грэй, – никаких загородов...

По сравнению с остальными своими коллегами Пэтси выглядела... более строго, что ли. Одета менее вызывающе, прелести напоказ до критического предела приличия не выставлены. Она подхватила пошатнувшегося Грэя и подвела к стулу, усадила, озабоченно приговаривая: – Присядь... ты болен... что ли?...

"Я должен избавиться от этой зависимости, – лихорадочно думал Грэй, стискивая голову трясущимися ладонями. – Иначе я погибну. Тот, кто зависит от чего бы то ни было, даже по собственному желанию – несвободен. А несвободный на Дороге не выдержит. Начнет сожалеть... Лишь одна-единственная Звезда светит в ночи, и путь к ней должен быть очищен от привязанностей. Иначе моя душа возжаждет постоянства и оседлости... а это уже было, и я окажусь перед выбором, который меня уничтожит... Боже Мой, как все-таки я ее любил, даже сам не подозревал, насколько!..".

– Все нормально, Пэтси, – сказал он, отнимая руки от головы. Откинулся на спинку стула, вымученно улыбнулся: – Дай затянуться... – и смуглая протянула ему свою папиросу, и Грэй, не беря ее в руки, схватил губами, сделал длинную затяжку... Искоса глянул на Вилли, вдруг вспомнив, что на какие-то мгновения упустил контроль за окружающей средой, и этот тип такого мог натворить без контроля, что потом не расхлебаешь и цистерной. Но Вилли чинно сидел на кушетке, настороженно следя глазами за проститутками. Представив, какие у Вилли сейчас желания и мысли в голове, Грэй с наслаждением сказал, кивком поблагодарив шатенку за порцию никотина и канцерогенов: – Самые честные женщины на свете этом – проститутки. Они не обманывают, и ты точно знаешь, что от них можно получить, а чего нельзя, за неимением. Пищи для души здесь не было и нет. Здесь – пир телесный!

– Он что, того? – покрутила у виска пальчиком, округлила глазки девушка, назвавшаяся Беверли.

– Не-а, милашка, я этого! – Грэй приложил к затылку ладонь. – То, что принято называть сердечной болью, размещается в мозгу примерно вот здесь... – Он отнял руку от затылка, приложил ладонь к виску, – ...а тут, грубо говоря, между ушами, боль телесная живет, в частности, сексуальное возбуждение...

– Тебя возбудить и утешить, котик? – проворковала Беверли, отвела его руку от головы и плюхнулась к нему на колени. – Кто посмел такого красавчика обидеть?! – она обняла его, погладила по затылку и громко чмокнула в шею. – ПОШЛИ, – и тон, с которым она произнесла это многообещающее слово, был невыразимо _ж_е_н_с_к_и_м_, – ко мне в комнату... "Твой дружок не в моем вкусе, я выбираю тебя..."

"Твоя тезка как-то раз произнесла в точности такие же слова!.. мысленно охнул от удара воспоминания Грэй. Только тогда вместо Вилли был Ушастик..."

Принудил себя обхватить непослушными руками девицу, прижать к себе, и остервенело впился в губы ее, пытаясь долгим яростным поцелуем то ли излить свою боль, то ли высосать из горячих губ проститутки что-то, необходимое для виктории над болью... Он сжимал душу тисками воли, воспитанной, взлелеянной в себе за долгие годы, проведенные в пути, и разбивал на мельчайшие кусочки тоску по несбывшемуся, мечту о чем-то большем... Едва заставил себя оторваться от горячих женских губ, чуть не удушил бедняжку... "Из нее никогда не получится _н_о_в_а_я_ Бев, подумал, – но я больше и не хочу новых _Б_е_в_...".

– Уфф-ф-ф, – выдохнула девушка, – горячий ты мужчина, красавчик... у меня аж голова закружилась...

"Шторм между ушами", – подумал он. Сказал: – Зови меня Большой Грэй, – и вновь впился в ее губы, скользнул меж ними ищущим языком; правая рука его вторглась за вырез, в упругое, живое, теплое...

– Эй, детки! – настиг окрик Пэтси. – Вы это чего? Китч прислал клиентов ко мне и Сэре, вы наши, мальчики!

– Погоди... родная... – пробормотал Грэй, отстраняя Беверли, с сожалением отрываясь от губ ее. Из кармана штанов выхватил бумажник, из него – пачку денег, швырнул на стол, купюры разлетелись как сухие листья от порыва осеннего ветра. – Возьми, сколько там положено! Я ухожу с Беверли. Вы тут покамест переоденьте моего дружка, там, в пакете, костюм и туфли... Вилли, ты помнишь, _о_ _ч_е_м_ _я_ _т_е_б_я_ _п_р_о_с_и_л_?!! грозно посмотрел в глаза напарнику. Вилли ответил суровым взглядом непреклонного мужика, но миг спустя в глазах его мелькнула растерянность, в действительности царящая в мозгу его, и гордый ноночий убийца моргнул, затем кивнул – утвердительно. Грэй кивнул в ответ, отвернулся.

– Я люблю тебя, Беверли, – сказал Грэй проститутке и бережно поднял ее на руки. Тело Беверли было легеньким, как пушинка, прицепившаяся к плечу, из тех, что сдувают одним махом... Пушинка задрыгала в воздухе голыми ножками и жизнерадостно захохотала. – Веселый ты мальчик, Большой Грэй!!

– А как же, – ответил он, – и сейчас ты узнаешь, какой я еще...

– ...Сокровенный смысл любви, насколько я понял, – сказал он как-то, пятнадцать лет тому назад, другой Бев, той, которая утоляла голод его души, а не только лишь тела, – в том, что разные люди несовместимы. Не могут накормить души друг дружки. Любовь – пища души, грубо говоря. Секс, вода, еда – пища плоти, тела нашего. Одновременно секс, а также речь, информация, и много чего еще – пища разума. Только любовь – болезнь разума, потому что рассудок не приемлет того, что угрожает выживанию индивида, обладающего им, носителя его. Ненависть, страх, между тем наркотики, яд. И для души и для тела и для разума... Среда обитания, ее составляющие, лепят из людей, как бог из глины, разные, совершенно разные скульптуры... И тот, кто мечтает о звездной пыли, о пыли небесной Дороги, на своих сапогах, никак не может быть половинкой кувшина любви вместе с той, кто себя прекрасно чувствует в теплом, мутном и терпком океане жидкой грязи, в лоне земли... кто-то, так сказать, "ниже" организован, а кто-то стремится поближе к звездам. Природа создала человеков и разделила их на мужчин и женщин, разные народы, нации, расы... не знаю как сказать... и живут эти половины человечества в вечном симбиозе. Так дано. Но – разные, разные... И между собой разнятся, и сами по себе, каждая из половин, разнородны... взять тех же транс и би сексуалов, не говоря уж о гомо... глупец тот, кто пытался всех – и разделить, как приговорить, – на черных и белых... Может, в этом разнообразии и сокрыт сокровенный смысл. Вечная борьба всех со всеми... борьба за любовь, как за огонь, согревающий одинокого путника... Только не надо путать инстинкт продолжения рода с любовью. Если бы дети рождались только по любви, род человечий давно бы вымер, похлеще динозавров. А что касается тех, кто стремится ввысь... выход для них в том, чтобы найти половину для любви свою, ТАКУЮ ЖЕ. НЕ земную.

– ...А твой дружок что, не собирается попробовать сладенького? спросила рыженькая пухляночка.

– Он сладкого не любит! – поспешно ответил Грэй.

– А почему бы и нет? – вдруг встрепенулся костяной столб, сидящий на кушетке. – Эти кошки, я понял, Грэй, вовсе не нонки! ("Они какие-то непонятные, я таких в жизни не встречал и не видывал, но резать им глотки почему-то не хочется, аж себе удивляюсь"). Непонятное такое ощущение...

– Увидишь, – ухмыльнулся брюнетка непонятной национальности, и многообещающе посмотрела на Вилли. – А я пощупаю, что там у тебя за ощущение в штанах прячется...

– Нобелевскую премию за открытие дам, – похвалил Грэй напарника, только я тебя умоляю, брат, не забудь свое гениальное прозрение. Абстрагируйся до победного, держись.

– Я тебе обещал, – твердо сказал Вилли, – не бойся, Торопыга, Вилли не подкачает.

– Торопыга?.. – прыснула Беверли и куснула Грэя за ухо. – Ты и вправду везде и всегда торопишься?

– Когда как... – тихо ответил Грэй. – С тобою мне торопиться не хочется... Твое секс-шоу мне нравится донельзя, и я желаю его смотреть до донышка, благо позволяет время...

"Девиз вояджера, – подумал Грэй, вынося девушку в коридор, – В НУЖНОЕ ВРЕМЯ В НУЖНОМ МЕСТЕ. Быть. Умри, но будь".

Акт... ("Три икса")

...утро заглянуло в комнатушку проститутки по имени Бев и увидело двоих, Мужчину и Женщину, обессиленно лежащих в развороченной постели. Женщина курила папироску, вставленную в длинный деревянный мундштук, изукрашенный затейливой резьбой: крохотными дракончиками, пожирающими совсем уж крохотных человечков, – и говорила Мужчине, лежащему неподвижно, как труп, с закрытыми глазами и вроде бы даже не дышащему: – Ты очень милый, котик... Я себя давненько не чувствовала женщиной, а с тобой вдруг вспомнила, что я не только кукла с дыркой, в которую суют конец и вертят как захотят... Ты будто угадал, знал, что мне нравится, а что нет... Откуда ты, такой?