Текст книги "Аз победиши или Между землёй и небом - война"

Автор книги: Сергей Стульник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

"Я НЕ СОСУ". Но внешне Маринка никак не отреагировала на появление Трах Мати. Когда та выскочила в коридор, попыталась показать ей вслед дулю, но руки не слушались, не смогла даже скрутить... "Папочка, где ты... – подумала. Если бы оставались силы, расплакалась бы, впервые за год. – Я так по тебе скучаю... и по мамочке тоже... вы там в раю, да? Папочка, если бы я была очень-очень умная и взрослая, я бы сделала так, чтоб вы вернулись ко мне... Я не знаю как, но я придумала бы... И еще я сделала бы так, чтобы злых людей совсем не было, чтобы все-все стали добрыми, как вы... Даже Ваську Бугая добрым бы сделала, даже Трах Мать. И после этого они никогда бы не делали мне больно и обидно... а я не хочу делать им больно в ответку. Ведь ты меня учил, папочка, что нельзя становиться злым, даже если тебе делают плохо... Но я стану очень плохой, если меня снова будут заставлять это делать... Никто меня на понт не возьмет, да. Я обещаю тебе, папочка... Я НЕ БУДУ СОСАТЬ".

Ее оставили на ночь в медпункте. Фельдшерша еще раз вколола какие-то уколы, поставила рядом на тумбочку стакан с какой-то горячей жидкостью, перевязала Маринкину голову, положила остатки бинта и ножницы рядом со стаканом, пожелала выздоравливать и ушла спать в воспитательскую. За окном начался дождь... Маринка смотрела в окно, как сверкают молнии, слушала, как шуршит за стеклом вода и погромыхивает изредка гром, и вспоминала папочку и мамочку. Целый год она запрещала себе это делать, но сейчас позволила. Она не отдала их никому, и не отдаст. Никто не вынудит ее "сосать"... никто на понт не возьмет... никто... никогда... лучше умереть и к папо...

...ложечка в стакане с питьем, оставленном фельдшершей на тумбочке, звякнула, и этот звук вырвал Маринку из сна. Она почему-то сразу поняла, что находится в опасности, хотя пока еще ничего, кроме четкого ощущения, что рядом находится что-то живое, не предвещало угрозы. Ложечка звякнула повторно, видимо, ЖИВОЕ опять задело тумбочку. Вслед за вторым "звяком" Марина наконец-то различила дыхание. Кто-то стоял рядом с кушеткой и ДЫШАЛ. Зато Маринка перестала...

– Спишь?.. – спросил мужской голос. Очень тихо, не громче "звяка" ложечки, но Маринка услышала. Никак не отреагировала. Может, пронесет?..

Но не... Твердая как железо ладонь внезапно зажала ей рот, девчонка мгновенно заледенела от ужаса, а вторая ладонь уже откинула одеяло и задирала на живот только что выданное новое платьице. Маринка, бессильная что-либо сделать, даже пошевелиться, ощущала, как мужская рука разрывает трусики и неостановимо вторгается между стиснутых бедер. Неведомый насильник тяжело сопел, но ничего больше не говорил... "НЕТ!!! – кричала мысленно Маринка. – НЕТ!!! НЕТ!!! НЕТ!!! НЕ-Е-Е-ЕТ!!!". Ладонь, прижимавшая ее рот, скомкала губы, подбородок и нос, и от ужасной боли девчонка едва не лишилась сознания... И тут насильник убрал руку с лица, ему понадобились они обе для другого... Всхлипнув, девчонка втянула свежего воздуха, и конвульсивно дернулась. – Пикнеш-ш-шь, соска, манду на башку натяну!.. – прошипел зверь, схвативший ее в лапы, и Маринка узнала голос. "НЕТ!!! ЗА ЧТО?!!", – хотела она крикнуть, но только сиплый всхрип издала. Лапы зверя раздвинули тощие, кожа да кости, девчоночьи бедрышки, уцепились за них и рывком развернули тельце поперек кушетки, так что пятки упали на пол. Голова Маринки въехала в стену с размаху, и этот удар вдруг вывел ее из оцепенения. Кричать она не смогла, но подняла одну ногу, уперлась ею в живот зверя и толкнула, рванулась в сторону, вбок, стремясь проскочить под лапами и броситься к двери. Не успела... Лапа схватила за волосы и рванула назад. Взмахнув ручками, девчонка завалилась обратно на кушетку, попутно сметя все с тумбочки. Раздался звон разбивающегося стекла, и, уже повалившись на кушетку, Маринка осознала, что ее пальцы, в дольку секунды промелькнувшие над тумбочкой, подсознательно искали и нашли то, что искали... Зверь зарычал и остервенело ударил строптивую жертву. В живот... Девчонка издала нутряной, почти неслышимый крик боли: "Ык..." и согнулась на кушетке, скрутилась в клубочек. Зверь еще раз ударил ее, попал по пояснице, но больше ни звука не вырвалось изо рта Маринки. Она закусила губы до крови, распрямилась как только могла быстро, отвела как можно дальше руку и сложилась вновь, как отпущенная пружина, метя сжатым кулаком туда, где слышалось сопение. Из тьмы раздался дикий вопль, и лапы зверя тут же разжались. Маринка отвела зажатые в кулаке ножницы и изо всех остатков сил ударила второй раз... ударила бы и третий, но сил не было уже... Зверь выл и хрипел. Маринка сползла с кушетки на пол и на карачках полезла к двери, пока зверь не опомнился... Очутившись в коридоре, в тусклом свете пыльной лампочки, поднялась на дрожащие ноги, придерживаясь за стеночку, и посмотрела на ножницы, которые не выпустила. Сложенные половинки были в крови и еще в какой-то слизи...

Повернулась к приоткрытой двери в медпункт, откуда по-прежнему несся вой, и приготовилась к появлению зверя. Но зверю явно не до нее сейчас было. И она потихоньку заковыляла прочь, в спальню своей группы... Она уже знала, ЗАЧЕМ.

Путь к дверям спальни дался ей очень тяжело. Она слышала за спиной, за поворотом, какие-то звуки, женские крики, но уже не обращала на них внимания. Только бы дойти, только бы... Дошла. Плечом навалилась на створку и та со скрипом распахнулась. Чуть не упала внутрь, во тьму, но другим плечом зацепилась за вторую створку и удержалась. Как хорошо, что второе плечо оказалось на нужном месте... Нашарила выключатель, пришпандоренный у косяка, и врубила свет. Люськина койка – вторая слева от входа... Девчоночьи головы поднялись от подушек и по-совиному слепо пялились на Маринку. Ага, вот и сука шоколадная... – А-а-а-а-а-а-а!!! почему-то заорала Люська и попыталась проскочить мимо Маринки. – Я НЕ СОСУ, – сказала Маринка и ударила. Но промахнулась. Сука Люська прошмыгнула впритирочку и кинулась к дверям. Маринка выставила назад ногу, и та на полном ходу полетела кувырком...

Если бы девчонки не бросились к Маринке и не удержали ее, суке бы не жить.

Став одноглазым, выродок Сидоров больше в доме не работал. Но все это было потом, потом...

Маринку оттащили от визжащей Люськи, вырвали ножницы и повалили на кровать, прижали впятером, она корчилась, выгибалась, приподымала девчонок, всех сразу, и все кричала, кричала, кричала: – Я НЕ СОСУ!!! Я НЕ...

Истощив все силы, Маринка обмякла под тяжестью туловищ девчонок. Ее отпустили только тогда, когда удостоверились, что она в полном отрубе. Люськи в спальне, само собой, давно и след простыл. Появилась воспитательница Китаева, дежурившая в эту ночь, и подняла невообразимый ор. После явилась заспанная фельдшерша. Отогнала Китаеву и склонилась над Маринкой. Вздохнула, выпрямилась и пошла прочь из спальни, уводя воспитательницу. В дверях обернулась и велела девчонкам: – Пусть лежит, не трогайте ее. Медицина бессильна. Оклемается, позовете. Генке пойду позвоню, совсем озверели, бля...

...снова вызвали Трах Мать. Когда она ворвалась в спальню десятилеток, Маринка уже пришла в себя и лежала, безучастно уставясь в потолок. Костлявая яга нависла над койкой, ненавидящим взглядом посмотрела на виновницу второго за несколько часов ЧеПэ. Девчонка никак не отреагировала. Заведующая оглянулась и гаркнула: – ВСЕ ВОН, ТРАХ ВАШУ МАТЬ!!!

В полсекунды всех обитательниц этой спальни сдуло ураганом ненависти, выплеснувшейся из глотки Трах Мати. Хлопнула закрывающаяся дверь.

– Целкой сдохнуть хошь, трах твою мать?.. Ну не-ет, не да-ам... Все живут по правилам, итить твою, а ты не хошь?! Ах ты, сопля вонючая... Не сосет она, лярва!

Трах Мать схватила Маринку за волосы и подняла ее голову над подушкой, повернув лицом к себе. Взгляд у девчонки был пустой и отсутствующий. Она смотрела как бы СКВОЗЬ заведующую, не видя ее. Это еще больше разъярило ту. – А ну зырь на меня! говнодавка! Шнифты поганые продери!!

Маринка опустила веки. – Ах ты!!! – подскочила Трах Мать и влепила девчонке пощечину. – Зырь на меня, я сказала!

Но веки не подымались. Трах Мать свободной рукой принялась их подымать насильно, чуть ли не вдавливая пальцами глазные яблоки в глазницы. Девчонка мотнула головой, но безжалостные когти ПЕДАГОГА продолжали драть ее глаза. Маринке пришлось уступить... Но сделала она это, как потом выяснилось, первый и единственный раз.

– Во-о! – получила злобное удовлетворение заведующая. – Зы-ырит, трах твою мать...

И тут же получила в нос плевком. Марина использовала тактическую уступку, чтобы прицелиться.

Трах Мать аж челюсть отвесила. Отпустила Маринкину голову и обалдело потрогала свою рожу. Посмотрела на слюну, смочившую пальцы.

– Ну ты... ты... – слов у нее уже не оставалось. Одни выражения. Кои она не замедлила вывалить на ненавистную нарушительницу раз и навсегда установленного порядка. Каждое выражение заведующая сопровождала ударом: по щекам, по носу, по лбу, куда придется. Она хлестала девчонку рукой и выражениями, а та не издавала ни звука, только головенка болталась от жестоких ударов от плеча к плечу.

Притомившись, Трах Мать отпустила беззащитную жертву. Тяжело дыша, подошла к дверям и выглянула. Снова закрыла створку, схватила стул и ножку его просунула в ручку.

– Поручай вот мудаку чей-то, – бормотала, идя к Маринке. – Сама сделаю, трах твою мать...

И она вынула из кармана совершенно мужского по покрою пиджака своего какую-то не то трубку, не то палку.

Маринка воспринимала происходящее как страшный сон. Все, что происходило с нею, после того, как она проснулась от звяканья ложечки в стакане. Но в этот миг она словно окончательно проснулась. Мозг заработал в полную силу, и его обладательница осознала, что скорее всего, теперь-то уж, выхода нет, и предстоит поражение. То есть, придется "отсосать". НО Я НЕ СОСУ, сказала она себе. И поняла, что НЕ БУДЕТ.

– Раздвигай копыта, – присев на койку, приказала Трах Мать и злобно хихикнула, – я те покажу, че такое мужик...

Маринка подняла руку, скрутила дулю и сунула ее Трах Мати под нос. Та зашипела и наотмашь влепила девчонке еще одну пощечину. – Раздвинешь, как миленькая, трах твою мать...

А вот мамочку мою ты НИКОГДА не трахнешь! с радостью подумала Маринка, приоткрыла распухшие от побоев губы и высунула много раз прикушенный, увеличившийся в размерах неповоротливый язык. Только так она могла бороться против насилия...

Трах Мать ударила ее своей палкой по лобку, и Маринку пронзила острая боль. Если бы у нее оставались силы, она бы закричала, но сил уже не оставалось...

Ну разве что еще на одну дулю.

Девчонка попыталась приподнять ручку; так и не смогла. Но скрутила. Пусть эта тварь и не видит, подумала, но я-то знаю, что скрутила... Я НЕ СОСУ.

Она чувствовала, что вот-вот снова провалится в обморок, но пока не провалилась, боролась. Что с ней будет потом, уже неважно...

– Ну счас, – заведующая с плотоядной ухмылкой задрала подол платьица, оголив безволосый треугольничек с почти не выделяющимися складками щелки, и приставила к ним торец своей то ли трубки, то ли палки, – я тя научу порядку... А потом ты БУДЕШЬ у меня сосать, трах твою мать...

Грохот раздался со стороны дверей. Створки затрещали, но выдержали. Заведующая недоуменно оглянулась, отведя конец палки от лобка девчонки. Новый удар сотряс двери, но они выдержали снова. – Какой там... – начала было говорить Трах Мать, но третий удар вынес створки вместе со стулом, и в спальню влетел... воспитатель Геннадий Молчанов, с перекошенным от ярости лицом.

– Ну, бляди, как вы меня все достали!!! – заорал он и бросился к Трах Мати, с налету врезал ей в торец, та перекинулась и усвистела за кровать; там и затихла, только ноги в мужских ботинках торчали. – Одна нашлась на весь дом не сука, а человек, и ту ломают, у-у-у... – он замотал головой, как от зубной боли, схватился за голову и шатаясь вышел из спальни. Через минуту вернулся, обогнул кровать, схватил заведующую за ногу и поволок прямо по полу вон. В дверях обернулся, посмотрел на Маринку, хотел что-то ей сказать, но только вздохнул...

...воспитателя Молчанова посадили на "пятерик". Трах Мать постаралась.

Но к Маринке больше никто не приставал. Ее боялись и не трогали. Даже эсесовцы. Даже появившийся перед самым выпуском увечный Бугай, вакантное место пахана которого давно было занято. Даже новый "пахан". Даже Трах Мать, которой девчонка заявила: – Сломаешь, останусь живая, все равно убью. Я не кукла безмозглая, и никому подставляться не буду. Я не животная, я человек. – И видимо что-то такое услышала заведующая в голосе этой соплячки, что поверила. – Я не сосу, трах твою мать, – добавила оборзевшая малявка, развернулась и гордо пошла прочь. Заведующая промолчала.

Люську Иванову перевели в другой детдом.

И только года через два с Маринкой осмелились дружить девчонки...".

Действие!.. ("...Ad Astra!")

– В полночь, сегодня, – негромко сказала она Кэри, сидящей на соседнем стуле.

– Хорошо, Госпожа. – Кивнула верная сподвижница. – У нас все готово.

– Иди, сестра.

Посидев еще некоторое время, Марина отставила бокал, поднялась, повесила на плечо сумку и ушла из бара. Сегодня ночью, ровно в двенадцать, созданная ею три года назад организация приступит к активным действиям. Все оказалось гораздо сложнее, чем она предполагала, явившись в Город с убогой сумочкой, в которой кроме "усилителя" были только пара тряпок, несколько блокнотов с записями; маленький томик в мягкой обложке: "...кроме последнего!" Тома Макгратта, именно его она получила в нагрузку к металловедению, и прочла сагу о Городе, в котором не подойдут и не протянут руку упавшему на тротуаре человеку – никогда и ни за что, переступят и дальше по своим делишкам попрутся; книжка "Молота Ведьм" (она ее частенько почитывала перед сном, подпитывая собственное человеконенавистничество брызжущей со страниц этого пасквиля злобной ненавистью ко всему живому, у которого между ног не болтается пенис), и энное количество зеленых дензнаков. О многих нюансах она даже не догадывалась... Но некоторые вещи оказалось удивительно просто сделать. Было бы желание. Там, за железным забором, именно они стали бы непреодолимыми проблемами...

В полночь НАЧНЕТСЯ. А она будет уже далеко. Там, где ее стараниями все по-другому, так, как хотела она, а не как заведено у них, называющих себя людьми, самцов вонючих. "Ваш страх и ваша ненависть вас и сгубила, мужики, – ухмыльнулась Марина. – Не коварные пришельцы вас поработят, а я, простая баба".

В полночь нонки начнут войну. Завершится война полной победой. Мир, в котором доминируют мужчины, обречен.

Почему она прозвала помощниц "нонками", сама не могла объяснить. Слово "женщина", превращенное мужчинами чуть ли не в ругательное, претило. "Вы говорите, самцы, что, дескать, есть люди, есть нелюди, есть женщины, таков был примерно ход ее мыслей, – вы сообщаете в своих сводках новостей, что, мол, погибли две сотни людей от стихийного бедствия, среди них пятьдесят две женщины... Вы якобы выделяете подобным уточнением женщин, якобы скорбь подчеркиваете, но даже не даете себе труда задуматься на мгновение, что тем самым женщин ставите отдельно от людей... Ну что ж. Женщины в вашем мире: дырки, в которые спускают сперму. В моем мире они будут... нонками..."

Слово родилось спонтанно. Как некая квинтэссенция слов "амазонки", "волки", "кошки", "Нонна"... Нонной звали медсестру в роддоме, сообщившую о смерти ребенка Марине. Матерившую мужиков чернейшими словами. Лесбиянку. Это она сказала Марине, что лучше уж партеногенезом размножаться, чем ложиться под самцов. Мысль запала, запала в подсознание... Стала еще одним тычком, ближе придвинувшим к принятию решения... Правда, до такой степени Марина не собиралась низводить самцов. Зачем, когда есть средство быстрого и малоотходного переналаживания психологии. "Я заберусь к вам в души и забью их ненавистью под завязку. Я сделаю вас рабами собственной несовершенности... Совершенством в моем мире будут лишь... нонки. А вы прислужниками. Безликими биороботами, удовлетворяющими прихоти хозяев. В моем мире все вещи будут называться своими именами. Лишь одно слово будет запрещено к произношению в мире моем: _л_ю_б_о_в_ь_. Ненавижу его! Даже слово. Забыть его хочу. Нет ее. И слова – не будет...".

– Слушай, – спросила таксиста, затормозившего на ее призывный жест, ты когда-нибудь любил, парень?

– Что? – переспросил чернокожий верзила, крутящий баранку. – Это ты намекаешь, что не прочь трахнуться? О'кей, я не прочь. Прямо в машине или номер снимем?

– Вечером, – отрезала она. – Приходи. Доннер-Хаус, тридцать восемь, Семьдесят Девятая.

– Договорились, – ухмыльнулся черный и послал ей воздушный поцелуй с помощью отражения в зеркале.

"Вот и вся тебе любов... Приходи, самец. Там тебе девочки покажут, что такое любовь...", – подумала с наслаждением Марина. – "Я к тому времени буду в ином мире, но спрошу как-нибудь Кэри, как "обслужили" бугая, пришедшего со мной трахнуться в штаб-квартиру "Noncky's Terror"..."

Назову-ка я мой мир "NONCKY'S TERRA", подумала, вылезая из такси на Сорок Шестой. Чем не название? Не хуже прочих. Звучит. А в эмблемы возьму кошку. Эти псы говорят, что бабы, мол, кошки, им бы только потрахаться, тварям... Как там у этого уродского импотента Фридриха: "...Цель женщины беременность...". Досублимировался. Неудивительно, для типа, твердящего: "Идя к женщине, возьмите плетку". Неудивительно, что его бабы не любили, и приходилось бедняге сублимировать вовсю, в иных областях применяя энергию... Будто собаки меньше трахаются, черт возьми. Ну, кошка, так кошка. Подспудный смысл имеется... Собаки и кошки никогда в мире не жили. Вечно воевали. Пес – "друг человека", кошка гуляет сама по себе. Раб и свободная. Так и будет в мире моем, да. Только в нем, я уж постараюсь, ни одна собака на кошку гавкнуть не посмеет. Не будет грызни, как здесь, где собаки и кошки живут, как... Мужчины и женщины. В извечном антагонизме. Разные потому что. И женщины – не люди. (А сами они – кто? Любопытно, понимают ли они, кто в таком случае они сами, если учесть, что: ТЕ, кто дают _и_м_ всем жизнь – и НЕлюди...) Граждане второго сорта во всем мире, мире мужчин, разве не так? Так. Еще и как. Надоело. Настала пора показать собакам их место. К ноге! К ноге, бобики! Лежать, я сказала! То-то. Здесь ваше место. Там, где в вашем мире лежала я... На земле. В дерьме. С надеждой глядя в небо, будто с небес может свалиться счастье. С неба лишь говно падало. Больше ничего. Поползала в говне, хватит. В яму вы меня столкнули. Выбираться из нее – самостоятельно пришлось. Выбралась! Думали, захлебнусь? А кукиш вам. Я распрямилась как ветка, на которую снег валит. Его все больше и больше, а она, несчастная, все сгибается и сгибается... а потом, глядишь, о-о-оп, и распрямилась упруго, сбросила снежную шапку вон, и снова к солнцу почки подняла, в ожидании Весны.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ВЕЛИКОЛЕПНАЯ ДЮЖИНА

...Заповедь первая: используй свои

способности и мастерство только для защиты.

...из двух заповедей каратэ-до Миаги

39. ИЗ ПОЛУНОЧИ В ПОЛУНОЧЬ

– Запоминай, Вилли, что скажу. Во времени можно переместиться не сходя с места. Что мы сейчас с успехом и продемонстрируем. Стой где стоишь, ничему не удивляйся. – Грэй обхватил Неудачника, прижался к нему всем телом. "На гомика вроде не похож...", – подумал Вилли, и тут взорвался мир. Вилли куда-то провалился, словно с крыши небоскреба сверзившись; вопль ужаса, раздирая гортань, полез на волю, но самым необъяснимым манером не сумел ее заполучить, ибо губы Неудачника, крепко стиснутые, в таком положении остаться и решили, и крик застрял под небом, меж зубов, под языком, надул щеки, клоком ваты закупорил глотку, и ничего не осталось ошарашенному (не то слово!), сброшенному с коптера без парашюта и предупреждения ("...ну Торопыга зверь, вот я ему врежу, ежели жив буду!"), пулею мчащемуся вниз, к неведомой цели, Неудачнику, ничего ему не осталось ("Вилли вечно не везет!"), как удовольствоваться ублюдочным мычанием. Однако даже помычать, как выяснилось, не получилось: резко затормозив, Вилли из пули превратился в кабину лифта, и тут же остановился – на самом-самом первом этаже, судя по стремительности падения, уж никак не выше. А стоя в живых на твердой почве, мычать мужику уже как-будто и ни к чему, хотя поджилки и трясутся мелкой дрожью...

– Во, кайф, – прошептал невесть откуда возникший голос Торопыги, все кишки в горло лезут, а, Вилли?..

"Да уж, – подумал Вилли. – Не то слово".

– Ничего, у меня по первому разу тоже было так, – успокоил Грэй. – Не расстраивайся, это все нервы шалят. Адаптация скоренько произойдет. Понимаешь, организм человека, хотя и обладает феноменальной приспособляемостью, что позволяет телам привыкать к обитанию хоть в жопе, в отличие от разума и души, несколько больше подвержен...

– Ты, зануда, – прошептал в ответ Вилли, обрывая Грэя, – ты что это со мной сделал, гомик агрессивный?..

– Ну-у, тут ты не прав, бра-ат, – протянул Грэй, – чего не было, того не было. И уж тем паче – агрессия! Эх, кабы во мне заместо моей угрюмой пассивности в свое время побольше энергии было...

– Кончай меня в словах топить, – урезонил напарника Вилли, – скажи давай, куда это мы с тобой рухнули?

– Я же говорил, переместились во времени. В прошлое, потому и падали. Так это нам интерпретируется в объективных ощущениях. Кабы в будущее, вместо пикирования свечкой бы взмыли... Ощущеньице, я тебе доложу! Пикировать гораздо приятнее.

– Ясно, – сказал Вилли, хотя ни черта ему не стало ясно. – А где это мы торчим, что за контора?..

– Ну-у, я же тебе говорил, не сходя с места... Это то же самое помещение, Вилли. Только сейчас здесь на самом деле рекламное агентство некоего Джо. Короче говоря, смело себя чувствуй заправским героем фантастического романа.

– А что такое фантастический роман? – спросил Вилли.

– Да как тебе сказать... вопрос, конечно, интересный... но, понимаешь, в двух словах на него ответить... – замялся Грэй. – Потом как-нибудь, о'кей?

– Дерьмо, – коротко резюмировал Вилли. – Ну и что дальше у нас по программе?

– Принюхайся, Вилли. Ты ничего не чувствуешь, носом?..

Вилли добросовестно потянул ноздрями воздух. Действительно, некий острый аромат в атмосфере помещения имелся... "Га-а-а-а-аз!!!" – мысленно взвыл Вилли и лапнул чехол противогаза... Грэй едва успел удержать его руки. – Тише, тише, ты что, это не газ, убери лапы... это след, брат. Принюхайся еще разок, ничего знакомого не находишь?

Вилли, облегченно вздохнув, по второму разу прозондировал своим природным одором воздух. Острый аромат наполнял помещение, витал между шкафами, над столами, лез в ноздри из полумрака. Но ассоциировать с нюханным раньше Вилли этот запах не сумел. – С чего ты взял, что я его вспомню? – пробормотал Неудачник, продолжая старательно внюхиваться. Запах ничего так, приятный.

– Ничего, Вилли, так бывает, – сказал Грэй. – Что-то пытаешься вспомнить, но никак не получается. Ты знаешь его, и вспомнишь, я уверен. Не концентрируй внимания, не думай о нем, воспоминания сами собой в мозгу вспыхнут, как запрошенная информация на дисплее компьютерного терминала, рано или поздно... смотря какая тактовая частота. У всех она в мозгу разная. Пошли, герой, нам пора.

– Комп не может сделать того, что ты от него хочешь, – выдал вдруг Вилли, – он сделает то, что ты ему скажешь сделать.

Грэй посмотрел на Вилли и ничего не ответил.

Аромат не успел выветриться, думал Грэй, осторожно крадясь по коридору. Следовательно, совсем немного времени прошло, иначе запах не лез бы в ноздри острым наконечником трубки "ухогорлоноса", не свербил бы как смрад говна в общественном клозете...

– По лестнице вниз, – велел он, и напарники крадучись соскользнули на первый этаж. Это была не та лестница, по которой они попали в помещение бывшего рекламного агентства Джо там, в скрытой многими годами будущего полуночи, в полуночи, где остался убитый выпердок. Из помещения агентства вниз вела еще одна лестница, "черная", по коридору мимо туалетов и направо... Ловя носом аромат, Грэй шел по нему как по проторенной дорожке, как вышколенный фокстерьер по следу лисы, ни на йоту не отклоняясь от правильного направления. По крайней мере я знаю, что выходить из здания следует "огородами", подумал он. На улице запах, конечно, улетучился, ну ничего. Я знаю, что прибыл вовремя, и не опоздал. – Основная задача, шепнул он напарнику, нащупав во мраке ручку двери, ведущей во двор, – не нарваться на случайных свидетелей и побыстрее раздобыть колеса. Колеса, брат, нам сейчас во как, позарез, нужны. Увешанные "металлоломом", мы по нынешним улицам вряд ли дальше двухсот футов протопаем. Другие времена, другие нравы.

"Безоружным по улицам ходить?!!" – обалдел Вилли.

– Угу. – Ответил Грэй. – Хочешь не хочешь. Ну разве что пару кольтов за пазуху сунешь, для спокойствия души... Да, чуть не запамятовал, ты же не знаешь, что... На все про все у нас ровнехонько сутки, ни секунды лишней. Когда часы, неумолимый фиксатор истечения времени жизни, изобретенный человеком в припадке мазохизма, пробьют следующую полночь, мы с тобой, и... еще один мужик, во что бы то ни стало обязаны удалиться из этого уголка мирового пространства-времени. Иначе неприятности заполучим на свои задницы, а нам эти неприятности нужны, как собаке восьмая нога.

– С каких это пор у собаки семь ног? – спросил заинтригованный напарник. "Вот это да! – подумал параллельно. – Торопыга, я гляжу, куда крутее сваренный тип, чем я гадал. Лихо это у него получилось, во времени прыгать. Если не врет..."

– Повторяю для тугодумов, лгать привычки не имею, – сказал Грэй. Ложь – первая ступень осклизлой лесенки, низвергающейся в подвал, где обитает страх... Нет, правда, Вилли, лихо я сюжет закрутил, а? Ты себе и вообразить, брат, не в состоянии был, что запроторишься черт знает куда?..

– Верно, – мрачно изрек Вилли, – что да, то да. Удивил ты меня, кореш. Но я тебе вот что скажу. Мне без разницы, в каком времени, месте, ты один знаешь еще в чем, убивать нонок, понял? Нонки – они везде нонки, а...

– ...Вилли Квайл везде Вилли Квайл. Мужик. Сила! – раньше Неудачника закончил фразу Торопыга. – Орел, словом. Нонкоруб-младший.

– Ты шутить брось, – серьезно, как никогда, сказал Вилли. – Шутки у тебя дурацкие, я говорил. И мне лично – не до шуток. Чего стоишь, за ручку держишься, как выпердок за нонкину сиську? Давай веди, командир хренов.

– Что да, то да, не отнимешь, – согласился Грэй и открыл дверь. ...никакой бдительности, – добавил. – Хотя бы двери за собой озаботились позапирать, вояки. Игнорируют напрочь. Пятая колонна, блин...

Они оказались во внутреннем дворе-колодце. Единственный источник света – желтая слабенькая лампочка, – горел неподалеку, над выездной аркой, просверлившей дом полукруглым туннелем внизу одной из стен. А сверху, из бездонной космической беспредельности, замкнутой в квадрат, очерченный кромками крыши, заглядывали во двор-клетку мигающие глазки звезд, подсматривали. "Яркие какие, заразы!" – подумал Вилли, опуская задранную было к небесам голову.

– Ты просто никогда не удосуживался раньше поднять лицо к звездам, тихо сказал Грэй, – там, у себя дома. Смею тебя заверить, что они над твоим домом в точности такие, как здесь. Они – вечные. Они – глаза Вселенной, заглядывающие в наши души. Космос, небеса, иные миры... удивительные, волнующие душу слова, правда, Вилли? Наша сила – лишь крохотная частичка энергии жизни, положительной энергии, пронизывающей Вселенную, брат. Но миры захлестывает отрицательная, уровень энтропии увеличивается, зло довлеет... Ночью путника в джунглях мироздания преследуют волки. Чтобы не расстаться с жизнью, необходимо отрастить клыки не меньшей длины, чем у них, обернуться волками даже, хотя бы на время... И волками смотрели звезды из облаков... мы с тобой волки, брат. Ищем свою стаю. А логово наше – там... – Торопыга взмахнул рукой. – ...грубо говоря.

– Ох-хо-хо, – тяжко и шумно вдохнул и выдохнул литров сто воздуха, не меньше, Вилли, – кончай болтать, руки чешутся...

– ...кому-нибудь в глаз пулю всадить, да? Ну, ладно, поехали... Будет тебе дело, изверг патентованный.

– ...В эту коляску? – скорчил недоверчивую гримасу Неудачник. – Да она ж развалится, как только ты в нее сядешь!..

– Услыхал бы твои слова мистер Генри Форд, браток, он бы тебе язык отверткой выколупал, а я б ему не препятствовал. Не клевещи на авто, "model T" хулы не заслужила! Тарантас что надо!.. Вполне соответствует декорациям. Жизнь – борьба, мужик, а жизнь... э-э-э, скажем так, вояджера – борьба почти безо всяких правил. Хотя, доложу я тебе, определенного стиля антуража придерживаться мы вынуждены. В данном случае аксессуары выбираем не мы, и удовольствуемся же тем, что под рукой, что дано. Если уж спарринг-партнеру, вприпрыжку разминающемуся в другом конце татами, угодно было перескочить океан и крутить кино, снятое на здешней натуре. Будто, дома, блин, мало натуры, и за море-окиян нужно было во что бы то ни стало за черными душами скакать. Тьфу! – раздраженно сплюнул Грэй. – Видеомания – жуткая болезнь. Если первопричиной была лишь она, а не еще какие-нибудь ассоциативные ряды, услужливо вытолкнутые подсознанием... Нахвататься чужих мыслей, и построить из них дом для собственной личности, по-моему, хуже, чем зацепить мандавошек.

– Не скажи, – компетентно заявил Вилли. – Я как-то подхватил, по-малолетству еще, до Квартала. То-то радости поимел, знаешь...

– Да-а? – заинтересовался Грэй. – А кто ж с тобой поделился?

– А-а, была одна... – засопел Вилли. Воображение услужливо нарисовало "памятные картинки кочевой жизни", до Квартала, в тогдашней нейтралке, нынче нонками заглоченной.

– Ясно, – ухмыльнулся Грэй. Увидел, гад длинный, эти самые живописные картинки, вломившись в мозги напарника.

– Слушай, а как ты это делаешь? – поинтересовался беззащитный от вторжений напарник.

– А как ты с электронными ребятами контачишь? – уел встречным вопросом Грэй. – То-то и оно. Принцип, мне кажется, единый. Универсальный. Иначе бы Вселенная распалась... бог мой знает на что. Только ты зациклился на одной частоте спектра биоволн, а я – на другой. Ты к схемам подсоединяешься, в электронном поле, я – к извилинам, немножко гуляю в биополе... И еще на кой-какие другие подключения настроен...

– На мертвые петли без парашютов во времени, а, Торопыга?

– Не умаляй моих способностей! Я настроен преодолевать все без исключения ограничения свободы передвижения, все рамки среды обитания... ну, ладно, – Грэй уже сидел в машине и возился с управлением, изучал, что ли? – нашли тоже тему... Скакать, кстати, во времени не столь уж незатейливо, как тебе могло помститься... Разоблачайся, будем шкуры менять, не то первый встречный фараон ощерится как матерый lupus.