Текст книги "Илья Муромец (СИ)"

Автор книги: Сергей Пациашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Да, ты прав, мир изменился. И изменил его ваш бывший воевода – Василий Буслаев. Он уничтожил колдунов, Кощея Бессмертного и моего отца. Благодаря нему вы сейчас живёте так, как живёте. Но, думаешь, если бы мы могли поднять Василия из могилы, захотел бы он жить в этом мире? Ответь мне, захотел бы он жить в вашем рабском мире, смог бы он жить в мире, который сам создал? Молчишь. Знаешь, что не смог бы. Он бы отрёкся от всех своих подвигов, если бы увидел, к чему они привели. Люди стали рабами, слишком набожными, слишком трусливыми. Во всех городах правят родичи Владимира, все кланяются одному старому князю, все стали его холопами. Больше Василий Буслаев любил свободу. Но ты прав, теперь уже ничего не вернуть. И потому я лишь хочу, чтобы эта страна горела в огне. Пусть все погибнут, пусть страдают, как страдал я. И я и дальше готов так страдать, но не один. Я слишком долго был одинок, 20 лет. Это не справедливо. Я не хуже вас, других людей, вы будете страдать вместе со мной, вместе мы погибнем.

– Может ты и прав, Соловей-разбойник, – поникшим голосом молвил богатырь, – ведь не спроста перед смертью Василий хотел подружиться с твоим отцом. Но мне уже всё равно, я ухожу из этого мира к господу-Богу и не увижу того, что ты хочешь сотворить с нашей землёй

– Что ж, Семён, благодарю тебя за хорошую беседу, – через силу улыбнулся Соловей, – давно я уже так откровенно ни с кем не говорил. Не переживай, я дарую тебе избавление.

Тут же один из разбойников подошёл к своему вождю и передал ему тяжёлый двуручный меч. Соловей убрал посох подмышкой, взял меч, размахнулся и срубил богатырю голову. В этом было его милосердие – облегчить муки своей жертвы. Полюд лежал, ни жив, ни мёртв, боялся пошевелиться. Он даже пожалел, что не погиб раньше, в бою, теперь смерть казалась ему в сотни раз страшнее. А меж тем солнце склонилось к закату, и только свет костров не позволял лесу полностью погрузиться во тьму. Тьма теперь защищала Полюда, она скрывала его, и он позволил себе даже выползти из-под тела мёртвого Хельги. Вокруг сновали какие-то твари, ломая ветки. Невозможно было понять, люди это, звери или упыри. Полюд старался лежать как можно тише, но долго так продолжаться не могло, нужно было действовать. Муромец решил проверить, как работает его левая рука. С большим трудом удавалось ей пошевелить, плечо распухло и всё ещё страшно болело. Полюд почувствовал на себе чьё-то тёплое дыхание и похолодел от страха. Какое-то существо фыркало ему прямо в лицо. Не сразу пришло понимание, что это конь. Всадника на нём не было, и, похоже, она свободно гуляла по лесу. Полюд не знал, радоваться ему или бояться. Лошадь могла его выдать. Но в конце концов, муромец стал приманивать к себе животное, погладил его по гриве, что-то нашептал на ухо. У него был лишь один шанс, если с первого раза он не сможет взобраться на скакуна, то выдаст себя и непременно погубит. Полюд изо всех сил напряг больную левую руку и вцепился ей в вожжи. Правую руку положил на спину лошади. В тот миг Полюд призвал на помощь всех богов, задержал дыхание и прыгнул. Он достиг цели, он был на коне. В лагере разбойников поднялась какая-то суета. Полюд потянул за вожжи и прокричал:

– Ха!

Повинуясь знакомой команде, конь тут же рванул вперёд. Полюд подгонял его и мчался без оглядки через тёмную чащу леса. Казалось, сама смерть бежала по его следам, а до Борского и Мурома было ещё очень далеко.

Глава 9.

Выборы.

Всего несколько дней прошло с того дня, как князь Глеб со свитой направился в Муром для наведения там порядка, а весь город был уже встревожен страшной вестью. Святогор уселся на коня и один спешно отправился в Борский. Здесь несколько дней он провёл возле постели раненного Полюда, расспрашивая его о случившемся. Любовь Хельги спасла этого юношу, из всего отряда он был единственный выживший. Ему крупно повезло, рана в груди была совсем рядом с сердцем, ещё немного, и Полюд погиб бы от собственного копья. Так же он отделался переломом диафрагмы и царапиной на голове от удара, не проломившего даже череп. Теперь Полюд был одержим только одним желанием – отомстить, будто это бы вернуло к жизни любящего его скандинава и павших в бою друзей. В Муроме тогда ещё не знали о страшной трагедии и не начали скорбеть, однако кое-какие слухи о том, что из всего ополчения почему-то вернулся только один человек, уже дошли. Князь Глеб воспользовался поднявшейся тревогой, чтобы помирить меж собой Ратшу и братьев покойного Юртая.

– Страшные времена близятся, – говорил князь, – мы должны держаться вместе, чтобы одолеть врага. Горясер, Идман, Ратша, пожмите друг другу руки.

Горясер вдруг почти искренне улыбнулся, сделал шаг вперёд и протянул руку тысяцкому. Но Ратша стоял, не шелохнувшись, будто ничего и не слышал.

– Ратша! – укоризненно говорил Глеб.

– Это не по закону, – отвечал ему тот, – я – тысяцкий, а они подняли на меня восстание. В моём лице они оскорбили не только меня, но и весь Муром. И они должны заплатить за это.

– А я князь этой земли. Я выше тебя по должности, и я приказываю тебе помириться с ними.

Ратша скривил лицо, но пожал руку Горясеру. Затем под радостные вопли и свист горожан пожал руку и Идману. Младший брат ещё не научился так претворяться и пожал руку тысяцкому без удовольствия и улыбок. Ратшу, однако, за его поступок ожидала хорошая награда – Илья крепко обнял его, с лица его не сходила улыбка. И воистину нет большей радости, чем быть причиной счастья своего любимого. А затем приехал Святогор, и радость муромцев от примирения двух влиятельных горожан сменилась великой скорбью. Плакали женщины, плакали и дети, плакали даже мужчины, и все жалели Полюда и поддерживал его справедливую жажду мести. Когда он, ещё бледный, но уже идущий на поправку, прибыл в Муром, все желали оказать ему какую-нибудь услугу, как-нибудь помочь, поддержать. Больше всего все жалели о том, что не могли сжечь тел своих близких, проводить их в последний путь. Илья лил слёзы о том, что эти люди умерли не крещёнными, поскольку он считал их лучшими людьми и самым достойными царствия Божьего. И карачаровец молился Богу о том, чтобы тот взял этих прекрасных людей к себе, как заботливый пастух достаёт из болота заблудших овец. Отец Феодосий напротив воспользовался ситуацией, чтобы начать призывать всех креститься. Своими словами он усиливал боль людей, когда говорил, что их погибшие близкие попадут в ад, потому как не были крещёными. Священник разошёлся до того, что унимать его пришлось князю Глебу. С большим трудом он уговорил владыку замолчать, пока народ не выгнал их из Мурома. Но рана в душе муромцев уже была посыпана солью, и теперь за облегчением они пошли к Илье. Он же всем обещал спасение и называл павших чуть ли не святыми, и дал людям такое утешение, что отец Феодосий однажды прямо во время службы в молельном доме стал поносить юного карачаровца.

– Не слушайте ересь этого юного смутьяна, – говорил он, – ибо слова его противны Богу. Не имея духовного сана, не имя опыта службы Богу, он взялся проповедовать. Но своей проповедью он отворачивает людей от Христа. И если он не прекратит это занятие, то навсегда будет отлучён от христианской церкви.

Полномочий для отлучения у отца Феодосия, конечно, не было, но слова его поразили Илью прямо в сердце. Он не смог больше здесь находиться и вышел прочь. С трудом он сдерживался, чтобы не заплакать раньше времени. Он не хотел расстраивать и без того скорбящих людей своей печалью. Лишь когда Илья остался один, он дал волю слезам. Он чувствовал, что с ним поступают несправедливо, что он не сделал никому ничего плохого, наоборот, всем сердцем хочет помочь, но навлёк на себе такое негодование, какое не навлекается и на страшных душегубов и насильников. А в другой миг Илья напротив говорил себе так:

– Так тебе и надо, всё правильно. Как ещё они должны поступать с такой тварью?Ты всё это заслужил, всё верно, всё так и должно быть. Чего же ты расстраиваешься?

Но затем снова появилась печаль, уже не за себя, а за людей, за погибших в бою, за то, насколько неправ отец Феодосий, и как он может далеко увести людей от настоящей веры и настоящей любви. И ничего нельзя ему противопоставить, никак нельзя было его переубедить. У священника было больше прав и больше власти, и Илья ошибался бы, даже если тысячу раз был бы прав. Но в конце концов юный карачаровец сжал кулаки, вышел из-за дерева, за которым прятался, и направился обратно в город. Теперь он шёл прямо к Святогору. Богатыря Илья нашёл не сразу, но когда они, наконец, остались одни в саду, произнёс:

– Я хочу сражаться против Соловья-разбойника.

– Все хотят этого, – отвечал Руслан, – но лучше ты оставь эту затею. Никто воевать с Соловьём у нас не пойдёт. Князь не велит, и Ратша. Этот изверг сажает людей на кол, он всех наших перебьёт, как скот.

– Перебьёт, если мы за них не заступимся. Или мне придётся уехать. Если Соловей придёт в село Карачарово, я хочу быть рядом со своими близкими.

– Поверь мне, Илюша, я не меньше твоего хочу разделаться с Соловьём. Но князь против. И епископ наш тоже против. Владыка не хочет губить христиан в этой войне. Многие твои друзья крестились, теперь в Муроме столько христиан, сколько не было никогда. И это благодаря тебе. Пойдёшь против епископа и погубишь всё дело.

– Ну нет, это владыка идёт против дела и против веры. Он забыл, что разбойники тоже люди, мы должны их простить, спасти. Иначе мы не можем считать себя христианами.

Теперь Руслан остановился в изумлении и не сводил глаз с Ильи. Юный карачаровец уже давно удивил его своим большим сердцем, но богатырь не переставал снова и снова удивляться его добродушию. Илья смутился его пристальным взглядом и решил пояснить свои слова:

– Их нужно судить здесь, в Муроме, или даже в Киеве потому как разбойники сделали много зла не только муромцам, но и другим городам. Только после этого их можно казнить. И, возможно, это спасёт чьи-то души даже из числа разбойников. Кто знает? На всё воля Божья. Но без христианского суда мы лишаем их права публично покаяться, а раз так, то мы сами совершаем великий грех.

Меж тем, весна шла своим ходом. Последняя влага поднялась паром с грунтовых дорог и унеслась вверх, распустились почки на деревьях, запели соловьи и жаворонки. В молодой траве застрекотали кузнечики. Вечерами, когда утихал шум людей, собак и прочих городских жителей, сверчки вступали в свои права и начинали успокаивающую музыку. Монотонные свидетели гармонии, хранители покоя мироздания. В сёлах близился рабочий сезон, в Муроме близился сезон политический. Каждый год в эту пору здесь избирались должностные лица: улицкие, старосты, посадник и тысяцкий. Старшие должности выбирались в конце, сначала же избирались самые младшие. На каждой улице должен был быть свой улицкий, например, на улице, на которой жил Илья, половина мужчин старше сорока лет однажды побывали на этой должности. Тот, кто однажды побывал улицким, мог впоследствии стать посадским старостой, тысяцким или посадником. Когда началась предвыборная компания улицких, Илья почти сразу узнал о ней случайным образом. К нему в дом явился сам Полюд. Он уже почти окончательно оправился от ран, на лбу теперь виднелся лишь едва заметный шрам, полученный от кистеня. Полюд теперь намеренно коротко постриг волосы, чтобы всем был виден этот шрам, который сам раненный называл не иначе как своей боевой наградой. Илья приветливо предложил гостю квасу из бочки и, усевшись на лавке, они заговорили.

– Слышал, Хома сразу двух сыновей своих хочет выдвинуть на должность улицкого? – молвил Полюд, – старый, видимо, совсем уже выжил из ума, в семью свою хочет внести раздор из-за должности.

– А как думаешь, Ратшу в этот год выберут тысяцким? – спрашивал Илья.

– Тысяцкого не выбирают, его князь назначает из числа бывших старост и улицких. А потом тысяцкий назначает себе сотников из кого пожелает.

– А Святогор?

– Святогора вот могут переизбрать. Но он уже несколько лет в должности посадника. Это нарушение обычая, и с каждым годом это нарушение всё сильнее. Раньше посадник больше года не бог быть в этой должности.

Илья задумался. Возможно, за это прежде муромцы так и не любили христиан.

– Послушай, Илья, – слегка толкнул его в бок Полюд, – я вот чего придумал. Приходи на выборы, чтобы отдать за меня свой голос. Я хочу стать улицким, а мы с тобой живём на одной улице. Люди тебя любят, если ты за меня слово скажешь, они за меня проголосуют, и я буду у тебя в долгу. А потом я с тобой вместе поддержу на выборах Святогора.

– Хорошо придумано, Полюд. Но ведь ты не только из-за Руслана хочешь стать улицким?

– Это уже тебя не касается, – отвечал он.

– Отомстить хочешь, за Хельги? – прямо в глаза его спросил Илья, – не волнуйся, я тебе помогу, я и сам хочу разбить разбойников.

– Что же, попробуем вместе надавить на князя.

И уже на следующий день Илья вместе с Полюдом стал ходить по торговым местам, заходить в гости к муромцам, встречать людей на улице и говорить с ними о политике. За Ильёй всегда ходила компания верующих, преданных исключительно ему и в чём-то даже должных ему за ту помощь, которую когда-то он им оказал. Но Полюда они мало интересовали, ему нужна была только одна улица, которую он хотел представлять перед князем. Илья неустанно говорил свои речи о погибших муромчанах, о том вечном блаженстве, которое ожидало их теперь на небесах, а вместе с тем призывал всех отправиться и побить Соловья.

– Правильно, отомстим проклятому, – откликались на его призыв люди, – отрубим его голову и насадим на кол.

– Нет, нет, – пугался их словам Илья, – тогда вы погубите себя, а я только для того и зову вас в этот поход, чтобы вы спасли себя. Не нужно мстить, и не нужно идти куда-то, чтобы мстить, ибо месть – это великий грех. Пойдёмте, чтобы схватить Соловья, чтобы судить его и спасти эти несчастные души, выбравшие разбойничий путь.

Но на этих словах Полюд всегда прерывал Илью и начинал говорить сам. И сам уже обещал, что голову проклятого Соловья насадит на кол, что очистит муромскую землю от разбойников вместе с ополченцами. Только вряд ли он мог такое обещать, так как сам хотел стать всего лишь улицким. И если бы после своего избрания он поднял бы всех мужчин, что жили на его улице, всё равно их было бы слишком мало, чтобы разобраться с разбойниками. А выборы закончились в пользу Полюда. Второе и третье места разделили меж собой сыновья Хомы, и это примирило их. После же выборов улицких начались выбор городских старост, коих в Муроме было всего четыре. Вторая должность после посадника, на которую могли выбирать только тех, кто в прошлом были улицкими. И здесь в округе Полюда случилась серьёзная заминка. Все как один вдруг решили голосовать за Илью, нарушая существующий обычай, ведь карачаровец не был прежде улицким. Да и улицким он быть не мог, так как не имел своего дома на какой-либо улице, то есть был приезжим, чужаком. Но мурома был народ упрямый, и если вбивал себе что в голову, то выбить это оттуда было уже совершенно невозможно. И вот уже в остальных трёх округах был выбран свой староста, а в этом округе яйцо застряло в курице.

Никто не хотел выбирать, так как все понимали, что Полюд выполнить их обещаний не сможет, а городской староста сможет. Снарядили ходоков к князю, те стали просить и умолять его. Князь Глеб оказался в затруднительной ситуации. С одной стороны, он понимал, что если допустит Илью до выборов, то ему непременно придётся вести войну против Соловья, а если на допустит, весь муром отвернётся от него, а вместе с тем и от христианской веры. А Глеб уже очень давно не виделся со своим отцом, князь Владимир строго-настрого велел младшему сыну крестить муромскую землю. Теперь показываться на глаза отцу было совестно. А ведь на Глеба вся русская церковь налагала большие надежды, ведь он был потомок византийских императоров, на Руси только второй такой. А как известно, в православии именно ромейский император считался помазанником Божьем. Словом, Глеб оказался в затруднении, и чтобы решить этот вопрос, вызвал к себе епископа. Они долго о чём-то беседовали, дворовые потом утверждали, что молодой князь даже кричал. А когда разговор окончился, Глеб вышел и объявил о своём решении. Илью он до выборов не допускал, но принимал его в муромскую дружину. Были известно три пути, которые вели из низов в дружину князя. Тот, кого выбирали городским старостой, автоматически попадал в дружину, это был простой путь подняться с низов, но не все бояре обязаны были пройти через эту должность. Был ещё имущественный ценз, который всех крупных землевладельцев делал боярами, и было ещё право князя. За особые заслуги он мог любого горожанина сделать дружинником. Если бы Илья стал бы старостой, город бы раскололся, язычники стали бы биться против христиан. Но и сейчас дружина раскололась, многие не хотели принимать новичка. Однако тут помог Святогор, который предложил Илье занять должность богатырского старосты. Такой должности в Муроме прежде не было, но она была в Новгороде и Киеве. Нарочно для Ильи эту должность ввели и здесь. Муром тут же стал собираться в поход, все просились в городское ополчение, хоть и взять всех туда не было никакой возможности. Но теперь было создано второе, богатырское ополчение, которое стало набирать людей в богатыри. Для всех даже не хватало боевых лошадей, но многие согласились идти пешком. Илья в свой черёд вытребовал денег на сёдла и стремена и достал их около сотни. Теперь у муромского ополчения появилась конница, хоть никто не знал тогда, какие преимущества в бою она даёт. Все сражались пешими, на скакунах доезжали только до места схватки. В суматохе никто и не заметил, что посадник и тысяцкий куда-то пропали. А они тем временем вызвали к себе Полюда и устроили ему настоящий допрос.

– Как же это так получилось, Полюдушка,– спрашивал Святогор, – что ты, будучи язычником, действуешь по указке христианского епископа?

– Я – свободный человек, – отвечал Полюд, – я не действую не по чьей указке.

– Тогда зачем ты вместе с ним втянул нас в войну? – поднялся с криком Ратша, но Святогор усадил его на место.

– Зря ты, Полюд, в это дело Илью втянул, – молвил вместе с тем Руслан, – он дитя ещё, он здесь не при чём.

– Да какое он дитя? Он старше меня. А я уже в бою был, чуть не погиб. А сколько молодых там осталось!

– Он не воин, как ты не понимаешь? – вновь повышал голос Ратша, – его убьют в первом же бою, он же как святой, я ещё не встречал человека с таким большим сердцем. А ты, и ваш отец Феодосий решили от Ильи избавиться, отправить его на верную смерть, чтобы не мешал ему проповедовать на свой манер. И ты с ним заодно. Как это низко, Полюд, как это глупо.

– Да, боюсь, вы падёте в том бою, – с горечью в голосе говорил Святогор, – если кто и выживет, то точно не старые. Старики будут своей грудью закрывать молодых, в которых влюблены, словно Хельги. А молодые и неопытные потом не смогут отбиться. Соловей набрался мощи, и его поддерживает какая-то неведомая сила. Помнишь, Полюд, ты рассказывал о его посохе? Я вспомнил, посох – это знак, который изображал на своих знамёнах клан Змея, колдуны. Это был самый сильный и самый опасный клан, единственный, который мы так и не смогли уничтожить. И потому теперь беспредельничает на русской земле Змей Горыныч.

– Что? – мгновенно побледнел Полюд, – ты хочешь сказать, что Змей Горыныч и Соловей-разбойник заодно?

– Дошло, наконец, – сплюнул на землю Ратша, – Змей сжигал заживо целые армии, он прихлопнет нас, как букашку.

– Ну и пускай, – вдруг осмелел Полюд, – мне без Хельги всё равно теперь жить не охота. Уйду за ним, но прежде отомщу, доберусь до гадины-Соловья.

И с этими словами он вышел прочь, а Ратша и Святогор переглянулись между собой.

– Может это и хорошо, – вздохнул тысяцкий.

– Что хорошо? – не понял Руслан.

– Что мы умрём все вот так, вместе. Илья за собой утащит нас в своё царствие Божье. К тому же, для меня большая честь умереть вместе с тобой, Святогор-богатырь.

Глава 10.

Две змеи.

Когда кони увидели воду, их уже невозможно было остановить. Ноздри расширились и пыхтели, словно кузнечные меха. Скакуны все как один рвались к реке, разгоняя любую живность на своём пути. Всадники едва успели слезть с них. Тем, кто были в седле и со стременем, это удалось гораздо сложнее. Безусловно, у нового приспособления для верховой езды были и свои недостатки.

– Теперь наши звери будут приказывать нам, когда останавливаться на привал! – смеялся Ратша, приближаясь к Илье и Полюду.

– Очень удобное седалище, – указал Полюд на седло, – в него можно было и старого Святогора посадить. Напрасно он с нами не поехал.

– Пускай старик отдыхает, – вымолвил тысяцкий, – он уже навоевался за свой век.

В этот момент какая-то рыбина вдруг ударила хвостом по воде прямо возле лошадиной морды. От неожиданности скакун фыркнул в воду и в страхе отбежал от реки. Войско разразилось дружным хохотом.

– Смотри, – схватил Илья Ратшу. Взор его был устремлён на другой берег, тысяцкий тоже заметил там какое-то движение и успел разглядеть, что это было резвое существо на двух ногах. Ратша набрал полную грудь воздуха и что было мочи прокричал:

– Эгегей! Кто там бродит?

В ответ из лесной чащи вылетела стрела и упала в воду возле берега.

– Вот сукин сын, что бы сдох.

– Это они, – смекнул Полюд, – разбойники.

– Нужно найти брод, а то уйдут, собаки.

Стали искать брод. Рассеялись по всему берегу и на своих скакунах всё пытались нащупать дно. Дно было везде мягким и илистым, засасывало всё сильнее, особенно в середине. Грязные по самое пузо кони выходили из реки, так и не добравшись до другого берега. Всадники сели, вылили воду из сапог и принялись думать.

– Ничего, далеко не уйдут, – вымолвил подоспевший Ратша, – мост сделаем и скоро их уже нагоним.

Воины недовольно загудели. Никому не хотелось браться за крайне сложную и долгую работу. Тогда Ратша первым взялся за топор и принялся рубить первое попавшееся дерево. Бил с такой силой, что вспотел и запарился, стянул с себя кольчугу, остался в одной рубахе. Дерево тряслось каждой своей веткой от удара, эхо разносило звуки далеко по местности. И вот уже из другого места зазвучал подобный звук: Илья взялся за топор и принялся за дело. К нему присоединился Полюд, подключились и другие, и работа пошла. Народу здесь было много, каждый срубил по дереву и больше уже срубать было не нужно. Теперь стали обрубать ветки, из самых длинных сделали вёсла. Отрубили тонкие верхушки деревьев. Ратша меж тем отправил несколько человек на охоту, раздобыть еды. Дело шло невероятно быстро. Из верхушек деревьев ополченцы соорудили плоти спустили его на воду. Проверили, держится. Несколько человек к этому времени прикатили откуда-то огромные неподъёмные валуны.

– Добро, – промолвил Ратша, – то, что надо.

К этому времени на плоту уже треугольником разместили высокий подъёмник. Плот теперь был похож на большую пирамиду. На одной её стороне был закреплён на верёвках валун, который можно было поднимать на вершину и резко отпускать. Это было необходимо для того, чтобы забивать сваи в речное дно. Сваи тоже уже были готовы: специальные брёвна, обрубленные колом на конце. К этому времени пришли охотники с добычей, сели за костры, и вскоре все воины, наконец, сели, чтобы поесть.

– Соловей, поди, уже обмочился, – смеялись они. Но Ратша был не весел, лицо его было обеспокоено. Была уже вторая половина дня, солнце клонилось к закату. Если Соловей никуда не ушёл и ждал их на том берегу, то встретиться враги должны были ночью. А ночью упыри становились сильнее и гораздо опаснее, чем днём. Да и от Соловья можно было ожидать чего угодно. Он уже показал себя неплохим стратегом и мог догадаться, что лучше ему никуда не уходить и ждать на том берегу. И всё же Ратша решил рискнуть. Соловей 20 лет от всех скрывался и прятался, значит, скорее всего, он трус. После трапезы ополченцы на плоту вышли на реку со сваями. Огромный валун падал с такой силой, что от шума с деревьев улетали все птицы и поднимали ещё больший шум. А меж тем дело двигалось вперёд. Новые воины заменяли уставших, новые сваи крест-накрест входили в воду одна за другой. Когда с этим было покончено, дело осталось за малым – положить бревенчатый настил. На всё про всё около часа. Но Ратша не велел до конца укладывать помост. Сегодня битвы не будет, муромцы должны были ночевать на своём берегу, подвергая свою жизнь опасности внезапного нападения. Ведь упыри могли очень тихо перемещаться по лесу.

Утром все проснулись от страшного шума. Тысячи грачей каркали во всё горло и кружили над тем местом, где расположилось муромское войско. В их движениях можно было разглядеть чёткий порядок: все летели строго по кругу. Зрелище это навеяло тревоги на отважных ополченцев. Но на том плохие приметы не закончились. На утренней охоте не удалось забить ни одного крупного зверя. Все кабаны, туры, медведи исчезли, как по приказу. Было видно множество их следов, которые уводили вдаль от реки. Будто животные сговорились и ушли как можно дальше от водопоя.

– Странно всё это, – молвил Ратша, когда охотники к его ногам бросили всего несколько подстреленных зайцев и глухарей. Природа чувствовала присутствие гостей, и они тревожились от этого. Кони тоже вели себя неспокойно, хозяев слушали, но временами будто сходили с ума и теряли контроль. Но даже эти страшные приметы не остановили муромцев. Худо-бедно они позавтракали, в основном хлебом, быстро достелили брёвнами мост и начали переправу. Кони очень боялись переходить на ту сторону, и их тревога передавалась всадникам. Один из ополченцев даже спешился и повёл под уздцы своего коня по мосту. Скакун ни в какую не хотел идти, упирался. Воин тянул его за вожжи, поскользнулся и вдруг упал в воду. Не успел он опомниться и взять потянувшиеся к нему руки товарищей, как вскрикнул от боли, и все увидели змею, укусившую его прямо в шею. Ополченец в ярости отрубил животному кинжалом голову. Но яд уже попал к нему в тело. Поначалу воин старался не обращать внимание на боль, но уже на том берегу реки рухнул на землю и забился в судорогах. Друзья примчались к нему на помощь, но было уже поздно. Несчастный скончался. А природа продолжала войну против своих гостей. Появились какие-то невероятно крупные комары, кого-то покусали дикие пчёлы. Во время привала из леса вдруг выскочил сумасшедший волк и бросился прямо в костёр. Вся шерсть его мигом загорелась, но зверь даже не пикнул, а спокойно стоял, пока не сгорел настолько, что не мог больше стоять и рухнул замертво. От этого зрелища все замерли и боялись пошевелиться, а потому даже караульные упустили момент, когда к ополченцам подкрались лучники. Около сотни человек сразу были ранены стрелами, к счастью, смертельно ранены из них были всего троя. Ополченцы тут же взялись за щиты и начали построение. Ратша оказался в числе раненных, стрела пробила его плечо. Так же был ранен Михаил, сын Игната – тот самый, которого Илья когда-то спас от кабана. Но его рана оказалась лёгкой, а вот из Ратши почему-то кровь текла рекой, в считанные минуты уже весь рукав кольчуги был красным. Очевидно, была повреждена артерия, и тысяцкому следовало наложить жгут, но в ближайшее время ему некогда было этим заниматься: разбойники пошли в атаку. Вместе с ними в атаку шли злобные ручные волки. Их околдовали, и они без малейшего страха накинулись на вооружённых муромцев. Многие войны так пострадали от укусов в ноги, руки и тело.В это время разбойники брали их в окружение. Полюд без приказа рванул в атаку с сотней ополченцев и принялся всех рубить на своём пути. Теперь друг Хельги был полон неистовой ярости. Он не обращал внимания на мелкие порезы и прочие ранения, пёр напролом, рубил направо и налево. Раненных Полюд добивал сам, отрубая им головы. Так ополченцы истребили немало врагов, но их быстро оттеснили назад. Полюд до последнего пытался атаковать, и его друзья уже силой потащили его назад.

– Соловей! – прокричал Полюд, – выходи, жалкий трус. Я – Полюд, друг Хельги пришёл за твоей головой!

Муромцы попадали в окружение и ничего не могли с этим поделать. Тысяцкий истекал кровью, правая рука его начинала неметь. Пришлось переложить копьё в левую руку, а щит взять больной. Внезапно в небе снова появились тысячи грачей, и все как один дождём стали гадить.

– Не поднимать щиты! – приказывал Ратша. Но некоторые подняли щиты и были тут же ранены стрелами. И тут в лесной чаще показался всадник верхом не на коне и не на лошади, а на самом настоящем медведе. В руке он держал металлический посох, который напоминал двух переплетённых меж собой змей. По этому посоху все признали проклятого Соловья.

– Соловей! – снова прокричал Полюд, – выходи на бой!

– Поцелуй отросток моему медведю! – прокричал вождь разбойников, и все лиходеи дружно рассмеялись. Кто-то пустил в Соловья стрелу, но тот увернулся. С медведя, однако, слез, чтобы не подставлять себя под удар. А в следующее мгновение сам этот зверь пошёл в атаку. Теперь все увидели, что на медведе была одета специальная кольчуга. Сразу несколько ополченцев ринулись в атаку, но их копья не смогли пробить кольчуги зверя. Медведь встал на задние лапы и расшвыривал врагов в разные стороны, словно игрушки. Все основные силы муромцев стеклись в этом месте. Расталкивая всех, вперёд выскочил Полюд и воткнул своё копьё медведю в заднюю лапу. В ответ передняя лапа зверя нанесла ему удар по голове такой силы, что ополченец тут же рухнул без чувств. Лицо его было изуродовано, а один глаз непоправимо повреждён. Медведю нанесли уже множество мелких ран. Зверь истекал кровью, но всё же сражался. И тут вдруг из гущи ополченцев вырвался всадник в седле с копьём наперевес. Медведь хотел нанести удар по лошадиной морде, но кто-то отвёл его лапу своим копьём. Всадник же со всего разгону с огромной силой воткнул своё копьё в тело зверя. Медведь заревел и рухнул на землю. Во всадника полетели стрелы, но он успел спешиться. В этом отважном воине все узнали Илью. Вокруг него собрались удивлённые муромцы, никто не ожидал от карачаровца такого мужества.

– Держать строй! – послышался хриплый бас Ратши, – мы окружены! Всем встать в строй!

Все обратили взоры на тысяцкого, он был бледен, как мрамор. Из последних сил он прокричал свой приказ и рухнул на земли, ослабев от потери крови.

– О, боги, моё лицо! – послышался отчаянный крик Полюда, – что с моим лицом?

Ополченцы все как один теперь обратились к Илье, будто бы он был их единственным командиром.