Текст книги "Илья Муромец (СИ)"

Автор книги: Сергей Пациашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– Довольно, – взмолился карачаровец, – смотри, он и так уже ранен. Зачем убивать тысяцкого? Забирай зайца и уходи.

– Ты думаешь, дело в зайце, дурак? – разозлился Юртай и ринулся на безоружного хлопца. Ратша в эт время успел собраться с силами, подобрать своё копьё и с силой его швырнуть. Острый клинок угодил прямо в цель, Юртай раненный упал на снег. Младшие братья тут же подбежали к нему.

– Что вы наделали? – прокричал Горясер.

– Рана не глубокая, – вымолвил Идман, – он должен выжить.

Илья в это время помог Ратше подняться на ноги, тот был бледен, как снег и едва мог говорить.

– Забирайте своего брата, я не буду его судить. Но если тронете кого-то из нас, вам отрубят головы.

Эти слова заставили братьев спрятать оружие. Илья и Ратша уселись на скакунов, братья взяли Юртая и раненного зайца и тоже поехали в Муром. Но тысяцкий добрался быстрее, поскольку седло и стремя позволяли ему ехать даже раненному.

Глава 7.

Князь Глеб.

С большим трудом Ратша смог добраться до города, но, оказавшись в Муроме, стал терять сознание. Большая потеря крови отнимала много сил. Илья заметил это, успел подхватить друга, когда тот уже начал падать с коня и дальше понёс тысяцкого уже на руках. Вскоре набежали лекари, ополченцы, простой люд, всем было интересно, что произошло. И почти никто не заметил, как привезли другого раненного, который уже был без сознания и едва дышал. Средний брат – Горясер тут же начал искать лекаря, но врачи все были заняты тысяцким. Юртай умирал, ему требовалась срочная помощь. В итоге бояре потеряли слишком много времени и, возможно это и сыграло решающую роль в тех роковых событиях, что последовали после. Юртаю оказали помощь, но она оказалась слишком несвоевременной: через три дня княжий сын скончался. Ратша был ещё жив. Илья не отходил от его постели, менял ему повязки, кормил из рук, даже не подпускал прислугу. Лишь когда кризис миновал, и стало ясно, что тысяцкий выживет, Святогор смог выманить Илью из избы на улицу. Здесь уже значительно потеплело, морозы спали, сосульки на крышах потекли – всё говорило о приближении весны.

– Эх, что же вы натворили, – тяжело вздохнул Руслан.

– Я пытался отговорить Ратшу, но....

– Никому не говори, что он поправляется. Ты понял меня? Будем тянуть время. Горясер и Идман теперь ждут, что Ратша умрёт, как и их старший брат. Но если они узнают, что он поправляется.... Даже боюсь представить, что будет. Всё равновесие в городе держалось на союзе между мной, Ратшей и князем Глебом. Князь – христианин, Ратша язычник, а я – друг обоих. Но теперь Ратша не друг язычников, теперь он не друг старой знати.

– А он был им другом? Почему же они с ним так поступили?

Но Святогор словно воды в рот набрал и сделал вид, что не услышал вопрос.

– Отвечай же, это из-за меня? – смекнул Илья.

– Забоялись они, что Ратша перейдёт в христианскую веру. Дружба с тобой тоже повлияла. Но это всё только повод, муромские братья хотят прибрать к рукам власть. Они бы и сами крестились, если бы это помогло, но сейчас это только мешает. Над всем крещёнными князь Владимир стремится сделать князьями своих сыновей и племянников. Он думает, это обеспечит его единовластие, но некоторые его сыновья уже пошли поперёк его воли. Изяслав, князь Полоцка, давно не платит дань Киеву. Когда князя не станет, начнётся смута, как та, что привела к власти самого Владимира. Брат пойдёт войной на брата. Горясер и Идман как раз на это и рассчитывают, надеясь прибрать к рукам Муром. А князь Владимир ведь очень стар.

– И что же нам делать, Руслан? – встревожился Илья.

– Тянем время до весны, потом я поеду к князю Глебу в Борский и привезу его сюда, пускай своей властью наведёт здесь порядок. Хуторские его уважают, он хоть и юн, но высоко почитаем у земских. Главное, чтобы до той поры бунта никакого не случилось.

Страшные времена наступали на Руси, в тот день Илья долго молил Бога. Не за себя, а за людей, которые могли пострадать от этого страшного кровопролития, просил Господа избавить русскую землю от таких великих бед. А затем снова отправился к Ратше. Тысяцкий быстро поправлялся, и понадобилось немало слов и уговоров, чтобы убедить его не выходить пока в люди. Ратша согласился, но ненадолго. Решительно приближалась весна, и в такую погоду даже самому больному и немощному хочется выйти на улицу, подышать восходящей жизнью. Природа просыпалась ото сна, вместе с ней просыпались и люди. Для одних это означало начало трудов, посевной сезон, для других сезон любви и цветов, для третьих сезон охоты и сезон войны. В человеке вместе с самыми прекрасными порывами просыпались и самые ужасные, самые разрушительные. Так и братья Горясер и Идман стали готовить свою страшную месть, когда окончательно убедились, что тысяцкий выживет. Из города они исчезли, и никто не знал, где их искать. Ходили слухи, что они отправились к своим родственникам в Рязань, чтобы подговаривать местных бояр на восстание. Рязань находилась тогда в подчинении у Мурома, но уже помышляла о независимости, которую можно было бы добыть в смутное время. К тому же, многие рязанские бояре были ещё и боярами муромскими и могли мечтать о захвате старшего города. Пошли так же толки о том, что Горясер привлёк на свою сторону самого Соловья-разбойника, но этому грязному слуху никто не верил. Зато другой слух был даже уже не слух, а почти что достоверная информация. Из Владимирской заставы по приказу воеводы Потамия выдвигался отряд богатырей для борьбы с Соловьём.

Владимирская застава, которая позже станет городом Владимиром, находилась тогда на ростовской земле, но к Мурому была ближе, чем к Ростову и даже ближе, чем к Мурому Рязань. Князь Владимир в своё время создал эту заставу с одной главной целью: не допустить, чтобы муромский князь Всеволод Додон продвигался на север, на ростовскую землю, а через неё – на новгородскую. А при удачном раскладе застава должна была стать и плацдармом для наступления на Муром. Тогда на заставу были стянуты немалые силы, много знатных людей с самых разных городов оказались здесь, и, видимо, совсем худо пришлось бы Мурому, если бы не прорвались на ростовскую землю печенеги, которые отвлекли на себя основным силы заставы. А Всеволод в это время попытался снова, уже в последний раз отбить себе обратно Чернигов. Именно тогда-то Святогор и перешёл на сторону Всеволода. Теперь же, узнав слух о богатырях, идущих войной на Соловья, Руслан срочно засобирался в Борский. Даже если бы помощь не потребовалась, он бы всё равно не упустил бы такого шанса уничтожить проклятого разбойника – сына Вахрамея. Илью Святогор решил взять с собой, чтобы представить его епископу и князю Глебу. Ратша с тяжёлым сердцем отпустил от себя своего любимца. После долгих прощаний Илья уселся в седло и вместе с Русланом покинул Муром. По размытым дорогам ехать было непросто, но по утрам землю подмораживало, и до обеда путь был значительно прост. Затем дорога превращалась в грязевую жижу, и всадникам приходилось вскоре останавливаться и ждать следующее утро. И всё же, не прошло и недели, как они уже были в Борском. Издали городок напоминал собой деревянный храм на холме, защищённый со всех сторон деревянной же стеной. Его было хорошо видно издалека, несмотря на то, что местность была лесистая. И лишь при въезде в городские ворота можно было увидеть небольшие избёнки, криво стоявшие на неровной земле. Все здесь знали Святогора, и все приветствовали его. Наконец, из одной избы вышел и сам молодой князь в шапке-конусе на голове, меховом камзоле и кожаных сапогах. Он был примерно одного возраста с Ильёй, но лицо его уже было покрыто щетиной, которую сын Владимира пока ещё время от времени сбривал. Волосы Глеб носил длинные, в ушах золотые кольца. Увидев Святогора, он приветливо заулыбался и заключил его в крепкие объятия.

– Соскучились мы по тебе, Руслан. Пропал, как в воду канул. Видимо, много дел в Муроме было?

–Дел хватает, – отвечал Святогор, – да и не молодой я уже, чтобы из города в город бегать, словно заяц. Вот, князь, взгляни, кто со мной приехал из Мурома. Илья Карачаровец, мой добрый друг.

– Тот самый? – удивлённо посмотрел на Илью Глеб, – наслышан о тебе. Говорят, ты многих людей в Муроме привёл к истинной вере.

И князь поклонился гостю. Илья так был тронут этим, что тут же поклонился в ответ ещё ниже. Но когда он поднимал голову, то обнаружил на себе пару злобных взглядов. Горясер и Идман. Оба были здесь, в Борском. Они не уехали в Рязань и не примкнули к Соловью-разбойнику, а пришли жаловаться христианскому князю, которого в душе ненавидели.

– Надо потолковать с тобой о Ратше, – молвил меж тем Глеб посаднику, – как думаешь, не слишком ли он распоясался? Убил знатного человека, ещё и принявшего оглашение. Может, пора нам поставить в Муроме другого тысяцкого?

– Не торопись, владыка, разобраться со всем надо. Вот Илья, что приехал со мной из Мурома был при той схватке, всё видел. Расспроси-ка ты его, как всё было.

– Что ж, Илья, пойдём, расскажешь.

И вместе они отправились в терем. Горясер и Идман провожали их испепеляющими взглядами, Илье было крайне неловко оттого, что, едва попав в город, он оказался уже в центре внимания и даже остался наедине с князем. Теперь рядом со своим знатным сверстником Илья чувствовал себя маленьким ребёнком. А меж тем Глеб предложил ему присесть и сам уселся на лавку напротив, возле тёплой печки с горящими в ней дровами.

– Мне сказали, что ты святой, – молвил князь, – будто сам Бог исцелил тебя и теперь говорит твоими устами.

Илья тяжело вздохнул.

– Эх, владыка, хотел бы я быть покорным орудием в руках Господа. Но я плохое орудие, подверженное страстям, слабое, грешное. Я грешен, я не святой, любого человек я считаю во много раз лучше себя. Ведь люди, имея власть, большие богатства и силу, остаются добрыми людьми. При таких-то искушениях. Я же добр, ничего этого не имея. Это не сложно.

– А Ратша, он тоже добрый по-твоему? Он же натуральны язычник. Если бы не Руслан, пожалуй, бил бы христиан. Он ведь не глупый, видит, как наша вера расходится по земле, скоро она будет повсюду, язычникам некуда будет деться, они будут окружены в своём маленьком мирке. И либо они крестятся, либо станут врагами Христа. Ратша ещё не крестился, из чего я делаю вывод, что он только сильнее стал ненавидеть нашу веру.

– В сердце своём он давно уже уверовал, – возражал Илья, – но ум ещё не может принять этого. Он полюбил меня, христианина. Уверяю тебя, владыка, в его сердце много любви. Любовь к родному городу, любовь к людям движет им. А Бог и есть любовь.

– Это из любви к людям он убил Юртая?

Илья вдруг сразу как-то омрачился и стал печальным, а затем заговорил совсем другим голосом:

– Да, из любви, из любви ко мне. Он хотел спасти меня, хотел защитить, хоть я его об этом и не просил. И если бы был выбор, я был лучше погиб бы, чем позволил ему так согрешить. Но любовь ко мне ослепила его. Это я виноват в смерти Юртая. Если будет на то твоя воля, владыка, суди меня, я готов принять любую кару.

– В этот нет нужды, – отвечал Глеб, – исповедуйся и, думаю, отец Феодосий простит тебе твой грех.

Вскоре Илья ушёл, а князь серьёзно призадумался. Эта встреча произвела на него большое впечатление, и после он даже сказал Святогору:

– Он либо святой, либо дурачок. А может и всё вместе.

А карачаровец меж тем отправился к отцу Феодосию. Это был смуглый, кудрявый грек средних лет, в бороде уже местами проступила седина, но в целом вид его был полон бодрости человека с юга. Какое-то душевное тепло исходило от этих людей с юга, которое так и манило к ним одиноких жителей севера, коими были и русские. Рядом с этими южными гостями всегда становилось теплее, и кто знает, возможно, этим теплом своих верующих христианство когда-то и привлекло в свою церковь северных людей. Карачаровца отец Феодосий встретил доброй улыбкой, исповедь его выслушал вдумчиво и внимательно, почти не перебивая.

– Я не достоин, владыка, я не достоин, – говорил он, – но люди почитают меня, как святого. Особенно когда узнают о моих грехах. Когда, казалось бы, должны, напротив, отвернуться от меня, но это их только привлекает. Мелкий грех. Они видят во мне такого же человека, как и они, живого человека, такого же грешного, как они. Их даже умиляют мои маленькие грешки, поскольку они думают, что я нарочно грешу ради них, чтобы быть похожим на них. Нарочно пачкаюсь в грязи, чтобы не быть слишком чистым. Их это не оскорбляет, а влечёт. И я позволял им увлекаться, позволял им идти за мной, потому что думал, что пускай я и грешен, но я могу спасти их. Маленькая ложь во благо. Я должен был сразу уйти от них, но я остался, то ли из-за слабости своей, то ли из своего сострадания к ним.

– И в этом ты поступил правильно, – отвечал ему отец Феодосий, – ведь ты действовал не по своей воле, а по воле Господа, он избрал тебя, чтоб ты вёл этих людей. Но ты не хотел в это поверить, Илья, и потому и проповедовал людям не верно, проповедовал слишком лёгкий путь к вере. Исключительно от невежества своего, ибо Бог иной раз избирает человека, но человек сам ещё долго не понимает, для чего Бог его избрал. Тебе не хватает мудрости духовных лиц, наставлений тех, кто служит Богу уже много лет.

– Наставь меня, владыка. Скажи, в чём моя ошибка?

– Ты учил людей, что царство Божье уже здесь, на земле, нужно только полюбить друг друга, проникнуться великой любовью. Но то была ошибка, ибо этого слишком мало. Если бы этого было достаточно, скажи, разве Христос погиб бы на кресте? Велика была его любовь к людям, но ещё больше была людская злоба, злоба властьимущих, что не желали его понимать. Твоя проповедь хороша в маленьких городах, в сёлах и горах. Но там, где большая власть, там и большая злоба, большая боль. Там люди настолько привыкли к насилию, настолько оторваны от других людей, что не испытывают к ним сострадания и не могут полюбить.

– И как же привести их в царствие Божье?

– Их не нужно привлекать в царствие Божье, их нужно привлекать только к вере в это царствие. Так, как это сделал Христос. Его смерть, его страдания были страданиями невиновного, были болью любящего, и эта боль обратила к нему даже самых сильных и самых властных. Они не научились великой любви, но научились сострадать тем, в ком есть великая любовь, и через это сострадание научились верить.

– Значит, владыка, чтобы сильнейшие мира сего пришли к вере, простые верующие должны страдать, как Христос, страдать показательно и ни за что?

– Это необходимо, – с грустью отвечал отец Феодосий, – чтобы и самые чёрствые души имели шанс на спасение.

– Но как я могу, и как кто-то другой может одновременно учить великой любви и заставлять страдать? Как можно причинять боль тем, кого любишь? Нет ли в этом противоречия, владыка?

Илья уже разгорячился и не на шутку забеспокоился. То, о чём он только смутно догадывался и боялся произнести вслух, теперь было произнесено.

– В этом нет противоречия, – отвечал священник, – если ты сам страдаешь ещё больше других. Если ты мучаешься и подвергаешься опасностям, если ты борешься против своей плоти, и люди видят это, они идут за тобой, как за примером. Когда Христос учил любви, за ним шли сотни людей, когда он погиб, за ним, страдающим и измученным пошли тысячи и десятки тысяч. Страданием спасаешь больше, чем любовью. Ты уже пошёл по этому пути, Илья, когда по совету Святогора истязал себя. Так и не останавливайся, следуй и впредь этой дорогой.

Услышанные от священника слова опечалили Илью и заставили его серьёзно задуматься. Долго он находился в таком тревожном раздумье, плохо спал, кусал губы в кровь и никак не хотел поверить словам отца Феодосия. Ни о чём другом Илья не хотел думать, и как бы и не замечал, как весна всё больше вступает в свои права. Почти не заметил, как однажды в Борский прибыли богатыри с Владимирской заставы. Они отправлялись в поход на Соловья-разбойника и просили помощи. Князь Глеб согласился им помочь и распорядился выделить из муромского ополчения две сотни бойцов для с борьбы с окаянными разбойниками.

Глава 8.

Соловей-разбойник.

На Владимирской заставе тогда воеводой был старый богатырь – Потамий Хромой. Он был самого простого происхождения, из Людина конца Новгорода. Когда Новгород крестили, Потамий был ещё совсем молод. Крестился он не сразу, но затем примкнул к богатырям, стал сотником в дружине Василия Буслаева и однажды даже спас ему жизнь. За долгие 20 лет с тех пор судьба то поднимала его вверх, то снова сбрасывала вниз, то наделяла большой властью в Новгороде, то мотала по каким-нибудь далёким заставам. И так, пока не скончался богатырский воевода Святослав Вольга. Новым богатырским воеводой стал Микула Селянинович – человек, который в дружине Василия Буслаева не состоял. В силу этого многие богатыри и священники воспротивились воле князя и архиепископа, желая видеть на месте воеводы Потамия или какого другого старого богатыря. Именно поэтому новгородский князь Ярослав отослал Хромого с новгородский земли на Владимирскую заставу. Это было одновременно и ссылкой и почётом, поскольку Владимирская застава поначалу была личным владением Ярослава. И всё же теперь застава находилась на ростовской земле, которая с тех пор, как Ярослав ушёл из Ростова в Новгород, принадлежала его брату – Борису, внуку византийского императора, единоутробному брату Глеба. Таким образом в ссылке Потамия был и политический мотив.

Теперь до воеводы заставы дошёл слух, что Соловей-разбойник совсем распоясался, собрал из всякого сброда целую рать, объединил под своей властью простых разбойников, изгоев-чародеев и даже упырей и готовит теперь самое настоящее восстание против христианской веры на черниговской и муромской земле. Потамий не верил в то, что Соловей смог собрать какое-то войско, но, как и все богатыри, искренне ненавидел этого разбойника. Соловей начал свои грабежи больше 20-ти лет назад и тех пор оставался неуловимым. Но неуловим он был больше всего потому, что всегда имел лишь небольшой разбойничий отряд, который мог легко спрятаться. Их вождь имел много старых друзей в чародейском и языческом мире, которые его покрывали. Теперь же Соловей, видимо, возгордился своей неуловимостью, а слава о его бесчинствах сделала его настоящим антихристом, и теперь разбойник решил, видимо, начать блефовать, убеждая всех, что у него есть целое войско и будто бы он собирается поднять восстание. Потамий вызвал к себе молодого богатыря Семёна, дал ему три сотни витязей и отправил усмирять злодеев. Семён же не был так уверен в своих силах и, чтобы подстраховаться, отправился к князю Глебу в Борский просить у него помощи. Так дружина Семёна увеличилась до пяти сотен, к нему примкнули две сотни муромцев, возглавляемых боярином Хельги. Встретились они уже где-то в апреле, в это время разбойники разорили уже несколько сёл, и слух об этом разошёлся по всей окрестности. Хельги и Семён были совсем не похожи друг на друга. Один высокий, рыжеволосый голубоглазый скандинав, другой кареглазый, волосы тёмно-русые. Скандинавы все были высокие, но худощавые, Семён же был крепок телом, хоть и не высок.

– Ваш воевода действительно верит, что у этого пса есть какое-то войско? – спрашивал в дороге весёлый Хельги.

– В это никто не верит, – отвечал хмурый Семён, – но от Соловья можно ожидать всё, что угодно, он же сын Вахрамея.

– Вахрамея нет уже 20 лет, а вы всё боитесь его.

– Ты даже не представляешь, какие тёмные силы были на службе у Вахрамея. Его союзником был сам Кощей Бессмертный.

– И где же теперь этот бессмертный? – с улыбкой спрашивал Хельги.

– Убит богатырями, как и Вахрамей.

– Вечно такая беда с бессмертными. Ну вот, убили того, убьём и этого.

Вскоре витязи расположились на привал. Кто отправился на охоту, кто стал разжигать костёр. Хельги как командир остался у костра. Вскоре его люди пришли с добычей. Возлюбленный старшины – Полюд радостный спустился с коня, в руках он держал убитого фазана.

– Ай да молодец, – поднялся с земли навстречу ему Хельги, обнял и поцеловал в щёку. Богатыри как-то смущённо посмотрели на это, и в их числе старшина Семён. Хельги заметил это, и, рассмеявшись, по-дружески толкнул его в плечо.

– В чём дело, старшина? Смущают наши ласки? Не хочешь себе найти возлюбленного мальчика? Красивого, безбородого, молодого. Только подумай, жизнь коротка, так и умрёшь, не познав настоящей любви.

– Для меня настоящая любовь – это любовь к Богу, а то, что ты называешь любовью, мы называем грехом.

– Нет более скучной пытки, чем отправиться в военный поход с христианами, – молвил Хельги, усаживаясь на своё прежнее место под дерево. Здесь рядом его ждал уже Полюд, их плечи и бёдра соприкасались, и было видно, что обоим это приятно. Вместе друзья принялись ощипывать фазана и готовить его к обеду.

– Странно всё это, – говорил Семён меж своих, – князь Глеб – потомок ромейских императоров, не нашёл для битвы с Соловьём двух сотен добрых христиан и отправил с нами язычников.

– Ничего страшного, – отвечали своему старшине богатыри, – князь просто бережёт христиан, а язычников ему не жаль.

– Может и так, да благословит его Господь.

В глазах богатырей больше всех детей князя Владимира самыми почётными считались два его сына – Борис и Глеб. Оба рождены от одной матери – гречанки Анны из род византийских императоров. С точки зрения христианства эти двоя имели больше прав на верховную власть после смерти Владимира, особенно старший – Борис. Но по языческому закону старший сын в роду наследовал власть отца, а таким был Святополк, после него шёл Ярослав – князь новгородский, так как Изяслав Полоцкий давно уже отделился от своего отца и потерял право на наследство.

Прошло совсем немного времени, и витязи уже утолили свой голод тем, что взяли с собой и тем, что добыли на охоте. Теперь на них напала послеобеденная лень, и с полными животами богатыри и ополченцы разлеглись в тени могучих дубов. Некоторые даже задремали, не давали себе расслабиться только караульные. Полюд тоже почувствовал, как рядом с другом им овладевает сон. Юный муромец полностью доверял Хельги и мог позволить себе даже заснуть в полном опасностей лесу, если друг был рядом. Но не успел Полюд увидеть свой первый сон, как пробудился от тревожного крика. Вокруг все суетились и быстро поднимались на ноги, обезумевшие кони и лошади проносились меж деревьев.

– Караул! – кричал дозорные.

– Чёрт их побери, – выругался Хельги, поднимая копьё и щит. Полюд только собирался встать, но тут чуть выше его головы в дерево воткнулась стрела.

– Надень шлем, – тревожно скомандовал старшина. Уговаривать Полюда не пришлось. Он спешно подобрал оружие и защиту, а когда поднялся на ноги, то увидел вдали очертания врага. Какие-то люди, одетые в мешковатую ткань без рукавов, с копьями в руках и черепами животных вместо шлемов. Неужели разбойники? На большой скорости к Хельги подъехал всадник. Под шлемом уже с трудом узнавался старшина Семён.

– Строй своих людей, Хельги, – молвил он, – круговая оборона! Их слишком много, мы окружены.

И тут же на коне умчался прочь. Полюд переглянулся с Хельги и увидел в глазах друга смятение. А меж тем старшина принялся строить по кругу ополченцев. Щит к щиту с ними стал и Полюд, вперившись взглядом в густую лесную чащу. Где-то их уже атаковали, и достаточно было повернуть голову, чтобы увидеть завязавшуюся схватку. Раненные богатыри с яростью подняли на копья несколько врагов и тут же были удивлены их видом. Упыри. Клыкастые, бледные твари, которые обычно нападают ночью, а днём всегда избегают битвы. Но не в этот раз. Юный Полюд изо всех сил сдавил в руке древко копья, готовясь к самому худшему. И тут, ломая на своём пути ветки, из чащи выскочили кони без всадников. Без всякого страха они мчались прямо на витязей, будто и не видели их перед собой.

– Они обезумели! – прокричал кто-то.

– Видно околдованы.

Воины выставили вперёд копья, но даже это не остановило бегущих на них животных. Раненные скакуны своей массой ломали ряды людей, причиняя многим травмы. Одна лошадь наскочила прямо на копьё Полюда. Копьё его воткнулось в плоть и сломалось, а в следующий миг деревянный обломок, торчащий прямо из лошади, проткнул воина в левое плечо и потащил за собой. Полюд вскрикнул от страшной боли, дерево всё глубже и глубже входило в его плоть. Наконец, под ударом чужих копий и стрел раненная лошадь остановилась и рухнул на землю. Полюд освободился, но от страшной боли свалился следом за ней. Левый бок кольчуги очень быстро окрасился в красный цвет, от боли помутилось в голове и стало даже трудно дышать. Но вскоре кто-то с силой поднял юношу на ноги.

– Прости меня, – обнял его Хельги, – я обещал умереть за тебя, а ты чуть не умер раньше меня. Держись рядом со мной.

А меж тем странные люди в мешковатой одежде и упыри в звериных шкурах теперь были повсюду, и их действительно было слишком много. Строй богатырей и ополченцев поломался, сами они рассеялись по лесу. Полюд теперь не владел левой рукой и чувствовал себя совершенно беззащитным. Когда враг атаковал с копьём и щитом, юный воин готовился отражать удар одним копьём. Но его закрыл щит верного друга. Хельги отразил атаку врага и сам пошёл в наступление. Он легко ранил разбойника и свалил на землю, но на его место пришли сразу двоя: разбойник и упырь. Один с мечом и длинным кинжалом, другой с копьём. Раненный Полюд держался справа и немного позади своего друга, помогая ему отражать атаки. Хельги был я в ярости и не давал себя ранить. Разбойник был уже ранен в бедро и истекал кровью. В какой-то момент упырь едва не проткнул скандинава. Его копьё устремилось прямо в цель, в слабое место, которое открыл противник. Но Полюд заметил это и резко рванул в атаку. Своим копьём он проткнул упыря в живот и отбросил в сторону. Даже в своих муках существо казалось омерзительным, корчилось от боли, пыталось подняться, шипело и плевалось. Его вид отвлёк Полюда, и он не заметил несущегося на него всадника. Лишь в последний миг юный витязь заметил в руке его оружие – кистень. Тяжёлый камень на цепочке с размаху ударил свою жертву. Полюд успел отклонить голову назад, это смягчило силу удара, и всё же шлем его загремел и треснул, а сам витязь отлетел в сторону и упал. Хельги в этот момент уже разделался со своим врагом и в ярости бросился на того, кто ранил его друга. Разбойник не успел ничего предпринять, когда острый клинок прошёл ему под рёбра, копьё подняло его тело над землёй и отбросило в сторону. Хельги тут же в тревоге бросился к своему возлюбленному.

– Как ты? – спроси он, вытирая кровь с лица Полюда.

– Голова болит, – отвечал ему юноша.

– Ничего, держись, сегодня ты не умрёшь, я не позволю.

А враги меж тем всё напирали. Полюд уже не мог подняться на ноги, кровь заливала ему глаза, и он плохо видел происходящее. Но ясно понял, что Хельги до последнего защищал его, не жалея своей жизни. Скандинав был уже ранен, упал на землю, пополз. Кто-то хотел проткнуть копьём Полюда, но Хельги подставил под удар себя и из последних сил обхватил вошедшее в его тело древко вражеского копья. Юный Полюд чувствовал на себе тело умирающего друга. Из последних сил он высвободил правую руку и одним метким ударом проткнул копьём убийцу в шею. Кровь быстро заструилась из его раны, и разбойник убрался прочь, жить ему оставалось совсем не долго. Хельги в этот момент уже не дышал, остекленевшие глаза смотрели в небо. А тот, ради кого пожертвовал своей жизнью, лежал на земле, спрятанный под мёртвым телом друга и терял сознание. Слабость взяла верх над молодостью, взяла верх даже над болью, и юный Полюд отдался этой блаженной тьме.

Он не сразу понял, что жив, когда услышал вокруг незнакомые голоса. Шум битвы давно утих, а, значит, схватка уже закончилась. Но тьма осталась. Полюд не мог открыть глаза – веки слиплись от высохшей на них крови. Какое-то время он пролежал так, не двигаясь, с закрытыми глазами, только слушал.

– Значит, говоришь, тебя послал Потамий? – доносился издали незнакомый голос, полный торжествующего презрения, – а как ты сказал, твоё имя?

– Семён, – послышался в ответ голос, полный боли и тяжести.

– Эх, давно я уже не видел Потамия. Я помню его, когда он ещё служил в войске Василия Буслаева. Я хорошо помню Василия Буслаева, по его вине погиб мой отец – Вахрамей, а я лишился всего, что имел. Но с тех пор я обрёл гораздо больше. Должен признаться, мой отец был настоящей сволочью. Под его властью я не мог раскрыться, я не знал, что могу быть таким сильным и неуловимым.

Полюд предположил, что говорит это сам вождь разбойников и потому всё внимание его было обращено на этот разговор. Юный воин позволил себе немного пошевелиться, позволил себе дотянуться до лица и убрать с глаз засохшую кровь. Теперь его взору предстала страшная картина. Множество людей, могучих воинов и богатырей вокруг были посажены на кол. Врытые с землю копья проходили через их спину и выходили через живот или грудь. Семён – старшина богатырей так же умирал сейчас этой страшной смертью, а над ним стоял человек с длинными волосами с проседью, из-под которых виднелись большие кольца в ушах. Небольшая бородка и усы так же смешались с сединой и были пепельного цвета. На голове вместе шлема был череп какого-то животного. Вероятнее всего, это и был Чеслав, сын Вахрамея, ныне всем известный, как Соловей-разбойник.

– Потамий отомстит за меня, – выдавил меж тем из себя Семён, – тебе не избежать наказания.

– Наказания? – рассмеялся Соловей и со всех концов донёсся дружный смех его соратников. Упыри, разбойники, чародеи сидели вкруг и наблюдали за этим разговором.

– Думаешь, Семён, после стольких лет я боюсь какого-то наказания? Я был изгнан, я был проклят, я был гоним 20 лет. Думаешь, теперь я чего-то боюсь? Посмотри вокруг, у меня теперь целое войско! А вы не верили мне. Вы думали, я обманываю. Вот увидите, я ещё подниму восстание на этой земле! Я – последняя надежда чародеев, враг всех христиан.

И Соловей поднял высоко над собой свой посох. Форма его показалась Полюду очень странной, но при этом очень искусно сделанной. Посох напоминал двух змей, которые стояли на хвостах и переплелись друг с другом. Шеи их выгибались в разные стороны, а змеиные головы были обращены друг ко другу.

– Я сделал то, чего не удавалось моему отцу, – продолжал Соловей, – я уже 20 лет убиваю и разбойничаю, и никто не может мне помешать. Теперь я отомщу за своё изгнание, я спалю в огне вашу маленькую страну.

– Зачем, чего ради? – из последних сил спрашивал Семён, – чародейские кланы исчезли, мир изменился, ничего уже не вернуть. Чего ты добьёшься своим восстанием?