Текст книги "Рассказы о русском подвиге"

Автор книги: Сергей Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

сержант, дал Федьке патрон и кинулся быстрее в деревню.

Приказал сержант солдатам лошадей запрягать, а сам зашел к настоятелю,

говорит:

– Прости, батюшка: видать, и впрямь с пьяных глаз я тогда перепутал.

Покидаем мы ноне Лопасню. Уж ты не гневайся, помолись за нас богу.

– В добрый путь! – заулыбался настоятель. – В добрый путь, служивый. Уж

помолюсь, обязательно помолюсь.

На следующий день настоятель собрал прихожан.

– Ну, миновало, – сказал он, – пронесло беду стороной.

Пошли прихожане к реке колокола вытаскивать, сунулись в прорубь, а там

пусто.

– Ироды, богохульники! – закричал настоятель. – Уехали, увезли. Пропали

колокола!

А над рекой гулял ветер, залезал под поповские рясы, трепал мужицкие

бороды и бежал дальше, рассыпаясь крупой по косогору.

«СЕНО, СОЛОМА!»

Поняли русские после Нарвы, что с необученным войском против шведа не

повоюешь. Решил Петр завести регулярную, постоянную армию. Пока нет войны,

пусть солдаты занимаются ружейными приемами, привыкают к дисциплине и

порядку.

Однажды Петр ехал мимо солдатских казарм. Смотрит – солдаты построены,

ходить строем учатся. Рядом с солдатами идет молодой поручик, подает команды.

Петр прислушался: команды какие-то необычные.

– Сено, солома! – кричит поручик. – Сено, солома!

«Что такое?» – подумал Петр. Остановил коня, присмотрелся: на ногах у

солдат что-то навязано. Разглядел царь: на левой ноге сено, на правой – солома.

Офицер увидел Петра, закричал:

– Смирно!

Солдаты замерли. Подбежал поручик к царю, отдал рапорт:

– Господин бомбардир-капитан, рота поручика Вяземского хождению

обучается!

– Вольно! – подал команду Петр.

Поручик царю понравился. Хотел Петр за «сено, солома» разгневаться, но

теперь передумал. Спрашивает поручика Вяземского:

– Что это ты солдатам на ноги всякую дрянь навязал?

– Никак не дрянь, бомбардир-капитан, – отвечает поручик.

– Как так – не дрянь! – возражает Петр. – Солдат позоришь. Устав не

знаешь.

А поручик все свое.

– Никак нет, – говорит. – Это чтобы солдатам легче учиться было. Темнота,

бомбардир-капитан, никак не могут различить, где левая нога, где правая. А вот

сено с соломой не путают: деревенские.

Подивился царь выдумке, усмехнулся.

А вскоре Петр принимал парад. Лучше всех шла последняя рота.

– Кто командир? – спросил Петр у генерала.

– Поручик Вяземский, – ответил генерал.

ПРО БОЯРСКИЕ БОРОДЫ

Жили в Москве бояре Буйносов и Курносов. И род имели давний, и дома

от богатства ломились, и мужиков крепостных у каждого не одна тысяча.

Но больше всего бояре гордились своими бородами. А бороды у них были

большие, пушистые. У Буйносова – широкая, словно лопата, у Курносова —

длинная, как лошадиный хвост.

И вдруг вышел царский указ: брить бороды. При Петре заводили на Руси

новые порядки: и бороды брить приказывали, и платье иноземного образца заводить,

и кофе пить, и табак курить, и многое другое.

Узнав про новый указ, Буйносов и Курносов вздыхали, охали. Бороды

договорились не стричь, а чтобы царю на глаза не попадаться, решили притвориться

больными. Однако вскоре сам царь о боярах вспомнил, вызвал к себе.

Стали бояре спорить, кому идти первым.

– Тебе идти, – говорит Буйносов.

– Нет, тебе, – отвечает Курносов.

Кинули жребий, досталось Буйносову.

Пришел боярин к царю, бросился в ноги.

– Не губи, государь, – просит, – не срами на старости лет!

Ползает Буйносов по полу, хватает царскую руку, пытается поцеловать.

– Встань! – крикнул Петр. – Не в бороде, боярин, ум – в голове.

А Буйносов стоит на четвереньках и все свое твердит:

– Не срами, государь.

Разозлился тогда Петр, кликнул слуг и приказал силой боярскую бороду резать.

Вернулся Буйносов к Курносову весь в слезах, держится рукой за голый

подбородок, толком рассказать ничего не может.

Страшно стало Курносову идти к царю. Решил боярин бежать к Меншикову,

просить совета и помощи.

– Помоги, Александр Данилыч, поговори с царем, – просит Курносов.

Долго думал Меншиков, как начать разговор с Петром. Наконец пришел,

говорит:

– Государь, 8l что, если с бояр за бороды брать выкуп? Хоть казне польза

будет.

А денег в казне как раз было мало. Подумал Петр, согласился.

Обрадовался Курносов, побежал, уплатил деньги, получил медную бляху с

надписью: «Деньги взяты». Надел Курносов бляху на шею, словно крест. Кто

остановит, привяжется, почему бороду не остриг, он бороду приподымает и бляху

показывает.

Еще больше теперь загордился Курносов, да зря. Прошел год, явились к

Курносову сборщики налогов, потребовали новой уплаты.

– Как так! – возмутился Курносов. – Деньги мной уже плачены! – и

показывает медную бляху.

– Э, да этой бляхе, – говорят сборщики, – срок кончился. Плати давай за

новую.

Пришлось Курносову опять платить. А через год и еще раз. Призадумался

тогда Курносов, прикинул умом. Выходит, что скоро от всех курносовских богатств

ничего не останется. Только одна борода и будет.

А когда пришли сборщики в третий раз, смотрят – сидит Курносов

свежевыбрит, злыми глазами на сборщиков смотрит.

На следующий день Меншиков рассказал царю про курносовскую бороду. Петр

рассмеялся.

– Так им, дуракам, и нужно, – сказал, – пусть к новым порядкам

привыкают. А насчет денег это ты, Данилыч, умно придумал. С одной курносовской

бороды, поди, мундиров на целую дивизию нашили.

ЧЕМУ МОЛОДЫЕ БОЯРЕ ЗА ГРАНИЦЕЙ УЧИЛИСЬ

Не успели Буйносов и Курносов забыть старые царские обиды, как тут новая.

Приказал Петр собрать пятьдесят самых знатных боярских сынков и послать за

границу учиться. Пришлось Буйносову и Курносову отправлять и своих сыновей.

Поднялся в боярских домах крик, плач. Бегают мамки, суетится дворня, словно

и не проводы, а драка какая.

Расходилась буйносовская экена.

– Единого сына – и бог знает куда, в иноземщину, черту в зубы, немцу в

пасть! Не пущу! – кричит. – Не отдам!

– Цып! – закричал Буйносов на жену. – Государев приказ, дура! В Сибирь

захотела, на дыбу?

И в доме Курносова крику не меньше. И Курносову пришлось закричать на

жену:

– Дура! Плетью обуха не перешибешь, от царя-супостата не уйдешь! Терпи,

старая.

Через год молодые бояре вернулись. Вызвали их к царю определять на

государеву службу.

– Ну, рассказывай, Буйносов, сын боярский, – потребовал Петр, – как тебе

жилось за границей.

– Хорошо, государь, жилось, – отвечает Буйносов. – Народ они ласковый,

дружный, не то что наши мужики – рады другу другу в бороду вцепиться.

– Ну, а чему научился?

– Многому, государь. Вместо «батюшка» – «фатер» говорить научился, вместо

«матушка» – «муттер».

– Ну, а еще чему? – допытывался Петр.

– Кланяться еще, государь, научился и двойным и тройным поклоном,

танцевать научился, в заморские игры играть умею.

– Да, – сказал Петр, – многому тебя научили. Ну, а как тебе за границей

понравилось?

– Ух, как понравилось, государь! Хочу в Посольский приказ: уж больно мне

любо за границей жить.

– Ну, а ты что скажешь? – спросил Петр молодого Курносова.

– Да что сказать, государь... Спрашивай.

– Ладно, – говорит Петр. – А скажи мне, Курносов, сын боярский, что такое

есть фортификация?

– Фортификация, государь, – отвечает Курносов, – есть военная наука,

имеющая целью прикрыть войска от противника. Фортификацию надобно знать каждому

военному начальнику, аки свои пять пальцев.

– Дельно, – говорит Петр. – Дельно. А что такое есть лоция?

– Лоция, государь, – отвечает Курносов, – есть описание моря или реки, с

указанием на оном отмелей и глубин, ветров и течений, всего того, что помехой на

пути корабля может стать. Лоция, государь, первейшее, что надобно знать, берясь

за дела мореходные.

– Дельно, дельно, – опять говорит Петр. – А еще чему научился?

– Да ко всему делу, государь, присматривался, – отвечает Курносов, – и как

корабли строить, и как там рудное дело поставлено, и чем от болезней лечат.

Ничего, спасибо голландцам и немцам. Народ они знающий, хороший народ. Только,

думаю, государь, не пристало нам свое, российское, хаять. Не хуже у нас страна,

и люди у нас не хуже, и добра не меньше.

– Молодец! – сказал Петр. – Оправдал, утешил. – И Петр поцеловал

молодого Курносова. – А ты, – сказал Петр, обращаясь к Буйносову, – видать, как

дураком был, так и остался. За границу захотел! Ишь, тебе Россия не дорога. Пошел

прочь с моих глаз!

Так и остался молодой Буйносов в безызвестности. А Курносов в скором

времени стал видным человеком в государстве.

A3, БУКИ, ВЕДИ...

На Руси в то время было мало грамотных людей. Учили ребят кое-где при

церквах да иногда в богатых домах имели приглашенных учителей.

При Петре в городах и посадах стали открываться школы.

Назывались школы цифирными. Изучали в них грамматику, арифметику и

географию.

Открыли школу и в городе Серпухове, что на полпути между Москвой и

Тулой. Приехал учитель.

Явился учитель в школу, ждет учеников. Ждет день, второй, третий – никто

не идет.

Собрался тогда учитель, стал ходить по домам, выяснять, в чем дело. Зашел

в один дом, вызвал хозяина, местного купца.

– Почему, – спрашивает, – сын в школу не ходит?

– Нечего ему там делать! – отвечает купец. – Мы без грамоты жили, и он

проживет. Бесовское это занятие – школа.

Зашел учитель в дом к сапожных дел мастеру.

– Да разве это нашего ума дело – школа! – отвечает мастер. – Наше дело —

сапоги тачать. Нечего понапрасну время изводить, всякую брехню слушать!

Пошел тогда учитель к серпуховскому воеводе, рассказывает, в чем дело.

А воевода только руками разводит.

– А что я могу поделать? – говорит. – Дело оно отцовское. Тут кому что:

одному – грамота, а другому, поди, грамота и не нужна.

Смотрит учитель на воеводу, понимает, что проку от него не будет, обозлился,

говорит:

– Раз так, я самому государю отпишу.

Посмотрел воевода на учителя. Вид у него решительный. Понял: сдержит свою

угрозу учитель.

– Ладно, не торопись, – говорит, – ступай в школу.

Вернулся учитель в школу, стал ждать. Вскоре слышит за окном топот.

Посмотрел, видит – идут солдаты, под ружьем ведут ребят.

Целую неделю ребят сопровождали солдаты. А потом ничего, видать, отцы

смирились, привыкли. Ученики сами стали в школу бегать.

Стал учитель обучать ребят грамматике. Начали с букв.

– Аз, – говорит учитель. (Это означает буква «а».)

– Аз, – хором повторяют ученики.

– Буки, – говорит учитель. (Это значит буква «б».)

– Буки, – повторяют в классе.

– Веди...

Потом пошла арифметика.

– Един и един, – говорит учитель, – будет два.

– Един и един – два, – повторяют ученики.

Вскоре научились ребята и буквы писать, и цифры складывать. Узнали, где

есть Каспийское, где Черное и где Балтийское море. Много чему научились ребята.

А как-то раз через Серпухов в Тулу ехал Петр. Заночевал царь в Серпухове,

а утром решил зайти в школу. Прослышал Петр, что отцы неохотно отдают детей

учиться. Решил проверить. Входит Петр в класс, а там полным-полно ребят.

Удивился Петр, спрашивает учителя, как он столько учеников собрал.

Учитель и рассказал все, как было.

– Вот здорово! – засмеялся Петр. – Молодец воевода. Это по-нашему. Верно.

Накажу-ка, чтобы и в других местах в школу ребят силой тащили. Людишки-то

у нас хилы умом, не понимают своей выгоды, о делах государства не заботятся.

А грамотные люди нам ой как нужны! Смерть России без знающих людей.

ПУСТЬ ВСЕ ЗНАЮТ

Петр стоял около зеркала, примерял новый кафтан. Кафтан был красного

цвета, а борта и полы обшиты золотой каймой. Одиннадцать блестящих пуговиц,

словно жуки-светлячки, тянулись ровным рядом сверху до самого низа. С боков

отвисали два больших, как мешки, кармана и тоже с пуговицами – по три на

каждом.

Около Петра крутился Меншиков.

– Ай да мундир! – приговаривал Александр Данилович. – Вот это мундир!

А сукно-то, сукно-то, государь! Где ты видывал такое сукно?

Кафтан подарил Петру Меншиков. Вслед за оружейными заводами стали

строить на Руси и другие – суконные, прядильные, кожевенные. Строить заводы

было выгодно. Царь дал купцам и промышленникам всякие льготы. Вместе с одним

из купцов построил суконный завод и Меншиков. И вот теперь, хвастая сшитым

кафтаном, Меншиков надеялся получить заказ для всей армии.

– Где ты видывал такое сукно? – приговаривал Меншиков. – А ведь наше,

российское, наше. Говорил я тебе – Меншиков все может, всех солдат в такие

кафтаны оденет.

– Не хвастай, не хвастай, – говорит Петр.

А самому приятно. Добротный кафтан, ничего не скажешь. Напряг Петр спину,

согнул локти – крепкий кафтан, не рвется. Отдал Петр приказ закупить у Менши-

кова сукно для целой армии.

А вскоре Петр был на ученье. Солдаты рыли рвы, ползали на брюхе, ходили

в штыковую атаку. Ученье прошло хорошо. Однако, когда солдаты построились,

Петр посмотрел и ахнул. Оборвались совсем солдаты. У одного пола отвалилась,

у другого дыра через всю спину, у третьего вместе с пуговицей клок выдран.

Подбежал Петр к солдатам, схватил первого попавшегося за мундир, дернул —

сукно, словно вата, так и поползло. Подбежал к другому – то же самое. Сукно

на мундирах оказалось гнилое.

Налились кровью Петровы глаза, забегали по рядам. Содрал Петр с одного

из солдат кафтан, подбежал к генералу, в нос тычет, кричит:

– Кто сукно поставлял?..

Растерялся генерал, захлопал глазами, еле проговорил:

– Александр Данилович Меншиков.

А в это время Меншиков принимал иностранных послов. Ходил Александр

Данилович важный, как попугай наряженный: в кафтане желтого цвета, в белых

чулках, в башмаках с золотыми пряжками, в парике, словно львиная грива.

Ходит Меншиков по залу, беседует с послами, а сам нет-нет да и в зеркало

взглянет. Нравился себе Меншиков.

Послы интересовались хозяином дома, спрашивали, древнего ли рода Меншиков,

кто его предки. Меншиков врал, что еще при Александре Невском его род на

всю Русь славился.

И вдруг слышит Меншиков на лестнице страшный грохот. Потом удар в дверь,

словно ядром из пушки, и в комнату влетает Петр. Посмотрел Меншиков – в

руках у Петра солдатский мундир. Понял Александр Данилович – недоброе,

прикусил губу.

– Такое твое суконце? – еще с порога комнаты закричал Петр. – Гниль

подсунул, обманул!

Подлетел Петр к Меншикову – и со всего размаха по лицу кулаком. Раз, два —

слева, справа.

– Заелся, – кричит, – зажирел! Вором у государства стал! Прогоню, сгною,

пирогами вновь торговать заставлю!

Укрывается от увесистых ударов Меншиков рукой, размазывает шелковым

кафтаном кровь по лицу, а сам причитает:

– За что, государь, за что? Видит бог, вины моей тут нет!

– И бога еще приплел! – кричит Петр. – Вины, говоришь, нет? Вот я те

покажу «вины нет»! – и снова бьет Меншикова наотмашь, во всю силу.

Выбрал Меншиков удобный момент, глазами Петру на послов показывает: мол,

неудобно.

– Пусть смотрят, – говорит Петр, – пусть знают, какой ты есть вор! – и

продолжает бить.

– Прости, государь! – наконец взмолился Меншиков. – Видать, дьявол

попутал, недоглядел.

Петр бросил бить Меншикова, отошел в угол, сел на лавку, тяжело дышит.

Меншиков между тем поднялся и куда-то исчез. Выскользнули из комнаты

потихоньку и послы. А через несколько минут Меншиков вернулся. Смотрит Петр —

на голове у Меншикова мужицкая шапка, в руках – лоток с пирогами.

– Пироги подовые, пироги подовые! – закричал Меншиков. – Кому подовые,

кому подовые!

Посмотрел Петр, рассмеялся. Прошел царский гнев.

– Садись, ладно, – сказал Меншикову.

– Это ты зря, – стал опять оправдываться Александр Данилыч, – ни за что.

– Но, но! – повысил голос Петр.

Меншиков замолчал.

– Государь, – наконец заговорил он, – а как же с послами быть? Теперь ведь

по всему свету разнесут. Престижу моего не будет.

– Ну и пусть разнесут, – ответил Петр. – Пусть и в других странах знают,

что есть на Руси такой вор Алексашка Меншиков. Да за такие дела на дыбу тебя,

на Лобное место! Коли прока бы от тебя государству в других делах не было, не

сносить бы тебе головы. А сукно смотри поставь другое. Проверю.

«РАДУЙСЯ МАЛОМУ, ТОГДА И БОЛЬШОЕ ПРИДЕТ»

– Пора бы нам и свою газету иметь, – не раз говорил Петр своим

приближенным. – От газеты и купцу, и боярину, и горожанину – всем польза.

И вот Петр как-то исчез из дворца. Не появлялся до самого вечера, и многие

уже подумали, не случилось ли с царем чего дурного.

А Петр был на Печатном дворе, вместе с печатным мастером Федором

Поликарповым отбирал материалы к первому номеру русской газеты.

Поликарпов, высокий, худой как жердь, с очками на самом конце носа, стоит

перед царем навытяжку, словно солдат, читает:

– Государь, с Урала, из Верхотурска, сообщают," что тамошними мастерами

отлито немало пушек.

– Пиши, – говорит Петр, – пусть все знают, что потеря под Нарвой есть

ничто с тем, что желаючи можно сделать.

– А еще, государь, сообщают, – продолжал Поликарпов, – что в Москве

отлито из колокольного чугуна четыреста пушек.

– И это пиши, – говорит Петр, – пусть знают, что Петр снимал колокола

не зря.

– Ас Невьянского завода, от Никиты Демидова, пишут, – сообщает

Поликарпов, – что заводские мужики бунт учинили, убежали в леса и теперь боярам и

купцам от них житья нет.

– А сие не пиши, – говорит Петр. – Распорядись лучше послать солдат да за

такие дела мужикам всыпать.

– А из Казани, государь, пишут, – продолжает Поликарпов, – что нашли там

немало нефти и медной руды.

– А сие пиши, – говорит Петр, – пусть знают, что на Руси богатств край

непочатый, не считаны те богатства, не меряны.

Сидит Петр, слушает. Потом берет бумаги. На том, что печатать, ставит

красный крест, ненужное откладывает в сторону.

А Поликарпов докладывает все новое и новое. И о том, что индийский царь

послал московскому царю слона, и что в Москве за месяц родилось триста

восемьдесят шесть человек мужского и женского полу, и многое другое.

– А еще, – говорит Петр, – напиши, Федор, про школы, да здорово – так,

чтобы все прок от этого дела видели.

Через несколько дней газету напечатали. Назвали ее «Ведомости». Газета

получилась маленькая, шрифт мелкий, читать трудно, полей нет, бумага серая.

Газета так себе. Но Петр доволен: первая. Схватил «Ведомости», побежал во дворец.

Кого ни встретит, газету показывает.

– Смотри, – говорит, – газета, своя, российская, первая!

Встретил Петр и графа Головина. А Головин слыл знающим человеком, бывал

за границей, знал языки чужие.

Посмотрел Головин на газету, скривил рот и говорит:

– Ну и газета, государь! Вот я был в немецком городе Гамбурге, вот там

газета так газета!

Радость с лица Петра как рукой сняло. Помрачнел, насупился.

– Эх, ты! – проговорил. – Не тем местом, граф, мыслишь. А еще Головин!

А еще граф! Нашел чем удивить – в немецком городе Гамбурге. Сам знаю: лучше,

да чужое. Чай, и у них не сразу все хорошо было. Дай срок. Радуйся малому,

тогда и большое придет.

МИТЬКА-ЛГУН

Митька никогда не говорил правду. Вот и прозвали его на селе «Митька-лгун».

Быть бы Митьке часто битым, если б не дружил он с Варькой Глебовой. Характер

у Варьки был задиристый, смелый. Все мальчишки от нее плакали. А Митька при

Варьке вроде как адъютант. Вот и боялись ребята его трогать: знали, что Варька

заступится. Зато от самой Варьки Митьке попадало часто. Только начнет врать —

Варька на него с кулаками.

– Я тебя от вранья, – говорит, – отучу! И сам не ври и другим не давай.

И отучила. Да, видать, зря.

На всю деревню не было более бедного мужика, чем Варькин отец.

Покосившаяся изба да безрогая коза – вот и все богатство Кузьмы Глебова. Ждал

Кузьма козлят, обещал Варьке купить пряник. Но и тут судьба обошла мужика. Козлята,

правда, родились, но коза сдохла.

Забыла теперь Варька про ребячьи игры, про друзей и товарищей, целый день

с козлятами возится. Козлят двое. Маленькие, как комки ваты, белые и пушистые.

Стало Митьке одному скучно. Забежит он за Варькой, играть зовет, а она – не

могу, делами, мол, занята. Злился Митька. Калачом Варьку заманивал, сдобные

ватрушки приносил, да все напрасно. Варька от козлят ни на шаг. Да и козлята

к Варьке, как к матери, привязались. Пойдет Варька в лес – козлята за ней. Сидит

дома – и козлята тут, стучат по полу копытцами, жмутся, словно котята, к Варьки-

ным ногам.

Однажды Варька выглянула в окно. Видит – идут солдаты. Блестят на солнце

ружья. «Лева нога, права нога!» —подает команду сержант. Выбежала Варька на

улицу, смотрит.

Солдаты в деревню пришли неспроста. Обложили после Нарвы крестьян

большими налогами, а платить нечем. Вот и послал Петр по деревням солдат, наказал

отбирать у крестьян последнее.

Стали солдаты ходить по избам. Сержант зачитывает, кто сколько казне должен.

Солдаты тут же отбирают у кого что: у одного лошадь, у другого корову, у

третьего сбрую. Поднялся в деревне крик, шум. Замычали коровы, заблеяли овцы,

заголосили девки и бабы.

Сообразила тут Варька, в чем дело. Схватила козлят и спряталась в огороде

за банькой.

Вошли солдаты в Варькину избу, смотрят, а взять нечего: в избе всего стол

да лавка. Осмотрели солдаты двор, в сарай зашли – всюду пусто. Сплюнул сержант

от досады, двинул Варькиного отца по затылку и повел солдат к соседнему дому.

Да только пошли они не дорогой, а через огороды! Идут солдаты, слышат чей-то

голос:

– Сидите, маленькие, сидите, не заберут вас вороги.

Подошли солдаты к баньке, видят – девчонка, а на руках у нее козлята.

– Ты чья? – спрашивает Варьку сержант.

Поняла Варька беду, говорит:

– А я Старостина дочка.

Только сказала – смотрит, а рядом с солдатами Митька. Вышел Митька вперед,

говорит:

– А вот и неправда. Какая же ты Старостина? Ты Глебова.

Повернулся сержант к Митьке, спрашивает:

– Это какого Глебова? Не того, у которого мы сейчас были?

– Того самого, – отвечает Митька.

Ну и отнял сержант у Варьки козлят.

Набросилась Варька на Митьку.

– Ты что, – говорит, – дурак, сделал!

И давай Митьку лупить. А Митька глазами хлопает, понять не может. Пер

вый раз правду сказал – и опять бьют. Мал был Митька, глуп.

ПРО ДАНИЛУ

Данила на всю округу умным мужиком слыл. О всяком деле имел свое

понятие.

После Нарвы на селе только и разговоров было, что про шведов, короля Карла,

царя Петра и дела воинские.

– Силен швед, силен, – говорили мужики, – не нам чета. И на кой ляд нам

море нужно! Жили и проживем без моря.

– Вот и неправда, – говорил Данила. – Не швед силен, а мы слабы. И про

море неверно. Нельзя России без моря. И рыбу ловить, и торговлю водить, для

многого море надобно.

А когда колокола снимали, в деревне опять несколько дней стоял шум.

– Конец света приходит! – кричал дьякон и рвал на себе волосы.

Бабы плакали, крестились, мужики ходили угрюмые. Все ждали беды. А

Данила и здесь не как все. Опять по-своему.

– Так и надо, – говорил. – Тут интерес для государства дороже, чем

колокола. Господь бог за такие дела не осудит.

– Богоотступник! Богохульник! – назвал тогда Данилу батюшка и с той поры

затаил на него великую злобу.

А вскоре Петр ввел новые налоги. Застонали мужики, потащили в казну

последние крохи, затянули еще туже ремни на штанах.

– Ну, как тебе, – спрашивали они Данилу, – новые царевы порядки? Опять

верно? Снова по-твоему?

– Нет, – отвечал Данила, – у меня с царем не во всем согласие общее.

– Ишь ты! – огрызнулись мужики. – У него с царем! Нашел

дружка-приятеля. Царь на тебя и смотреть не станет.

– Мало что не станет, а думать по-своему не запретит, – отвечал Данила. —

Что славу государству добывает, за то Петру спасибо, а что с мужика три шкуры

дерет – придет время, быть ему в ответе.

Соглашаются мужики с Данилой, кивают головой. А один возьми и выкрикни:

– А ты самому царю про то скажи!

– И скажу, – ответил Данила.

И сказал. Только произошло это не сразу и вот как.

Кто-то донес – может, поп, а может, и кто другой – про Даниловы речи властям.

Приехали в село солдаты, связали Данилу, повезли в Москву к начальнику

Тайного приказа, к самому князю Ромодановскому.

Скрутили Даниле руки, вздернули на дыбу, стали пытать.

– Что про государя говорил, кто надоумил? – спрашивает князь Ромоданов-

ский.

– А что говорил, то ветер унес, – отвечает Данила.

– Что? – закричал Ромодановский. – Да за такие речи на кол тебя, смутьяна

поганого!

– Сажай, – отвечает Данила. – Мужику все едино, где быть. Может, на колу

еще лучше, чем гнуть на бояр спину.

Разозлился князь Ромодановский, схватил железный, раскаленный в огне прут

и давай к голому телу Данилы прикладывать. Обессилел Данила, повис, словно

мочало.

А в это время в избу вошел Петр.

– За что человек на дыбе? – спросил царь у Ромодановского.

– Смутьян, – говорит князь. – Супротив власти, государь, худое молвит.

Подошел Петр к Даниле. Приоткрыл тот глаза, смотрит – перед ним царь.

Набрался тогда Данила сил и произнес:

– Эх, государь, великое ты дело затеял, да только простому люду житья не

стало. Выбили все из народа, словно грабители на большой дороге. Не забудет,

государь, народ про такие дела, не помянет добрым словом.

И снова закрыл Данила глаза, уронил на волосатую грудь голову. А Петра

словно что изнутри обожгло. Дернул головой влево, вправо, метнул гневный взор

на Данилу.

– Вешай! – закричал словно ужаленный и пошел из избы прочь.

ЛОДКИ ИДУТ ПО СУШЕ

Русские подошли к Нотебургу осенью. Задули холодные северные ветры.

Разыгралось неспокойное Ладожское озеро. Побежали высокие волны, забили о

берег шумным прибоем.

По Ладожскому озеру пригнали русские более полусотни ладей – больших

лодок, – стали готовиться к штурму. Штурмовать крепость лучше со стороны реки

Невы: тут и берег ближе и волны не такие сильные. Но как провести лодки мимо

крепости? Шведы начнут стрелять. Потопят меткие шведские стрелки русские

лодки.

Как быть?

Весь день русские разбивали лагерь. Ставили большие солдатские палатки,

разводили костры, чистили ружья.

Вечером, когда все легли спать, Петр вышел к озеру. Тихо. Горят на берегу

костры. Над озером поднимается луна. Засмотрелся Петр на луну, задумался.

Вдруг до царя долетели громкие голоса. Петр оглянулся, смотрит – на берегу

у костра собрались солдаты. Солдаты о чем-то спорят. Петр прислушался.

– Братцы, а я так думаю, что шведа обхитрить можно, – говорит чей-то

голос.

Петр подошел ближе, рассмотрел говорившего. Был он щупл и мал ростом.

Петра даже смех взял – тоже герой!

– Как же ты, куриная твоя душа, – обратился Петр к солдату, – обхитришь

шведа?

Солдат узнал царя и замер от страха.

– Ну-ка, сказывай, – потребовал Петр.

– Да я так думаю, государь, – запинаясь, проговорил солдат, – стало быть,

надо рубить просеку да просекой волоком, в обход крепости, и тащить лодки.

– «Просекой, волоком»! – усмехнулся Петр. – Да как ты их тащить будешь?

Ведра тебе это, что ли?

– Да будь твоя воля, государь, – хором заговорили солдаты, – а мы их хоть

голыми руками до Невы дотянем!

Солдатская выдумка царю понравилась. На следующий день Петр приказал

рубить просеку. Рубили просеку умно, так, чтобы верхушки деревьев падали к

центру: по ветвям тащить легче. Впрягались в ладью человек по пятьдесят.

Тащить тяжелые лодки – работа трудная. Облепят солдаты лодку со всех сторон,

подхватят руками, еле сдвигают.

– Раз – взяли, два – взяли! – раздается голос Петра.

– Еще раз, еще два! – вторят ему ротные командиры.

Устали солдаты. Выбились из сил. Надорвал свой богатырский голос Петр.

Разгневался царь, подозвал щуплого солдата.

– Что ж ты, куриная твоя душа! – закричал Петр. – Видал, каково лодки

тащить?

Молчит солдат. А Петр ругается еще шибче.

Обиделся тогда солдат, говорит:

– Так какое же дело без труда получается?

Подивился Петр на солдата, промолчал. Потом подошел, похлопал по плечу

и сказал:

– Молодец, правду говоришь! Выиграем баталию – не забуду. Быть тебе при

государевой награде.

Только не дожил солдат до награды. Замешкался щуплый солдат,

подвернулся под нос тяжелой ладьи. Бросились товарищи на помощь, да поздно. Придавила

ладья солдата. Прикусил от боли солдат губы, да так и умер без крика и стона.

И вновь подивился Петр: откуда сила такая берется? С таким солдатом не

страшно и против шведа идти. Снял Петр шляпу, поклонился, приказал

похоронить погибшего с офицерскими почестями.

До позднего вечера русские рубили просеку. А утром в крепости началась

тревога. Забегали на стенах караульные. Поднялся на высокую башню комендант.

Шведы смотрели на Неву. Там, словно утиные выводки, на легкой волне качались

русские лодки. Не сразу поняли шведы, в чем дело. А когда разобрались, было

поздно: русские начали штурм.

«ГОСУДАРЬ ПЕТР АЛЕКСЕИЧ ОТСТУПЛЕНИЕ ПОВЕЛЕЛ!»

Две недели днем и ночью громыхали русские пушки. От частых команд охрипли

артиллерийские офицеры. Усталые бомбардиры валились с ног. Нотебург горел.

Но шведы не сдавались.

– Эка орех каков! – говорил Петр. – Не раскусишь.

Наконец, на четырнадцатый день, одна из стен треснула. С шумом повалились

камни. А когда утихло и улеглась пыль, увидели русские: в стене широкий

пролом.

Бросились солдаты к лодкам, поплыли к острову. Командовать штурмом Петр

поручил храброму полковнику князю Голицыну. Высадились солдаты на берег,

кинулись к пролому.

– Сдавайтесь! – кричат русские.

Шведы молчат, бросают с крепостных стен камни и раскаленные ядра, льют

на головы наступающим горячую воду. Трудно русским. Видно, рано начали

штурм.

Понял Петр, что войска поторопились, отдал приказ отступить.

С царским приказом послали к Голицыну молодого, необстрелянного солдата.

Прибыл солдат на остров, стал разыскивать Голицына. Да разве найдешь! Кругом

дым, огонь, в двух шагах ничего не видно. Подбежит солдат к одному месту —

говорят, Голицын в другом; бросится туда – его посылают в третье.

Измучился солдат, отошел в сторону.

И вдруг напал на солдата страх. Страшно ему ослушаться и не передать

Голицыну царский приказ. Но еще страшнее вновь подойти к крепости. И рад

бы пойти, да ноги сами несут в обратную сторону, к берегу, туда, где стоят

лодки.

Подошел солдат к берегу. Видит – у лодок кто-то толпится. Посмотрел на

форму– преображенцы. «Ну, не один я струсил!» —обрадовался молодой солдат.

Смотрит новичок: преображенцы сталкивают лодки в воду. Лодки сталкивают,

а сами не садятся. «Что такое? – не может понять молодой солдат. – В чем

дело?» И вдруг понял: решили преображенцы биться до последнего. А раз так – не

нужны им лодки. Нечего лодкам стоять у берега, незачем дразнить солдат.

– Стой, братцы, стой! Что вы, братцы! – закричал молодой солдат.

Посмотрели преображенцы на новичка, подивились, что за крикун такой, и стали

продолжать свое дело.

– Стой, стой! – вновь закричал молодой солдат, подбежал к лодкам, вцепился

в одну из них руками. – Не пущу! – кричит. – Государь Петр Алексеич

отступление повелел. На чем плыть будем?

«Ну и трус! – подумали преображенцы. – Самого царя приплел!» Подошли к

солдату, стали оттаскивать от лодки. А он упирается и все твердит:

– Государь Петр Алексеич отступление повелел!

Но никто ему не поверил. Какая же вера может быть трусу? Разозлились