Текст книги "Рассказы о русском подвиге"

Автор книги: Сергей Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Так и служат теперь монахи. Утром – за здравие императора, ночью —

за упокой.

– Уйми ты его, супостата!.. – гнут монахи свои спины до десятого пота. —

Лютые кары ему пошли!..

Да только не отзывается что-то господь.

То ли в просьбах господь запутался, то ли просто всевышний ленится.

«ВОЙСКО ВТОРОГО СОРТА»

По всей России в срочном порядке собирали для армии новых солдат. Из

губерний Санкт-Петербургской, Московской, Нижегородской, из других губерний и

мест России походным маршем шли они на войну. Крестьяне бросали свою соху,

мелкие торговцы до лучших времен закрывали лавки. Обозники, каретники,

плотники, горожане любых ремесел оставляли свой дом и труд.

Называли новых солдат ополченцами.

Враг наступал. Для учений времени не было. Умел держать ружье, не умел —

все равно, ты отныне есть боевой солдат.

– Братцы, в боях научимся!

Под городом Гжатском к регулярной русской армии присоединились сразу

двадцать пять тысяч таких новобранцев.

– Эка сила какая прибыла! – подзадоривают новых солдат бывалые. – Что

грибов в урожайный год. Значит, вас прямо в бой. Карасями на сковородку.

Ходят ополченцы, настоящим солдатам завидуют.

У солдат в разный цвет мундиры, панталоны в обтяжку, на ногах башмаки.

У ополченцев простые кафтаны, портки-шаровары, сапоги невоенного кроя.

У солдат шапки с султанами, кивера и кокарды.

У ополченцев просто фуражки.

У солдат ружья, штыки на ружьях.

У ополченцев ружье на троих.

– Вы рангом нас чуть пониже, – смеются солдаты. – Войско второго сорта.

Всюду вновь прибывшему меньший почет. Так и тут, на войне.

Под тем же городом Гжатском ополченцы имели первое «дело». Отличились

они в бою. Отбили и в плен пригнали отряд французов.

Сгрудились у пленных солдаты.

– Ты смотри!

– Ну и бороды!

– Ну и кафтаны!

Рады ополченцы, что их солдаты бывалые хвалят. Осмелели. Стали просить,

чтобы каждому дали ружья. 138

– Не давать им, не давать ружья! – смеются солдаты. – Да они с ружьями

всех французов в плен заберут, нам ничего не оставят.

Конечно, дали бы новым солдатам ружья. Да ведь ружей в армии не хватало,

многотысячной стала армия. Ружья – они не грибы. Их в лесу под кустами не

сыщешь. Ружья делать и делать надо.

Да разве главное в ружьях? Ружье без солдата не стрельнет. Солдат и без

ружья победит.

ГРИШЕНЬКА

Кутузов читал письмо:

«Милостивый государь, батюшка Михаил Илларионович!..»

Письмо было от старого друга-генерала, ныне уже вышедшего в отставку.

Генерал вспоминал многолетнюю службу с Кутузовым, былые походы. Поздравлял

с назначением на пост главнокомандующего. Желал новых успехов. Но главное,

ради чего писалось письмо, было в самом конце. Речь шла о генеральском сыне,

молодом офицере Гришеньке. Генерал просил Кутузова в память о старой дружбе

пригреть Гришеньку, взять в штаб, а лучше всего – в адъютанты.

– Да-а, – вздохнул Кутузов. – Не с этого мы начинали. Видать, молодежь не

та уже нынче. Все ищут, где бы теплее, где жизнь поспокойнее. Все в штаб да

в штаб, нет бы на поле боя.

Однако дружба есть дружба. Генерал был боевым, заслуженным. Кутузов его

уважал и решил исполнить отцовскую просьбу.

Через несколько дней Гришенька прибыл.

Смотрит Кутузов – стоит перед ним птенец. Не офицер, а мальчишка. Ростом

Кутузову едва до плеча. Худ, как тростинка. На губах пух, ни разу не тронутый

бритвой.

Даже смешно стало Кутузову. «Да, не та пошла молодежь, офицерство теперь

не то. Хлипкость в душе и теле».

Расспросил Кутузов Гришеньку об отце, вспомнил о матушке.

– Ну ладно, ступай. Исполнил я просьбу Петра Никодимовича – шей

адъютантский наряд.

Однако офицер не уходит.

– Ваша светлость!

Кутузов нахмурился. Понял, что молодой офицер начнет благодарить.

– Ступай, ступай!

– Ваша светлость!.. – опять начинает Гришенька.

Кутузов поморщился: «Эка какой прилипчивый».

– Ну что тебе?

– Михаил Илларионович, мне бы в полк... Мне бы в армию к князю Петру

Багратиону, – пролепетал Гришенька.

Развеселился от этого вдруг Кутузов. Смотрит на малый рост офицера, на пух,

что вместо усов над верхней губой. «Дите, как есть дите». Жалко стало юнца

Кутузову. Куда же посылать такого птенца под пули...

– Не могу, не могу, – говорит. – Батюшке твоему другое обещано.

Дрогнули у офицера губы. Ну, право, вот-вот расплачется.

– Не могу, – повторил Кутузов. – Да куда тебе в полк! Тебя-то и солдаты

в бою не приметят.

Обиделся офицер:

– Так и Суворов ведь был не саженного роста.

Кутузов удивленно поднял глаза. Понял он, что Гришенька не из тех, кто за

отцовскую спину лезет. Подошел фельдмаршал к офицеру, расцеловал.

– Ладно, ладно. Вот и батюшка твой, бывало... – Кутузов не договорил: слеза

подступила к глазу.

Постояли они минуту.

– Ступай, – махнул рукой наконец Кутузов. – Быть по сему: лети, крылатый,

своей дорогой.

Гришенька вытянулся, ловко повернулся на каблуках, вышел. А Кутузов долго

и задумчиво смотрел ему вслед. Затем он потребовал лист бумаги и принялся

писать письмо старому генералу.

«Милостивый государь, батюшка Петр Никодимович!

Радость господь послал мне великую. Прибыл твой Гришенька. И сдавалось

мне, что сие не новый побег, а юность наша с тобой явилась. Спасибо тебе за

такой сюрприз. Уповаю видеть его в героях...»

Потом подумал и приписал:

«Просьбу твою исполнил. Отныне Гришенька у меня на самом приметном

месте: при душе моей в адъютантах...»

Получив письмо, старый генерал долго ломал голову. «При душе»—как же

это понять? Эх, приотстал я в военном деле: видать, при главнокомандующем

новую должность ввели».

ТАТАРИН

У города Гжатска солдаты хоронили погибших товарищей. Вырыли большую

могилу. Место выбрали на вышине, на холме у трех сосен.

Глянешь отсюда налево – речки-певуньи крутой изгиб. Глянешь направо —

бежит дорога. Посмотришь вперед – поля и поля, необъятная даль России.

Спите спокойно, герои.

Перенесли солдаты погибших на холм, положили у края могилы. Ждут

армейского батюшку для отпевания. Лежат, как в строю, убитые. Только глаза закрыты.

Руки у всех на груди. Разные лица: молодые и старые, тощие, полные, усатые,

с пухом на месте усов, с густыми бровями, с редкими, а вот и совсем безбровый,

широкой лопатой скулы.

– Так это ж татарин!

Смотрят солдаты, как же им быть – татарин другой, не хрестьянской веры.

Какое ж ему отпевание? Как бы того, не покарал бы господь за такое дело.

Сгрудились, перешептываются между собой солдаты.

– Конечно, оно не по праву. Да ведь вместе сражался. Погиб за Россию. Хоть

и не хрестьянская, а тоже солдатская кровь. Нет, нельзя, не по-хрестьянски его

в сторонку. Пусть остается со всеми.

Явился батюшка, вынул кадило, пригладил свою поповскую бороду,

приготовился.

Только хотел начинать отпевание, видит – лежит татарин.

Нахмурился батюшка:

– Убрать!

Не шевелятся солдаты.

– Убрать, – повторил священник.

– Ваше преподобие, – полезли солдаты, – пусть остается. Он же солдат.

Господь не осудит.

Перекосилось от слов подобных лицо священника. Скула с бородой отвалилась,

открылся и замер, словно в распорках, рот.

– Богохульники! – заревел на солдат батюшка. – Христопродавцы! Кайтесь,

кайтесь святым угодникам!..

Переглянулись солдаты: не речи, а гром. Хотели они идти на попятную. Да

что-то их удержало. Братство, видать, солдатское.

В это время холмом мимо трех сосен ехал Кутузов. Видит: священник, могила,

лежат убитые. Снял Кутузов фуражку, слез с лошади, перекрестился.

– В чем дело, ваше преподобие?

Объяснил священник, в чем дело. Посмотрел Кутузов на побитых солдат, на

татарина, посмотрел на живых солдат, обратился к священнику:

– А нельзя ли солдат уважить?

– Ваша светлость, побойтесь бога!..

– Ладно, ладно, – поморщился главнокомандующий. Глянул опять на солдат,

опять на священника, показал на кадило. – Дай-ка сию вещицу.

Поп растерялся и отдал.

Кутузов взял и сам замахал кадилом.

ИНГЕРМАНЛАНДСКИЙ ДРАГУНСКИЙ ПОЛК

Много в русской армии разных полков: Московский пехотный, Московский

драгунский, Полтавский, Смоленский, Елецкий, Иркутский, Литовский уланский,

Ахтырский гусарский... Ингерманландский * драгунский полк.

Отходят войска от Гжатска, дорогой идут к Можайску.

Остановились ингерманландские драгуны на ночевку в селе Заболотном,

расседлали коней.

Окружили драгун крестьяне:

– Откуда родом, служивые, будете?

– Новгородские.

– Вологодские.

– Из-под славного города Санкт-Петербурга.

– С Волхова.

– Из Ижорской земли.

– Понятно, – отвечают крестьяне. – А мы-то думали – вы нерусские.

– Как так? – поразились драгуны.

– Да название больно у вас диковинное.

– Так не мы же его придумали. По губернии нашей значимся.

– Ясно, – протянули крестьяне.

Переночевали драгуны в селе Заболотном, на следующий день ночевка в новом

каком-то селе.

Обступили драгун крестьяне:

– Откуда, служивые, будете?

– Новгородские.

– Вологодские.

– Из-под славного города Санкт-Петербурга.

– С Волхова.

– Из Ижорской земли.

– Понятно, – отвечают крестьяне. – А мы-то думали – вы нерусские.

– Что, название больно диковинное? – усмехнулись драгуны.

– Нет, – говорят крестьяне. – Уж больно прытко русскую землю врагу

отдаете.

Смутились драгуны. Ну и крестьянский язык – режет острее бритвы.

1 Санкт-Петербургская губерния до 1710 года называлась Ингерманландской. Полк и сто лет

спустя, в 1812 году, сохранил свое старое наименование.

– Так ведь это военный маневр, – повторяют слова Кутузова.

– Может, оно и маневр, – рассуждают крестьяне. – Только что же это за

армия, если солдаты по-рачьи пятятся.

Обидно слушать такое драгунам. Едут они к Кутузову. Ни шагу назад, решают

драгуны. Станем как пень. Хватит сеих маневров.

А Кутузов и сам уже выбрал место для битвы. К этому месту теперь и

подходили войска.

Разыскали солдаты Кутузова:

– Ваша светлость, сил больше нет. Отмени военный маневр. Дай команду

побить французов.

Улыбнулся Кутузов:

– Час пробил. Быть по сему. С богом, служивые!

Доволен главнокомандующий, что пыл боевой в войсках.

– Значит, бой! – зашумели солдаты.

– Бой! – ответил Кутузов.

– Ура! – закричали драгуны.

Едут драгуны к себе в деревню, везут долгожданную весть. Встречают крестьян

у околицы. Кричат для задора:

– Чем же ваше село известно?

Село как село. Чем же оно известно? Ничем.

– Поп у нас рыжий! – выкрикнул кто-то.

– То-то! – смеются солдаты. – Быть ему черным от гари и дыма.

Обомлели крестьяне. К чему бы такие речи?

А драгуны опять с вопросом:

– Как величать деревеньку?

– Бородино, – отвечают крестьяне.

ПРОВАЛИЛАСЬ, КАК В ТОПЬ, ТИШИНА

Подымись на колокольню церкви, что стоит в самом центре села Бородина.

Осмотрись внимательно по сторонам.

Здесь на огромном, изрытом оврагами поле 7 сентября 1812 года вскипела

бессмертная битва. Великая слава России крепла на этих полях. Далекие прадеды

наши завещали ее потомкам. Поклонись великому полю. Поклонись великому

мужеству.

Помни!

Знай!

Не забудь!

Перед зарею, еще в темноте, никому не сказав ни слова, Кутузов сел на коня и,

не доезжая версты полторы до Бородина, остановился на холме у небольшой

деревеньки Горки. Он еще с вечера облюбовал это место. Тут во время боя будет ставка

Кутузова.

Где-то вправо уходила река Колоча, образуя развилку с Москвой-рекою. Здесь

начинался правый фланг русских позиций. Затем линия русских полков

пересекала новую Смоленскую дорогу и уходила без малого на целых семь верст далеко

налево, где за Семеновским ручьем и селом Семеновским, у старой Смоленской

дороги, лежала деревня Утицы.

В нескольких местах на возвышениях стояли русские батареи. Одной из них,

той, что называлась Кургановой, суждено было стать главным местом Бородинской

битвы.

Это знаменитая батарея Раевского. Левее ее, за селом Семеновским, были

вырыты флеши – окопы углом к противнику. Это знаменитые Багратионовы флеши.

Правый фланг русских войск занимала армия Барклая-де-Толли. Левый —

армия, которой командовал Багратион.

В нескольких верстах от основных сил в низинах и перелесках были укрыты

резервные полки, казаки и кавалеристы.

Темно. Молча сидит на коне Кутузов. Не столько видит, сколько по свету

догорающих бивачных костров угадывает расположение войск противника. Не столько

слышит, сколько острым чутьем бывалого воина улавливает передвижения в

неприятельском лагере.

Не торопясьг Кутузов слезает с коня. Трудно ему без помощи. Стар, телом

грузен Кутузов. Не вернешь молодые годы.

Кряхтя, главнокомандующий становится на колени, нагибается, прикладывает

ухо к земле. Проверяет свои догадки. Гулко отдает земля в ночной тишине. Без

ошибки, как музыкант, определяет Кутузов малейшие звуки.

Затем он подымается. Снова садится верхом на коня. И снова смотрит и

смотрит в ночную даль.

На востоке проглянула первая полоска зари. Грачи завозились на ветлах. Конь

под Кутузовым дернул траву копытом, тихо заржал.

Подскакали обеспокоенные адъютанты, генералы из кутузовской свиты,

офицеры из штаба. Окружили они Кутузова.

Все светлее, светлее восток. Округа с холма словно в твоей ладони. Притихло,

замерло все. Недвижны войска. Немота над полями. Лишь тучки над лесом

крадутся кошачьим шагом.

И вдруг рванули раскаты пушки. Провалилась, как в топь, тишина. Ударил

час Бородинской битвы.

«ЭТО УДВОИТ СИЛЫ»

Размещая войска перед битвой, на левый фланг Кутузов поставил армию

Багратиона.

Место здесь самое опасное.

Подходы открытые.

Понимает Кутузов, что тут французы начнут атаку.

– Не мало ли войска у князя Петра? – заволновался кто-то из штабных

генералов.

– Там же Багратион, – ответил Кутузов. – Это удвоит силы.

Как и думал Кутузов, Наполеон действительно ударил на левый фланг. Взять

Багратионовы флеши, а потом уже бросить войска на центр – таков план

императора.

130 французских пушек открыли огонь.

Три кавалерийских корпуса ринулись к русским флешам. Десятки пехотных

полков смешались на малом месте.

Лучшие маршалы Франции Ней, Даву и Мюрат лично ведут атаку.

– Это на одного генерала и столько-то маршалов, – шутят в русских войсках.

– Князю Багратиону хоть пять давай!

– Держись, не робей, ребята!

За атакой идет атака. Упорны французы. Страха не знают французы. Лезет

на флеши вместо убитых новый солдатский ряд.

– Браво, браво! – кричит Багратион. Не может сдержать похвалы героям.

Но и русские сшиты не ржавой иглой. Не меньше у русских отваги.

Сошлись две стены. Бьются герой с героем.

Не уступает смельчак смельчаку. Словно коса и камень. Русские ни шагу

назад, французы ни шагу вперед. Лишь курганы растут и растут из солдат

побитых.

Не стихает у флешей бой. Солнце все выше и выше. Вот уже и совсем

высоко. Вот и в зените.

Не сдаются упрямые флеши. Как утесы, как скалы держатся.

Негодует Наполеон. Срывается план императорский.

Посылает он двести, триста, четыреста пушек.

Грозен приказ императора:

– Все силы на левый фланг!

Бросаются в битву новые силы.

– Ну как, отступил Багратион?

– Нет, ваше величество.

ГДЕ ИСКАТЬ БАГРАТИОНА?

Скачут от Кутузова к Багратиону посыльные. Везут приказы, наказы,

распоряжения. Трудно в бою разыскать генерала. Багратион не сидит на месте.

– Не генерал я, а первый солдат, – любит он шуткой ответить.

Ищут курьеры князя Петра.

– Тут он, – решают.

– Генерал вон там, – посылают курьеров в другое место.

Прискачут туда посыльные.

– Был, да отбыл, – слышат в ответ.

Скачут дальше курьеры. И опять без удачи. Теряют посыльные драгоценное

время.

И лишь один Воейков, как только получит приказ от Кутузова, сразу же

Багратиона находит.

Завидно другим посыльным. «Эка удачлив какой Воейков». Стали они у него

допытывать, как это он без ошибки знает, куда скакать.

– Очень просто, – отвечает Воейков. – Князь Багратион самолично мне в том

помогает.

– Ты головы нам не мути. Глупыми нас не считай. Признавайся, какой у тебя

секрет.

Рассмеялся Воейков.

– Секрет? Вот он, секрет, – показал рукой в сторону Багратионовой армии.

Смотрят курьеры. Ничего необычного там не видят. Армия как армия. Бой

как бой. Стрельба. Дым. Штыковые атаки. В стонах земля содрогается.

– Зорче, зорче глядите! – кричит Воейков. – Где самое жаркое место?

Нашли офицеры.

– Вон там, – тычут поспешно пальцами.

– Туда и скачите, – ответил Воейков. – Там мой секрет. В самом пекле

Багратиона ищите. Будет всегда удача.

НЕПОБЕДИМАЯ ШПАГА

Кирасир Адрианов во время Бородинской битвы был приставлен к

Багратиону. Зрительную трубу подавал генералу, поддерживал за уздцы коня, во фляге

таскал ключевую воду.

Неотступен, как тень, кирасир Адрианов. Посматривает он на князя Петра,

на горбатый орлиный нос («грузинец», – рассуждает солдат), на длинные цепкие

руки («такие шпагу не выпустят»), на ладную фигуру Багратиона («девкам на

загляденье»).

Нравится Адрианову генерал. И за боевую удачу, и за то, как говорит с

солдатами: все «братцы» или «ребята». И как воду из фляги пьет. Глотками

большими, словно силу в себя вбирает.

Но больше всего Адрианову нравится тот момент, когда, приподнявшись на

стременах и вытянув кверху руку, голосом зычным, аж дрожь по спине,

Багратион прокричит:

– В атаку!

Вот и сейчас. Вот уже генерал подался в седле. Вот-вот призывное крикнет.

И вдруг... о пригорок вналет ядро. И в ту же секунду Адрианов решил, что

привиделось. Из правой ноги генерала на землю хлынула кровь.

Осел генерал. Вцепился в поводья:

«Усидеть, усидеть. Виду войскам не подать».

Минута казалась годом. Качнулся Багратион. Без стона повалился на землю.

Подбежала генеральская свита. Стащили сапог. Мундир расстегнули. Отложили

стальную шпагу.

Явился армейский доктор. Осмотрел, покачал головой:

– Осколок. Смертельно.

Кое-кто потянулся к шляпам. Вырвался стон у пожилого полковника.

Адрианов пытался пробиться к Багратиону. Его оттеснили.

– Я же при генерале!..

– Ступай, ступай! – прикрикнули офицеры. – Больше не надобен.

«Убит, убит», – пошло по войскам.

И вдруг непонятное стряслось с кирасиром. Увидел он Багратионову шпагу.

Секунду смотрел. Потом схватил – и навстречу французам. .Добежал, пырнул

одного, другого. Замерли офицеры. Затаили солдаты дыхание. Разит кирасир

Адрианов врагов, лишь шпага на солнце сверкает. Багратионова, непобедимая шпага.

НАСТОЙ ВАЛЕРЬЯНОВЫЙ

В центре русских войск между левым и правым крылом возвышался курган —

самая высокая точка на всем Бородинском поле.

На кургане была поставлена русская батарея. Теперь, после гибели

Багратиона, когда французам наконец удалось потеснить левый фланг, все их силы были

брошены к центру. Курганная батарея оказалась главным местом сражения.

К полудню батарея дважды переходила из рук в руки. Упорство и с той и с

другой стороны достигло предела. Под генералом Барклаем-де-Толли убита пятая

лошадь. Не стихает страшная канонада. Ядра, словно плуги, вздымают землю.

Градом по полю стучит картечь. Хрипят недобитые кони. Одиноким воплем

раздалось чье-то рыдание. Умирая, кто-то молится богу. Неистово бьют барабаны. Черное

облако дыма закрыло солнце.

Французы опять потеснили русских.

Стоит Кутузов на возвышенном месте у Горок, зорко следит за битвой. Под-

зорная труба в руках у Кутузова. Окружают его адъютанты, курьеры, посыльные.

То одного, то другого манит к себе Кутузов:

– А ну-ка, голубчик, скачи на Курганную.

– Ступай-ка, батенька, в корпус Дохтурова.

– Разведай, братец, как дела у Раевского.

Мягко, без крика отдает приказы Кутузов. Все у него на счету: куда

подвести резервы, какому генералу сменить позицию, к какому месту подвинуть пушки.

Знает Кутузов, что в битве бывает всякое. Иногда и отступишь на шаг, зато

после десять отмеришь вперед.

Хладнокровен в бою Кутузов. Видит он, что французы теснят у Курганной

русских. Однако не это в бою главнейшее. Победу в конце считают.

В это время влетает на холм генерал Вольцоген. Конь генеральский взмылен.

Лицо генерала бледное. Уздечка в руках мелкую дробь выбивает.

Осадил генерал коня.

– Отступаем, – кричит, – отступаем! Рушится, ваша светлость, центр!

Вольцоген был генерал не из храбрых, хотя на словах и бойкий.

Недолюбливали его в армии. Недолюбливал и Кутузов.

Видит Кутузов, что центр действительно заколебался. Смотрит на это место,

потом подымает взгляд на Вольцогена:

– Да что вы, голубчик, я ничего не вижу.

– Вот же, вот же! – кричит Вольцоген. – Взгляните, – и тянет подзорную

трубу главнокомандующему.

Поднял Кутузов трубу, приложил к незрячему глазу, тому, что был выбит

еще лет тридцать назад под Алуштой.

– Нет, – говорит, – ничего не вижу.

Понял Вольцоген хитрость Кутузова, промолчал. Повернулся он к месту боя.

Смотрит, а там действительно отступление кончилось.

Ударили наши солдаты в штыки, сами гонят французов.

Усмехнулся Кутузов.

– Да вы, батенька, видать, стороны перепутали. Бывает, голубчик, бывает.

Оно от усталости... – Подозвал адъютанта. – Генералу настой валерьяновый.

ЗАВТРАК ГЕНЕРАЛА МИЛОРАДОВИЧА

Пока Кутузов разговаривал с генералом Вольцогеном, у Курганной батареи

произошло вот что. Сюда на помощь Барклаю-де-Толли с правого фланга по

приказанию Кутузова прискакал генерал Милорадович. Как раз русские начали

отступление.

Горяч Милорадович. Лихой, боевой генерал, суворовский. Не зря он послан

сюда Кутузовым.

Кричит Милорадович что-то солдатам, глохнут, как в вате, в артиллерийском

гуле слова. Решил генерал личным примером увлечь войска. Взял он с собой

адъютанта и с места в карьер, галопом по полю навстречу французам. Влетел на

пригорок, осадил скакуна, спрыгнул на землю.

– Распорядитесь, – командует адъютанту, – подать сюда завтрак.

Многое видел адъютант на своем веку, знал генеральскую лихость, однако

такое... Стоит, растерялся.

Рвутся кругом гранаты. Картечь как дождем поливает – верная смерть.

– Завтрак подать! – кричит Милорадович.

Бросился адъютант выполнять приказание. Тащат генералу еду. Ухватил он

утиную ногу, из фляги водой запивает. 148

Не стихает зловещий бой. Ядра бугор осыпают. Видят солдаты под огнем

генерала.

– Господи, пищей, никак, занялся!

– Да ну!

– Ей-ей! Утиную ногу ест.

– Выходит, наши дела неплохи.

– Братцы, вперед!

Собрались солдаты с силами, бросились на французов. Этот момент и увидел

с холма Вольцоген.

Уцелел под огнем Милорадович. Понял: не зря прискакал под пули. Отшвырнул

недоеденный кус утятины. Снова вскочил на коня. Вернулся к своим полкам:

– Дружно, вперед! Герои!

Бьются, бьются солдаты. Огромным факелом пылает Бородино. Третий час

после полудня. Кто сказал, что попятились русские?!

РУКА

Молодой офицер Бибиков, уходя на войну, мечтал о подвиге, о геройстве.

Прибыл Бибиков в армию, надеялся попасть в боевой полк. Однако судьба

поступила иначе. Определили его офицером в штаб, для переписки разных бумаг и

приказов.

– Какое же в штабе геройство... – вздыхает Бибиков. – Где же я подвиг здесь

совершу, чем же имя свое прославлю!..

Прошло два месяца. Наступил день Бородинской битвы. Сражение было в самом

разгаре. Пушки палили и с той и с другой стороны с такой силой, что не только

голосов, но и ружейной стрельбы не было слышно. Бой шел за Курганную

батарею. В это время Бибиков был послан к командиру одного из полков с приказом

оставить свои позиции и срочно идти на помощь к генералу Раевскому.

Вскочил Бибиков на коня, помчался выполнять важное поручение. Рад, что

наконец из штаба вырвался. Едет, все о подвиге думает.

Торопится Бибиков, знает, – поручение срочное. Лихо мчит через гущу боя.

Разыскал он указанный полк, передает приказ командиру.

– Громче, громче! – кричит командир.

Заглушает канонада слова посыльного. Не может понять полковник, в каком

направлении двигаться.

Привстал тогда Бибиков в стременах, протянул руку в нужную сторону.

Только протянул, как просвистало, пролетело неприятельское ядро, ударило Бибикова

в самый локоть. Обломилась, отлетела, как хворостина, рука. Вскрикнул Бибиков

от боли, стал валиться с коня. Падает, а сам понимает, что не передал он важный

приказ полковнику. Собрал офицер последние силы – вторую руку в том же

направлении тянет.

– К Курганной батарее, на помощь Раевскому... – прохрипел, упал и тут же

лишился сознания.

Понял полковник. Снялись солдаты, пошли на помощь товарищам.

Весть о подвиге молодого офицера быстро прошла по русским полкам.

Достигла она и Кутузова.

– Молодец! – прослезился Кутузов. – Отменный, видать, офицер. К награде

его. В списки героев. На вечные времена – внукам в пример, Отчизне во славу.

Пришел в себя Бибиков только вечером, уже в санитарной палатке.

Смотрит на то место, где еще утром была рука, сокрушается:

– Как же я подвиг теперь совершу, чем же имя свое прославлю!..

БОГАТЫРСКАЯ СИЛА

Батарея поручика Жабрина срочно меняла позиции. Впрягли солдаты коней,

торопятся к новому месту. Полки генерала Милорадовича пошли в наступление.

Срочно нужна подмога.

– Живей, живей! – командует Жабрин. – Душу вам наизнанку... Кому

говорят: живей!

Дорога лежала местом недавней схватки. Спустились кони в низинку. Все поле

завалено трупами. Русские, французы лежат вповалку. Крест-накрест, один на

другом. Словно бы вовсе не люди, а кто-то кули разбросал по полю.

Остановились солдаты.

– О господи!

Глянул Жабрин направо, глянул налево. Нет свободного места. Времени нет

объехать. Перекрестился поручик.

– Прямо, вперед! Мертвый живого не схватит...

Солдат Епифанов чуть отстал от других. Страх обуял солдата. Прикрыл он

глаза. Скорей бы проехать жестоким местом. Подбрасывает пушку как на ухабах.

Мурашки идут по солдатской спине. Вдруг тихий протяжный стон. Приоткрыл

Епифанов глаза. Прямо под пушкой, у самого колеса, шевельнулся седоусый

капрал. Солдата аж пот прошиб.

– Тпру! – закричал на коней Епифанов. Спрыгнул на землю.

Лежит, стонет в бреду капрал. Бок в кровяных подтеках. Кивер лежит в

стороне. Однако ружье при себе, под мышкой.

Подбежал Епифанов к капралу. Пытается вытащить из-под колес. Грузен,

тяжел капрал. Другими телами придавлен.

Шевельнулся страдалец. Глянул на свет, на солдата, на пушку:

– Откуда?

– Канониры мы, – зачастил Епифанов. – С левого фланга на правый фланг.

На подмогу идем рысями. Слышишь, дядя, пальба вокруг... Наступает генерал

Милорадович.

– Наш, наш генерал! – закричал капрал. – А ну-ка выше, голову выше мне!

Смотрит капрал, а там, на бугре, лавиной идут солдаты. Слышит старый воин

привычные звуки. Словно товарищей слышит зов.

Улыбка прошла по лицу капрала.

– А ну, подмогни!

Помог подняться капралу с земли Епифанов.

– А ну-ка, кивер надень.

Надел Епифанов на седую голову кивер.

Подтянулся, словно в строю, капрал. Изготовил ружье, как в атаке. Шаг ле-

зой, шаг правой. С шага на бег перешел капрал. Опешил солдат Епифанов: кровь

из капрала хлещет.

– Ура-а! – победно несется с холма.

– Ура-а! – ответно кричит капрал.

Пробежал он метров десять – пятнадцать и вдруг, словно дуб-великан под

взмахом последним удальца дровосека, рухнул плашмя на землю.

Подлетел Епифанов к герою. Не стонет, не дышит капрал. Кончил воин свой

путь солдатский.

Догнал Епифанов своих. Набросился Жабрин:

– Где пропадал?! Душа твоя воробьиная!..

Объясняет солдат задержку. Никак не придет в себя. О старом капрале,

сбиваясь, рассказывает.

Утихнул поручик Жабрин. Молча стоят солдаты.

– Так звать как? Как величать героя?

Разводит Епифанов руками:

– Капрал. Старый такой. С усами. Силы в нем совсем еще не было.

Сняли солдаты шапки.

– Силы в нем не было?! Дурак, богатырская сила в нем!

СОЛДАТСКОЕ СЕРДЦЕ

Сдружились они в походах: солдат молодой и солдат бывалый—Клим Дуга

и Матвей Бородулин. Вместе отступали от самого Немана. Вместе бились у

Витебска. Чуть не погибли у стен Смоленска. Вместе пришли к Бородинскому

полю.

Матвей Бородулин при Климе Дуге словно бы дядька. Уму-разуму в военных

делах наставляет: как порох держать сухим, как штык наточить, как лучше идти

в походе, чтобы ноги не так устали. На привале Бородулин уступит младшему

место поближе к костру.

Упрется Дуга:

– Да что я, дите какое?

– Ложись, ложись! – прикрикнет солдат. – Я привычный. Мне на холодку

даже и лучше.

Делят кашу, и тут Бородулин о друге думает. Из миски своей в миску к

нему добрую часть отвалит.

– Дядя Матвей, – отбивается Клим, – да что я – к откорму хряк?

– Ешь, ешь! Тебе в рост. Тебе в пользу.

В Бородинской битве солдаты сражались рядом. Клим – богатырь, Бородулин —

усох с годами. Прикрывает Дуга старшего друга. Недоглядел: ранило вдруг солдата.

Повалился Матвей Бородулин на землю, талым сугробом осел.

– Дядя Матвей! – закричал Дуга. Рухнул он на колени, тормошит Бородулина.

Ухо к груди приложит. – Дяденька Матвей! Родненький!..

Приоткрыл Бородулин глаза, глянул на друга.

– Воды, – простонал и снова забылся.

Схватились солдаты за фляги – пусты солдатские фляги. Скоро десять часов,

как бой. Не осталось во флягах глотка воды.

Нет воды. Ручья поблизости нет. Ближайший ручей в руках у

французов.

– Воды! Воды! Воды! – идет по солдатским рядам.

Нет нигде, как в пустыне, воды.

Поднялся Дуга на ноги. Смотрит растерянным взглядом. И вдруг словно током

прошло по солдату. Схватил он пустую флягу, руку задрал в вышину и рванулся

навстречу французам, туда, где штыки и ружья, где за ними ручей в овраге.

Перехватило у тех, кто был рядом, дух.

– Господи, верная смерть...

– Леший!

– Достался Дуга французам.

Смотрят солдаты с тревогой вслед. Смотрят на бегущего русского и сами

французы.

– Камрады, – кричит Дуга, – дядька Матвей погибает! Дядька просит зо-

ды! – И флягой пустой, как паролем, машет.

– Во-о-ды! – несется над полем.

Французы хотя и враги, а тоже ведь человеки. Непонятна им русская речь.

Однако сердцем людским понятно – неспроста побежал солдат.

Расступились французы, открыли дорогу к ручью. Стих на участке огонь. Не

стреляет ни эта, ни та сторона. Замерло все. Лишь:

– Дядька Матвей погибает! – режут воздух слова солдата.

Добежал Дуга до оврага. Зачерпнул флягу воды студеной, в разворот – и

помчался назад коридором солдат французских.

Подбежал он к дядьке Матвею, снова стал на колени, голову поднял, флягу

поднес ко рту. Смочил лоб, височную часть.

Приоткрыл Бородулин глаза, вернулось к солдату сознание, признал молодого

друга:

– Где же ты водицу, родной, достал?

Где?

Из сердца достал солдатского.

РЫЖИК

Родился он маленьким-маленьким, рыженьким-рыженьким, словно в беличью

шубку одет. Поднялся на хилые ножки, удивленно глянул на белый свет и нежно

заржал.

– Рыжик! – вырвалось у кого-то.

Так и остался лошаденок при этом имени.

Прошло три года. Рыжик вырос, окреп. Не конь – загляденье. Шея тонкая,

ноги стройные. Буйным ветром летит по полю.

Вскоре Рыжик попал на военную службу. Определили его в гусарский полк к

самому командиру. Однако не понравился чем-то коню гусарский начальник. То

ли годами полковник стар, то ли сердце имел недоброе. Не подпускает Рыжик

к себе командира: бьет копытом, рвет удила.

Разозлился полковник, отдал коня своему адъютанту. Однако и тут неудача.

То ли зелен-молод совсем адъютант, то ли душа у него нехрабрая. Не признает