Текст книги "Рассказы о русском подвиге"

Автор книги: Сергей Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

конь офицера, свечкой вздымает к небу.

Намучились в гусарском полку с конем. Наконец решили отчислить упрямца.

Да только тут влились в русскую армию казаки генерала Платова. Казак Савостин

и выпросил Рыжика.

Почуял Рыжик славную руку хозяина. Савостин лихой казак. Савостин всегда

впереди. И Рыжик привык к почетному месту. Смирились другие кони, почтительно

уступают ему дорогу.

Гордится Рыжик своим хозяином. И Савостин к Рыжику, как к лучшему другу.

Сам его кормит, сам его поит. Сам чистит и гладит коня.

В самый разгар Бородинской битвы Кутузов отдал приказ казакам генерала

Платова и кавалерийским полкам генерала Уварова быстрым маршем пройти по

французским тылам, ударить противнику в спину.

Помчались лихие кавалеристы, с криком и шумом обрушились на неприятеля.

Не ожидали французы русских в своем тылу. Завязался горячий бой. Дрогнула

французская конница. Врезались казаки в ряды французской пехоты, прошлись,

как ножом по маслу.

В это время Савостина ранило. Вылетел казак из седла, рухнул на землю.

Проскочил Рыжик с разгона сквозь французский заслон, остановился. Повел

головой. Вначале тихо, потом громко заржал. Много тогда коней без седоков

оказалось. Стали лошади собираться около Рыжика. Привыкли ходить за ним.

Создался целый табун. Заметался по полю Рыжик – ищет хозяина. И

другие кони за ним то в одну, то в другую сторону. Хоть лошади и без

седоков, да в общей массе и они боевой отряд – завидя их, разбегаются враз фран-

цузы. 152

Разыскал Рыжик Савостина. Взобрался казак на коня. Полетел догонять

товарищей. Мчится Рыжик по полю, голову держит высоко-высоко.

Лихим назвать бы его, а не Рыжиком. Да только клички даются с

детства.

ПТИЦА-СЛАВА

Солдат Изюмов до Бородинской битвы ни разу не отличился. Хотя и мечтал

о славе. Все думал, как бы ее поймать.

Еще в самом начале войны у Изюмова произошел такой разговор с каким-то

солдатом.

– Что такое есть слава? – спросил Изюмов.

– Слава есть птица, – ответил солдат. – Она над боем всегда кружится. Кто

схватит – тому и слава.

То ли в шутку сказал солдат, то ли и сам в подобное верил, только потерял

с той поры Изюмов покой. Все о птице чудесной думает. Как же ее поймать?

Думал об этом под Витебском. Другие солдаты идут в атаку, смело колотят

врагов. А Изюмов все время на небо смотрит. Эх, не прозевать бы волшебную

птицу! И все-таки прозевал. Слава другим досталась.

Во время боев под Смоленском опять повторилось такое же самое. И здесь

остался без славы солдат.

В огорчении страшном Изюмов. Пожаловался он товарищам на свою неудачу.

Рассмеялись солдаты:

– Славу не ловят, слава сама за храбрым летит. Она и правда как птица.

Только лучше о ней не думать. Отпугнуть ее можно враз.

И вот в Бородинском сражении солдат и вправду забыл о славе. Не то чтобы

сразу, а как-то так, что и сам того не заметил.

Битва клонилась к концу. Французы стараются вырвать победу. На русскую

пехоту были брошены кирасирские и уланские полки. Разогнали кавалеристы

коней: сторонись – любого сметут с дороги.

Глянул Изюмов и замер. Замер и тут же забыл о славе. Об одном лишь, как

устоять против конных, думает.

А кони все ближе и ближе. Растопчут они солдат. Обрушатся палаши и острые

сабли на русские головы. Изюмов даже поежился. Стоял он в самом первом ряду.

– Ружья к бою! Целься. Подпускай на убойный огонь! – раздалась команда.

Вскинул ружье Изюмов. Стрельнул. А что дальше произошло, то точно и не

расскажет. Со стороны-то оно виднее.

Стоял Изюмов секунду как столб, а потом вдруг вскинул ружье на манер

штыковой атаки и ринулся навстречу французской коннице.

Побежали за ним солдаты. И получилось, что пеший пошел в атаку на конного.

– Ура! – голосит Изюмов.

– Ура! – не смолкают другие солдаты.

Опешили французские кирасиры и уланы. На войне еще не бывало такого.

И хотя атаку свою, конечно, они не оставили, однако поколебался как-то у конных

дух. А это в сражении главное. Наполовину пропал замах.

Подлетели солдаты к французам, заработали штыками. Чудо творится на поле —

пеший конного вдруг побивает. Разгорелся солдатский пыл.

– Братцы, колите коня под брюхо! Бейте француза прикладом, коль штык

у кого слетел! – разошелся вовсю Изюмов.

Французы совсем растерялись. Все реже и реже взмахи французских сабель.

Все тише руки удар. Минута – и дрогнут французы. Вот и действительно дрогнули.

Дают вразворот коней.

Казалось бы, все. Победа уже одержана. Так нет.

– Братцы, вдогон! – закричал Изюмов.

Побежали солдаты вслед за французами. Пеший за конным бежит по полю.

Глянешь – не поверишь своим глазам.

Конечно, лошадиные ноги быстрее солдатских ног. И все же немало нашлось

французов, которым русский штык успел продырявить спины.

Даже отстав, солдаты продолжали, как копья, бросать во французов ружья свои

со штыками.

Ускакали французы. Подобрали солдаты ружья, стали возвращаться к своим.

Идут солдаты, а навстречу солдатам:

– Героям слава!

– Изюмову слава!

– Храброму честь и почет!

Обалдели от боя солдаты. Идут, ничего не слышат. Идут, ничего не видят.

Не видят солдаты. Однако мы-то прекрасно видим: птица-слава над ними

летит.

«ДАЙТЕ МНЕ ГВАРДИЮ!»

Возвышенное место у села Шевардино. Здесь напротив центра русских позиций

ставка Наполеона. Император был одет в серую походную шинель. Сидел на

складном стульчике, то и дело смотрел в подзорную трубу. За все долгие часы

Бородинской битвы он ни разу не покинул этого места.

Иногда Наполеон поднимался и начинал молча расхаживать из стороны в

сторону. В самые напряженные моменты битвы сюда долетали русские ядра.

Несколько раз они подкатывались к самым ногам императора. Наполеон не сторонился.

Он тихо отталкивал их ногой, будто то были простые камни, помешавшие во время

прогулки.

За спиной у Наполеона толпилась свита. За свитой находился военный оркестр.

Исполнялись военные марши. За холмом в низине стояла французская гвардия —

главный резерв императора.

Генералы не узнавали своего императора. Куда-то пропала энергия Наполеона.

Он был сумрачен, неразговорчив.

Император не узнавал своих генералов. Никогда он еще не видел столько

тревоги на лицах своих подчиненных.

Генералы не узнавали своих солдат. Не то чтобы бились солдаты хуже, нет,

геройства хоть отбавляй, да только никак не осилят русских.

Все было не так, как всегда. Много Наполеон одержал великих побед. Не знал

себе равных.

Но здесь... Целый день не смолкает битва. А где же победа? Смешно и

сказать – сто метров русской земли отбито.

Понимает Наполеон, что изменяет счастье ему военное. Сумрачен император

французский.

– А что, если гвардию бросить в бой? – советуют генералы.

Бережет император гвардию. Не решается бросить в бой.

Подлетает к Наполеону маршал Даву:

– Ваше величество, дайте мне гвардию! Я принесу вам победу.

Поводит император отрицательно головой.

Несется к императорской ставке Ней:

– Ваше величество, дайте мне гвардию! Победа, ручаюсь, у ваших ног.

Не дает император гвардию.

Появляется маршал Мюрат, самый любимый французский маршал:

– Дайте мне гвардию!..

Отправляет назад император Мюрата.

Ясно Наполеону, что и гвардия здесь не осилит. А гибель гвардии – верная

смерть.

Французы отбили Курганную батарею, но дальше не двинулись. Стоят перед

ними России солдаты, не солдаты – стальная стена.

День потухал. Солнце катилось к закату. Отгремели орудия. Кончился бой.

Завершился кровавый день. Каждая из сторон осталась на старом месте.

ФИЛИ

Маленькая деревня Фили у самой Москвы. Крестьянская изба. Дубовый стол.

Дубовые лавки. Образа в углу. Свисает лампада.

В избе за столом собрались русские генералы. Идет военный совет. Нужно

решить вопрос: оставить Москву без боя или дать новую битву у стен Москвы?

Легко сказать оставить Москву. Слова такие – ножом, топором по русскому

сердцу. За битву стоят генералы.

Нелегкий час в жизни Кутузова. Он только что произведен в чин. За

Бородинское сражение Кутузов удостоен фельдмаршала. Ему, как старшему, как

главнокомандующему, как фельдмаршалу, – главное слово: да или нет.

У Бородина не осилили русских французы. Но ведь и русские не осилили.

Словом, ничейный бой. Бой хоть ничейный, да как смотреть. Наполеон впервые

не разбил армию противника. Русские первыми в мире не уступили Наполеону.

Вот почему для русских это победа. Для французов и Наполеона победы нет.

Рвутся в новый бой генералы. Солдаты за новый бой. Что же решить

Кутузову?

Сед, умудрен в военных делах Кутузов. Знает он, что на подмогу к

Наполеону торопятся войска из-под Витебска, из-под Смоленска. Хоть и изранен

француз, да не убит. По-прежнему больше сил у противника.

Новый бой – окончательный бой. Ой как много военного риска! Тут мерь,

перемерь, потом только режь. В армии главная ценность. Главное – войско сберечь.

Будет армия цела – будет время разбить врага.

Все ждут, что же скажет Кутузов.

Поднялся фельдмаршал с дубового кресла, глянул на генералов.

Ждут генералы.

Посмотрел Кутузов на образа, на лампаду, глянул в оконце на клок сероватого

неба, глянул себе под ноги.

Ждут генералы. Россия ждет.

– С потерей Москвы, – тихо начал Кутузов, – еще не потеряна Россия... Но

коль уничтожится армия, погибли Москва и Россия.

Кутузов остановился. В оконце стучалась муха. Под грузным телом

фельдмаршала скрипнула половица. Послышался чей-то глубокий вздох. Кутузов поднял

седую голову. Увидел лицо атамана Платова. Предательская слеза ползла по щеке

бывалого воина. Фельдмаршал понял: важны не слова, а приказ. Он закончил

быстро и твердо:

– Властью, данной мне государем и отечеством, повелеваю... повелеваю, —

вновь повторил Кутузов, – отступление...

...И вот войска оставляют Москву. Яузский мост. Понуро идут солдаты.

Подъехал Кутузов. Смотрит на войско. Видят его солдаты. Видят, но делают вид, что

не видят. В первый раз ему не кричат «ура».

Ключи

Наполеон подъехал к Поклонной горе. Поднялся конь на бугристое место —

взору открылась Москва.

Шедшая за императором гвардия стала тесниться. Лезут солдаты вперед.

– Москва! Вот он, конец войне.

И опять, как тогда, при переходе через Неман:

– Слава! Слава! Слава!

– Императору вива!

– Франции вива! – несется со всех сторон.

Яркое солнце стояло в зените. Город, как чудо, лежал на своих холмах.

Золотом крытые маковки церквей и соборов играли, светили, слепили глаза. Вот оно,

русское диво.

Здесь при въезде в Москву Наполеон стал ожидать горожан с поклоном.

Обычай такой – побежденным ключи приносить от города.

Наполеон не может скрыть торжества. Победа достигнута. Сейчас принесут

ключи. Не сегодня-завтра русский царь Александр пришлет генералов, запросит

мира. С новой славой вернется император в родной Париж.

И солдатам радость глаза закрыла. Смотрят на город: вот где квартиры, вот

где отдых – покой, хлеба и мяса горы.

– Императору слава!

– Вива, вива, вива! – не умолкают солдатские крики.

Надел Наполеон любимый парадный наряд – мундир егерей гвардейских.

Синий сюртук, белый жилет. В блеске, как хром, лосины.

Ожидает император послов. Важно, как победителю и подобает, взад-вперед по

Поклонной ходит. Перчатки то снимет, то снова наденет. Платком проведет по лбу,

сунет в карман, снова достанет. Шутка ли сказать – ключи от Москвы... Кому

выпадало такое!

Проходит и час, и второй, и больше. Солнце уже не парит. В тучи ушел

небосклон. В ногах и спине усталость. Император нахмурил брови:

– Что я – мальчишка? Сколько же можно ждать?!

Вдруг скачут офицеры, что были в Москве, в разведке.

– Ваше величество, жителей нет в Москве. За войском ушли горожане.

Сдвинул Наполеон треугольную шляпу:

– Что?!

– Город пуст.

– А ключи?!

Развели офицеры руками.

– Проклятье! – ругнулся Наполеон. Бросил в морду коню перчатки.

Думали французы: в Москве всему делу конец. Ошиблись. Настоящая война

только теперь начиналась.

КОСТРЫ

Отступив из Москвы, Кутузов повел русскую армию по Рязанской дороге.

Тут же, не дав войскам остановки, вслед за русскими бросился маршал Мю-

рат.

Понял Наполеон, что Кутузов оставил Москву неспроста. Отдал ее как

приманку. В сохранности русская армия.

– Хитрая лиса... Русская бестия! – ругается Наполеон. – Догнать,

разгромить, уничтожить!.. – дает он строжайший приказ Мюрату.

Идет Мюрат по пятам Кутузова. Идет день, идет два... Взбивает пыль на

Рязанской дороге. Остановится на ночь. Под самым носом полыхают русских

биваков костры. Тут она – армия.

Проснутся французы утром – нет русской армии. И снова поход, снова вдогон.

Ночью опять костры. Дымятся и слева и справа. Кажется, протяни только руку —

и схватишь за горло русских солдат.

А утром опять никакого войска. Лишь головешки в кострах стреляют.

Несколько дней шел Мюрат по Рязанской дороге. Исчезла куда-то русская

армия.

И правда исчезла. Отойдя от Москвы неполных два перехода, Кутузов

неожиданно повернул всю свою армию резко на юг и проселочными дорогами, заметая

следы, повел ее на Тульскую; передохнул и тронулся дальше, к старой

Калужской дороге.

Догоняет Мюрат Кутузова по Рязанской дороге, а в это время русские совсем

в другой стороне, обошли полукругом Москву, стоят на Калужской.

Идет Мюрат за ночными огнями. Не может понять, что это военная хитрость.

Не армия жжет костры, а всего-навсего два казачьих полка, специально для

этого здесь оставленных.

Стараются казаки. Разложат костры. Много костров. И дальше спешат. К новой

ночи дрова припасают.

Не скоро раскрылась хитрость Кутузова. Вернулся Мюрат к Наполеону ни с чем.

В страшном гневе император французский. Забыв свой высокий императорский

сан, как последний солдат ругается.

– Куль овсяный!.. Мозги лошадиные!.. – кричит на Мюрата. – Хитрая лиса...

Русская бестия! – посылает проклятья Кутузову.

МОРЕМ ОГОНЬ КОЛЫШЕТСЯ

Русская армия расположилась южнее Москвы, у села Тарутино.

Кутузов немедленно занялся хозяйственными делами. Армия обтрепалась —

надо ее одеть. Наступила осень – о теплой одежде надо подумать. С

продовольствием плохо – надо пополнить запасы хлебом.

Много у Кутузова разных дел.

И у Наполеона в Москве не меньше. Не оправдались надежды французов.

Ушли, увезли все с собою жители. Нет в Москве ни хлеба, ни мяса. Нечем

кормить коней. Лишь вина в погребах без отказа. Напьются солдаты – идет грабеж.

А где грабеж, там сразу пожары. Осень сухая. Огню раздолье. Запылал Китай-

город, Гостиный двор. В Каретном ряду пожарище. В Охотном ряду пожарище.

За Москвой-рекой Балчуг горит. Ночами светло как днем. Наполеон в Московском

Кремле. Куда ни глянешь отсюда – огонь и огонь. Морем огонь колышется.

– Ваше величество, – обеспокоены французские маршалы и генералы, —

опасно! Огонь подошел к Кремлю.

Не хочется Наполеону уходить из Кремля. Неловко и стыдно. Только занял

Московский Кремль, и вдруг – будь мил, катись восвояси. Медлит Наполеон.

– Ваше величество, спасайтесь! Быстрее к реке... – умоляют императора

генералы.

Медлит Наполеон.

– Ваше величество!..

И вот император нехотя надевает сюртук.

Бушует, мечется пламя.

Наполеон сбегает по широкой дворцовой лестнице: «Это дорога в ад», —

вспоминает Наполеон слова Коленкура. В злобе кусает губы.

Четыре дня бушевали пожары.

К пятому дню – от Москвы пепелище.

Не город в руках французов – сплошные развалины.

Хороши дела у русских войск под Тарутином. Провиакты сюда подвозят.

Меняют солдатам одежду. Лошадьми пополняют конницу. Отдыхают спокойно солдаты.

Плохи дела в Москве у французов.

Есть над чем задуматься Наполеону: «Победитель я или нет?»

– Почему же мира не просят русские?!

Проходит три томительно долгих недели. Негодует Наполеон:

– Мир, немедленный мир с Россией!

Не дождался император русских послов. Вызывает своего генерал-адъютанта

маркиза Лористона:

– В Тарутино, к этой старой лисице – марш!

КАКАЯ СЕГОДНЯ ПОГОДА

Едет маркиз Лористон к Кутузову. Сопровождает его в штаб-квартиру

главнокомандующего поручик Орлов. Едет Орлов, говорит о погоде. Так наказал Кутузов.

Ни о чем другом, только как о погоде. Это на всякий случай, чтобы офицер

случайно секретов каких не выболтал.

Смотрит Лористон на округу:

– Удачные места под Тарутином.

– Погода сегодня хорошая, – отвечает Орлов.

– Говорят, у вас в войсках пополнение?

– Солнце словно бы летнее, а не осеннее, – опять о погоде Орлов.

Удивляется Лористон.

Приехал посол к Кутузову, передал привет от императора, завел разговор.

Начал не сразу о мире. А с жалоб на то, что война эта какая-то странная. Нет

бы, сражались армии, а то ведь крестьяне вступают в бой. Ведут же бои без

правил.

– Простите, но это же лесные разбойники, – говорит Лористон.

«Эге, – думает про себя Кутузов, – молодцы мужички. Видать, хорошо

насолили французам». А вслух:

– Ваша правда, генерал, – и вздыхает. – Да, распустились совсем крестьяне.

Эка беда... Только ведь я крестьянами не командую.

– Зато казаки – люди военные, – продолжает о своем Лористон. – Но и они

правил признавать не хотят.

«Молодцы казаки, – думает про себя Кутузов. – Сбивайте с француза спесь.

Шкуру с него сдирайте». А вслух:

– Ох уж эти мне казаки, казаки... Я и сам не рад, что они при армии.

В степях родились, деликатности не обучены.

Начинает Лористон бранить ополченцев. Мол, больно лютуют.

– Так это не войско, – отвечает Кутузов. – Сегодня они в строю, завтра опять

разошлись по селам. Какой с ополченцев спрос!..

А сам про себя: «Молодцы ополченцы».

Ясна Лористону бесплодность его речей, стал говорить о мире.

Посмотрел Кутузов на Лористона:

– Я хоть сию секунду.

Обрадовался Наполеонов посыльный:

– Вот и наш император желает.

Развел Кутузов руками:

– Только я ведь всего солдат. Хожу под царем и богом.

– Но ваше слово... Ваш сан главнокомандующего...

– Я хоть сегодня, – опять повторил Кутузов. (А сам состроил в кармане

фиг.)

Уехал ни с чем посыльный. Провожает его Орлов, опять говорит о

погоде.

Трясется Лористон в седле. Вид унылый, насупился. Рассмеялся Орлов:

– Ба, да оно ведь и вправду, видать, погода сегодня для нас хорошая!

ТАРУТИНО

Понял Кутузов после посещения Лористона, что дела у французов плохи. Дал

под Тарутином бой.

Опять загремели пушки. Скрестились штыки и сабли. Сила на силу опять

пошла.

Проиграли французы бой. 36 пушек досталось русским.

Дня четыре спустя после битвы прапорщик Языков с казачьим отрядом

находился в разведке. Обнаглели совсем казаки, к самой Москве подъехали.

Стоят, смотрят на спаленный город:

– Вот она, наша страдалица...

Дождик крапает осенний. Хотя и тепло и безветренно. Где-то раздался

собачий лай.

– Ты смотри, а говорят – французы псов всех поели!

– Этот хитрый, видать, убежал.

– Да-а, пропала Москва-красавица...

– Дура, о мертвых плачь! Не смертник Москва – отстроится.

Перешептываются казаки. Вдруг слышат – страшный грохот и взрыв долетает

из города. Переглянулись донцы, покосились на командира. Любопытство в душе

казацкой. Переглянулись, помчались к Москве.

– Эх, была не была! Бог не выдаст – свинья не съест. На то и разведка.

Влетели они в пустынные улицы города. Ни французов, ни жителей. В

молчанье лежат развалины. Лишь цокот от конских ног в тишине, как в гробу,

отдается. Понеслись всадники к центру. Доскакали до самой Ордынки, почти к

Кремлю. Нигде не видать французов.

Попался какой-то старик.

– Эй, борода, где басурманы?

– Ушли, ушли из Москвы французы. Ушли поутру, родимые.

Больше месяца пробыл Наполеон в Москве. Ждал император от русских

посыльных с миром. Не явились к нему посыльные. Сам послал Лористона. Не привез

согласия на мир Лористон. А тут еще бой под Тарутином. Да скоро зима. Да

голод идет по армии. Что же, как в мышеловке, сидеть в Москве. Нет, пока есть

силы, пока не поздно – скорее домой. Ушли французы бесславно, как тень, из

Москвы.

Узнали казаки небывалую новость, забыли про грохот и взрыв, завернули

коней, стрелой понесли долгожданную весть Кутузову.

Потом и про взрыв, конечно, узнали. Злопамятен Наполеон. Мстит за свои

неудачи. Приказал, уходя, взорвать, не жалея, Московский Кремль. К счастью,

погибло немногое. Пошедший дождь загасил фитили.

Выслушал Кутузов доклад Языкова, перекрестился:

– Свершилось. Вот оно, неизбежное... Спасена отныне Россия.

Потом повернулся к селу Тарутину:

– Спасибо тебе, Тарутино!

ВЫСШИЙ ПОЧЕТ

Весть о том, что Наполеон ушел из Москвы, как мяч о стенку, ударяла и

отлетала. Верят – не верят в нее солдаты. Нужно верить – не верится.

– Ушел?!

– По собственной воле!

– Не может быть!

– Побожись!

Однако что же тут с правдой спорить. Все тут яснее ясного. Все тут белее

белого. Ступай, посмотри Москву.

Собрались солдаты в круг, стали хвалить Кутузова:

– Ай да старик Кутузов!

– Кутузов – тертый калач!

– Кутузов – стреляный воробей!

– Провел, обхитрил... Как сурка, Бонапарта из первопрестольной выжил!

Слушает унтер-офицер солдатские разговоры.

– Эй, вы, какой же фельдмаршал вам стреляный воробей?

Смутились солдаты:

– Да это же к слову. Орел наш Кутузов!

Вспоминают солдаты, как уходили тогда из Москвы по Яузскому мосту и не

кричали «ура» Кутузову, – совестно.

Еще роднее, ближе стал им теперь Кутузов. Все норовят увидеть фельдмаршала,

исправить свою ошибку.

Куда ни покажется главнокомандующий – всюду «ура» и «ура». Ну, право,

хоть сиди под замком в избе, не высовывай нос из штаба.

Но и этого мало солдатам. Собрались, явились к Кутузову:

– Михаила Илларионович, ваша светлость, не гневись на нас, батюшка... Тогда

у Москвы-реки...

Прослезился Кутузов:

– Ступайте. Нет на душе обиды. Я и сам бы тогда молчал.

Но опять неспокойны солдаты. Узнали они, что любит фельдмаршал уху с

наваром. Куда-то ходили, где-то искали, наловили ему стерлядей. Пусть рыбкой себя

побалует.

– Ух ты, ушица!.. Откуда такая?! – поразился Кутузов.

Не спрашивай. Ешь, поправляйся фельдмаршал Кутузов! Что ордена, что там

награды... Высший выпал тебе почет.

ТИШКА И МИНЬКА

Оставив Москву, Наполеон пошел на Калугу. В Калуге – городе, войной не

разоренном, французы надеялись пополнить свои припасы. А затем уже свернуть

на Смоленск, на Вильну и вон из России.

Кутузов понял расчет противника и со своей армией стал у него на пути.

У города Малого Ярославца разгорелась новая битва. И снова, как при Бородине,

сражение длилось с утра до вечера. Упорство и французов и русских было

отчаянным.

Выбили французы русских из Малого Ярославца. Начинают атаку русские.

Выбили русские французов из Малого Ярославца. Начинают атаку французы.

И так восемь раз. Город то и дело из рук переходит в руки.

Малоярославекие мальчишки братья-двойняшки Тишка и Минька при первом

же штурме французов забились в подвал. Маленькое оконце торчит наружу.

Прилипли мальчишки к окну. Хоть и боязно, но интересно.

При подходе французов почти все жители оставили город. Ушли и родители

Тишки и Миньки. Они и ребят с собой увели. Только братья от них сбежали.

Затерялись в общей толпе и снова в город. Интересно им посмотреть на

взаправдашний бой.

И вот ребята стоят у оконца. Ребятам впервые – им все интересно. И как

солдаты идут в атаку, и как командиры в бою кричат, и как дым от ружей по

улице стелется.

Вначале, когда атаковали французы, бой шел где-то в отдалении. До ребят

доносились лишь страшные крики. Потом, когда в город ворвались русские, одна

из схваток завязалась на той улице, где стоял дом Тишки и Миньки. Отряд

русских возглавлял молодой офицер. Нарядный, красивый. Брови черные, чуть с

изгибом, словно не брови, а ворон раскинул крылья.

Следят ребята за офицером.

– Генерал, – шепчет Минька.

– Молод для генерала, небось поручик, – поправляет братишку Тишка.

Рядом с оконцем произошла жаркая схватка. Солдаты сошлись в штыки.

– Дети! – кричит офицер. – Штык ржавеет без дела. Солдат не солдат без

победы. Вперед! – И первым идет в атаку.

Минута – и штыки обагрились кровью. Заалели от ран мундиры. Кровавая

лужа натекает на месте боя. Смешалась воедино французская, русская кровь.

Отпрянули от оконца ребята.

– Страшно? – спрашивает Тишка у брата.

– Нет, – отвечает Минька.

Говорит «нет», а руки дрожат. И у Тишки дрожат. Ходуном, непослушные,

ходят.

Когда они вновь подошли к окну, то бой в этом месте уже окончился. Все

стихло. Валялись убитые. А ближе всех лежал молодой офицер. Видят ребята, что

офицер штыком при атаке ранен. Лежит и тихо, протяжно стонет.

Переглянулись мальчишки.

– Его бы в подвал, – произнес осторожно Тишка.

– Эге, – согласился Минька.

Однако выйти наружу они боятся. Постояли ребята и все же набрались

храбрости. Крадучись вышли на улицу. Подхватили офицера под руки, поволокли.

– Тяжелый, – шепчет тихонько Минька.

– Так ведь харч офицерский, – соглашается Тишка.

Втащили они офицера в подвал. И вовремя. На улице снова начался бой.

Однако ребята к оконцу уже не ходили. Крутились все время около офицера. Воду

ему на голову лили. Тишка от исподней рубашки оторвал, где почище, клок и

приложил к тому месту, где на офицерском боку виднелась рваная рана.

Офицер метался в жару. Что-то кричал. Утихал, потом принимался снова.

Так было до самого вечера. Так было и ночью. Намучились с ним

мальчишки. То по соседству загорелись дома. И страшный дым повалил в подвал. Хорошо,

что дом, в котором сидели Тишка и Минька, был каменным. Уберегся он от

пожарища.

Потом началось самое страшное. Малый Ярославец остался в руках французов.

Какие-то солдаты заняли дом. И ребята боялись, что вот-вот доберутся они до

подвала.

– Тише, ваше благородие, тише... – уговаривают они офицера.

Офицер словно понимал их, умолкал, а потом снова метался в жару и крике.

К счастью, все обошлось.

Среди ночи ребят свалил беспробудный сон. Очнулись они – солнце уже высоко.

Кругом тихо. Подбежали к окошку – кругом безлюдье. Нет, нигде не видать

французов.

А произошло вот что. Хоть и остался Малый Ярославец в руках у французов,

да понял Наполеон, что на Калугу ему не прорваться. Впервые в своей жизни

император не решился на новый бой. Отдал приказ отступить войскам.

Вылезли ребята из подвала, вышли наружу. Смотрят – в город вступают

русские. А вместе с солдатами валят и жители. Вот и Тишкин и Минькин отец идет.

Увидел он сыновей:

– Ах вы разбойники! Ах шелудивые!

Застыли Тишка и Минька. А отец недолго думая снял поясной ремень и тут

же, прямо на улице, начал ребят стегать.

Терпят братья-двойняшки. Отец у них строгий. Другого и нечего ждать.

Наконец родитель устал, остановился, переводит дух.

– Тять, – полез Тишка, – а там раненый, – указал он рукой на торчащее

из-под земли оконце.

– Офицер, – прогнусавил Минька.

Спустился отец в подвал. Верно, не врут ребята. Присмотрелся – лежит

молодой полковник.

– Ого!

Побежал отец, доложил кому следует. Пришли санитары, забрали полковника.

А отец снова свернул ремень и продолжил свою расправу. Правда, теперь бил

уже не так больно и не столько ругался, сколько ворчал:

– Мать бы хотя пожалели... Ироды вы окаянные!..

Прошло несколько дней. И вдруг отец был вызван в городскую управу, и там

ему вручили медаль. К медали был приложен приказ, в котором значилось, что

житель города Малого Ярославца Кудинов Иван Михайлович, то есть отец Тишки

и Миньки, награждается медалью за спасение жизни русского офицера.

Опешил отец. Стал было объяснять, что тут-то он и ни при чем, что это спас

офицера не он, а Тишка и Минька. Однако в управе слушать его не стали.

– Кто там спас, разбирайтесь сами. Получил медаль и ступай, не

задерживай.

Вернулся отец домой. Не знает, что с медалью ему и делать. На две доли, что

ли, ее рубить.

– Тут вам медаль. Одна на двоих, – заявил он ребятам.

Смотрят Тишка и Минька на медаль. Глазенки горят. Руки к ней сами собой

тянутся. Вот бы такую на грудь надеть!

Однако отец у них строгий. Взял и спрятал медаль в ларец.

– Не для баловства подобные штуки, – заявил он сурово.

В ларце медаль и лежала.

Однако дважды в году, в рождество и на пасху, когда всей семьей Кудиновы

отправлялись в церковь, отец доставал медаль.

В церковь шел при медали Тишка. Возвращался домой при медали Минька.

СЛУЧАЙ, КОГДА НЕ НАДО БЫЛО КРИЧАТЬ «УРА»

– И зачем кричали «ура»? И как оно вырвалось? – сокрушались донские

казаки.

– Это Нечипор, Нечипор... Он за это в ответе.

Молодой казак Нечипор Худояк и вправду первым победное крикнул.

На следующий день после битвы у Малого Ярославца Наполеон с небольшой

группой офицеров и генералов ехал из штаба к своим войскам.

Едет Наполеон, не торопится. Думы разные в голове. В это время на соседнем

холме появился разъезд казацкий. Увидели офицеры и генералы конных, решили,

что свой отряд.

А казаки сразу узнали французов. Вскинули пики, галопом летят к генералам.

– Ура! – кричит Худояк.

– Ура-а! – голосят другие.

Наполеон вздрогнул. Свита пришла в замешательство. Кто-то открыл стрельбу.

Все ближе и ближе лихие донцы. Кони, почуяв удачу, словно не мчат, а летят

над полем. Режет утренний воздух тяжелый храп.

У Наполеона мурашки прошли по телу.

– Вот он, конец бесславный...

Сгрудилась, окружила императора свита. Каждый последний момент считает.

Худо пришлось бы французам, да только тут, заслышав пальбу и крики, вдруг

на помощь своим явились кирасирские эскадроны. Отогнали они казаков.

Долго не мог Наполеон позабыть об опасной встрече. Белость долго держалась

в лице. Наконец успокоился, вызвал походного лекаря. Приказал он военному

эскулапу немедля же изготовить смертельный яд. Не хотел император живым

попадаться в плен. Стал носить в пузырьке отраву.

Стали теперь более осторожными офицеры и генералы.

Но больше всех неудачу этого дня переживали русские казаки.

– Упустили... Эхма, упустили!.. И чего кричали <<ура»?.. И как оно только

вырвалось!

ЗЛАЯ ВОДИЧКА

Как-то еще во время Бородинской битвы какой-то полковник, бывший в

кутузовской свите, потянулся к фляге и выпил глоток, второй. Заметил Кутузов, и ему

захотелось.

– Э-ей, голубчик, подай-ка сюда водицу.

Растерялся полковник. Во фляге была не водица, а чистый спирт. Не нашелся

полковник, как же ему ответить, отдал покорно флягу.

Поднес Кутузов флягу к губам, сделал глоток и чуть-чуть не задохнулся.

– Ух ты! – с трудом переводит дух. – Водичка какая злая.

– Так точно! – гаркнул полковник. – Пьем и терпим, ваша светлость.

Хотел фельдмаршал разгневаться на офицера. Однако полковник так ловко

ответил, что вдруг остыл, рассмеялся Кутузов. Вернул он владельцу флягу и только

пальцем ему погрозил.

Узнали другие офицеры, что Кутузов простил полковника. А у многих во

флягах вместо воды было вино или спирт. Осмелели.

Заметил это Кутузов.

И вот снова такой же случай. Теперь уже у Малого Ярославца. Смотрит

Кутузов на поле боя. Рядом крутится свита. И снова полковник, не тот, а другой,

потянулся к армейской фляге. И снова Кутузов:

– Э-ей, голубчик, подай-ка сюда водицу.

Подбежал полковник, смело тянет фельдмаршалу флягу. Знает, что нужно ему

ответить.

Поднес Кутузов флягу, однако не к губам на сей раз, а к носу. Понюхал: