Текст книги "Рассказы о русском подвиге"

Автор книги: Сергей Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Берлин отрезан. Фашизм в капкане.

«ДАНКЕ ШЁН»

На одной из берлинских улиц остановилась походная кухня. Только что

откипели кругом бои. Еще не остыли от схваток камни. Потянулись к еде солдаты.

Вкусна после боя солдатская каша. Едят в три щеки солдаты.

Хлопочет у кухни Юрченко. Сержант Юрченко – повар, хозяин кухни. Хвалят

солдаты кашу. Добрые слова приятно сержанту слушать.

– Кому добавки? Кому добавки?

– Ну что ж – подбрось, – отозвался ефрейтор Зюзин.

Добавил Юрченко Зюзину каши. Снова у кухни возится. Вдруг чудится Юрченко,

словно бы кто-то в спину солдату смотрит. Повернулся – ив самом деле. Стоит

в подворотне ближайшего дома, с вершок, с ноготок мальчонка, на Зюзина, на кухню

глазами голодными смотрит.

Сержант поманил мальчишку:

– Ну-ка ступай сюда.

Подошел тот к солдатской кухне.

– Ишь ты, неробкий, – бросил ефрейтор Зюзин.

Взял Юрченко миску, наполнил кашей. Дает малышу.

– Данке шен, – произнес малыш. Схватил миску, умчался в подворотню.

Кто-то вдогонку бросил:

– Миску не слопай, смотри верни!

– Э-эх, наголодался, видать, – заметил Зюзин.

Прошло минут десять. Вернулся мальчишка. Тянет миску, а с ней и свою

тарелку. Отдал миску, а сам на тарелку глазами косит.

– Что же тебе, добавки?

– Битте, фюр швестер, – сказал мальчишка.

– Для сестренки просит, – объяснил кто-то.

– Ну что же, тащи и сестренке, – ответил Юрченко.

Наполнил повар тарелку кашей.

– Данке шен, – произнес мальчишка. И снова исчез в подворотне.

Прошло минут десять. Снова малыш вернулся. Подошел он к походной кухне.

Тянет тарелку:

– Битте, фюр муттер. (Просит для матери.)

Рассмеялись солдаты:

– Ишь ты какой проворный!

Получил и для матери мальчик каши.

Мальчонка был первым. Вскоре возле походной кухни уже группа ребят

собралась. Стоят в отдалении, смотрят на миски, на кухню, на кашу.

Едят солдаты солдатскую кашу, видят голодных детей, каша не в кашу, в

солдатские рты не лезет. Переглянулись солдаты. Зюзин на Юрченко, на Зюзина

Юрченко.

– А ну, подходи! – крикнул ребятам Юрченко.

Подбежали ребята к кухне.

– Не толпись, не толпись, – наводит порядок Зюзин. Выдал ребятам миски.

Построил в затылок один другому.

Получают ребята кашу:

– Данке шен!

– Данке шен!

Наголодались, видать, ребята. Едят в три щеки ребята.

Вдруг в небе над этим местом взвыл самолет. Глянули вверх солдаты. Не наш

самолет – фашистский.

– А ну по домам! А ну по домам! – погнал от кухни ребят ефрейтор

Зюзин.

Не отходят ребята. Ведь рядом каша. Жаль расставаться с кашей.

– Марш! – закричал ефрейтор.

Пикирует самолет. Отделилась бомба. Летит.

Бросились дети в разные стороны. Лишь Зюзин один замешкался. Ударила

бомба – ни кухни, ни Зюзина. Лишь каша, словно живая, ползет по камням, по

притихшей улице.

ИОЗЕФ КЛАУС

Иозеф Клаус на фронте не был. Не убивал он русских. Не жег селений. Он

мирный житель. Служил в тылу он. Ковал железо. Точил снаряды. Район Шпандау.

Живет здрсь Клаус. Спокоен Клаус. На фронте не был.

И фрау Клаус спокойна тоже. Иозеф Клаус на фронте не был. Не убивал он

русских. Не жег селений. Он мирный житель. Служил в тылу он. Ковал железо.

Точил снаряды. При чем здесь Клаус? Он мирный житель. Другие будут за все в

ответе. И дети тоже совсем спокойны.

Иозеф Клаус на фронте не был. Не убивал он русских. Не жег селений. Он

мирный житель. Служил в тылу он. Ковал железо. Точил снаряды. Он чист, как

ангел.

Спокойны дети. Спокоен Клаус.

Кругом в Шпандау идет сраженье. Стреляют немцы. Стреляют наши. Вдруг

грохот рядом. Снаряд со свистом в окно ворвался. Взрыв дернул стены. Осели

стены.

Уцелела чудом каким-то фрау. Сохранились чудом каким-то дети. А Клаус

рухнул. Лежит, а рядом лежит осколок. Взял в руки Клаус. На срезы глянул:

– Из нашей стали... Из нашей пушки.

Сказал и умер.

Иозеф Клаус на фронте не был. Он мирный житель. Ковал железо. Точил

снаряды.

За что ж, скажите, конец столь дикий?

Рыдают дети. Рыдает фрау.

Берлин в апреле. Район Шпандау.

«ЗА МОЖАЙ!»

Ворвались войска маршала Жукова и Конева в Берлин. А в это же время 2-й

Белорусский фронт под командованием маршала Рокоссовского бьет врагов

севернее фашистской столицы, отсекает их от Берлина, гонит на север к Балтийскому

морю.

Наступают войска Рокоссовского. Прошли города Анклам, Грейфсвальд, Штраль-

зунд. Прижали фашистов к морю.

На севере Германии в Балтийском море находится остров Рюген. Рюген самый

большой из всех немецких островов. Сорок километров с запада на восток,

пятьдесят с юга на север. Переправились фашисты сюда на Рюген. Решают: здесь мы

удержим русских.

Не удержали.

Ворвались наши войска на Рюген. Снова гонят они фашистов. Пошли города

и морские поселки Гарц, Берген, Засниц, Имманц, Глове. Теснят все дальше врагов

солдаты. Загнали на самый север.

На острове Рюген имеется мыс Аркона. Мыс Аркона самая северная точка

Германии. Конец здесь немецкой земли.

Загнали войска Рокоссовского фашистов к мысу Аркона, прижали к воде,

опрокинули тех, кто не сдался, в море.

Довольны солдаты. Плещет перед ними Балтийское море. Вот и поход

закончен.

Нашелся один. Сбросил пилотку. Вытер вспотевший от боя лоб. Окинул веселым

взглядом. Посмотрел на друзей, на море:

– Ну, за Можай загнали!

«Загнать за Можай» – значит загнать далеко-далеко. Есть такая старинная

русская поговорка. Вспомнил, выходит, солдат поговорку.

– За Можай! – повторил солдат.

– За Можай! – дружно поддержали его другие. И они поговорку, видать,

припомнили.

Можай – это означает город Можайск. Концом света казался Можайск когда-то.

В любом деле всезнайка всегда найдется. Сыскался и здесь такой. Знал он,

что поговорка с городом Можайском связана. Посмотрел на солдат и с

ехидством:

– За Можай! Ну и сказали! Так Можайск под Москвой. Всего-то час с

небольшим на машине ехать.

Смутились солдаты. Смутился и тот, кто первым произнес поговорку. Оказался

солдат в растерянности.

– Сто километров всего от Москвы до Можайска, – лезет опять

всезнайка.

Постоял солдат, подумал, посмотрел на других, на всезнайку.

– И все ж – за Можай загнали, – упрямо сказал солдат.

– За Можай! Нет никаких сомнений! За Можай! – подтвердил

Рокоссовский.

Возможно, по форме и устарела сейчас поговорка, да мысль в ней предельно

четкая. Словно вода в роднике поговорка: все тут яснее ясного.

– За Можай! – повторил Рокоссовский.

МЕРЕЩИТСЯ

Приметил его Неверов. Да не приметить и трудно было. Бросался фашист в

глаза. Скулы имел лошадиные. К тому же лычка на нем ефрейтора.

Приметил его Неверов еще в первом бою в Берлине. Потом потерял из виду.

Думал, убит солдат. Однако когда битва втянулась совсем в Берлин и бились за

каждый дом, за каждую улицу, снова Неверов его увидел.

«Ах, жив ты еще, выходит?» Стал он за ним следить. Не выпускает его из

вида. Следил, следил. Однако бой есть бой. Отвлекся в бою Неверов. Утерял, как иглу,

скуластого. Видно, убит, заключил солдат.

В это время в тылу у наших вдруг появилась фашистская группа. Неверов попал

в отряд, который был брошен на отражение атаки фашистов с тыла. Как они тут?

Откуда? – гадают солдаты. С неба, что ли, они упали. Там, где оказался

фашистский отряд, еще вчера завершились бои.

Вступили солдаты с фашистами в схватку. Бьется Неверов и вдруг решает —

мерещится. Видит Неверов того – ефрейтора. Присмотрелся. Конечно, он! Вот так

военное диво! Как он, откуда здесь?

– Ну, не уйдешь теперь!

Окружили бойцы фашистов. Уже разбили совсем фашистов. Остался лишь этот

и с ним немногие. Теснят их советские воины. И вдруг, как в сказке, исчезли

куда-то фашисты. То ли взлетели в воздух, то ли под землю рухнули.

Обыскали солдаты округу. Нет ни ефрейтора, ни тех, что с ним.

Вернулись бойцы к своим. Доложили: мол, уничтожен в тылу противник.

Бьются солдаты на новом месте. Бьется Неверов. И вдруг снова ефрейтор ему

мерещится.

– Тьфу! Тьфу! – сплюнул солдат. – Тьфу! Тьфу!

Присмотрелся. Конечно, он – вон лошадиные скулы.

Как он здесь? Что за сила в солдате такая? Может, двойник? А может, как

птица, солдат летает?

Вцепился Неверов в фашиста глазами. Узнаю я твой секрет. Сражается солдат,

а сам не выпускает из вида фашиста. Когда отступали фашисты, бежали от дома

к дому, Неверов шел по пятам за скуластым. Потом ефрейтор и вовсе один остался.

Не отстает Неверов. Фашист за дом, и Неверов за дом. Фашист в подворотню, и

Неверов за ним. Фашист в подвал, и Неверов в подвал. Словно веревкой, словно цепью

к нему привязан. Спустился ефрейтор в какой-то люк. Переждал немного Неверов

и тоже – в люк. Попал он в лабиринт подземных ходов и укрытий. Так вот в

чем секрет, сообразил Неверов. Вот как фашисты переходят из одного места

в другое. Вот почему то стоят они перед нами, то вдруг опять вырастают у нас

в тылу.

Хотел Неверов догнать солдата. Однако исчез, растворился, как дым,

ефрейтор.

Рассмеялся Неверов, махнул рукой.

– Ладно, живи, счастье твое – проворный! – Рад солдат, что подземный

проход открыл. Доложил обо всем начальству.

Не только на улицах города идут бои за Берлин. По вертикали, в три яруса,

в три этажа развернулось кругом сражение. Бьются на улицах, в квартирах и на

крышах домов, глубоко под землей – в подвалах, укрытиях и переходах. Всюду идут

бои.

Все ближе к центру гремят бои.

ТРИ АВТОМАТА

Солдат Ковригин в стрелковом взводе годами старший. Зовут во взводе бойцы

солдата: «Отец», «Папаша». А чаще: «Батя».

Ему за сорок. И даже больше. Давно семейный. Давно женатый. Солдаты-дети

есть у солдата.

Дивизия, в которой служил Ковригин, наступала на Берлин с севера. Пробились

солдаты через Панков. Это берлинский пригород. Это большой район. Вышли на

Фридрихштрассе – одну из центральных берлинских улиц. Особенно упорные здесь

бои. Дрались за каждый дом. Поработала здесь артиллерия. Самолеты бомбили

улицу. От многих домов остались лишь стены. И все же не сдаются фашисты.

Огрызается каждый дом.

Ворвались солдаты в один из таких домов. Друзья устремились по лестнице

кверху – оттуда велась стрельба. А Ковригин внизу остался. Задача – обследовать

нижний этаж: нет ли внизу засады.

Прошел Ковригин из комнаты в комнату. Пройти не трудно. Стены во

многих местах пробиты. Хотел возвращаться назад. Вдруг видит: в полу

проем. Подвал сквозь проем чернеет. Глянул солдат в проем. Отпрянул.

Застрочили оттуда пули. Бьют, как фонтан, как гейзер. Схватил Ковригин гранату.

Опять к проему. Только думал швырнуть гранату, да затихла в этот момент

стрельба.

Поберег он гранату. Шагнул к проему. Не ответил подвал огнем. Глянул

Ковригин. Видит: в подвале сидят мальчишки. Трое. По автомату в руках у каждого.

Смотрят, как из норы волчата. Прижались один к другому.

Знал о таких Ковригин. Не хватает солдат у фашистов. Призвали стариков и

подростков в армию. Автоматы мальчишкам в руки:

– С вами бог! На врага, молодая Германия!

Не смотрит война на возраст. Гибнут в боях ребята.

Трое таких и попались теперь Ковригину. Засели они в подвале. Ясно солдату:

расстреляли юнцы патроны. Держит солдат гранату. Гибнут в боях подростки. Вот

и этим пришел конец.

Хотел Ковригин бросить в подвал гранату. Глянул опять на мальчишек. Сидят

они трое. Прижались один к другому. Безусые лица. Птенцы зеленые. Не поднялась

у солдата рука. Не бросил гранату. Целы ребята.

– Марш по домам! Нах хаузе! – крикнул в подвал Ковригин.

В это время наверху началась сильная перестрелка. Побежал Ковригин к своим

на помощь. Удачно прибыл. Помог гранатой.

Взяли вскоре солдаты дом.

Уже потом, когда выходили они на улицу, снова Ковригин свернул к подвалу.

Шел осторожно. Автомат на всякий случай держал на взводе.

Поравнялся с проломом. Остановился. Глянул. Нет мальчишек. Тихо в подвале.

Пусто. Присмотрелся. Что-то заметил. Что там такое? Видит: три автомата в углу

лежат.

– Ковригин! Ковригин! – позвали бойцы солдата.

– Тут я!

Вернулся к своим Ковригин.

– Что там такое?

Смолчал, не сказал солдат, посмотрел на стены, на перекрытия:

– Эх и крепка домина!

Солдат Ковригин во взводе годами старший. Зовут во взводе бойцы солдата:

«Отец», «Папаша». А чаще: «Батя».

Ему за сорок. И даже больше. Давно семейный. Давно женатый. Солдаты-дети

есть у солдата.

РОКОВАЯ ВСТРЕЧА

Танкист Евдокимов растворился в воздухе. И он, и его машина. Ехал на танке.

Все видели танк. Вдруг рядом с танком раздался взрыв снаряда. Поднял он

землю – создал завесу. Опустилась земля на землю. Глянули солдаты: там, где был

танк, видят пустое место.

Кто-то вскрикнул:

– У фашистов оружие новое!

Кто-то бросил:

– Может, не было вовсе танка.

Кто-то сказал:

– Надо пойти, проверить.

Подошли бойцы к тому месту, где на их глазах испарился советский танк.

Глянули – все понятно...

Фашистский солдат Ганс Кугельмихель больше всего боялся советских танков.

Был он вовсе не трус. Мин не боялся. Бомб не боялся. А танков боялся очень.

Странность имел Кугельмихель: при виде танков бросало солдата в ик. Увидит,

услышит и сразу: «Ик!»

Попал однажды Ганс Кугельмихель – было это еще во время сражений южнее

Курска – под страшную атаку советских танков. С той поры и родился ик.

Во время боев в Берлине судьба солдата сложилась так, что был он послан на

оборону берлинского метро. То есть спустился солдат под землю.

Скажешь одно: повезло солдату. Укрыла судьба от танков.

Хорошо Кугельмихелю здесь в подземелье. До войны он как раз в берлинском

метро работал. Знает все станции, все тоннели, пути, выходы, входы, все переходы.

Незаменимым он здесь оказался. По тоннелям, по переходам метро перебрасывались

в разные части города фашистские подразделения. Сопровождал их Ганс

Кугельмихель. Был своеобразным проводником.

Вот и в эту минуту вел Кугельмихель группу фашистских солдат. Идут они по

путям в тоннеле. Отдается гулко солдатский шаг.

И вдруг – что такое? Почудился солдату звук мотора. И в ту же

секунду...

– Ик! – вырвалось у Кугельмихеля.

Остановился солдат:

– Ик!

Прислушался:

– Ик!

Остановился солдат. Ясно он слышит звук мотора. Так гудит лишь советский

танк. Откуда здесь танк? Чепуха какая! Остановились и другие солдаты. Тоже

услышали звук мотора. Решили: может, пустили по рельсам автодрезину.

Дальше хотят идти. Смотрят на Кугельмихеля. Не может сдвинуться с места

солдат. Одеревенел, остолбенел. Стоит, как к земле прибитый. Стоит и, как капли,

роняет ик.

– Да что ты?! – кричат солдаты.

Стали Кугельмихеля ладонями бить по шее. Есть примета, что ик закончится.

Не помогает. Пока возились солдаты с Кугельмихелем, все сильнее, сильнее

раздавался моторный звук. Вот и вовсе сюда приблизился. Посмотрели солдаты —

спасайся! – танк. Прямо на них по тоннелю махиной движется.

Побежали солдаты назад по тоннелю.

Что же случилось? Как танк – в тоннеле?

Дело в том, что метро в Берлине неглубокого залегания, то есть тоннели и

станции находятся близко к земной поверхности. Порой во время боев в Берлине

случалось так, что снаряды и бомбы пробивали насквозь перекрытия берлинского

метрополитена. Именно один из таких взрывов и произошел перед танком старшего

лейтенанта Евдокимова. Не растворился танк в воздухе, не был подбит новым

фашистским оружием. Просто рухнул в проем в метро. Там, в метро, и продолжил танкист

Евдокимов бой с фашистами.

Это с ним, со старшим лейтенантом Евдокимовым, и произошла у Ганса

Кугельмихеля в метро роковая встреча.

ПЛЕЧОМ К ПЛЕЧУ

Часть полковника Утихеева вела бой в центре Берлина на Гамбургер-

аллее.

Дома здесь массивные, кладка прочная. Штурмовали солдаты одно из зданий.

Уже несколько раз подымались они в атаку, но каждый раз открывали фашисты

сильнейший огонь, и бойцы залегали снова. Во дворе здания за высокой каменной

стеной, за железобетонными глыбами стояли у фашистов крупнокалиберные

пулеметы. Стены и пулеметы преграждали дорогу нашим.

Попросили пехотинцы артиллеристов накрыть пулеметы. Направили пушки сюда

огонь. Остались нетронутыми пулеметы. Не смогла их поразить артиллерия. Мешают

высокие стены. Либо в них ударяют снаряды, либо перелетают и разрываются где-то

дальше, не задевая огнем фашистов.

– Вот бы летчиков нам" сюда, – кто-то сказал из советских бойцов.

Отложили солдаты на время атаку, передыхают. Вдруг видят – чуть в стороне

над соседним кварталом появилось пять советских штурмовиков. Повисли они над

каким-то зданием. Атакуют с воздуха здание. Залюбовались солдаты работой

летчиков. Стали машины над домом в круг. Вот приблизился к зданию первый,

носом, словно утенок, клюнул, задержался, вошел в пике. Бросил бомбы. Снова

поднялся к небу. За первым второй – в пике. Затем то же сделали третий,

четвертый.

– Вот бы и нам таких, – снова сказал тот, кто о летчиках первым вспомнил.

Поддержали другие.

– Конечно, такие бы враз.

– Не стояли б у этих стен.

– Что им с воздуха – взял и плюнул.

И полковник Утихеев подумал о летчиках. Позвонил он куда-то в штаб.

Пообещали ему авиаторов.

Продолжают солдаты следить за небом. Вот и пятый советский летчик зашел

над домом. Вот-вот и войдет в пике. И тут – что такое! – вспыхнул в воздухе

самолет. Ясно: подбили его фашисты.

– Эх ты, родимый! – с болью выкрикнул кто-то.

Падает самолет. И вдруг видят солдаты – отделился от самолета человек.

Следом за ним второй. И тут же открылось два парашюта. Понимают бойцы, что

это летчик и воздушный стрелок. Довольны солдаты:

– Не растерялись, огонь-ребята.

Наблюдают бойцы за летчиком. Видят: относит ветер летчиков, несет прямо сюда,

к Гамбургер-аллее. Чем ниже летчики, тем яснее становится бойцам, что не сядут

на нашей они территории. К грозному зданию несет их ветер, туда, к фашистам,

во двор, за стены.

Вот оказались летчики прямо над головами наших. Вот понесло их туда, во

двор. Понимают пехотинцы – там, за стеной, смерть ожидает летчиков.

Смотрели солдаты, и вдруг чей-то алмазный голос:

– Братцы, вперед, в атаку!

Рванулись бойцы в атаку. Перемахнули забор и глыбы. Минута – и на

неприступном дворе солдаты. Вторая – и замолчали фашистские пулеметы. Вот и то место,

где опустились советские летчики.

Бросились летчики к своим спасителям. Обнимают солдат, целуют:

– Спасибо, пехота. Помогли. Выручили.

Смотрят солдаты на летчиков, улыбаются:

– Это вам, небеса, спасибо. Вы нас в атаку подняли.

Поражались потом бойцы, откуда сила взялась такая. Как, каким чудом, за

счет чего стену они осилили.

Каким чудом? За счет чего?

Солдатским братством называется это чудо.

Вскоре над упрямым зданием появились вызванные полковником Утихеевым

советские штурмовики. Смотрят с воздуха авиаторы: взяли уже пехотинцы здание.

Махнули крылом, развернулись, ушли помогать другим.

Дружно сражались войска в Берлине. Помогала пехота летчикам. Помогали

пехоте летчики. Артиллеристы, танкисты, саперы, связисты общим шагом шагали

в битве. Стояли бойцы, как братья. Локоть к локтю. Плечом к плечу.

БРОНЗОЙ ПОДНЯЛСЯ В НЕБО

Солдат не мечтал, не гадал, не думал. А вышла слава ему в века. На пьедестале

к небу солдат поднялся.

Было это в последние дни войны. Уже не километры, а метры оставались до

центра Берлина. Солдаты 8-й гвардейской армии готовились к последним боям.

В числе их и солдат Николай Масалов. Был он знаменщиком 220-го гвардейского

стрелкового полка. Приготовил к атаке знамя.

Ждут солдаты сигнала к бою. Перед ними один из каналов, отходящих от Шпрее.

Рядом площадь. За площадью мост. Называется он Горбатым. Мост заминирован,

под огнем у противника. Атаку на мост, на тот берег скоро начнут солдаты.

Притихли солдаты. Так всегда перед штурмом. Где-то гремят орудия, где-то

идет стрельба. Но это не здесь. Это в других местах. Здесь тишина. Временная. Но

тишина. И вдруг тишину – солдаты вздрогнули: было так неожиданно – плачем

прорезал детский голос.

Было неясно, откуда он шел. С набережной? Со стороны площади? От моста?

Из развалин неподалеку стоящего дома?

– Мутти! Мутти! Мамочка! – повторял голос.

– Девочка, – кто-то сказал из солдат.

Ищут солдаты глазами девочку. Где же она?

– Мутти! Мутти! – несется голос.

Определили теперь солдаты. Детский плач шел от моста. Не видно ребенка.

Камнями от наших, видать, прикрыт.

Вышел вперед сержант Масалов, подошел к командиру:

– Разрешите спасти ребенка.

Подождал командир минуту. О чем-то подумал:

– Разрешаю, сержант Масалов.

Пополз Масалов через площадь к мосту. И сразу же затрещали фашистские

пулеметы, забили мины по площади. Прижался солдат к асфальту, ползет от воронки

к воронке, от камня к камню.

– Мутти! Мутти! – не утихает голос.

Вот полпути прополз Масалов. Вот две трети. Осталась треть. Поднялся он в

полный рост, метнулся к мосту, укрылся от пуль под гранитной стенкой.

Потеряли солдаты его из вида. И голос ребенка утих. И солдата не видно.

Прошла минута, вторая... пять. Волноваться солдаты стали. Неужели смельчак

погиб? Неужели погибла девочка?

Ждут солдаты. С тревогой в сторону моста смотрят.

И вот увидели они Масалова. Шел от моста солдат. Нес на руках немецкую

девочку.

– Жив! – закричали солдаты. – Жив!

Раздалась команда:

– Прикрыть Масалова огнем.

Открыли огонь солдаты. Гремят автоматы, строчат пулеметы. Ударили пушки —

словно салют солдату.

Пришел Масалов к своим. Принес немецкую девочку.

Оказалось, убили фашисты у девочки мать. Перебегала вместе с девочкой

площадь, наверное, женщина. Вот и попала под взрыв, под пули.

Держит девочку Масалов. Прижалась она к солдату. Года ей три. Не больше.

Прижалась, всхлипывает.

Обступили бойцы Масалова. На девочку смотрят. Пытаются чем-то от слез

отвлечь. На пальцах козу показывают:

– Идет, идет рогатая...

Посмотрела девочка на солдат. Казалось, хотела было сильней заплакать. Да

вдруг взяла и улыбнулась солдатам девочка.

Отгремела война. В Берлине в одном из красивых старинных парков советским

солдатам, всем тем, кто спасал и наш и немецкий народ от фашистов, был

установлен памятник.

Холм. На холме пьедестал гранитный. На граните фигура солдата. Стоит он со

спасенной девочкой на руках.

Не думал солдат, не ведал. А вышло – бронзой поднялся в небо.

«ТОПОР СВОЕГО ДОРУБИТСЯ»

Их дивизия пробивалась к рейхстагу. Рейхстаг – главное правительственное

здание фашистской Германии. Впервые слова про топор Кузьма Рудокоп услышал во

время штурма Зееловских высот. Притормозилось чуть-чуть наше тогда наступление.

Фашисты на высотах зарылись в землю, мы штурмовали, наступали с равнины,

с открытого места.

– Скорей бы уж прорваться, – бросил кто-то из наших солдат.

Вот тут-то Степан Рудокоп услышал:

– Дай срок. Топор своего дорубится.

Повернулся Рудокоп на голос. Видит – солдат, артиллерист. Другие, что рядом

с ним – молодые. А этот старый. Точнее, пожилой уже был солдат. В морщинках

лицо. С усами.

Запомнил Рудокоп слова про топор. Запали надежно в память. И правда, вскоре

прорвали наши фашистскую оборону на Зееловских высотах, прорубили дорогу себе

к Берлину.

Потом уже под самым Берлином, когда штурмовали Шпрее, когда лезли на

бетонные стены берега и, казалось, вот-вот не осилят берег, солдат снова те же слова

услышал:

– Топор своего дорубится.

Признал Рудокоп усача-артиллериста. Как знакомому, даже махнул рукой.

И вот в третий раз снова услышал те же слова солдат.

Для обороны Берлина во время уличных боев в разных местах Берлина

фашистами были построены специальные укрепленные помещения – железобетонные

бункеры. Это были своеобразные городские крепости. Высота их доходила до сорока

метров. Толщина стен превышала два метра. В самых больших бункерах могло

разместиться до тысячи фашистских солдат и тридцати орудий. Всего по Берлину

таких бункеров было четыреста. Наиболее крупные из них находились в центре города,

прикрывали имперскую канцелярию и знаменитый берлинский рейхстаг.

В штурме одного из таких бункеров, который как раз прикрывал выход к

рейхстагу, и принимал участие Рудокоп.

Укрылись фашисты в бункере, как за семью замками.

Открыла огонь по бункеру полковая артиллерия. Не страшна она бункеру.

Снаряды как горох от стены отскакивают.

Подошла тяжелая артиллерия. Дали орудия первые выстрелы. Бункер стоит, не

дрогнул.

– Да, ничего орешек. Дудки его раскусишь, – кто-то сказал из солдат.

Сразу ответ последовал:

– Дай срок, топор своего дорубится.

Повернулся Рудокоп на голос. Снова, значит, усач повстречался. Хотел, как

знакомому, снова махнуть рукой. Смотрит, а это совсем не тот, другой говорил солдат.

И годами моложе. И брит под корень.

Обратился Степан Рудокоп к бойцу:

– Откуда слова такие?

– Так дядя один сказал.

– А где же дядя?

– Не стало дяди.

– Убит?

– Убит, – произнес солдат.

Снял Рудокоп с головы пилотку. Склонил голову в память бойца погибшего.

Хоть и видел мельком человека, да жалко ему усача-солдата. Зацепила солдата

память.

Добили наши бетонный бункер. Сдались фашисты в плен.

Снова шагнули вперед солдаты. Перед ними открылась площадь. Там над Шпрее

стоял рейхстаг.

Смотрят бойцы на рейхстаг.

– Тоже не сладость, – кто-то полез к Рудокопу. – Тоже не враз осилим.

Посмотрел на бойца, на рейхстаг Рудокоп:

– Топор своего дорубится.

ЦЕНТРАЛЬНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ

Рядовой Михаил Панкратов только-только был призван в армию. Провожали

его родители.

– Не опозорь наш солдатский род, – сказал отец Павел Филиппович.

– Пусть храбрость в бою не покинет тебя, – сказала мать Прасковья

Никитична.

Излишни родительские наставления. Горд за судьбу молодой солдат. Рвется

скорее сразиться с фашистами.

Бежит эшелон на запад. Гудит паровоз на подъемах. Колеса стучат на

стыках. Лежит солдат на вагонных нарах, о делах боевых мечтает. Вот

гонит, вот гонит, вот бьет он врага, разит огневым автоматом. Вот смело идет

в разведку, тащит назад «языка». Вот первым бросается в наступление,

врывается первым в неприятельский город-крепость, гвардейское знамя вздымает

к небу.

Мечтает солдат о подвигах. Скосит глаза на грудь – грудь в боевых

наградах.

Торопит судьбу солдат.

– Быстрее, быстрее!.. – кричит паровозу.

– Быстрее, быстрее!.. – кричит вагонам.

Несутся один за одним километры. Пробегают мимо поля, леса, города и

села.

Вот бы попасть под Берлин, на Центральное направление – лелеет мечту солдат.

Улыбнулась судьба солдату – попал на Центральное направление, в армию,

шедшую на Берлин.

Рад безумно Панкратов такой удаче. Срочно пишет письмо родителям. Пишет не

прямо, время военное – прямо писать нельзя, – пишет намеком, однако понять

нетрудно, что на Центральном солдат направлении. «Ждите вестей из Берлина», —

кончает письмо Панкратов.

Отправил письмо. Опять о делах боевых мечтает. Вот вступает солдат в Берлин.

Вот с победой дома его встречают.

Дождался Панкратов великого дня. Рванулись войска в наступление.

Но что.такое?! Ушли войска. Однако задержалась рота Панкратова.

Панкратов и другие бойцы к старшине:

– Что же такое, Кузьма Васильевич?

– Тихо, тихо, – сказал старшина. Голос понизил, ладошку поднес к губам: —

Особое будет для нас задание.

И верно. Прошел день, посадили бойцов на машины. Глотнули бензин моторы,

покатили вперед машины.

Сидят в кузовах солдаты. Довольны судьбой солдаты. Честь им оказана —

особое им задание.

Намотали колеса версты, подкатили машины к огромному полю. Сиротливо,

безлюдно поле, изрыто воронками, истерзано ранами.

– Слезай! – прозвучала команда.

Спустились с машин солдаты. Построил бойцов командир.

– Товарищи... – кинул рукой на поле.

«Что бы такое? – гадают солдаты. – Может, секретный объект на поле? Может,

завод или штаб подземный? Может, Гитлер здесь сам укрылся?»

– Товарищи бойцы, – повторил командир, – мы получили почетное задание —

вспахать и засеять поле.

Все так и ахнули.

– Вот так почетное! Вот так задание!

Однако приказ есть приказ. За работу взялись солдаты. Но не утихает

солдатский гул.

И Панкратов со всеми ропщет:

– Вот так попал на Центральное направление! Что же домой я теперь напишу?

Что лее сообщу родителям?

В эту минуту и оказался рядом с Панкратовым старшина. Посмотрел старшина

на молодого солдата. Сказал не сдержавшись, грубо:

– Молод, того и дурак. Не там, – показал на запад, туда, где догорали бои за

Берлин, – а тут, – указал на поле, – и есть Центральное направление. Не для смерти

и боя родились люди. Жизнью и миром велик человек.

Притих, умолк Панкратов. Притихли другие солдаты.

Вонзились плуги в весеннюю землю. Радость жизни навстречу брызнула.

ЗОЛУ РАЗВЕЯЛ... РАССЕЯЛ ГАРЬ

30 апреля. После полудня. Бои идут рядом с имперской канцелярией.

Личный шофер Гитлера Кемпке получил приказ раздобыть 200 литров

бензина. Принялся Кемпке искать горючее. Нелегкое это дело. Уже несколько

дней, как перерезаны все дороги, ведущие к имперской канцелярии. Не

подвозят сюда горючее. Носится Кемпке, выполняет приказ. Сливает бензин из

разбитых машин, из пустых баков по капле цедит. Кое-как набрал 100 литров.

Доложил.

– Мало, – сказали Кемпке.

Снова носится Кемпке. Снова по каплям цедит. «Зачем же бензин? – гадает. —

Бежать? Так ведь поздно. Перерезаны все пути. Если проедем, так сто... двести —

от силы – метров. Зачем бензин? Конечно, бежать! Удачлив фюрер. А вдруг

прорвемся?!»

Обшарил Кемпке все, что мог, даже, рискуя жизнью, на соседние улицы бегал.

Набрал еще 80 литров. Нет больше бензина нигде ни грамма – хоть кричи, хоть

умри, хоть лопни.

Доложил Кемпке:

– Сто восемьдесят литров, и больше нигде ни грамма.

Во дворе имперской канцелярии находился сад. Приказали Кемпке в сад

притащить горючее. Снес он сюда канистры. Стоит и опять гадает: «Зачем же в саду

бензин?»

А в это время там внизу, в подземелье, у двери, ведущей в комнату Гитлера,

стоят в молчании приближенные фюрера. Прильнули к закрытой двери. Ловят

малейший звук.

Томительно длится время.

Сегодня утром Гитлер объявил свою волю – он уходит из жизни.

– Немецкий народ не достоин меня! – кричал на прощание фюрер. – Трусы!

Падаль! Глупцы! Предатели!

И вот сидит на диване Гитлер. Держит в руке пилюлю с отравой. Напротив

уселась овчарка Блонди. Преданно смотрит в глаза хозяину.

Ясно Гитлеру – все кончено. Медлить нельзя. Иначе завтра плен, и тогда...

Страшно о плене ему подумать. Страшится людского гнева.

Поманил фюрер Блонди. Сунул пилюлю. Глотнула Блонди. И тут же – смерть.

Позвал щенят. Потянулись глупцы доверчиво. Дал им отраву. Глотнули щенята.

И тут же – смерть.

Томятся за дверью приближенные. Переминаются с ноги на ногу. Ждут роковой

минуты.

Камердинер Гитлера Линге посмотрел на часы. Половина четвертого. Тихо,

замерло все за дверью. Открыли дверь приближенные. Фюрера нет в живых. Мертвы

и щенки, и фюрер, и Блонди.

Тело Гитлера завернули в ковер. Тайным ходом вынесли в сад. Положили у края

большой воронки. Облили бензином. Вспыхнуло пламя. Дыхнуло гарью.

Пробушевал над ковром огонь. Горстка золы осталась. Дунул ветер. Золу развеял. Очистил

воздух. Рассеял гарь.

А в это время, преодолевая последние метры берлинской земли, советские

воины поднимались в последний бой. Начался штурм рейхстага.