Текст книги "Рейс"

Автор книги: Сергей Лойко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

Глава пятая 

БУНКЕР

Москва. Июль

Стол длинный, метров шесть, не меньше. Массивный и холодный. Из камня. То ли гранита, то ли мрамора. В подвальном сумраке толком не разберешь. За столом – четверо, по одному с каждой стороны. Но главного видно сразу. Щуплый и лысоватый, с пустыми белесыми глазами, он сидит во главе стола со скучающим видом, медленными полукруговыми движениями головы разминая затекшую шею.

Остальные трое расположились треугольником с другой стороны стола, почти касаясь локтями друг друга, и поедают глазами старшего, хотя внешне они не выглядят моложе, скорее даже наоборот.

– Итак, покалякаем о делах наших скорбных, – главный начал встречу с цитаты из популярного фильма своего любимого режиссера.

Свет постепенно потух, как в кинозале, и за спиной говорившего засветился огромный, во всю стену, экран. На нем человек в туго перетянутой портупеей камуфляжной полевой форме без знаков различия, с глубоко посаженными зеленовато-водянистыми глазами и одутловатым лицом, на котором выделялись ухоженные щегольские усики, заметно грассируя, заявил: «В районе Снежного только что мы сбили самолет украинских ВВС. Предупреждали же – не летать в нашем небе. “Птичка” упала за террикон. Где-то за шахтой “Прогресс”. Жилой сектор не зацепила. Мирные люди не пострадали». Затем последовали кадры, на которых было хорошо видно, как с земли на горизонте поднимается сносимый ветром вправо огромный столб черного дыма.

Экран погас, и в зале воцарилась тьма. Одна за другой перед каждым из присутствующих, словно сами собой, зажглись свечи. Не электрические, а настоящие восковые. Где-то в потолке, в углу помещения, зашелестела вытяжка.

Неровные отблески пламени свечей искажали черты присутствующих до неузнаваемости. Все, кроме глаз. Говорили они негромко, но под сводами подвального потолка, будто в старинном винном погребе Шильонского замка, где Байрон от нечего делать выцарапывал заточенной ложкой свое бессмертное имя на скальном камне стены, голоса их звучали если не утробно, то гулко, незнакомо и зловеще. Словно говорили не люди, а копии Дарта Вейдера. Подвальные заговорщики-масоны говорили негромко, но их слова, несмотря на искаженные липкой акустикой средневекового подземелья голоса, были отчетливо слышны и понятны каждому из них. Причем чем тише говорил присутствующий на тайной вечере, тем отчетливее слышали его собеседники.

Окажись на столе игральные карты, а вместо свечей – канделябры, можно было бы принять их за картежников, гнущих, «Бог их прости, от пятидесяти на сто» в штоссе (он же фараон) ХIХ века (для обычной «пульки» все происходящее выглядело чересчур таинственно). Но ни игральных карт, ни тем более мела или каких-либо иных предметов в руках у собравшихся за столом не было. Все – часы, телефоны, ручки, даже расчески с носовыми платками и брючные ремни с ботинками – было сдано охране еще на первом пункте пропуска, на так называемой «Единице». На всех были теплые валяные тапочки. Каменный пол был с подогревом. Но все равно зябко. Их руки лежали на столе, хорошо различимые в отблесках горящих свечей. Главный Дарт Вейдер, наконец, нарушил тишину гулким эхом утробного мычания.

– Что это, я вас спрашиваю? Что это такое?

– Это министр обороны ДНР Белкин, – после паузы за всех ответил сидевший по правую руку от главного.

– Я не спрашиваю, кто это. Я спрашиваю, что это. Что он несет?! В смысле, кто разрешил?

В зале воцарилась мертвая тишина. В подобной ситуации одно мгновение тянется бесконечно, как в фильме ужасов или в страшном сне.

– Вы понимаете, вы отдаете себе отчет в том, что произошло и что этот полудурок сейчас несет? Почему это вообще оказалось на экранах, в Интернете и еще черт знает где?! Всего лишь час спустя после трагедии? – продолжил после затянувшейся паузы главный.

Не дождавшись ни от кого ответа, он некоторое время молчал. В помещении вновь образовалась тишина, только еще более мертвая, холодная, просто могильная. Было слышно, как участники вечери дышат.

– О том, почему вообще эта трагедия оказалась возможной, мы поговорим позже. А пока все, что я хочу услышать, – это кто выпустил этого идиота в эфир, если все здесь присутствующие уже через двадцать семь минут после произошедшего знали, что случилось и чей самолет там упал? Я хочу услышать хоть одно разумное объяснение этого очередного дебильного фак-апа, который сбил все наши планы, не говоря уже о том, что в катастрофе погибло черт знает сколько ни в чем не повинных людей – пассажиров, сами знаете какого, рейса.

– Если позволите, я мог бы поделиться некоторыми соображениями на этот счет, – наконец ответил самый молодой из участников совещания, сидящий по левую руку от старшего.

– Bitte tu mir einen Gefallen19, – с нарочитым акцентом ответил по-немецки старший и сразу же с некоторой издевкой в голосе повторил по-английски с еще более заметным акцентом: – Please, be so kind to explain20.

– Не было возможности сразу же связаться с вами. Вы плавали в бассейне. Когда стало ясно, что по ошибке, по трагической случайности был сбит другой борт, мы сразу же решили подстраховаться. На тот случай, если нам не удастся убедить мировое сообщество, что рейс Лондон – Бангкок был сбит ВСУ, Вооруженными силами Украины. Что на самом деле и произошло. А так… ну сбили ополченцы. Отбили у ВСУ ракетный комплекс и сбили.

Говоривший выпалил все это скороговоркой и громко выдохнул, как после глубокого нырка.

– Не кажется ли вам, любезный, что это слишком мудрено для мирового сообщества? – ответил вопросом старший.

Ни один из говоривших в обращении не использовал личные имена, отчества и, не дай бог, названия должностей. В таких беседах, особенно в подземном бункере, это было строго запрещено.

Любезный ответил молчанием. Старший воспринял это как согласие с высказанным им предположением. Так его учили много лет назад. Все, чему он тогда научился, работало до сих пор и – в этом он был совершенно уверен – будет работать здесь всегда.

– Хорошо, – в его голосе отчетливо прозвучала угроза. – А теперь пусть мне доходчиво объяснят, почему вообще был сбит самолет, летевший другим рейсом?

Эффект сказался мгновенно. Сидевшего за дальним концом стола грузного, с животиком и усами человека средних лет, к которому, собственно, и был обращен этот вопрос, передернуло уже от первого слова «хорошо». Главный говорил с мягкой, еле заметной шепелявостью, и в глубине подвала шипящие начинали присвистывать.

Его адресату вдруг, не к месту и не вовремя, вспомнился эпизод из детства: как он собирает с мамой морошку на болоте. И вдруг сквозь густой, но негромкий гул повисшей в воздухе мошки он отчетливо слышит свистящий звук у себя за спиной, поворачивается и в ужасе отпрыгивает назад, падая спиной на влажную, холодную и пружинящую кочку и роняя бидончик с ягодами. Перед ним на едко-зеленом мху, среди янтарных пятен зрелой морошки разлеглась здоровенная черная, как деготь, гадюка. Подняв голову и шипя, страшная чешуйчатая тварь хочет броситься на него и сожрать – всего, целиком, с зелеными резиновыми сапожками и белой кепочкой с целлулоидным козырьком и надписью заграничными буквами Tallinn…

– Я вас спрашиваю – вас, сидящего на этой нелепой лошади, – громко, не без актерского пафоса, продолжил старший.

Приближенные давно и хорошо знали, что он любил оперировать цитатами из старых фильмов советского времени. Необязательно советских. Иногда подчиненные угадывали контекст и отвечали цитатой на цитату, радуясь, что могут быть причастными к интеллектуальному дискурсу, и одновременно радуя шефа, который не мог удержаться от того, чтобы снисходительно не выдавить в ответ сухой, похожий на кашель, смешок.

Если бы тот, к кому был обращен вопрос, знал, из какого фильма цитата, и ответил: «Сударь! Оскорбив лошадь, вы оскорбили всадника!» – быть может, он на секунду и разрядил бы сгущающуюся вокруг него атмосферу. Но он вырос вдали от цивилизации, далеко-далеко от Москвы, на западной окраине которой он сейчас вместе с другими сидел в бункере на глубине сто двадцать четыре метра под землей. Его родиной, где суждено было провести детство и отрочество, была глухая забайкальская деревня, где не то что франко-итальянских «Трех мушкетеров» 1961 года выпуска, а вообще никакого кино в те былинные времена не показывали. Ни французского, ни итальянского, ни советского. Никакого. За неимением кинотеатра и электричества. Позднее, когда будущий министр после службы в армии перебрался в город и устроился на работу в пожарную часть, в кинотеатрах шли уже совсем другие фильмы.

Он закашлялся, чтобы прочистить горло, и, как мог, отрапортовал:

– Разрешите доложить. В Донецкой области плохо работает ГЛОНАСС...

– Правда? Что вы говорите! – казалось, старший обрадовался, услышав это признание. – А где он вообще хорошо работает, ваш ГЛОНАСС? На Марсе? На Луне? Придурки ваши – они что, в конце концов, за целый день не могли разобраться, где находится стартовая позиция?!

– Разобрались, но не сразу. Это поле рядом с населенным пунктом Первомайский. Но после опроса местного населения и сопровождавших их ополченцев они оказались сначала в другом Первомайском. Их в Донецкой области, как выяснилось, шесть. Пока искали нужный, время шло. Когда нашли, не успели приспособиться к местности. Азимут был один, а эшелоны разные. Из двух целей выбрали неправильную.

– А вы не знали, что будет две цели?

– Не знали. Лондонский с задержкой вышел. Диспетчеры ему и аэрофлотовскому высóты в процессе полета поменяли, а азимуты те же оставили. Нас не предупредили. Нас же там нет.

– Это вы сейчас в мой огород передразниваетесь? Про нас там нет?

– Нет, нет. Я… Я… хотел объяснить, почему нас не предупредили.

– Но вы хотя бы знали, что там шесть Первомайских?

– Знали. Но они не знали. То есть знали, но ошиблись. Я же говорю, ГЛОНАСС…

– Ага. Значит, ГЛОНАСС виноват! Это ГЛОНАСС, значит, сбил самолет, так выходит?

– Не совсем так, – у министра начала кружиться голова. – Мы, конечно, сбили. Но стреляли правильно.

– Стреляли правильно, а попали не туда? Так, так, – тут старший, наконец, понял, что не сходится в путаных объяснениях министра. – Я вот, честно, не понимаю, какое отношение имеют шесть Первомайских к тому, что сбили не тот самолет, если, как вы утверждаете, стреляли правильно.

На этом месте министру следовало бы доложить старшему, что для того, чтобы корректно, по всем правилам произвести пуск, расчету необходимо некоторое время и усилия, чтобы привыкнуть, прижиться к местности, определить на локаторе реперные точки – скалы, терриконы, холмы, здания, строения, башни, лес и т. д. То есть отсечь на радаре все лишнее, что поначалу может цеплять глаз на предельно малой высоте. Именно это полчаса назад объяснил министру, бывшему пожарнику, генерал-лейтенант Троекуров, начальник ПВО и доктор военных наук, который приехал в ставку вместе с ним и томился теперь в «предбаннике». Министру тогда показалось, что он понял, но теперь понял, что не понял. Из расстроенной его головы даже вылетело, что такое азимут. В обычной ситуации Вадим Вадимыч, выслушивая доклад министра, мог бы, как и сам министр, изобразить умного, покачать головой, понимающе пошевелить губами, да и дело с концом. Ну как бы один начальник докладывает другому, более старшему начальнику то, что сам не совсем понял. Старший тоже не понимает, но делает вид, что понял. Два минуса рождают плюс. Разбор полетов состоялся. Все довольны. Но это в обычной ситуации. В этот раз ситуация, однако, была совсем не обычной. Более того, в каком-то смысле экстраординарной.

Вадим Вадимыч не захотел просто изображать умного и шевелить губами. Он и так был умный. Он хотел понять, что произошло, и требовал разумных объяснений.

В обычной ситуации министру следовало бы позвать Троекурова, но даже тогда это было бы стыдно и неудобно. Словно расписаться в своей некомпетентности. Сейчас же вызов Троекурова был смерти подобен, и, скорее всего, командующий ПВО в этом случае вышел бы из бункера уже в должности министра.

– Вы правы, – окончательно запутавшийся в реперных точках своей головы министр очень пожалел, что вообще заговорил о логистике, о Первомайском и о ГЛОНАССе, не разобравшись в предмете. – Не имеют. Не имеют Первомайские отношения. Я к слову, просто. Рассказал о трудностях на месте, так сказать. Общая картина. Диспозиция…

– Да уж, картина! Картина маслом! Диспозиция! Это я все понимаю. Я не понимаю, почему вы, скажем, за час до пуска не поинтересовались, какова картина и диспозиция в воздухе.

– Нас не предупредили.

– Вы министр обороны! – почти перешел на крик старший. – Вас жареный петух должен в жопу клюнуть, чтобы предупредить? Как в сорок первом?

Министр молчал. Он не знал, что сказать. По всему выходило, что виноват он. Зря он выгораживал расчет. А впрочем, в любом случае виноват будет он.

– Но объективно, рейс «Аэрофлота» тысяча двести восемьдесят девять летел в это время выше, а MA-71, соответственно, ниже, – министр уже понимал, что его ничего не спасет и что выхода нет. – Он и стал объектом целеуказания. То есть, я хочу сказать, стреляли правильно, а... попали не туда. Ну, то есть сбили не то.

– То, не то! – повысив голос на октаву, почти прокричал старший, так что присутствующие инстинктивно схватились за уши. – Молодец, б…дь! И про рейсы мы теперь все знаем, и про компании! Скажите еще для большей ясности, что рейс был Москва – Ларнака. Сто пятьдесят девять пассажиров вместе с экипажем! Вы совсем идиот?! Вы понимаете, что убили на сто пятьдесят человек больше, чем, чем…

Старший осекся и не закончил фразу. Он сунул руку под стол, достал оттуда какой-то тяжелый металлический предмет и одним движением руки катнул по гладкой поверхности стола опешившему министру, оба соседа которого сразу же отодвинулись от него как можно дальше.

– Да, дорогой, вы угадали, – кивнул старший, и в голосе его, словно вилка по стеклу, звякнул металл. – Это не ГЛОНАСС. Это – ПМ. Пистолет Макарова. Он сбоев не дает и везде, в отличие от ГЛОНАССА, работает хорошо. В нем один-единственный патрон. И это не русская рулетка. Патрон уже в патроннике. Вы знаете, что делать, если с предохранителя не забудете снять. Вы человек чести, не правда ли? Ну что ж, надеюсь, я в вас не ошибся, – с этими словами старший встал и направился к двери. У двери остановился и, обернувшись, обратился к двум другим онемевшим и словно окаменевшим свидетелям происходящего: – Господа, а вам что, особое приглашение? Или вы хотите составить компанию господину министру?

Когда дверь за вышедшими закрылась и министр остался один на один с вороненым пистолетом, лежавшим перед ним на столе, он несколько минут тупо сидел без движения, не в силах поверить в происходящее. Он бы все отдал сейчас, только чтобы каким-нибудь волшебным образом исчезнуть из Москвы – навсегда. Просто испариться – сгинуть без следа, как только что сгинули почти триста пассажиров этого злосчастного самолета, оказавшегося не в то время не в том месте.

Министру вдруг жутко захотелось вернуться в свою родную пожарку в Улан-Удэ. А оттуда выдвинуться по бескрайнему холодному Байкалу на катере «Орленок-2» на север, в Хакуссы, окунуться в горячую речку, вытекающую кипятком прямо из родонового источника, открытого еще казаками петровских времен, закрыть глаза, забыть обо всем и раствориться в волшебной воде, ласкающей мягкими зелеными водорослями его усталое бренное тело и незаметно проникающей внутрь аж до самых костей…

Резко схватив пистолет со стола, он снял предохранитель, взвел курок, сунул ствол в рот, закашлялся, вытащил, сблевал на поверхность стола то, что еще оставалось в желудке от утренних бутербродов с икрой, приложил ствол к виску и нажал на спуск…

Когда трое вернулись в комнату, подвальная уборщица тетя Шура уже успела привести стол в порядок. Старший забрал у несостоявшегося самоубийцы незаряженный пистолет и усмехнулся, явно довольный произведенным эффектом. Вслед за ним осторожно захихикали и двое других. Смех, как известно, бывает заразителен, и весьма. Вскоре все четверо хохотали в голос. Громче всех смеялся сам министр, по лицу которого текли слезы раскаяния, облегчения и радости. Он уже и думать забыл о том, чтобы провести остаток жизни в нирване родонового источника в Хакуссах. Впереди его, как всегда, ждали большие дела. О чем и было заявлено сразу же после того, как смех затих и участники совещания расселись по своим местам.

– Итак, – начал старший, обращаясь персонально к незадачливому самоубийце, – после того как вы доказали, что честь офицера для вас не пустой звук, переведем наш разговор в практическое русло и решим, что нам делать в возникшей не по нашей вине ситуации, – он больше не ерничал и не старался никого напугать, а говорил совсем другим, вполне деловым тоном. – Операция «Тайфун» отменяется. Теперь, из-за неправильного «Боинга», мы не можем начать полномасштабную войну. Пусть ее англичане начинают. У нас на это морального права нет.

– Именно, – после паузы взял слово четвертый участник совещания. – «Нью-Йорк таймс», как всегда, осторожничает и в этом смысле, как всегда, работает на нас – «предположительно», «якобы» и все такое. Наши партнеры тоже пока не сделали никаких поспешных заявлений, кроме выражения озабоченности и соболезнований. Никто нас впрямую не обвиняет. Более того, по сведениям из наших источников, на западе сегодня никто особенно не заинтересован в выяснении конкретных обстоятельств. Мы уже запустили из разных источников четыре варианта двух основных рабочих версий, указывающих на факт того, что украинцы сами сбили этот самолет или дебилы-добровольцы. Надеемся, что заявлением Белкина была создана предпосылка для того, чтобы, в самом худшем случае, обвинить ополченцев в трагической ошибке. Что же касается самого «Бука», то ополченцы, по этой версии, использовали трофейный комплекс, захваченный у ВСУ еще в мае во время наступления сил ДНР по всему фронту и при паническом бегстве украинских войск. В любом случае, к чему бы ни привело международное расследование, оно продлится не год и не два, а гораздо дольше.

– А там, глядишь, и ишак сдохнет, – пошутил старший и, не дожидаясь смеха, продолжил: – Значит, так. Несмотря на все неблагоприятные обстоятельства, мы не можем позволить себе полностью отказаться от военной операции. Иначе это будет расценено как слабость с нашей стороны и косвенное доказательство нашей вины в произошедшей трагедии. У американцев отлично работает космическая разведка. Они прекрасно осведомлены о том, какой кулак мы сконцентрировали в Ростовской области. Если мы сейчас не ударим, они решат, что наши планы разрушила трагедия с «Боингом». То есть мы сами, типа, во всем признались. Но и полномасштабное вторжение сейчас будет выглядеть для мирового сообщества неоправданным. И черт его знает, чем, какими новыми магнитскими списками и санкциями все это может закончиться. Поэтому приказываю: провести ограниченную тактическую операцию по деблокированию кольца окружения вокруг Донецка, конкретно в районе Иловайска. Этот маневр, учитывая фактор внезапности и неожиданности, приведет к окружению и уничтожению значительной части сил и средств ВСУ. После чего им станет просто нечем воевать, и они будут вынуждены согласиться на любые наши условия, лишь бы усидеть в своем Киеве. Какие будут мнения или вопросы?

Мнений и вопросов не последовало.

Министр попытался, правда, что-то сказать, но все, что у него получилось, звучало как облегченное «Буезде».

– Отлично, – подвел черту под совещанием старший. – Тогда я объявляю траур по жертвам киевской хунты, а вы, господа, готовьте новый план действий. Мы должны нанести им упреждающий удар не позже следующего понедельника. Или лучше всего утром в воскресенье. Да, именно так. Блицкриг вежливых зеленых человечков номер два. В воскресенье, в четыре часа утра. Пока все спят по своим постелям. Малой кровью, могучим ударом. На вражеской территории. Победа будет за нами. Доложите мне о подготовке операции не позднее шестнадцати ноль-ноль завтра. Все свободны. Хорошего дня, господа, как любят говорить наши заокеанские партнеры.

Все натужно хихикнули и потянулись к выходу. Последним, держась рукой за сердце и слегка пошатываясь, зал покидал министр.

– Как дети, честное слово, – пробурчала себе под нос тетя Шура, включила неровно мигающую азбукой Морзе, как в мертвецкой, голубую неоновую лампу под потолком и стала сгребать заскорузлой ладонью огрызки свечей в черный пластиковый мешок с ручками, похожий на тот, в которые судмедэксперты упаковывают трупы.

Лос-Анджелес. Июль

Алехин понимал, что за взрывом газовоздушной смеси в моторном отсеке вскоре, по логике вещей, следует ожидать и взрывы обоих топливных баков. И то, что осталось от яхты, сначала буквальным образом взлетит на воздух, а затем окончательно потонет. Вместе с ним.

Он уже лежал в луже соленой морской воды, уровень которой повышался с каждой минутой. Яхта тонула. На мостике что-то продолжали орать. Морская соль щекотала его ноздри, текла ручейком в горло. Он вдруг вздохнул и – перестал тонуть вместе с яхтой.

Вскочив на ноги, Сергей заскользил по щиколотки в воде по наклону к правому борту, упал, ударился плечом о стену. Пытаясь подняться, почувствовал под правой рукой железо на деревянном полу. Его «Глок». Поднимаясь, проверил предохранитель. Прежде ему не доводилось стрелять из «водяного» пистолета, и он был не вполне уверен, что получится. «Макаров» бы не подвел. Не говоря уже о «Калашникове», который, в принципе, тоже можно купить в здешнем магазине.

Сергей поднялся в развороченный взрывом моторный отсек. Сцена – как финал спилберговских «Челюстей», только пока еще без акулы. Многотонные двигатели оторвались и уходили на дно вместе с частью отсека. Освободившись от этого груза, яхта вынырнула на треть корпуса и начала активно гореть. Слева по борту, визжа и захлебываясь, барахталась в воде Галя. Справа видна была голова одного из армян, то выныривающая из пятна горящей на поверхности солярки, то снова скрывающаяся под водой. Другой – Сергей опознал в нем Каро – в отчаянии бросал товарищу пластиковые стулья с палубы в горящую воду…

Это было то, что Алехин увидел в первую секунду своего появления в кадре фильма-катастрофы. В следующую – он сам стал его персонажем, и действие пошло в режиме «здесь и сейчас».

Арсен снова выныривает и снова в огне, что-то опять кричит, захлебывается и исчезает, похоже, на этот раз – с концами.

Каро бросается за спасательным кругом, закрепленным на флайбридже, и встречается взглядом с воскресшим мертвецом, которого они собирались утопить. Его глаза – и так в половину осунувшегося в одночасье скорбного лица – вылезают из орбит от ужаса, рука сама собой лезет за пояс.

Мертвец с пистолетом в руке просит армянина не делать этого:

– Let’s talk. There is no need to kill each other21.

Сергей с удовольствием пристрелил бы Каро без лишних слов, но ему нужно точно выяснить, что привело бандитов к нему; к тому же он не уверен, что после купания в океанской воде хваленый «Глок» не даст сбоя.

Оглушенный взрывом бандит не слышит, что ему кричит Алехин, и достает-таки свой ствол – только для того, чтобы получить сразу три пули в грудь и последовать за собратом в горящую воду справа по борту. Один выстрел делал только Пушкин, мысленно повторяет ментовскую аксиому Алехин. В жизни, когда на тебя направляют или хотя бы пытаются достать пистолет, ты стреляешь несколько раз. Здесь и сразу. «Потом» может и не быть. Из выходных отверстий в спине Каро вылетают кусочки ребер и фрагменты позвоночника: hollow point bullet – это игрушка для взрослых, убеждается Алехин, не имевший до этого случая возможности использовать свой смертоносный арсенал в деле.

Галя все еще барахтается на поверхности. Она видит Алехина на палубе с пистолетом в руке.

– Гриша, Гриша, спаси меня! – истошно, из последних сил кричит она. – Я не умею плавать!

Алехин поворачивается на голос, встает на колени у борта и рявкает ей что есть силы:

– Кто заказал меня? Кто дал приказ?

Галя с вытаращенными глазами цвета спелого граната, захлебываясь, трясет головой, кричит:

– Арчи... Арчи сказал... Гриша… Гриша… Гриша…

– Гриша умер. Прости, – Сергей протягивает ей руку в тот момент, когда ее коротко стриженная мальчишеская головка навсегда исчезает под водой.

Алехин поднимается и бежит по скользкой палубе к задранному носу яхты, где слева от форштевня закреплена восьмифутовая надувная шлюпка. Сбрасывает ее в воду и сам прыгает за ней, по пути освобождаясь от «Глока». Он успевает, не влезая в шлюпку, держась за нее рукой, отплыть на два десятка метров, когда баки взрываются один за другим. Обломки судна взлетают в воздух. Через несколько минут на воде остается быстро затягивающаяся воронка, вокруг которой в горящем топливе и масле остаются плавать ошметки того, что не тонет.

Алехин с усилием вскарабкивается в шлюпку и определяет по звездам направление. Угрызения по поводу гибели Гали? Ничего личного. Он просто не успел ее спасти. Бывает.

* * *

Если у кого-то есть иллюзии по поводу Тихого океана, основанные на рекламных проспектах отдыха под нависающей пальмой Мальдив, то Алехин с удовольствием разочаровал бы подобных идеалистов. Прежде всего, если уж на то пошло, Мальдивы в Индийском океане, а не в Тихом. Что такое вода Тихого океана? Херня, по сути, редкостная. Всегда холодная, кроме, может быть, сентября. Всегда вызывает желание вылезти из нее, если уж такой дурак, что залез. Эта вода имеет черный оттенок и кажется тяжелой, как свинец. Высокая волна на просвет – довольно приятного зеленого цвета, но если в Каннах такой волной восхищался бы весь берег, то здесь только зябко поежишься. В отличие от дружелюбного Средиземного моря, Тихий океан никогда не вызовет умиления. Это не друг. Если ты плаваешь в Малибу, устал и хочешь выйти на пляж – make sure22, что у тебя осталось достаточно энергии, чтобы победить невероятно тягучую обратную волну, вымывающую песок прямо из-под ног. Поэтому там так много спасателей.

В Америке вообще половина населения работает спасателями. Подъемный кран пригонят, чтобы кошку с дерева снять. Но спасут. И кино про это снимут. И потом у Опры Уинфри в специально, за счет шоу, закупленных для этого костюмах будут о своем подвиге скромно так трепаться под всхлипывания и слезы многомиллионной аудитории. Но в океане, вдали от берега спасателей может не оказаться. И если ты все же решил погрузиться в пучину с борта яхты, все может обернуться большой печалью. Тихий океан – это суп. Суп живности. Кроме акул, там всегда и везде в шаговой доступности морские львы.

Тут следует заметить, что это не тот ластоногий милашка, который крутит в цирке хала-хуп, жонглирует разноцветными мячиками и целуется с дрессировщицей в юбочке с блестками. Морской лев – отнюдь не предмет для умиления. Это жуткая машина весом в полтонны с песьей башкой. Пасть у льва – точная копия волчьей. Людей эти твари совершенно не боятся и всплывают рядом с тобой мгновенно и бесшумно, легко вызывая ступор или даже инфаркт у человека неподготовленного.

Только подплыв к маленькому островку, с бурунами волн вокруг, над которым орали сотни птиц, Алехин понял, что перед ним как раз плавает мертвая, разбухшая туша морского льва, которого со всех сторон, несмотря на темень, долбят чайки. Если в океане кто-то сдох и всплыл на поверхность, то окружающая фауна приходит в необычайное оживление – драки, крик, в общем, движуха. Из-под воды в это время кто-то невидимый неистово и остервенело вырывал из мертвого тела куски жира и мяса. «Старик и море», – вспомнил Алехин и представил себе, как его качающееся на волнах мертвое тело сверху долбят чайки, а снизу рвут на части акулы и те же морские львы…

Москва. Июль

– Женя-джан, – расплывающийся в нестойких пикселях искаженного сигнала скайпа Арчик разводит руками и говорит классическими кавказскими причитаниями. – Прости, брат. Не нашли его. В новостях сказали, что яхта русского бизнесмена взорвалась и пошла на дно в акватории. Мамой клянусь, даже фото не показали. Мои люди тоже не вернулись. Мой племянник… Вах-вах-вах…

Книжник, не говоря ни слова, ударом ладони по интерактивному монитору отключает сигнал. Возвращается к московским новостям. Скулы его сжаты. Лишь движение ноздрей выдает эмоции. По телевизору целый день крутят новости про сбитый укрофашистами британский лайнер.

– Туфта голимая! – в сердцах бросает Книжник, окончательно выключая телевизор и задумчиво откидываясь на подушки. – Зачем им это надо? Впрочем, хер с ними со всеми… Со своим бы кипишем разобраться. А тебя, мусор, я все равно хоть на дне океана достану.