Текст книги "Рейс"

Автор книги: Сергей Лойко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

Но сейчас эта предосторожность была излишней – вокруг места казни на десятки километров тайга. Ори сколько хочешь.

– Как понял меня, фашист? – закончил вступительную часть Гнедой. – Если все ништяк, даем тебе последнее слово, сука.

Филимонов заморгал глазами навыкате и попытался качнуть головой.

– Ре… ре… ребята, простите меня, – прошептал Гитлер. – Я не «крыса», мамой клянусь.

– Мы твою маму на х…ю видали, Гитлер, – Гнедой цыкнул слюной себе под ноги и перекрестился. – Ну, Заноза, поехали. С богом.

Четверо приблизились и стали склоняться над Гитлером.

– Все смотрим ему в глаза, – командовал Гнедой. – Запоминаем!

Острая боль пронзила грудь приговоренного, когда заточенная сталь супинатора под опытной рукой Занозы прошла сквозь мешок, одежду, стала прорывать кожу и плавно скользить вниз по ребру.

Гитлер задрожал всем телом, обмочился, зажмурил глаза и что есть силы завизжал. Он был так оглушен своим криком и ужасом, что не услышал сухого щелчка выстрела. Давление супинатора ослабло. Заноза, хрипя, повалился лицом на мешок. Остальные вскочили, развернувшись на звук. Алехин, без куртки, без шапки, как и запрыгивал в машину, не останавливаясь, сделал еще четыре выстрела. Гнедой молча упал на спину с дыркой во лбу. Остальные трое с матерным хрипом катались по земле, пуская кровавые парны́е пузыри и суча ногами.

* * *

В ростовском Парке культуры имени Октябрьской революции перед Алехиным стоял его крестник Гена Филимонов, старше его на десять лет, последние девятнадцать живущий под чужим именем в Ростове, завязавший с наркотой и промышляющий ныне подделкой документов.

В бурном 1995 году Гена был одновременно и наркоманом и драг-дилером. Мелкотой, но все же. Он толкал «герыч» небольшими партиями по студенческим и рабочим общагам. Согласно легенде, его погоняло – Гитлер – объяснялось тем, что в свое время подающего надежды художника-самоучку не приняли в художественное училище. Он обиделся, отрастил усики щеточкой, как у Адольфа Алоизовича, принял свою первую, но не последнюю дозу и начал травить остальное прогрессивное человечество.

Талантливый человек талантлив во всем. Кончилось тем, что креативный Гитлер разработал на дому, как он говорил, «алхимический метод» синтезировать свой собственный метадон с гораздо меньшей себестоимостью, чем привозной афганский героин.

Он приторговывал под крышей банды Зябликова, которая контролировала практически весь оборот наркотиков в Ебурге. В то время базовой территорией синдиката был Чкаловский район, откуда и расползалась по всему городу-миллионнику – как это именовалось на оперативном жаргоне – вся «наркоактивность». В Чкаловском раньше был цыганский поселок, откуда исторически все и началось.

Во времена детства Алехина поселок выглядел, как неописуемо засранный шанхай, – косые деревянные хибары и немытые оборванные дети, ползающие в грязи перед ними. С тех пор все круто изменилось, и на месте халуп теперь возвышаются аляповатые кирпичные терема и дворцы с башнями до небес.

Алехин был свидетелем того, как цыгане свернули свой «первобытно-общинный бизнес на травке» и под угрозой полного истребления переместились «в какой-то другой Мухосранск». Такие обороты использовал в своей лексике майор Назир Салимов, занимавшийся борьбой с наркотой в Чкаловском РУВД. Салимов прославился тем, что пачками сажал потребителей. В главк шли сумасшедшие цифры посадок, и Салимова носили на руках. До того как он сросся, как сиамский близнец, с организованной преступностью, Салимов с агентурой расплачивался героином – и это при том, что приказ напрямую запрещал вербовать наркозависимых. Но Салимову никакой приказ был не указ. К тому времени уже весь Ебург превратился в один огромный наркопритон. В подъездах бабушки боялись прикоснуться к перилам – зараженные гепатитом и СПИДом нарики втыкали туда свои иглы. Лампочки были выкручены, и в темноте под ногами хрустели шприцы.

С Салимовым, уже полковником, потом долго сражался активист Веня Гроссман, который начинал как глава полублатной структуры «Чистый город», а впоследствии за заслуги в неравной борьбе со вселенским злом был избран мэром города. В итоге противостояния Назира закатали. Но это было уже через десять лет. А начинали службу Алехин со Слуцким под началом Салимова.

Из Средней Азии и Афганистана героин поставлялся с фруктами на овощебазу №4, которой владел тогдашний вице-мэр Ебурга Понтеев по кличке Понт, севший в итоге за заказную мокруху. Всю эту индустрию – каналы поставки, сбыта и денежные потоки, – в свою очередь, крышевал генерал МВД Гафур Мирзоев (Гафор Седой). Уже три года, как он отбывал пожизненное, но иногда перезванивался с друзьями и бывшими коллегами по службе. До ареста Седого Алехин два раза сталкивался с ним в кабинете Салимова. Колоритнейший персонаж.

Кончилось тем, что предприимчивый Гитлер начал барыжничать сам по себе, в обход замкнутого круга: синдикат – Саланг – Хорог – овощебаза – Салимов – Гафор Седой – СИЗО – зона – синдикат. На него стали смотреть косо, заподозрив в том, что он крысит или кроит долю с общего дела, иными словами двигает пацанам фуфло, а сам барыжит синтетику под видом натуры. И непонятно, чем бы это обернулось для одаренного алхимика, если бы Гитлера не прихватил на расфасованном товаре Алехин. Выслушав краткое содержание текста своей статьи, Гитлер стал умолять не закрывать его и согласился сдать синдикат с потрохами. У Алехина это было первое по-настоящему серьезное дело, и он предложил Филимонову сделку, руководствуясь соображениями собственной карьеры. Перед массовой облавой шустрый Гитлер набрал у заложенных им подельников товара в кредит на довольно серьезные бабки с надеждой, что отдавать не придется. Алехин и представить себе не мог, что вскоре ему придется спасать ничтожному толкачу жизнь, рискуя собственной.

Дело стало раздуваться подробностями, и его передали в ОБНОН и ФСБ, откуда оно закапало, а затем и потекло. Пока часть банды сидела в СИЗО, другую часть за отсутствием улик выпустили, и те сразу начали зачищать поляну. Гитлера вычислили одним из первых. И, если бы не Алехин, гнить бы сейчас его косточкам с заточкой между ребер в бору под Ебургом, а не рисовать больничные листы под ростовским солнышком.

Тогда же юный максималист, романтик-бессребреник, воспитанный в духе «Рожденной революцией», Алехин нарушил правила и вмешался в судьбу Гитлера, отбив его в одиночку из лап зондеркоманды. Тела пятерых бандитов (чтобы не пойти под суд, Алехину пришлось добить и трех остальных) нашли следующей весной, и неопознанные трупы прошли по категории «подснежники».

Гитлер, который молился на Алехина, как на крестного-спасителя, некоторое время безвылазно жил у того в квартире, пока Сергей по доверенности не продал дом неудачливого барыжника, оставшийся Филимонову от матери-одиночки, и не переправил перековавшегося наркошу-уголовника-стукача с Урала «на юга», где тот разжился левыми документами и купил в Ростове квартирку. Тут он с тех пор и обретался – с липовым паспортом в кармане и со шрамом под сердцем, в котором преданно хранил, как он выразился, «пожизненную благодарность» Алехину.

Бывший мент и бывший стукач обнялись, расцеловались и пошли в стекляшку на противоположном берегу пруда отметить превратности судьбы и вторую часть аксиомы, что гора с горой не сходятся.

– Я ведь ваш голос еще вчера по телефону вычислил, Сергей Михайлович, – поделился Гитлер, стряхивая пальцами пивную пену с губ. – Поверить не мог, что это вы, но голос ваш спутать невозможно.

– Во-первых, не Сергей Михайлович, а Юрий Петрович, – поправил его Алехин. И, упреждая проявление излишнего любопытства, отрезал: – Не задавай вопросов. Просто слушай.

– Понимаю, понимаю, понимаю, молчу, – навострив уши, раскачивался Гитлер в такт словам, которые звучали, как заклинание.

Военный билет, значит, военный билет. Сказал, что сам такие сложные ксивы не ваяет, но есть люди, которые в этом деле «рубят, как Рубенс, так что от живой попы не отличишь».

– Это хорошо, – Алехин отхлебнул не успевшего потеплеть пива и понял, что есть сермяжная правда в том, что в пиве самое главное и самое вкусное – это первый глоток, а дальше имитация употребления. – Как быстро?

– Когда вам надо?

– Три дня назад.

– Через два дня, в четверг, то есть в пятницу будет готово. Но есть одна проблема…

– Какая?

– Ваша бородка. Она, конечно, элегантная, и все такое. На геолога похожи. Но на военный не годится. Фото без бороды я могу лет на двадцать омолодить. А с бородой… Да и не выдавали раньше такие докýменты, чтобы с бородой.

– Так что делать?

– Вон парикмахерская. Я вас там подожду. А потом зайдемте ко мне в ателье, я вас щелкну, и дело в шляпе.

В ателье после окончания съемки Алехин дал Гитлеру бумажку с необходимой для билета информацией: звание – ефрейтор, должность – снарядный (номер расчета 122-мм Д-30, ВУС – 135533, в/ч 44646, ДВО).

Он сделал домашнюю работу еще накануне в «Макдональдсе». Полазил по Сети. Выбрал самую простую артиллерийскую специальность – снаряды подносить. Можно, конечно, было присвоить себе сержантскую должность первого номера, наводчика, но название Алехину пришлось не по душе, да и для нее требовалось разбираться в таких деталях, как «работа на прицельных приспособлениях и с помощью поворотного и подъемного механизмов производство горизонтальной и вертикальной наводки». И он остановился на подносе снарядов.

– Сколько я тебе должен? – спросил Алехин в конце фотосессии, когда Филимонов снимал ксерокопию с паспорта Жданова.

– Да боже вас упаси, Сергей… ой, Юрий Петрович! – запричитал Гитлер. – Мне-то ничего, а вот товарищу, который, собственно, и будет это…

– Сколько?

– Двадцать семь с половиной тысяч рублей.

– С половиной? – Алехину стало интересно. – Отчего не ровно?

– Такой курс, – Гитлер виновато развел руками, словно хотел показать, что к его ладоням не прилипло ни одной купюры. – Там на доллары считают.

– На, держи аванс, – Алехин протянул фотографу пятнадцать тысяч. – На номер, с которого я тебе звонил, не звони. Я сам тебе позвоню.

– Ясно, ясно, – понимающе закивал Гитлер и не удержался, чтобы все же не задать вопрос. – На задании? Секретном?

Алехин без слов отвернулся и вышел из ателье. По дороге в отель он выкинул в первую попавшуюся урну SIM-карту и в ближайшем ларьке купил новую. На паспорт Жданова.

Харцизск. Июль

На площади у столба с привязанными к нему за спиной руками стояла женщина средних лет. Блузка и юбка с пятнами крови были местами порваны. Голова опущена. Светлые седеющие волосы сбились и слиплись. На них тоже была видна кровь. На груди у нее висела закрепленная вокруг шеи картонка с неровной надписью жирным черным фломастером: «АГЕНТ ХУНТЫ».

Перед привязанной к столбу выстроилась группа из нескольких женщин и двух мужиков. Поодаль стоял военный с автоматом в форме ополченца с устало-безразличным выражением лица.

Женщины что-то яростно кричали на сочном гэкающем суржике, бросали в привязанную помидорами и проросшей картошкой, норовя угодить ей в лицо. Жертва мотала головой, стараясь избежать попаданий, и скулила и подвывала от боли и унижения.

– Сука укропская! – крикнул вдруг молчащий до времени толстый краснолицый мужик в домашних тапочках и майке-алкоголичке, из которой на приспущенные шаровары вылезало пузо. Он достал кусок чего-то белесого из пластикового пакета и стал отчаянно и яростно запихивать сопротивляющейся женщине в рот. – Жри свое сало, б…дища бендеровская!

Участницы представления еще сильнее распалились и всячески подбадривали толстяка. Одна из них нечаянно угодила ему помидором в затылок. Тот отошел от «агента хунты», отряхивая волосы. Воспользовавшись этим, жертва экзекуции выплюнула сало изо рта и застонала.

Ополченец продолжал смотреть в сторону, курил и не вмешивался.

– Что здесь происходит? – раздался громкий командный голос.

Все, включая ополченца, повернулись и увидели красивого, высокого военного с увесистой кобурой на боку. На голове у него была выгоревшая советская воинская шляпа времен Афганской войны, на носу – темные очки. Несмотря на отсутствие знаков различия, в нем чувствовалась офицерская выправка. Наличие пистолета способствовало этому впечатлению.

Ополченец выкинул окурок и отдал что-то вроде чести, неуклюже приложив руку к непокрытой голове.

– К пустой голове руку не прикладывают, – резко, без намека на юмор, оборвал его офицер. – Немедленно развяжите женщину! Кто приказал? Кто это сделал?

– Она вывесила над крыльцом школы бендеровский флаг, – стала объяснять одна из баб. – Ихний, жовто-блакитный. Училка она. Укрáинского. Вот что. Ее из школы еще весной погнали. А щас там летний пионерский лагерь. Так она пришла и повесила, сучка такая. Люди ее спыймали, суда доставили. Жители наши. Родители детей ихних.

– Во-первых, сине-желтый флаг – это не бандеровский флаг, – переходя на более спокойный тон, урезонил ее офицер. – Бандеровский – черно-красный. Во-вторых, развяжите ее немедленно. Это приказ.

Бабы и мужики стали уныло расходиться, ворча себе под нос. Ополченец развязал избитой женщине руки, и она, продолжая рыдать, закрыла ими лицо и сползла по столбу на землю.

– Успокойтесь, успокойтесь… – военный заботливо помог ей подняться, обнял за плечи и прижал к себе. – Все кончено. Больше этого не повторится. Новороссы не должны использовать украинские методы. Вам это понятно? – обратился он к ополченцу. – Ваше имя, батальон, бригада?

– Самохин я, Петр Самохин, из седьмой роты, – невнятно пролепетал солдат. – Я вообще мимо проходил. Вызвал милицию. Стою, жду.

– Самохин, вы будете наказаны. Дождитесь милиции, затем доложите вашему командиру роты о случившемся. Он вам мозги вправит. Где вы живете? – человек с кобурой перевел взгляд на женщину, затем спохватился и вновь повернулся к Самохину: – Доведите учительницу до дому. Смотрите, чтобы с ней больше ничего не случилось! Если она будет нуждаться в медицинской помощи, вызовите «скорую» и дождитесь приезда вместе с ней. Все ясно?

– Так точно, – угрюмо ответил Самохин, добавив уже себе под нос: – Это вам не при Яныке. Милиция, «скорая»… Где их днем с огнем? Рожна печеного не хотите?

– Выполнять!

Офицер передал продолжающую плакать и дрожать жертву на руки Самохину, а сам поднял с земли картонку с надписью, с усилием разорвал ее на мелкие кусочки и двинулся в противоположную сторону, продолжая монолог себе под нос:

– Неандертальцы! Дикари! Фашисты!

Метров через триста он поравнялся с мальчишкой, который сидел в пыли, пытаясь безуспешно натянуть на велосипед соскочившую цепь. Офицер остановился, без слов присел на одно колено, ловким движением натянул цепь, вытер масляные пальцы о край еще более грязной майки мальчишки (все равно маме стирать), щелкнул того по носу, потрепал по башке и продолжил путь.

– Ау, родная! – постучал он в окно своего дома в конце поселка. – Я вернулся, милая.

Не дожидаясь ответа, офицер отпер ключом дверь, снял сапоги, надел тапочки, прошел на кухню, вымыл руки и лицо и, насвистывая любимую арию из популярного мюзикла «Собор Парижской Богоматери», открыл люк подпола, спустился туда и зажег свет.

– Заждалась меня, любовь моя, – ласково сказал он. – Моя девочка, ласточка моя. Сейчас я буду с тобой.

Из темного холодного угла на него смотрели безумные, воспаленные глаза Танечки. Ее рот был заклеен скотчем. У нее больше не было слез. Она сидела на куче пустых картофельных мешков. Ее плечи содрогались от холода и ужаса. Слышно было, как стучат ее зубы под пленкой. Ее ноги были связаны в щиколотках, а руки – в запястьях за спиной.

Офтальмолог щелкнул у нее перед лицом пальцами и, словно фокусник, выхватил из нагрудного кармана остро заточенную стальную десертную ложку.

Глава тринадцатая 

РОЗЫ

Донецк. Июль

Они прогуливались по улице Артема. Капитан Сергеев и журналистка Джейн Эшли. Розы на всем протяжении этого главного и самого красивого проспекта (несмотря на название «улица») Донецка были все так же цветисты и хороши, как и до войны. Но во всем уже начинало чувствоваться какое-то запустение. Розы не радовали глаз, а вызывали ощущение тревоги и напряжения, как подсолнухи в фильме Довженко. А улицы, несмотря на прекрасный летний день, казались холодными, потому что почти обезлюдели. Все магазины и лавки на проспекте были закрыты. Большинство жителей уехало – кто в остающуюся под властью Киева часть Украины, кто в Россию, кто еще дальше. Те, кому ехать было некуда или не на что, сидели по домам, опасаясь лишний раз встречаться с патрулями сепаратистов. Дээнэровцы не брезговали под видом проверки документов у «подозрительных» заглядывать и в их бумажники. «Отжимали» все чаще не только кошельки, но и машины, квартиры и даже дома.

Джейн, бывавшая в Донецке до войны, помнила его уличные пробки из «Мерседесов», «БМВ» и порой даже «Бентли» с номерами 3333, 9999, 6666, 0007 и т. д. Теперь же среди редких машин преобладали советские «Лады» и «Нивы», словно их достали откуда-то со свалки и снова пустили в дело. Лица встречавшихся немногочисленных прохожих были тревожными и растерянно-провинциальными. Присутствовало ощущение, что все городские жители исчезли, а им на смену в большой город съехались люди из села, которые, не зная дороги, заблудились.

На самом деле так оно и было. Сельские поликлиники, аптеки, магазины, сберкассы давно закрылись. За всем необходимым селяне приезжали в город. Но и здесь почти ничего не работало. Жизнь концентрировалась вокруг продовольственных рынков, куда предприимчивые торговцы из числа горожан что-то привозили из России и продавали втридорога и куда приезжали крестьяне торговать своими овощами и фруктами, домашней колбасой, сырами и молоком. На рынках появилась давно забытая мутная самогонка в пятилитровых бутылях с огромными резиновыми пробками. В ходу были как украинские гривни, так и российские рубли, принимавшиеся к оплате по курсу три к одной. Пенсии и пособия не выплачивались. Банкоматы нигде не работали. Некоторые зияли уже вывороченными внутренностями. Отделения банков были, за редким исключением, закрыты.

Растущую тревогу и напряжение неустанно подогревал телевизор. Украинские каналы были отключены. По российским шли постоянные репортажи о зверствах бандеровцев в «захваченных» городах и поселках Донбасса и о приближающемся штурме Донецка «фашистскими ордами». Правительство ДНР, возглавляемое каким-то пришлым мужичком небольшого роста, бородатым, с заплывшими от хронического пьянства глазками и со смешно звучащей фамилией Рататуй, объявило о мобилизации в армию всех мужчин от восемнадцати до сорока лет. На окраинах в отдельных районах электричество отключали на сутки и больше. Милиция словно испарилась. Ни машин с мигалками, ни патрульных, ни постовых. Зато на каждом перекрестке стояли бронетранспортеры и танки. По вечерам, ранним утрам и особенно по ночам прямо через город шли целые колонны военной техники и грузовиков без номеров и каких-либо опознавательных знаков. Но все знали, что идут они из России.

Донецк не видел такого количества разношерстных военных со времен Второй мировой войны, когда город был захолустным шахтерским поселком и носил название Сталино. Танками и БТРами дело не ограничивалось. То там, то сям на улицах встречались пушки, самоходные и на гусеничной тяге, а на окраинах – похожие на «Катюши» «Грады». Вдруг, словно из-под земли, возникали казачьи разъезды с шашками и нагайками, словно просочившиеся в XXI век сквозь трещину во времени. Они оставляли после себя на мостовых кучи «ароматных» конских яблок и исчезали в той же «трещине». Город был полон военных грузовиков, перевозивших из района в район «ополченцев» в камуфляжной форме и какие-то грузы, упакованные в матерчатые зеленые мешки и тяжелые снарядные ящики. Служившие в армии горожане определяли их как запасы воинской амуниции и боеприпасы.

Каждый вечер по местному телевидению выступал министр обороны самопровозглашенной республики Рудольф Белкин. Этот высокий нескладный человек в туго перетянутой портупеей камуфляжной полевой форме без знаков различия, с глубоко посаженными зеленовато-водянистыми глазами и одутловатым лицом, на котором выделялись ухоженные щегольские усики, был похож на стандартного белогвардейского офицера из советских фильмов о Гражданской войне. Белкин клялся, что город врагу не отдадут, и призывал всех к спокойствию. Смысл его выступлений сводился к тому, что Россия и лично президент Пухов не оставят их в беде, защитят и помогут. Касаясь бытовых вопросов городского управления, Белкин оглашал большое количество им подписанных указов, направленных на поддержание строгого порядка и неукоснительного соблюдения законности. В частности, под предлогом военного положения он запретил продавать в Донецке алкоголь с семи часов вечера и до одиннадцати утра и приказал конфисковывать самогон у торговцев на рынках. Другим приказом министра обороны население информировалось, что с уличными грабителями и мародерами в Донецке отныне поступают по законам военного времени.

Еще совсем недавно, в апреле, у многих дончан было ощущение, что Донбасс вот-вот будет аннексирован Кремлем, как и Крым, и люди заживут мирно и счастливо с российскими зарплатами и пенсиями. Но после трех месяцев вялотекущей войны это ожидание, преобладавшее среди «рабочего класса и трудового крестьянства» сменилось непреходящей тревогой и неопределенностью. В июле после магазинов, аптек и ресторанов пришел черед промышленных предприятий и шахт, которые начали закрываться одно за другим.

Шахтеры, правда, еще по большей части продолжали спускаться в забои, хотя и безо всякой надежды на зарплату. Ходила шутка, что они, «спускаясь из запоя в забой», скрываются таким образом от призыва в народно-освободительную армию Белкина. Некоторые шахты наладили поставки угля в Ростовскую область за наличные. Однако всем этим бизнесом руководили какие-то полууголовные элементы, так что деньги до шахтеров и их семей все равно не доходили.

Война неотвратимо надвигалась на Донецк.

Сергеев сорвал несколько пышных чайных роз, обмотал их колючие стебли газетой, поднятой со скамейки, и вручил букет Джейн.

– Так вы действительно утверждаете, что ополченцы сбили пассажирский самолет? – спросила Джейн, давая понять, что не настроена на лирический лад.

Капитан Андрей Сергеев позвонил ей накануне, как обещал, и сказал, что у него есть информация, которая ее, возможно, заинтересует. Они договорились встретиться у пятизвездочного отеля «Донбасс Палас», где Джейн остановилась.

Внутри отеля приближение войны нисколько не ощущалось. Перебоев не было ни с продуктами, ни с электричеством. Все службы отеля работали исправно. Персонал был приветлив, меню ресторанов и баров, как и обслуживание в номерах заметных изменений не претерпели. Джейн все это мало волновало. Для нее главным было наличие бесперебойного скоростного Интернета, но и с этим все было в порядке.

Она предложила Сергееву прогуляться по проспекту, чтобы заодно еще раз посмотреть, что происходит в городе.

Неожиданно тишину улицы разорвал рев моторов. Больше двух десятков военных грузовиков «Урал», сопровождаемых несколькими БМП и БТРами, въехали в самый центр и остановились вдоль всего проспекта, оглушая редких прохожих рокотом двигателей и укутывая клумбы с розами сизой дымкой выхлопных газов.

Из грузовиков с гиканьем и смехом начали выгружаться вооруженные люди. Никто так не умеет создавать впечатления вооруженного до зубов воинства, как бывшие чеченские партизаны-подпольщики, а ныне спецназ российских Внутренних войск. Они напоминали разлапистых крабообразных черепашек-ниндзя в новенькой камуфляжной форме без шевронов и иных знаков различия. В масках и без, каждый воин нес на себе целый арсенал оружия – от автоматов, пистолетов и пулеметов до связок гранатометов.

Горцы стали непринужденно располагаться на проспекте, некоторые начали справлять малую нужду прямо на клумбы. Джейн опустила глаза на букет в своей руке, потом подняла их на капитана.

– Да, да, конечно, – спохватился Сергеев, пытаясь пошутить. – Дети гор. Дальняя дорога. Им простительно. Прямо отсюда они пойдут в бой.

– В бой? – переспросила Джейн. – Враг у ворот?

– Их задача отбить аэропорт у украинских десантников, – перешел на серьезный тон Сергеев. – Мы своими силами не справляемся. А у формирований Курбанова большой опыт ведения боевых действий в городских условиях.

– Ах, вот что, – подхватила его слова Джейн. – Я видела плоды их совместных с российской армией усилий в Грозном в двухтысячном году. Незабываемое зрелище. На площади Минутка можно было снимать кино про Сталинградскую битву.

– Я думаю, здесь до этого не дойдет. У них тактическая задача. Сам факт их присутствия – хороший знак.

– В смысле?

– В смысле вовлеченности России в конфликт. Это, кстати, к вопросу, кто сбил самолет. Сейчас даже неважно, кто – мы, российские войска или даже украинцы.

– То есть?

– Главное, что падение самолета должно стать катализатором возвращения Донбасса в Россию. Своими силами и средствами у нас это не получится, даже если Москва будет продолжать снабжать нас оружием и группами особого назначения. В истории мы это уже проходили. Взять хотя бы Испанию. В тридцать шестом году СССР активно посылал законному правительству оружие и добровольцев, но фашистам они все равно проиграли. Для решения стратегической задачи крупномасштабное российское вторжение на Донбасс просто необходимо. Чтобы у Киева, а в первую очередь у Запада, не было иллюзий. Донбасс, как и Крым, – историческая часть России, и малой или большой кровью мы добьемся его возвращения. Чем быстрее Россия официально введет войска и остановит эту гражданскую войну, тем больше вероятность того, что удастся ограничиться малой кровью.

В этот момент их беседа прервалась еще одним явлением. С десяток автобусов остановились прямо напротив «Донбасс Паласа». Из боковых окон свешивались российские триколоры и трехцветные черно-сине-красные флажки ДНР с серыми двуглавыми орлами посередине. Из автобусов с песнями и возгласами стали выгружаться женщины средних лет с флагами, транспарантами и цветами. Их сопровождало несколько телевизионных съемочных групп.

– А вот и группа поддержки прибыла, – отметила Джейн. – Похоже, сейчас начнутся, как это у вас называется, массовые гуляния.

– Да, по программе это будет сцена братания народа со своими освободителями, – засмеялся Сергеев. – Потом военный парад, а потом горячие кавказские парни прямо с парада пойдут в бой. Как в сорок первом году. Тогда зимой было. Сейчас летом.

Облегчившиеся на кусты роз кавказцы между тем уже становились в круг посредине проспекта и начинали свой народный танец, сопровождавшийся беспорядочной пальбой в воздух из автоматов и пулеметов.

Понаблюдав за представлением пару минут, оглушенная выстрелами Джейн предложила зайти в отель и выпить в баре по чашечке кофе, чтобы продолжить разговор в более спокойной обстановке.

В баре Сергеев рассказал, что ему тридцать шесть лет, что в послеперестроечную смуту он, «как дурак», окончил военно-политическую академию, но ни дня не служил, а устроился учителем истории в престижную московскую школу, где и работал до недавнего времени. Кроме того, Сергеев признался, что руководит военно-патриотическим клубом «Орленок» при московском Дворце пионеров.

– Пионеров нет, а Дворец есть? – спросила Джейн, пригубив обжигающе горячий кофе.

Ирония в ее голосе явно задела Сергеева.

– Вы зря так думаете, – вновь серьезно заговорил капитан. – Россия возрождается как империя, и пионерские организации в обновленном виде уже формируются повсеместно. Но теперь у них совсем иная идеология, не имеющая ничего общего с коммунистическим интернационализмом.

До Джейн дошло, почему капитан скорее вещал, чем говорил, словно на собрании или в аудитории. Учитель истории. Захотел стать ее творцом?

Стрельба за окном усиливалась. Официантки и повара стояли у окон и открытой двери и глазели на происходящее, покачивая головами.

– Хорошо, – Джейн вернулась к главной теме разговора, – я так понимаю, вы хотите убедить меня, что самолет сбили вы, а украинцы ни при чем. Почему?

– Да, именно так, – оглянувшись по сторонам и понизив тон, продолжил вполголоса капитан. – Или мы, или российские специалисты. Чем больше будет этому доказательств, в том числе и в прессе, тем быстрее Москва будет поставлена перед фактом, что все карты открыты и отступать некуда. Промедление смерти подобно, как говорил в семнадцатом году товарищ Ленин.

Джейн хмыкнула, но ничего не сказала. Этот странноватый русский капитан был ей интересен. Он не врал в глаза, как абсолютное большинство «ополченцев» и «добровольцев», с которыми она пообщалась в последние дни, и не старался убедить ее в том, что она зря сюда приехала и никогда ничего не узнает. Интересный тип. Говорит, как лекцию читает.

– Более того, у меня даже есть четыре фотографии конкретно этого ракетного комплекса, который произвел пуск, – перейдя почти на шепот, продолжил Сергеев.

– Вы мне их можете показать? – спросила Джейн, не глядя на капитана, стараясь не выдать своего волнения.

– Конечно, только не здесь.

– У вас они с собой?

– Да, в телефоне.

– Вы можете скинуть их мне на имейл?

– Вы хотите, чтобы меня завтра же арестовали и расстреляли прямо здесь, на этом проспекте? И закопали тут же под кустами роз. Вы придете на похороны?

– Хорошо, я могу подняться в номер, взять ноутбук и сделать прямо здесь даунлоуд.

– У вас есть провод для скачивания с этого телефона? – Сергеев показал ей свой смартфон «Самсунг».

– У меня все есть. Подождите здесь пару минут.

– Нет, так не пойдет. Тут слишком много людей.

– Так дайте мне свой телефон. Я поднимусь к себе на пять минут и спущусь к вам.

– Поймите меня правильно, Джейн. В телефоне есть информация, которой я делиться не могу.

– Вы мне не верите?

– Верю, но береженого бог бережет.

Джейн внимательно посмотрела на Сергеева. Она сейчас отдала бы все за эти фотографии.

– Сколько вы хотите за них, Андрей? Извините, что я так впрямую спрашиваю. Дело очень важное.

– Мне ничего не надо. Я уже объяснил свой интерес.

– Хорошо. Что ж. Извините за вопрос. Я должна была его задать. Давайте поднимемся ко мне и сделаем это.

– Если вы не против.

– А у меня есть выбор?

Сергеев смущенно улыбнулся.

Номер Джейн был на пятом этаже. В лифте она спросила у Сергеева, был ли он ранен на войне.

– Нет, – Сергеев понимающе улыбнулся. – А что прихрамываю, так это старая история. В детстве увлекался верховой ездой. С лошади упал. С тех пор лошадей боюсь как огня.