Текст книги "Рейс"

Автор книги: Сергей Лойко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

– Так что езжай за военным билетом, или пусть пришлет кто, если есть, где пожить, – виновато сказал старший. – Без военного, брат, никуда. Кстати, Юра, ты где остановился? У тебя есть, что поесть? А то возьми яйца. До Донбасса все равно не доедут.

– Спасибо, – смущенно ответил Алехин. – В следующий раз.

В этот момент у Николаича зазвонил телефон. Он посмотрел на экранчик, поспешно вышел в другую комнату и захлопнул за собой дверь. Слышно было, как он оправдывался перед кем-то на повышенных тонах.

– Жданов, подожди, – неожиданно сказал Рыбников, когда Алехин уже был в дверях. – У тебя мобильник с собой? Набери мой номер и сохрани. Позвони завтра, если останешься. Может, что-то образуется. А пока ищи билет.

Он продиктовал Алехину номер. Тот набрал. Через секунду в нагрудном кармане куртки у Рыбникова заиграло «Мальчик хочет в Тамбов, чики-чики-чики-чики-та...».

Рыбников похлопал Алехина по плечу и пожал ему руку. Алехин спустился по лестнице на первый этаж и вышел во двор. Грузовик стоял впритык к обитой ржавым железом двери. У черного «Мерседеса» маячили двое в серых костюмах. Не глядя на них, Алехин направился к выходу на улицу. Эфэсбэшники курили, смеялись и смотрели ему вслед.

До отеля было десять минут ходьбы. Несмотря на жару, Алехин решил не брать такси, а прогуляться и все хорошенько обдумать по дороге. Какого хера он вообще тут делает? Зачем вернулся в Россию? Что он может изменить? На хрена ему Донбасс? Его жена и дочери погибли. Их нет, нет. Даже если он найдет то место, кто ему выдаст их останки? (Алехин и в мыслях старался избегать называть их по именам. Особенно дочек.) По документам он не имеет к ним никакого отношения. Он для них теперь вообще – никто. Ни муж, ни отец, даже не дальний родственник. Какие у него права? И… Куда теперь приходить, чтобы помянуть их, приносить цветы? Просто у могилки посидеть?

– Сережа, чего ты хочешь? – Алехин сказал это вслух, остановившись на тротуаре.

Проходившая мимо женщина средних лет с двумя темными матерчатыми авоськами в руках, оглянулась на него, покачала головой и продолжила путь.

Спохватившись, Алехин стал отвечать на свой вопрос уже про себя: «Не ври хоть сам себе. Тебе совсем другое нужно. Просто узнать, кто, как и почему. Так ведь? Чтобы что? Отомстить? Кому? Как?»

Ни на один из этих вопросов ответа у него не было, кроме фирменного «Проснемся – разберемся». Но для этого нужно было хотя бы проснуться. Все последние дни он провел, как во сне. Только в самолете, после объявления о скорой посадке, он вообще осознал, что приземляется – в Москве.

Там же в кассе «Аэрофлота» он купил билет в Ростов. Вылет на следующий день. Он даже не смог заставить себя поехать в город. Просто взял такси из Шереметьева в Домодедово и в машине вновь уснул.

Проснулся с тем же не проходящим ощущением пустой головы, пустой души и сердца, словно вырезали из него какой-то главный орган, без которого жить невозможно в принципе, а он почему-то все еще живой. Как зомби. И нет, конечно, голова не была пустой. Она была набита постоянно шевелящимися мыслями, которые мельтешили и налезали друг на друга, сбиваясь и путаясь. Как черви в банке у рыбака.

И что было делать в Москве? Поехать посмотреть на дом? Чтобы рвать себе душу в клочья? И подставиться?

«Хватит истерить, Алехин, – приказал себе бывший опер. – Определись здесь и сейчас, пока не поздно. Либо возвращайся в марину, где тебя уже обыскались все армяне Америки, или еще куда. Куда захочешь. Ты же миллионер, Алехин. Ты можешь все. Кроме одного. Не можешь вернуть свою семью. И никогда не сможешь. Не хочешь жить дальше – купи себе ствол, а там все просто и почти безболезненно. Четыре варианта: в лоб, в висок, в рот и в сердце. Все работают, если палец на спуске гнется».

Вдруг Сергей понял, что это не он сам с собой говорит. Это не его слова. Не его мысли. Вся эта рефлексия была чужеродной ему, как вирус, проникший и разрушающий его изнутри. Надо было немедленно заканчивать с этим самокопанием и думать о конкретных следующих шагах.

Он остановился на углу, купил в уличном ларьке стакан семечек и пошел дальше, лузгая семки, как мальчишка из его детства на улице Ебурга, когда он был беден, одинок и счастлив, о чем не догадывался.

Город жил оживленной будничной жизнью. Такой характерной ростовской. Машин на улицах было много, но без пробок, как в Москве. Много «Жигулей». В Москве их теперь редко встретишь. Водители то и дело гудели друг другу, высовывались из окон и крутили у виска пальцами. Среди пешеходов особенно много было военных. Это в первую очередь бросалось в глаза. При этом большинство из них выглядели не охранниками банков, аптек, магазинов, выряженными для устрашения в военную форму, а настоящими военными – с «Калашниковыми», перекинутыми через плечо за спину дулом вниз.

Еще подъезжая к городу на такси из аэропорта, Алехин обратил внимание на колонны бронетранспортеров, танков и крытых зеленым брезентом грузовиков. «Удивительно, – усмехнулся он про себя, – что жители еще не роют противотанковые рвы и окопы, а в небе над Ростовом не висят аэростаты». Тогда было бы полное ощущение, что фашистские танковые клинья уже приближаются к окраинам города по шоссе от Таганрога. На какое-то мгновение Алехину показалось, что он явственно слышит рокот танковых моторов «панцервагенов» и даже видит перед глазами черные кресты в белой окантовке на их приземистых бортах и прямоугольных башнях из военных фильмов его детства, например эпопеи «Освобождение», которую смотрели всем классом. На секунду зажмурившись, он снова открыл глаза. Наваждение рассеялось. Танки, двигавшиеся навстречу, были высокими и без крестов. На них вообще не было никаких опознавательных знаков, кроме широких белых полос на бортах. Полосы проплывали мимо него, как гробовые крышки: одна, вторая, третья, четвертая…

Сочно пахнущие свежеотжатым подсолнечным маслом семечки вернули Алехина к жизни. И тут же он ощутил острый приступ голода. По пути ему попалось полуподвальное заведение с вывеской «Караоке-бар “Сергей Есенин”». Не останавливаясь, он прошел мимо и через блок-полтора увидел какую-то огромную позолоченную дверь, по обеим сторонам которой стояли два молодых человека в новенькой отутюженной казацкой форме времен «Тихого Дона». В руках у них были торчащие вверх шашки наголо, а на головах – широкие черные каракулевые папахи. Выглядели они как-то странно. Что-то во всем этом антураже было настолько не вяжущееся ни с Ростовом (в его представлении), ни с каким другим знакомым ему русским городом, тем же Ебургом или Тверью, что Алехин остановился и спросил часовых, не ресторан ли это и нельзя ли здесь перекусить.

Один из казаков вложил шашку в ножны, попросил у Алехина закурить и, услышав в ответ, что приезжий человек некурящий, просветил его, что это клуб и в нем есть и бар и ресторан, только они, как и клуб, открываются через час и будут работать всю ночь напролет.

– Какой клуб? – поинтересовался Алехин.

– Мужской. «Голубой Дон».

– Понятно, – Алехин улыбнулся, поделился с охранниками семечками, отдал им честь, взяв под козырек воображаемого кивера, и через десяток метров свернул налево, на площадь с большим собором с золочеными куполами с одной стороны и забегаловкой под вывеской «Надежда» – на противоположной. Туда он и направился.

«Вера и надежда тут на площади, а любовь – за углом, как и положено», – заключил про себя Алехин и только теперь понял, что так резануло его в облике казачков – оба были без усов и с напомаженными ярко-вишневыми губами.

Алехин покачал головой и улыбнулся – впервые с тех пор, как утонула его яхта вместе с Галей и армянскими ковбоями. Случайная встреча с ряжеными казачками, несущими караул у дверей «Голубого Дона», и нарастающее с каждой минутой чувство голода вернули его к жизни. Он больше не думал о самоубийстве.

«Все по порядку, – открывая дверь «Надежды», Алехин вырабатывал план ближайших действий. – Сначала перекусим, потом достанем военный билет, потом узнаем правду, потом проснемся – разберемся и…»

Параллельно бегущая и более не путающаяся другая мысль уже подсказывала ему, где в этом городе можно приобрести военный билет.

Харцизск. Донецкая область. Июль

Девочка лет десяти стояла на остановке, держа в руке пластиковый пакет с аккуратно завернутым в бумагу бабушкиным пирогом. Она возвращалась от бабушки домой к маме в Торез. Танечка Круглова на автобус опоздала. Позвонила маме. Нина отправила ее назад, к бабушке, и наказала вернуться завтра. Танечка любила жить у бабушки в Харцизске. Во дворе есть детская площадка, а дома у бабушки три кошки и четверо котят. Сначала, как войдешь, пахнет кошками, потом принюхиваешься и становится хорошо. Бабушка готовит вкусно. Конфеты, варенья. А котята просто прелесть. Один рыжий, один черненький, два серых полосатых. Такие игровые. Особенно рыжий. Надо будет уговорить маму взять одного. Танечка сначала расстроилась, что не довезет маме пирог. Но вспомнила котят и заулыбалась.

– Девочка, на автобус опоздала? – спросил белозубый военный, высунувшись в окно джипа, притормозившего у остановки.

– Да.

В лице военного было что-то такое теплое и дружелюбное, что Танечка, обычно застенчивая и нелюдимая, ответила ему.

– А куда тебе ехать?

– В Торез.

– И я туда же. Могу подвезти.

– Правда? – улыбнулась девочка. – Щас я только маме позвоню.

Она набрала номер несколько раз, но зона исчезла.

– Садись, по дороге позвонишь, – военный протянул руку через пассажирское сиденье и открыл дверь.

Продолжая набирать мамин номер, Танечка села в машину. Водитель нагнулся над ней и аккуратно, стараясь не касаться девочки, пристегнул ей ремень безопасности. От военного пахло свежестираной формой и одеколоном. Машина заревела и помчалась по безлюдной улице, где удушливый смрадный ветер гонял обрывки бумаг, упаковки, пустые бутылки и прочий мусор, который давно уже никто не убирал. Попадая сквозь открытое водительское окно в салон, ветерок в одну секунду становился свежим и прохладным. Танечка попробовала открыть свое окно, но кнопка была заблокирована.

– Если открыть оба окна, то сквозняк будет, и мы простудимся, – улыбнулся военный. – Как тебя зовут?

– Таня.

– А меня дядя Паша. Сколько тебе лет?

– Десять.

– Куда едешь?

– К маме. Пирог везу. От бабушки.

– Ого! А серого волка не боишься? Мама где работает?

– На почте, – Танечка засмеялась и вновь набрала номер мамы, на этот раз успешно. – Мамочка, я еду. Мы через полчаса будем.

– Мы? – переспросила Нина. – Автобус пришел?

– Нет. Мы с дядей Пашей едем.

У Нины вдруг перехватило дыхание. Она услышала в трубку, как дядя Паша весело пропел: «Мы едем, едем, едем в далекие края!»

– Таня, слушай меня! – прокричала Нина. – Дай трубку дяде Паше немедленно!

Танечка протянула военному телефон. Тот почти без звука одними губами спросил Танечку:

– Как маму зовут?

– Нина, – так же артикулируя, шепотом ответила Танечка.

– Ниночка, не беспокойтесь, – бодро отрапортовал дядя Паша, взяв трубку. – Это старший лейтенант Шипилов. Павел Шипилов, командир четвертой роты двадцать седьмой добровольческой бригады.

– Мы знакомы?

– Кто ж вас не знает? – Шипилов озорно подмигнул Танечке. – Я к вам на почту пару раз заходил.

– Ну хорошо, – у Нины отлегло. – Вы ее до дома довезете? Там просто. Она покажет. Это сразу за администрацией. Улица Марата, восемь. Или можете просто у почты высадить. Сама дойдет.

То ли Нина на что-то нажала, то ли снова пропала зона, но разговор на этом оборвался.

Все время, пока ехали, Шипилов и Танечка весело болтали. Про бабушку, про маму, про школу, про котят, про папу и про войну. Выяснилось, что у дяди Паши тоже кошка с котятами. А раньше еще и собака была.

Шипилов по дороге угостил ее леденцами и шоколадной конфетой. Леденцы Танечка положила в рот, а конфету в сумку к пирогу, для мамы.

По дороге было четыре блокпоста. Три поста ополченцев и один – российских десантников. Джип дяди Паши проехал их без единой остановки.

На въезде в Торез остановились у приземистого домика.

– Я на минутку домой заскочу, – сказал дядя Паша. – А ты подожди здесь. Я мигом.

Не выключая двигателя и оставив дверь машины приоткрытой, дядя Паша зашел в дом. Танечка захотела было перезвонить маме, сказать, что будет через пять минут, но телефон остался у дяди Паши. Он забыл ей его отдать.

Шипилов появился через пару минут. В руках у него была пушистая серая кошка.

– Танечка, хочешь на моих котят посмотреть? – улыбаясь, спросил он.

Девочка вышла из машины. Шипилов наклонился к ней. Она погладила кошку. Та заурчала. Они вошли в дом. Закрывая дверь, старший лейтенант огляделся по сторонам.

Нина между тем вновь почему-то заволновалась. Позвонила Танечке. Телефон находился вне зоны действия сети. Позвонила в комендатуру. Там ей сказали, что старший лейтенант Павел Шипилов ни в гарнизоне, ни в двадцать седьмой бригаде не числится.

Дядя Паша вышел из дома через пять минут. Сел в машину и поехал дальше. Лицо его было непроницаемо серьезно. Хотя под нос себе он напевал что-то веселое, ритмичное. По дороге он выкинул в окно прилипший к запястью обрезок Scotch@ Stretchable Tape, открыл Танечкин пакетик, вытащил оттуда бабушкин пирог с капустой, откусил, прожевал и жадно съел весь целиком, но голода не утолил.

– Еще не вечер, Красная Шапочка, – вслух сказал офицер с задумчивой улыбкой и выкинул в окно Танечкин телефон. – Еще не вечер.

Глава двенадцатая 

ГИТЛЕР

Ростов-на-Дону. Июль

В ресторане «Надежда» если что и изменилось с советских времен, когда он еще назывался «Юность», то явно не в лучшую сторону. В просторном вымощенном щербатой и неровной серой плиткой холле у стены слева темной и пыльной пустотой зияла гардеробная. Облокотившись на ее стойку и уронив лысую голову на руки, спал сидевший на стуле грузный охранник в синей навыпуск рубахе с навсегда взопревшими подмышками.

Судя по храпу, он спал мертвым сном, несмотря на то, что из ресторанного зала неслась нестерпимо громкая и лихая песня в стиле «русский шансон». Алехину потребовалась всего пара секунд, чтобы по голосу опознать исполнителя. Это был знаменитый ебургский шансонье, известный в ментовской среде тем, что еще при советской власти угодил на долгий срок на Колыму – но не за сомнительные песенки, а за что-то другое, более существенное. Тридцать пять лет назад, когда Сережа Алехин пошел в первый класс, песни бывшего зека, перековавшегося в шансонье, звучали в Ебурге из каждой второй открытой форточки и из каждого третьего включенного в розетку утюга. С тех пор шансонье давно освободился, стал легальным бизнесменом и миллионером, но в его песенном творчестве мало что изменилось – он по-прежнему рифмовал «в горле» с «упорно» и «прозевали» с «плохо жевали» и считал себя суперзвездой, безвинно пострадавшей от коммунистической тирании.

Открыв дверь туалета с нарисованной на ней шляпой с пером, Алехин буквально наткнулся на торчащий из стены и загораживающий добрую половину прохода писсуар. Это устройство было оборудовано автоматической системой смыва, которая срабатывала в неопределенный момент сама по себе. Не успевшему застегнуть джинсы Алехину инстинктивно пришлось отпрыгнуть, чтобы его не обдало холодным душем, когда смыв без предупреждения сработал.

Выйдя из туалета, Сергей испытал сильное желание вернуться на улицу. Но чувство голода пересилило брезгливость. Он двинулся направо и вошел в огромный прямоугольный зал с парой десятков столиков.

У противоположной стены зала возвышалась пустая сцена с черным роялем на фоне задника с приморским пейзажем а-ля Айвазовский, окаймленным бархатистыми вишневыми портьерами. Возле высоких зашторенных кремовым тюлем окон высились разлапистые широкие растения с зазубренными блестящими листьями. В прошлой жизни у них дома в прихожей, сбоку от лестницы, стояло такое же, но Сергей уже не помнил названия.

Зал был пуст, если не считать шумной компании из четырех коротко стриженных среднего возраста «братков», одетых и выглядевших, как «братки», и двух проституток, выглядевших и одетых, как проститутки.

Алехин сел за столик в противоположном углу, как можно дальше от динамиков, из которых неслось надрывно-разухабистое:

Люблю ходить, в карманы руки, не спеша,

В слепые окна посвистеть…

А ту, которая с другим, – но хороша! –

Глазами, и не только, догола раздеть!

Появился официант. Алехин, объясняясь не столько словами, сколько жестами, попросил его первым делом убавить звук хотя бы наполовину и принести ему бутылку холодного «Боржоми» и меню. Официант закивал и поспешил в служебное помещение.

Через пару минут мощь шлягера снизилась до менее убойной, о чем Алехин тут же пожалел. Компания за столиком у противоположной стены общалась между собой не менее истерично и преимущественно матом. По долетавшим до него репликам и междометиям Алехин узнал, что «у Вована днюха, а он морду воротит». Девушки то визгливо смеялись, то просили налить, то нестройно подпевали голосу уральского соловья. Все они были заметно пьяны и вели себя соответственно.

Увесистое меню, которое принес официант, насчитывало более ста наименований блюд, в том числе такие диковинно звучащие, как «Салат оливье тре деликат под соусом провансаль» и «Борщ из гусиных копченостей с разными капустами и босторферными яблоками».

Уточнив, что копчености и капусты, равно как и яблоки, название которых мгновенно вылетело у него из головы, являются ингредиентами самого обыкновенного борща, Алехин сделал заказ и попросил принести также сто граммов водки – неважно, с каким названием, лишь бы очень холодной, а еще лучше ледяной.

Записав заказ в блокнот, официант двинулся в сторону кухни, но Алехин окликнул его и спросил, есть ли в ресторане вай-фай. Получив утвердительный ответ вместе с листком из блокнота с надписью Nadezhda-net пароль 666, Сергей достал айфон и вошел в Интернет. Набрав в поисковике «военный билет ростов-на-дону срочно», подумав, добавил «дорого», потом последнее слово стер и нажал на Enter.

С деньгами у Алехина, как известно, проблем не было и в этом столетии не предвиделось. До вербовочного пункта он посетил с десяток банкоматов, где отоварил шесть имевшихся у него кредитных карт в общей сложности на двести тысяч рублей. Все карточки, кроме одной, работали, и это было хорошо. Военный билет мог стоить приличных денег.

Яндекс выдал сто сорок восемь вариантов. Проглядев первые тридцать, пока не начались повторы, Сергей выбрал «Справки на вождение, оружие, свидетельства о рождении, больничные листы, трудовые книжки, охотничьи и военные билеты, дипломы круглосуточно» и записал указанный телефон. После чего взглянул на часы, а затем – на дверь, ведущую в служебные помещения ресторана. Официанта со своим заказом он не увидел.

Между тем за столиком у изрядно разогретых соседей назревал скандал.

– Саша, ты, б...дь, меня б...дью называешь? – визгливо вопрошал женский голос. – После всего, что было?!

– Да иди ты на х…й, Таня! Выпила, б...дь, лишнего, гражданка Николаева. Веди себя…

– Это ты, б...дь, лишнего ширнул, енот поганый! – гражданка Николаева, словно только и дожидавшаяся, пока ее пошлют в указанном направлении, взвилась еще пуще. – Всю, б...дь, жизнь мне испоганил, козел!

– Ты посмотри на себя в зеркало! – повысил голос Саша. – Ты, сука, на вокзале сосала, как последняя б...дь! Я ей жизнь испортил? Из говна, б...дь, вытащил, дуру немытую, трепак простил, пристроил в культурный бизнес. Нет, б...дь, видали?! А?!

Таня резко вскочила со стула. Покачиваясь, размахнулась сумочкой и влепила Саше со всего размаху по уху. Пока его компаньон и вторая девушка продолжали смачно закусывать жирной селедочкой с луком, давясь от смеха, Саша медленно поднялся, выкатил глаза на пунцовом лице и вкатил Тане профессиональный боковой в челюсть. Удар был такой силы, что девушка пролетела метра полтора по залу, выбила из рук у подвернувшегося на траектории полета и тщетно пытавшегося увернуться официанта тарелку с алехинским борщом из гусиных копченостей и грохнулась, раскинув руки, на пол. При этом угодила она не просто на пол, а в лужу того самого борща, который кроваво-красными ручейками мгновенно начал растекаться из-под ее головы во все стороны.

Алехин встал, подошел к суетящемуся официанту, сунул ему стольник в нагрудный карман, перешагнул через бесчувственную проститутку и направился в сторону веселой компании. Боксер Саша уже успел сесть на место. Поймав движение Алехина мутным взглядом, он приподнялся и полез правой рукой за пояс брюк сзади. Остальные, вытирая салфетками липкие, лоснящиеся рты, молча наблюдали за развитием событий.

Алехин прошел мимо, не скосив и глаза, и вышел в холл.

– Пора полицию вызывать, – сказал он проснувшемуся и протирающему очки охраннику.

– Какую полицию? – печально хмыкнул охранник. – Они полиция и есть…

– Нюх потерял, – Алехин произнес это вслух, оказавшись на улице. – Простите, Таня. Сейчас, честно, не могу ничем помочь. В следующий раз, гражданка Николаева. Мне еще правду узнать надо, – тут же осознав по ходу движения, что последнее предложение было не просто фразой, а цитатой из какого-то до боли знакомого кинофильма. Но не смог сразу вспомнить, из какого.

Отразившись от купола собора шаровой молнией, солнце мгновенно ослепило его.

«Вспомнил! – воскликнул уже про себя и для себя зажмуривший глаза Алехин. – “Свой среди чужих…”»

Рядом с отелем Алехин зашел в «Макдональдс» и поужинал картошкой фри с кетчупом и куриными крылышками с соусом барбекю, запил это дело приторно-сладкой кока-колой со льдом.

«С американской не сравнить, – подумал он. – То, что не могут не воровать при производстве, это факт. Это не обсуждается. Значит, Coke39 должен быть менее сладким. Но он более сладкий, чем американский. Значит, они туда добавляют сахар. Зачем? Чтобы скрыть недостачу того, что украли. Не сахар же, раз добавляют? А что тогда?»

Продолжая решать про себя эту логическую задачу, он добрался до гостиницы и поднялся в номер на третий этаж.

Как только Сергей закрыл за собой дверь, телефон на столе моментально зазвонил.

– Добрый вечер, – запело сопрано, одновременно выдыхающее сигаретный дым, на другом конце провода. – Не хотите сегодня отдохнуть? Замечательные девушки. Не пожалеете.

Алехин повесил трубку. Посмотрел на часы. Было 21.16. В Ростове время московское. Набрал номер, выуженный из Интернета. Ответил мужской голос. Разговор был короткий. Незнакомец прервал его на полуслове, сказав:

– Подробности при встрече.

Договорились на одиннадцать утра. В Парке культуры и отдыха имени Октябрьской революции. У пруда с черными лебедями. От гостиницы на такси – пять минут.

Сбросив кроссовки, Алехин, не раздеваясь, рухнул на неразобранную двуспальную кровать и мгновенно забылся мертвым сном.

* * *

– Сережа, я волнуюсь, – Лена говорила тихо, чтобы не разбудить девочек, которые спали вдвоем на соседней кровати в номере. – Может быть, не надо туда ехать?

Сергей лежал на спине с открытыми глазами, закинув левую руку за голову, а правой обнимая Лену, которая лежала вплотную рядом с ним на боку, привычно обхватив его рукой и положив свою теплую ногу поверх его. Ее голова покоилась у него на груди. Он перебирал пальцами ее волосы, гладил плечо. Она скользила рукой по его щетинистому подбородку, медленно спуская руку вниз и теребя пальцами волосы у него на груди. От ее волос пахло свежестью. И любовью.

– И что? – спросил Сергей полушепотом.

От шепота у него садился голос. В детстве он много орал и громко пел. Однажды сорвал голос. Так, что даже говорить не мог. Получалось сиплое бормотание. «Ухо-горло-нос» прописал лечение и запретил говорить шепотом. А орать – наоборот, разрешил. Столько лет прошло, а он неукоснительно следовал советам врача, как будто работал не ментом, а оперным баритоном. У них дома была гитара. Лена любила слушать, как он поет. Он редко пел в компаниях, а вот дома делал это с удовольствием.

– Ты ничего там не узнаешь, родной, – прошептала Лена и коснулась губами его плеча. – Я боюсь, Сережа. Места себе не нахожу. Держусь, как могу, при девочках. Там же война. Тебя убьют, Сережа… Я прошу тебя…

Алехин почувствовал, как повлажнели волосы у него на груди. От ее слез. Он поднял руку к ее мокрой щеке, прижал к себе голову и поцеловал ей волосы на макушке, потом приподнялся, обнял и поцеловал в губы… И тут проснулся от громкого, как пожарная сирена, звонка. Вновь звонил гостиничный телефон. Он резко вскочил, схватил трубку. Посмотрел на часы. Было два ночи.

– Уважаемый гость, простите за поздний звонок, – прощебетал девичий голосок с мягким южнорусским акцентом. – Вы хотели бы хорошо отдохнуть, расслабиться в компании с нашими девушками?

Алехин протер глаза. В комнате было темно и душно. Окно закрыто. Кондиционер он не включал.

– Пришли мне русскую девушку от тридцати пяти до сорока лет, среднего роста, грудь третьего размера, некурящую, не брюнетку, – продолжая тереть глаза, вполголоса сказал Сергей, словно все еще боялся кого-то разбудить. – Есть у вас такие?

– У нас девушки на любой вкус, – с готовностью ответила трубка. – Вам на когда?

– На сейчас.

– Хорошо, ожидайте. Предоплата сто процентов. Девушке. На месте. Тариф – две тысячи рублей час, шесть тысяч рублей до утра, десять тысяч на сутки.

– А на неделю?

– По договоренности, – трубка захихикала. – Хорошего вам отдыха.

Девушка постучала в дверь через пятнадцать минут. Алехин успел принять мужской мгновенный «командировочный» душ и почистить зубы. Голый, прикрываясь полотенцем, он открыл дверь, повернулся и, не взглянув на девушку, лег в постель, накрывшись простыней.

Проститутка вошла и закрыла дверь. Сказала «добрый вечер». Тем же самым голосом, что и трубка четверть часа назад. Прошла в комнату. Села на стул у стола. Положила на стол сумочку и открыла ее. Алехин с трудом разглядел девушку в неярком свете ночника, висевшего у кровати на стене, – такой маленькой она ему показалась. На вид и восемнадцати не дашь. Волосы темные, коротко стриженные. Худенькая, невысокая. Груди не было совсем.

– Кристина, – представилась она застенчиво.

– Так это ты мне звонила? – спросил Алехин.

– Да, я, – девушка продолжала смотреть в сторону. – Вы простите. Просто сегодня мое дежурство. Двух остальных уже разобрали. Мне уйти? Я понимаю, что вы не то хотели. Но я… не курю.

– Оставайся, раз уж пришла, – рассмеялся Алехин. – Хоть поспишь у меня до утра.

– В смысле?

– Раздевайся, ложись. Поздно уже.

– А деньги?

– На столе.

Кристина пересчитала шесть бумажек, положила их в сумочку, быстро разделась, достала из сумочки блестящий квадратик и подошла к постели.

– А душ, Кристина? У меня горячая вода есть.

– Я утром принимала.

– Теперь примешь ночью. Давай, давай, топай в ванную.

Кристина смущенно выполнила приказ и провела в душе чуть ли не полчаса.

«На неделю вперед», – подумал Алехин.

Вернувшись, Кристина села рядом с ним на кровать, прикрывая несуществующую грудь рукой и, как конфетку на ночь, протянула ему презерватив.

Алехин положил его на тумбочку за голову и подробно проинструктировал Кристину, как лечь: справа от него, обхватить его рукой и ногой, положить голову ему на грудь. Голова Кристины пахла солнцем и семечками. Сергей уткнулся подбородком в ее волосы и закрыл глаза. Он покрепче обнял ее плечо и почувствовал, как она откликнулась всем телом. Так они проспали до утра.

– Сколько тебе лет? – спросил Алехин утром.

– Семнадцать с половиной.

– Как тебя зовут, Кристина?

– Лена. А вас?

– Макаренко, – Алехин вручил ей неиспользованный презерватив. – И не забудь свое software40.

Лена хихикнула, положила презерватив в сумочку, смущенно, по-детски улыбнулась и вышла за дверь.

* * *

В парке было людно. Сергей с трудом нашел свободную скамейку. В небольшом квадратном пруду действительно плавали четыре пары черных лебедей.

– А вы знаете, Сергей Михайлович, что лебеди живут всю жизнь только в одном браке? – спросил прохожий, мужчина средних лет, остановившись у его скамейки. – Да, да. Более того, если один из супругов погибает, то оставшаяся половинка живет до конца своих дней в одиночестве и больше партнеров не заводит.

Незнакомец снял черную бейсболку с эмблемой Dallas Cowboys и широко улыбнулся щербатым ртом с неровными желтыми зубами.

* * *

Он был улыбчивым по жизни, но сейчас ему было не смешно.

– Ты разумеешь, падла, х…есос ментовский, крыса е…аная, каких золотых пацанов ты сдал? – наклонившись над ним, просипел Гнедой. – Ребята чалятся на зоне по твоей вине, паскуда, а ты тут жируешь, петушило! Ты ж их еще и обобрал, падла! Крыса ты, в натуре, помойная. Менты тебя отмазали, а ты, Гитлер, должен был щас под шконкой тухнуть. Там бы тебя и загасили, как два пальца об асфальт. Но ты думал, мы тебя не достанем. А мы достали. Вот и будет тебе щас казнь лютая, как на зоне.

Гена Филимонов, в прошлом художник и свадебный фотограф, а теперь торговец наркотиками по кличке Гитлер, лежал связанный по рукам и ногам, упакованный, как куколка гигантской бабочки, в спальный мешок, сквозь который спину уже прожигала холодом и страхом заледеневшая осенняя земля. Бандиты вывезли его на свою турбазу «Хрустальная» под Ебургом. Здесь кричи не кричи, никто не услышит – лес кругом. Кляп у него изо рта вытащили для последнего слова. Из запекшихся окровавленных губ в морозный воздух вылетал пар. Облачко за облачком. Глаза моргали, тело, словно пробитое электрошокером, нервными судорогами тряс ледяной ужас. Он не мог произнести ни слова. Смотрел снизу вверх на темные силуэты своих мучителей и ждал смерти. Как избавления. Только бы не больно было, думал Гитлер. Он не выносил боли. Его зубной врач, протирая спиртом прокушенную руку, сказала, что у него болевой порог отсутствует и что ему нужно сначала нервы вылечить, а уже потом к стоматологу записываться. Теперь было уже поздно лечить нервы.

– Закроешь, глаза, падла, мы тебя пилой пилить будем, – продолжил Гнедой, еще ниже наклонившись к лицу жертвы. – Слушай расклад. Сейчас Заноза будет вкручивать тебе между ребров супинатор. Вот эту заточку железную из твоего ботинка, гнида. Тебе коци больше не пригодятся. А мы все будем смотреть тебе в глаза до последнего. Пока штырь не проколет тебе, падла, твое гнилое сердце. Смотри! Дернешься, закроешь, сука, глаза, мы тебя по частям нарежем. Только медленно-медленно.

Гитлер не мотал еще ни одного срока и не знал, как казнят на зоне «крыс». А Гнедой и Заноза знали. Два «приговора» Заноза привел в исполнение собственноручно. Казнь провинившегося блатного проводится в соответствии с устоявшимся ритуалом. В установленном старой тюремной традицией порядке. Когда приходит малява с приговором, из ботинка достается супинатор. Его долго точат о бетонный пол. Сам приговоренный может точить – содержание малявы пахан не разглашает, – и он не подозревает, что эта заточка скоро пройдет между ребер именно ему. Все в бараке или в камере готовятся (билеты «раскуплены»), но никто еще не знает, кто «крыса кумовская» – или же он придет с послезавтрашним этапом, или он пьет чай в соседней хате, или вот он, сука, спит на верхней шконке. Или это ты сам и есть. О том, что заточка изготовлена по ее душу, «крыса» узнает лишь тогда, когда по сигналу пахана сокамерники набрасываются на него, вяжут и запихивают в рот его же носки – чтобы не скулил перед казнью. А то прибежит «кум» и все испортит.