Текст книги "Ефрейтор Икс"

Автор книги: Сергей Лексутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 40 страниц)

– Это и называется оргазм?

– А ты такого не испытывала раньше?

– Представь себе, ни разу. Я уступала натиску мужчин, спала с ними несколько раз, но каждый раз мне было все больнее и больнее, и после пятого раза примерно, приходило полнейшее отвращение… Теперь понимаю, почему я испытала такое… Ты же не сделал ни малейшей попытки овладеть мной. Ты просто коварно завлек меня, а мне показалось, что это я тобой овладела… Я и правда, извращенка… – добавила она грустно, после чего спросила: – А повторить можно?

– Конечно, можно. Ты ж на нем сидишь…

– Ой, правда!.. – она засмеялась, но лицо ее тут же стало серьезным, она прикрыла глаза и принялась двигаться круговыми движениями, будто исполняя какой-то языческий танец.

Вскоре она уже в буквальном смысле пошла в разнос; бесновалась на Павле, кричала, стонала, а когда вновь упала почти без чувств, он за нее испугался, решил заканчивать это истязание, перевернул на спину, и принялся нежно, не торопясь покачивать. Это ее привело в еще большее неистовство. Люська, пожалуй, была менее неистовой. И когда Павел кончил, она лежала, закатив глаза, и выглядела так, будто ее только что задушил маньяк. Однако вскоре зашевелилась, прошептала:

– Боже, теперь понимаю, почему умирают от любви. Если каждую ночь так истязать будут, действительно, помрешь… – она игриво подрыгала ногами, сказала: – Слезай с меня, медведь. В тебе же добрых сто килограмм. Если лежать под тобой просто так, а не в состоянии возбуждения, и задохнуться недолго. У меня вино есть… – накинув халатик, она исчезла в кухне.

Вскоре принесла из кухни бутылку неплохого сухого, высокие стаканы, штопор. Павел потянулся за штанами, но она попросила:

– Не надо, не надевай. Не часто доводится полюбоваться такими могучими мужчинами. Тебя даже шрамы не портят, а придают эдакую мужественную пикантность. Глядя на эти шрамы, любой скептик поверит, что ты все списываешь с натуры.

Павел откупорил запотевшую бутылку, разлил по стаканам, выпили. Смущенно потупившись, она спросила:

– А повторить нельзя?

– Конечно, можно, – Павел принялся разливать по второй.

– Я не это имею в виду… – она начала краснеть.

– А-а… – Павел засмеялся. – Ты знаешь, я не половой гигант, а нормальный мужик… Хочешь, анекдот расскажу?

– Расскажи…

– Пошли, значит, два мужика с женами на ипподром. Ну, решили сделать ставки. А номера решили выбрать так; кто сколько раз жену за ночь трахает. Поставили. Один – на номер десять, второй – на номер девять. Их жены переглянулись, и поставили на номер один. Так вот, выиграл номер первый.

Валерия засмеялась:

– Паша, что мне больше всего в тебе нравится, что ты совершенно без комплексов. Все равно, у меня сегодня, вроде как, брачная ночь, надо же, тридцать лет прожила, впервые узнала, что же это такое, с настоящим мужиком спать… Пошли в ванную, а потом в спальню. У меня кровать широкая…

– Павел вздохнул украдкой, и смирился с неизбежным. Они вдвоем залезли в ванну и, обнявшись, долго вертелись под прохладными струями душа. Гладя его по плечам, по спине, она шептала самозабвенно:

– Ты знаешь, мне ведь на работе частенько приходится видеть голых мужчин; большинство вызывает жуткое отвращение, ты первый, кто вызвал во мне возбуждение…

Вылезя из ванны, они прошли в спальню. Тут, и правда, две стены были заняты полками с книгами, от пола до потолка. Валерия ушла на кухню, за вином, а Павел рассеянно окинул взглядом ряды книг. Взгляд его задержался на православной библии, стоящей на полке, у изголовья приткнутой передней спинкой к стеллажам кровати. Взяв книгу в руки, он открыл титульный лист, и изумился; оказалось, библия была издана в Сан-Франциско, в 1920 году. Он сидел на кровати и с интересом листал книгу, когда вошла Валерия с подносом, на котором стояла бутылка уже красного вина, и тарелочка с разобранным на дольки апельсином. Павлу показалось, что глаза ее настороженно вспыхнули, но она тут же улыбнулась, сказала:

– У меня прадед был, он в революцию за границу уехал. А во время войны, когда у нас с американцами были хорошие отношения, бабушке вдруг посылка пришла, и в ней эта библия и коротенькое письмецо.

– А кем был твой прадед?

– Дедушка рассказывал, большим ученым, в нашем Университете работал…

Смущенно улыбнувшись, Валерия протянула ему штопор:

– Вино должен откупоривать мужчина, даже если женщина угощает…

Ввинчивая штопор, он сказал, усмехнувшись:

– Хорошо живешь…

Она улыбнулась, слегка смущенно, сказала:

– У меня обширная частная практика…

– Вот как? И от чего же лечишь?

– По-моему, тебе это не грозит.

– А все же?

– Я – сексопатолог и венеролог.

– Так вот почему у тебя мужчины отвращение вызывают!

Выпив вино, она сбросила халатик, спросила:

– Как думаешь, почему все мои мужчины меня обзывали Венерой Милосской?

Он критически оглядел ее, сказал:

– На Венеру ты явно не похожа, у тебя другой тип сложения. На мой взгляд, ты красивее, изящнее и аристократичнее…

– Теперь понятно, за холодность… Я ж лежала, и ждала, когда боль придет…

– Господи, ты ж сексопатолог! Неужели саму себя не могла вылечить?

– В том-то и дело, что это не патология… – грустно сказала она. – Я бы это назвала "синдромом единственного мужчины". Похоже, во всем Мире, есть только один мужчина, подходящий для меня, и это ты…

Она мягким, ласковым движением потянула его в кровать, и он подчинился. Ее нетерпение так возбудило его, что он не стал ее целовать и ласкать, а просто посадил на себя, и она добрый час неистовствовала на нем, пока не пришла в изнеможение, и не попросила его поскорее закончить. Он для интереса поставил ее на четвереньки, и быстренько закончил, при этом она так вскрикнула, что он испугался, как бы не сбежались соседи.

Растянувшись на кровати, она прошептала:

– Боже, так изощренно меня еще никто… Боже мой, Паша, Боже мой… – она закрыла глаза, медленным, сонным движением накинула простыню на бедра.

Павел сел на краю кровати, налил вина, подал ей фужер. Она оперлась на локоть, поглядела на него блестящими от счастья глазами, спросила:

– Ты придешь еще?.. – голос ее пресекся, и она только смотрела на него с мольбой во взгляде.

Он усмехнулся, спросил:

– А ты замуж проситься не станешь?

– А если попрошусь?

– Видишь ли, в идеале писатель должен жить один, в квартире, заваленной книгами и рукописями, женщины должны к нему лишь приходить, иначе ему работать будет некогда. Или у него должна быть такая жена, как у Льва Толстого. Но в наше время такую найти абсолютно невозможно… За прекрасных и верных женщин, – он легко прикоснулся фужером к ее фужеру, и залпом выпил вино.

Оно было густым, терпким, с легкой кислинкой, совсем как Валерия.

Пока он одевался, она поглядывала на него грустным взглядом, мелкими глоточками попивая вино. Наконец не выдержала:

– А все-таки, тебе хоть позвонить можно?

– Дай лучше мне свой телефон…

Она протянула руку, взяла с полочки визитку, протянула ему. Там значилось: " Валерия Федоровна Жгун, врач".

– Действительно, ты вся необычная, и фамилия у тебя тоже необычная…

Прокатившись с ветерком на такси, Павел шел домой через двор соседа. Странно, но ни раскаяния, ни чувства вины он не испытывал, как после встреч с Люськой, было лишь легкое утомление, и светлая грусть по Оксане. Душа уже не ныла, видимо возродилась заново. Димычу звонить было поздно, а потому он разделся и пошел в душ. Вертясь под струями, думал, что у него просто две души, сросшиеся, как сиамские близнецы, и когда одной больно, или она умирает, вторая тоже испытывает боль…

Глава 8

Ефрейтор Икс

Наутро Павел еле дождался девяти часов, когда Димыч должен был прийти на работу. Выход его из дому он проспал. Для верности, подождав еще десять минут, наконец, накрутил номер рабочего телефона, после второго гудка послышалось:

– Майор Астахов у телефона.

– Ди-имы-ыч, при-иве-ет…

– Пашка! Здорово! Живой?

– Пока Бог милует… Димыч, ты б хоть предупредил, что охрану ко мне приставил…

– Ничего я к тебе не приставлял! Кто мне разрешит, и где людей взять?

Павел промолвил раздумчиво:

– Как говаривала Алиса в стране чудес: все чудесатее и чудесатее… Иду я, значить, вчера на работу, по привычке оглядываюсь, чтобы не прилетело из кустов что-нибудь летающее, как вдруг вижу, бежит браток, вылупив глаза по блюдечку каждое, за ним два неприметненьких таких мужичка, догнали, весьма умело заломили руки, сунули в "жигуль" и унеслись, даже ни разу не глянув в мою сторону.

Димыч помолчал, наконец, выговорил серьезно:

– Похоже, гангстерская война за тебя выходит на финишную прямую. Пойду-ка я к генералу, хлопотать насчет путевок твоей семье…

– А тещу куда девать? – спросил Павел растерянно.

Димыч засмеялся, проговорил:

– Они что, дураки? Тещу похищать?..

– И когда насчет путевок решится?

– Если решится, то уже сегодня. Так что, вечерком позвони по-домашнему. Пока, – и Димыч положил трубку.

Тягуче насвистывая арию Мистера Икс, Павел побрел на двор. Не переставая свистеть, поворочался под тугой струей из колонки. Растираясь полотенцем, мимоходом подумал: – "И чего это снова ария мистера Икс прицепилась?.." Но мысль мелькнула и исчезла, потому как Ольга наварила любимого Павлом борща. Который был, как и положено, красен, наварист и в нем ложка стояла, и чуть ли не половина кастрюли было мозговых костей с кусками мяса. Налив свою миску, больше похожую на тазик, с краями, Павел подогрел борщ, и принялся с энтузиазмом уплетать его, закусывая зубочками чеснока. Выхлебав миску, задумчиво посмотрел на кастрюлю, не начерпать ли еще с половинку мисочки? Но решил заглянуть и в остальные кастрюли. Ольга что-то сильно расщедрилась; обычно она готовила не больше одного блюда, а теперь была еще и картошка с котлетами. Павел наелся до отвала, подумал, что на такой диете надо интенсивно тренироваться, а не то жиром заплывешь. Но он в конце мая решил начать летний перерыв в тяжелых тренировках, не начинать же сызнова? Тем более, тренироваться в такую жару – можно и сердечко надсадить.

Поглядев в окно, с тоской подумал о машинке и дневной норме печатного текста. После короткой борьбы с самим собой, плюнул, взял общую тетрадь, авторучку и пошел на двор. Черт, уступил искушению посидеть на солнышке, и изменил своему правилу, не браться за авторучку, пока не выстроится сюжет и не сложится композиция. Но к своему удивлению, лишь вывел заголовок, как вдруг, будто на мониторе компьютера, выстроилась стройная конструкция, заполненная образами, лишь две-три самые верхние ячейки были пустыми.

Павел строчил и строчил авторучкой, время от времени разворачивая шезлонг то левым боком, то правым к солнцу. А солнышко жгло немилосердно; не успевал он обсохнуть после водной процедуры, как кожа тут же раскалялась. В очередной раз идя к колонке, он увидел, как открылась калитка, и вошла знакомая женщина-почтальон. Увидев его, приветливо сказала:

– А я опять к Лоскутову.

Павел с замиранием сердца уставился на солидный конверт в ее руке. А она уже протягивала ему блокнотик и авторучку, расписаться. Стараясь не особенно проявлять нетерпение, Павел вскрыл пакет. И от радости чуть не подпрыгнул. Те приключенческие повести, которые в пух и прах разгромили на собрании литобъединения, были приняты не хилым столичным издательством, и принесли Павлу неплохой заработок. Окрыленный, он вернулся к работе, и писал до трех часов.

Телефонный звонок раздался, когда он подогревал свою миску щей, с нетерпением облизываясь. Он как раз зачерпнул ложку сметаны, отправил ее в щи, и раздумывал, станут ли они от второй ложки вкуснее. Торопливо плюхнув в щи и вторую ложку, вышел в прихожую, снял трубку, сказал нейтральным тоном:

– Алле-у…

В трубке послышался издевательский голос:

– Здравствуй Паша! Не узнаешь?

Павел бросил мрачно:

– Не узнаю…

– Ай, яй-яй… А я думал, ты рад будешь. А как я рад, что ты писателем стал! Иначе бы мы тебя нипочем не нашли.

Павел проскрипел противным голосом:

– Кто говорит?

Но голос все так же издевательски продолжал:

– Паша, и долго ты от моих ребят бегать будешь, как заяц?

– Я?! От твоих козлов, как заяец бегаю?! – заорал Павел изумленно. – Ты что там кукарекаешь, петух драный? Давай встретимся, и я тебе покажу такого заяйца, потом штаны не отстираешь… Чмо болотное…

– Ты посмотри, как забурел… А в роте был форменной прачкой…

– В какой роте?

– Уже и забыл, что ли? В отдельной роте РЛС…

– Погоди, погоди… Ты кто? – Павел сбавил тон. – Давай поговорим. Чего тебе от меня надо?

– Да вообще-то мне от тебя ничего не надо… Так, позвонил по старой дружбе, предупредить, что не убежишь ты от меня…

Павел вдруг успокоился, сказал совершенно спокойным тоном:

– Я твоего киллера по чистой случайности упустил, следующего не упущу, и будет он петь как канарейка, и сдаст тебя, как мешок стеклотары…

Трубка вдруг сказала холодным, светским тоном:

– Прощай Паша, – и запищала короткими гудками.

– Вот коз-зел… – зло выговорил Павел, и медленно положил трубку.

Медленно вернувшись на кухню, выключил газ под миской, проговорил потрясенно:

– Ни хрена себе, куда концы тянутся… Но при чем тут моя служба в отдельной роте РЛС?..

Если он там и оттаптывал мозоли, то за такое не убивают, а самое большее на что тянет, это на вульгарный мордобой. Вот оно значит как, не зря, выходит, в последнее время ему все чаще и чаще стала служба вспоминаться. Замполит Комаревский… Лейтенант Кравцов… А как была фамилия командира? Первый командир прочно сидит в памяти как Сухарь, а вот тот, который на смену ему приехал?.. Черт, полный провал… Хоть он и приревновал Павла к своей любовнице, но фамилии его Павел не помнил.

Павел начистил целую головку чесноку. Целоваться сегодня он ни с кем не собирался, а такой наваристый борщ без чеснока, все равно, что водка без пива. Основательно поперчил, и принялся за еду.

Итак, что ж там за козел такой был, сослуживец Павла? Он напряг память, пытаясь воскресить в памяти всю картину, но, то ли из-за свойств человеческой памяти, то ли из-за основательно ушибленных мозгов, служба виделась несколькими эпизодами, а большинство сослуживцев, даже из своего призыва, Павел и по именам не помнил.

…Штаб полка ПВО находился в Новосибирске. После "учебки", на пару суток задержавшись в полку, сходив в наряд, Павел добирался до "точки" самостоятельно, в компании коренастого, круглолицего, веснушчатого и рыжеволосого башкира, по имени Закей. Проспав шесть часов на "воинском плацкарте", они вылезли на вокзале небольшого шахтерского городка. Огляделись. Когда им давали командировочные предписания и воинские билеты, их предупредили, что на вокзале их обязательно встретят. Было рано, часов пять утра. Они потоптались на платформе, прошли в зал ожидания, никого, кроме них, на вокзале в шинелях не было.

Проболтавшись на вокзале до восьми часов, Павел раздраженно сказал своему напарнику:

– Ну, и чего нам тут ждать?

Башкир молча пожал плечами.

– Давай добираться своим ходом…

На привокзальной площади им первый же встречный мужик разъяснил, как добраться до воинской части, где торчат локаторы. В автобус их пустили без проблем, и даже денег за проезд не потребовали. Правда, выходить им посоветовали не там, где надо. Когда они вылезли из автобуса, сразу разглядели знакомые очертания ажурных антенн. Мела теплая метелица, они шагали по дороге. Им показалось, что дорога проходит мимо расположения, а съезда в него с шоссе просто нет, и потому пошли напрямик по глубокому снегу. Когда уже и запарились, и снега начерпали полные сапоги, вылезли к проволоке. Заграждение было жиденьким, всего в три нитки. Они пролезли сквозь него, и пошли к постройкам. Просто, они пришли в расположение со стороны хоздвора, немного не дойдя до ответвления.

Место, на котором стояла рота, было красивым; невысокая плосковерхая овальная возвышенность километра полтора длиной и метров восемьсот шириной. Она была окружена глубоченными провалами в земле, в которых почему-то не скапливались вешние воды. Потом Павел узнал, что это провалы над осевшими шахтными выработками. В километре от проволоки с одной стороны раскинулся большой шахтерский поселок, оживленное шоссе проходило с другой стороны, отделенное от расположения несколькими рядами тополей. Сборное щитовое строение казармы, продуваемое всеми ветрами, рядом – второе такое же строение, с учебным классом радистов и крошечным спортзалом, в котором стояла перекладина и имелась штанга с кривым грифом. За казармой стоял склад, как две капли воды похожий на казарму, за ним – хоздвор. Свинарник и коровник. Свиней взвод и коров две. Потом выяснилось, что они и молоко иногда давали, если в роте находился кто-нибудь, кто умел доить.

На второй день по прибытии Павла назначили в наряд патрульным. В паре с ним оказался "старик" из весеннего призыва. Имени его Павел не помнил, совершенно бесцветная личность. В этой роте со "стариками" явно не церемонились. На кухне отбывал пятисуточный наряд радист, который проспал сообщение из полка, что в роту направляются два новобранца, и их требуется встретить.

Напарник Павла оглядел его с ног до головы, сказал:

– У нас тут патрульные стоят по двенадцать часов. Только надо каждые четыре часа в книге расписываться. Если ты против – давай, как положено по уставу, по четыре часа… Только, я тебе скажу, двенадцать часов легче отстоять, а потом спокойно выспаться, чем мариноваться по четыре… Так что, выбирай; либо с девяти вечера, до девяти утра, либо с девяти утра до девяти вечера.

Павел пожал плечами, проговорил:

– Мне все равно…

– Ну, тогда стой первым. Только учти, сегодня оперативным замполит, а он любит часовых снимать. Подкрадется, и если ты его не окликнешь, отберет карабин – и пять суток на кухню…

Павел впервые наблюдал жизнь роты как бы со стороны, с вышки. Перед отбоем, в десять часов, рота вышла на прогулку. Двадцать человек с песнями, строем ходили туда-сюда по дороге, ведущей от ворот к гаражу, это не впечатляло. Наконец, гурьбой ушли в казарму. Стало тихо, мела теплая метелица, бросая в лицо горсточки мягких, теплых снежинок. Павел бродил по дорожкам; от КП к хоздвору и обратно. Иногда поднимался на вышку и осматривал белое пространство под серым мутным небом. Павлу было хорошо, как-то по-особому грустно, но не тоскливо. Он о чем-то мечтал, что-то вспоминал, хорошее и теплое. Оказалось, что двенадцать часов стоять в патруле гораздо легче, чем по четыре часа, как он стоял в полку. Это был сущий кошмар. До того он считал, что стоять на посту придется по четыре часа, потом четыре спокойно спать – не тут-то было! Они приехали из "учебки", пока ехали, поспать в поезде не удалось. Только приехали, их тут же сунули в суточный наряд. Оказывается, на посту стоишь только два часа, потом два часа числишься свободной сменой, то есть драишь полы, и уже потом становишься отдыхающей сменой. То есть, можешь вздремнуть два часа. Павел на гражданке днем спать не мог и урывками тоже, ему всегда было трудно заснуть, и в армии организм нисколько не перестроился. Пока он ворочался в духоте помещения для отдыха, кто-то уже ворвался в полумрак, и истошно заорал: – "Отдыхающая смена, подъе-ем!!" А днем спать отдыхающей смене почему-то не полагалось. Последние два часа наряда, Павел простоял у калитки в заборе, огораживавшим караульное помещение. Боже, как медленно тянулись эти два часа! Ноги его уже не держали, глаза немилосердно резало. Он не мог смотреть, не мог и закрыть их. Не дай Бог прозевать дежурного по расположению! Он изредка поглядывал на часы. Ему казалось, прошло уже не менее десяти минут, а минутная стрелка еле-еле протащилась два круга.

Павлу казалось, эти сутки никогда не кончатся. К тому же, перед самой сменой, когда пришедшие с постов разряжали оружие, сержант, сам, видимо, плохо разбирающийся в оружии, проглядел, как один из солдат нечаянно дослал патрон в патронник. Хлестнул выстрел. Тут же прибежал дежурный по расположению. Разбирательство длилось до одиннадцати часов, наряд не меняли до тех пор, пока виновные и свидетели не написали рапорта. Когда Павел добрался до койки, ему казалось, что он мгновенно уснет, но не тут-то было! Он часа два ворочался на скрипучей койке, потом уснул, но то и дело просыпался оттого, что ему чудилось, будто срывается в какую-то яму. А часов в пять утра, все койки в казарме дружно заскрипели. Только здесь, в полковой казарме, Павел встречал это явление; несколько человек, отчего-то проснувшись, отчаянно пытаясь снова заснуть, начинали ворочаться, скрип коек, будил соседей, те в свою очередь начинали ворочаться, и поднимался такой скрип, будто с каждым солдатом на койке лежала его верная подружка, и ублажала самым самозабвенным образом. И это бывало каждую ночь.

Павлу немного подпортило настроение появление старшего сержанта Харрасова, пролезшего сквозь проволочное заграждение у ворот. Павел знал, что это он, потому как дежурный по роте его предупредил, что Харрасов в самоволке. Однако, как и положено, Павел его окликнул:

– Стой! Кто идет?

В ответ он услышал бессвязную фразу, в которой слово "салага" чередовалось с самыми мерзейшими словами, привнесенными в русский язык, как поговаривают специалисты, из татарского. Вот только Харрасов был не из тех татар, которые Русь завоевали, он был из волжских, которых татары резали гораздо раньше, но не дорезали. Вернее, хороших людей перерезали, оставили на развод лишь такое дерьмо, как Харрасов.

Павел отошел к самому краю дороги, и проводил Харрасова взглядом. Того мотало по всей дороге, от обочины к обочине.

Однако метелица быстро выдула из души Павла муть от этой встречи. Снова стало хорошо от светлой грусти, от свежих снежинок на губах. Он не сразу заметил маячившую у ворот фигурку. Когда подошел, разглядел, что это довольно миловидная девушка, несмотря на бесформенное пальто и старушечью шаль. Закругленное внизу плавным овалом лицо было в капельках воды от растаявших снежинок. Снежинки дрожали и на ресницах. В свете далекого фонаря глаза казались черными и полными слез. Павел ошеломленно смотрел на нее, и ему даже в голову не приходило спросить, что ей надо? Наоборот, в уме вертелось нечто романтическое.

– Позови Харрасова! – произнесла она требовательно.

Павел как будто только этого и ждал; повернувшись, зашагал к казарме, спиной чувствуя, что она смотрит ему вслед. Расчищенную вечером дорогу уже здорово перемело, перемело и дорожку вдоль фасада казармы, которая уже была обрамлена завалами снега метровой высоты. Валенки вязли в мягком снегу, и пока Павел добрался до крыльца, успел взопреть. Приоткрыв дверь, Павел сунул голову в щель, дневальным стоял Голынский, парень из предыдущего весеннего призыва. Судя по тому, в какой напряженной позе он застыл, он или сидел, или лежал на тумбочке. Лежать на ней можно было, длина ее была метра полтора.

– С-сал-лага… – прохрипел злобно Голынский.

– Позови Харрасова, там к нему девушка пришла, ждет у ворот.

– Сейчас… – Голынский развернулся и пошел в спальное помещение.

Павел прошел по дорожке, его следы уже кое-где замело. Подумал машинально: – Да-а, знатная метелица. Завтра патрульному придется попотеть… Потом сообразил, что патрульным свободной смены завтра будет он, и помрачнел. Подойдя к подножию вышки, посидел на нижней ступеньке лестницы, дожидаясь, когда к воротам протопает Харрасов. Прошло не менее получаса, но Харрасов все не шел. Еле видимая сквозь снежные струи фигурка девушки все так же маячила возле ворот.

Павел вернулся к казарме, открыл дверь. Голынский, открыв дверцы сушилки, грелся в струе теплого воздуха, идущего оттуда.

– Ты позвал Харрасова?

– Иди на пост, он уже одевается, – проговорил Голынский, не оборачиваясь.

Павел тогда еще не знал, что пьяного Харрасова разбудить невозможно. Почему он дошел до старшего сержанта за полтора года службы, было совершенно непонятно. В самоволки он ходил часто, успевал напиваться до свинского состояния, и ни разу не попался.

Павел вернулся к воротам, сказал:

– Я уже два раза говорил дневальному, разбудить его.

– Еще скажи, – чуть не плача, жалобно попросила она.

Павел разозлился. Торопливо дойдя до казармы, и вновь упрев в сугробах, ставших еще глубже, распахнул дверь и чуть не крикнул:

– Да позовешь ты Харрасова, наконец?!

– Чего орешь, салага?! – вдруг злобно ощерился Голынский.

– К Харрасову девушка пришла, она его ждет. Время уже четвертый час…

– Твое дело салажье. Прокукарекал – и дуй на пост. Понял?!

Павел хлопнул дверью и пошел прочь. Выбравшись на дорогу, прошел в противоположную от ворот сторону до хоздвора, встал, повернувшись к нему спиной, и долго– долго смотрел в белое пустынное пространство, под серым небом. Далеко-далеко светился огонек, это горел фонарь над бытовкой "Дубравы". В небе смутно прорисовывался контур ее антенны. Правее, на горке, замерев, будто в динамическом напряжении перед прыжком, почему-то четко был виден силуэт приемо-передающей кабины высотомера, уставившегося задранным полумесяцем антенны в небо. Павел мимоходом подумал, что его так четко видно потому, что до него достигает свет фонарей, горящих вокруг казармы. Он сел на лавочку курилки возле гаража, и просидел целый час. Отсюда хорошо были видны подходы к казарме, и вовремя можно будет заметить замполита, чтобы успеть вскочить и не попасться сидящим на посту. Все так же посвистывал ветер, шелестели струи снега.

Основательно отдохнув и охладившись, Павел встал, и побрел к воротам. Там все еще маячила жалкая фигурка, уже белая от облепившего ее снега. Подойдя к воротам, Павел сочувственно спросил:

– Что, так и не пришел? – она дернула плечом, отвернулась. – Может, я, чем могу помочь? – спросил Павел без задней мысли.

Ему было жалко ее: замерзшую, в промокшей от растаявшего снега старушечьей шали. Она быстро, зло глянула на него, и снова отвернулась. Павел пошел к казарме, звать Харрасова. Навстречу ему выскочил Голынский, заорал истошно:

– Включение "Дубравы", пээрвэ!

В то время Павел уже был единственным оператором высотомера. Его предшественника комиссовали за месяц до появления Павла в роте, и весь месяц по включению работал старшина-сверхсрочник, начальник станции. В первый же день, когда Павел появился в роте, он забрал его на станцию и в два счета доучил тому, чему Павла не успели научить в "учебке".

Павел крикнул в ответ:

– Буди сменщика, да Харрасова разбуди! Она все еще торчит у ворот…

Взяв карабин в руку, он тяжело побежал по тропинке к своей станции. Мимоходом подумал, что, слава Богу, его не заставляют чистить дорожку к станции. А то пришлось бы после каждой метели заново откапывать пятьсот метров траншеи. Тропинка была неплохо утоптана, лишь кое-где переметена снегом, но в валенках бежать было тяжело.

Станции выключили в семь часов. На дороге, уныло ссутулившись, сунув руки в карманы, стоял второй патрульный. Карабин, с откинутым штыком, уныло висел у него на плече. Он проворчал:

– Паршиво с тобой в наряде стоять… Как включат на сутки… Ладно, стой до девяти, вечером подменишь меня на два часа… – и он зашагал к казарме, увязая в снегу чуть не до колен.

Павел поглядел в сторону ворот, фигуры девушки там уже не было. Он кое-как по сугробам пролез к вышке, взобрался наверх, обошел кругом будку по галерее. Облокотившись о перила, поглядел в сторону станций. Приемопередающая кабина высотомера торчала неподвижно, антенна "Дубравы" почему-то еще вращалась. Он подумал, что, как повезло его предшественнику; прослужил всего чуть больше года, и дома. Но тут же подумал, что и не шибко-то повезло. Его еще в "учебке" за несговорчивый нрав сильно избили, отбили почки. Он почти год маялся, несколько раз лежал в больнице шахтерского поселка, и близлежащего города, пока командование, наконец, проявило милосердие; потаскав еще месяц по комиссиям, отправило домой.

Павел вошел в будку. Ветра здесь не ощущалось, хоть и была она застеклена кое-как, со щелями между стекол и переплетов. Стекло было слегка залеплено снегом со стороны казармы и заиндевело изнутри, но в сторону КП и ворот вид открывался вполне сносный. Павел с тоской вспомнил родной Урман, любимый уютный спортзал, даже Нину Князеву, которая дружила с ним, и параллельно спала с каким-то "крутым" шпаненком из своего, самого криминального в городе, района. Потом, когда она отбывала практику в другом городе, учась в своем учетно-кредитном техникуме, она спала с каким-то мужиком, не первой молодости, но обладающим двухкомнатной квартирой. Потом она все же вышла за него замуж. А перед Павлом она корчила святую невинность, наверное, тоже хотела выйти за него замуж. Но он ей сказал, что хочет закончить Университет. Поэтому, наверное, она его и бросила, не хотела столько времени ждать.

Задумавшись, Павел не обратил внимания на легкие подрагивания вышки. В дверном проеме Харрасов возник неожиданно, как черт из шкатулки. Павел стоял, привалившись плечом в угол будки, поставив карабин прикладом на пол и выставив руку вперед. Оторопев от неожиданности, он не успел среагировать; Харрасов левой рукой ухватил карабин, а правой ударил в челюсть, да так быстро и резко, что Павел не понял, почему оказался на полу. А когда муть с глаз спала, он увидел рядом с лицом начищенные сапоги, с фасонисто подрезанной по краям подошвой и набойками на каблуках. Один сапог двинулся и слегка ткнул его в щеку, послышался противный скрипучий голос:

– Вставай, мразь!..

Павел кое-как выскребся из тесного пространства, мешал тесный полушубок, тесные ватные штаны, от которых ноги не сгибались. Злости не было, было только безмерное удивление; его ни разу не били, вот так, ни с того, ни с сего. И почему-то из самых глубин души начал подниматься страх; разом вспомнились все уставы, наказание, которое полагается за сопротивление вышестоящему по званию. Павел даже и не подумал, дать сдачи. Наоборот, он почувствовал себя виноватым, и лихорадочно пытался доискаться, что он в эту ночь сделал не так?

Харрасов отступил от проема, мотнул головой:

– Марш в роту!

Павел спустился с вышки, и под конвоем Харрасова направился к казарме. А тот шел позади, неся карабин с примкнутым штыком на плече, держа его за ствол. Пока Павел раздевался и засовывал вещи в сушилку, Харрасов терпеливо ждал, все так же держа карабин на плече. Павел обул свои сапоги, застегнул ремень и вопросительно глянул на Харрасова. Тот спокойно и вроде бы доброжелательно, выговорил:

– Ты что Вальке сказал?

– Какой Вальке? – недоуменно переспросил Павел. – Что я сказал? – он никак не мог сообразить, о какой Вальке идет речь. – Ничего я не говорил…

Харрасов вдруг качнулся вперед, Павел опять не успел отреагировать, штык клюнул его в левую сторону груди, и тут же отдернулся. Бок моментально онемел, к поясу поползла щекочущая струйка. Павел ошеломленно смотрел в лицо Харрасова. Его губы медленно искривились в злобно-презрительной ухмылке. Павел опустил взгляд, и увидел, как на ткани гимнастерки, чуть пониже дырки, прорванной штыком, появилось маленькое красно-бурое пятнышко, и начало быстро увеличиваться. Павел посмотрел на Харрасова. Усмешка сползла с его лица, и в глазах промелькнула тень страха. Но в следующий момент он сунул карабин Павла дневальному, и, бросив Павлу через плечо: – Пошли… – зашагал в сторону спального помещения.