Текст книги "Ефрейтор Икс"

Автор книги: Сергей Лексутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 40 страниц)

Маркин вел практические занятия по ботанике на первом курсе, вот с тех пор Павел и был с ним в дружеских отношениях. На первом же занятии Маркин долго приглядывался к нему, наконец, спросил:

– Мы с вами могли где-нибудь встречаться?

Павел вгляделся, и, наконец, узнал парнишку из старшего отряда, вместе с которым лазил по кедрам, сбежав из лагеря.

Олег сменил Павла у мотора, и тот растянулся на снаряжении, уложенном на дно лодки и крепко увязанном прочной капроновой лентой. Рядом, задрав ноги на борт, лежал Михаил, и, похоже, дремал. Павел жмурился на солнце, наслаждаясь покоем, и старался не допускать к себе невеселых мыслей о том, что с этого года ему предстоит жить только на одну стипендию. Весной с него сняли инвалидность, и теперь он больше не получает пенсии. С одной стороны это наполняло его гордостью, а с другой стороны, надо было думать, где и как заработать хотя бы полсотни к стипендии на жизнь. Однако ему так и не удалось отрешиться от грустных размышлений. Занятый ими он не сразу уловил изменение тональности звука мотора. А когда осознал, что мотор заработал на полную мощность, даже с надрывом, лодку уже швыряло в бурунах переката. Отбирать управление у Олега было поздно, и единственное, что сделал Павел, это вцепился покрепче в борт.

Павел испустил могучий вздох облегчения, когда их старенькая, изрядно помятая, "Казанка", пронзительно треща мотором, миновала последний бурун и, набирая ход, вырвалась на небольшой плес. Но тут какая-то сила вздыбила лодку, поставила вертикально на правый борт. Когда Павел вынырнул, пустая лодка, описывая циркуляцию, шла на полной скорости по касательной к берегу, Олег, конечно, не успел сбросить газ. Как норовистый конь, лодка стряхнула экипаж за борт, а сама, встав на ровный киль, помчалась дальше. Но лишенная рулевого, она теперь могла ходить только по кругу. Павел с запоздалым раскаянием подумал, что следовало бы отремонтировать рукоятку газа, которую клинило в крайнем положении с самого начала похода, и сам собой сброситься газ никак не мог. Ударившись левой скулой о выступающий в струи реки каменный лоб, лодка, как резвящийся дельфин, или дельфиниха, нырнула в перекат и исчезла.

Павел увидел рядом мокрую голову Батышева. Отплевываясь, тот прохрипел:

– К берегу! Живо…

Напрягая все силы, они поплыли наискосок по течению к узкой галечной полоске. Вот уж поистине: "наперегонки со смертью…" Если не успеют дотянуть до галечной отмели, течение утянет в перекат, и ниже по течению всплывут только их измочаленные трупы. По опыту Павел знал, что выжить в таком перекате можно только в специальном спасательном жилете и со шлемом на голове. Течение жадно всасывало их в перекат. Все же Павел сумел оглянуться и увидел бледное лицо Михаила, который яростно махал позади неумелыми саженками, поднимая каскады брызг, сознание, будто сфотографировало, напряженно сосредоточенный взгляд и струйку крови, льющуюся из рассеченного уха, которую слизывали суетливые волны в такт с судорожными движениями рук. Чуть дальше мелькали Олеговы руки, и через мокрый затылок его перехлестывали волны. Плыл он классическим кролем. Не сразу Павел сообразил, что плывет он к другому берегу.

– Олег! Наза-ад!.. – отчаянно заорал Павел, но тут же понял – поздно! Если он сейчас повернет, то не успеет дотянуть до берега, течение затащит его в перекат. А если и Павел промедлит хотя бы секунду, то и ему не справиться с течением. Зарываясь лицом в воду, он классическим кролем пустился догонять профессора и Михаила. Поток, устремлявшийся в перекат, успел ухватить его, но все же он в последнем усилии извернулся, бросил тело к берегу, судорожно загреб руками. Ноги нашаривали и не могли нашарить дно… Вдруг чьи-то пальцы вцепились в ворот штормовки, и Павел совсем рядом увидел всклокоченную бороду профессора Батышева. Выскочив на берег, Павел принялся лихорадочно срывать с себя одежду, одновременно обшаривая взглядом противоположный берег.

– Олег!.. Где Олег?! – профессор почему-то тряс за шиворот Михаила.

Тот ошалело таращил глаза, нервно стирая дрожащей рукой кровь, все еще текущую из уха. Павел, наконец, увидел голову Олега, плечи и руки, в отчаянном напряжении вцепившиеся в выступ на отвесной скале противоположного берега.

– Вон же он, держится! – крикнул Павел, содрав с себя, наконец, одежду. – Веревка нужна…

Батышев отпустил Михаила, выдернул из своих брюк крепкий, армейского образца, брезентовый ремень.

Михаил тем временем вошел по колени в воду, крикнул:

– Держись! Мы сейчас… – и побежал зачем-то на кручу берега.

Профессор успел перехватить его за мокрую штормовку, с треском выдрал из брюк ремень. Привязывая к нему свой, бросил:

– Мишка, беги вниз, может, всплывет что… Или лодку где-нибудь к берегу прибьет…

На ходу обматывая ремень вокруг пояса, Павел помчался по берегу, прыгая по камням. Для верности забежал выше переката шагов на триста, бросился в воду и на одном дыхании кролем перемахнул реку. Сплыл немного по течению, до замеченной еще с берега расщелины, и, сходу выбросившись из воды чуть ли не до пояса, уцепился за выступ.

Добраться до Олега, было делом нескольких минут. Свесившись с уступа, он увидел руки, вцепившиеся в камень, лицо, запрокинутое кверху, искаженное смертной мукой. Беснующееся течение силилось оторвать Олега от скалы.

Захлестнув ремень за березку, притулившуюся на уступе, Павел соскользнул на узенький карниз, выступающий из скалы в метре от Олега уже над самым сливом в перекат. В тот же момент руки Олега не выдержали напряжения, Павел увидел скрюченные судорогой последнего усилия пальцы и молящие глаза, захлестываемые прозрачной водой горной реки. Падая вниз головой в бурун, Павел успел поймать Олега за мокрый ворот штормовки правой рукой, а левой, тормозя падение, сжал ремень так, что кожу с ладони, казалось, содрало перчаткой. Но ремень выдержал! Особенно помогла пряжка на конце. Павел принялся медленно наворачивать ремень на руку. От дикого напряжения трещали все сухожилия. Олег слабо бултыхал ногами и руками в тугом, выпуклом потоке слива.

Казалось, прошла бездна времени, прежде чем Павел утвердился ногами на карнизе. Обмотанная ремнем, левая рука уже ничего не чувствовала, но он упрямо все мотал и мотал на нее ремень. Болтаясь над потоком, Олег ловил, и никак не мог поймать ногами выступ. Из последних сил Павел вздернул его повыше, и только тогда он нащупал каблуками своих высоких, импортных ботинок камень. Но ноги его так тряслись, что он снова чуть не соскользнул в воду.

Павел прижал его плечом к скале, и как можно спокойнее сказал:

– Лезь наверх.

Олег уцепился за ремень над рукой Павла, жалко и виновато улыбнулся, неловко взбрыкивая ногами, полез на скалу. А Павел принялся торопливо разматывать ремень с руки. Чтобы не сорваться, ему пришлось вцепиться в ремень зубами. Левая рука была белая, скрюченная и абсолютно ничего не чувствовала. Неловко подтягиваясь на одной руке и перехватывая ремень зубами, Павел кое-как вскарабкался вслед за Олегом.

Тот сидел под березкой и, мучительно всхлипывая, размазывал грязь по лицу. Сквозь всхлипы он кое-как пробулькал:

– Ты не говори ребятам…

– Чего там… – пробормотал Павел, отведя от него взгляд, – Когда смерть в лицо дохнет, еще и не то бывает… И чего ты к этому берегу подался? Видел ведь, что мы в другую сторону поплыли…

– Тут ближе показалось.

– Так ведь смотреть надо, отбойное течение от берега идет, и берег – обрыв.

Олег сопел, раздеваясь. Ему было стыдно. Павел разминал руку. К ней постепенно возвращалась чувствительность, и было очень больно, кисть руки синела буквально на глазах.

Когда они, переплыв реку, подходили к отмели, на которую выбросило большую часть экспедиции, на берегу горел костер, на камнях сушилась мокрая одежда, документы, деньги. Голый профессор Батышев ломал об камень огромный кряж на дрова. Под смуглой, совсем не стариковской, кожей перекатывались могучие мышцы. И не подумаешь, что ему за шестьдесят.

Павел сел на камень, осторожно разглаживая руку. Олег принялся развешивать у огня свои фирменные одежды. Пришел Михаил, усаживаясь у огня и тоже принимаясь раздеваться, сообщил уныло:

– Нигде никаких следов ни катера, ни груза…

– Еще бы, ведь груз был очень хорошо увязан, – проворчал Павел.

Начавший оттаивать Олег вздохнул:

– Так всегда бывает, когда воздушные емкости используются не по назначению… Интересно, кто убрал заднюю стенку форпика?

– Молчал бы уж, Нельсон… – проворчал Павел. – Это ж надо, в такой прозрачной воде топляка не заметить…

Профессор уложил в костер два бревна крест на крест, проговорил, усаживаясь на конец одного из бревен:

– Теперь поняли, почему я запретил вам раздеваться? Хороши бы вы сейчас были без штанов… Ну ладно, экспедиция закончилась, завтра пойдем назад. Что у нас есть?

– У нас ничего нет, – раздельно проговорил Михаил.

– Это у вас ничего нет, – брюзгливо проворчал профессор.

Он выложил на плоский камень алюминиевую коробочку со спичками, записную книжку, правда, промокшую, несколько удочек и огромный нож. Лезвие его, бритвенной остроты, выскакивало из рукоятки, и сделано было из какой-то странной дымчатой стали. И вообще, хоть и был нож самодельным, но вид имел такой, будто это творение зарубежной фирмы.

С завистью, посмотрев на нож, Павел выложил свой. Это был довольно солидный инструмент, с длинным и широким лезвием, снабженном стопором, и еще четырьмя приспособлениями, крайне необходимыми в походе. В общей сложности у них оказалось: два ножа, две газовые зажигалки, без запаса газа, достаточное количество спичек, несколько удочек и две записные книжки, не считая денег и документов. Профессор проворчал:

– Эх, мальчишки… Не в первый же раз в экспедицию идете, давно уж могли бы научиться ножи при себе держать…

– Что делать-то будем? – уныло проговорил Олег, с убитым видом оглядывая богатства. – Хорошо хоть бумага есть, завещание написать… А бутылки нет, запечатать не во что…

– Что делать? Что делать?.. – все тем же брюзгливым тоном продолжал профессор. – Для начала, пока одежда сушится, пообедать надо… Вы тут порыбачьте, а мы с Пашей сходим, поищем чего-нибудь.

– Порыбачьте… – протянул Михаил. – В этой отравленной гнилой древесиной воде, кроме толстокожего Пашки, ни единое живое существо выжить не сможет…

– Тут налимов должно быть до черта… – сказал Павел.

– Плагиатор ты, Миша, – проговорил профессор, натягивая свои мокрые туристические ботинки. – Подобное изречение я встречал у Стругацких, в книжке про Венеру…

– Эх, это ж надо! – притворно вздохнул Михаил. – Обо всем уже написали. От этих писателей житья не стало. Что ни скажи, все уже кем-то сказано… Арнольд Осипович, а вы что же, фантастику читаете?

– А ты думаешь, профессора только Толстого с Достоевским читают? Представь себе, не люблю я ни Толстого, ни Достоевского. Вот читаю, ну все понимаю, все эти нюансы человеческой души, а не испытываю никакого удовольствия… Обожаю Жюль Верна, Майн Рида, современную фантастику…

– Потрясающе… – прошептал Михаил. – Если бы не случилось кораблекрушения, так никогда бы и не узнал о вас таких подробностей… – и, прихватив нож профессора, пошел вдоль берега в поисках подходящего удилища.

Надев сапоги на босу ногу и штормовку, Павел пошел в сторону распадка, устьем своим выходящего к реке, где, как он думал, растительность должна быть побогаче.

В долинке оказалось болотце, заросшее аиром, а на пологом склоне, под сенью чудом уцелевших березок, Павел нашел знакомые ланцетовидные листики ятрышника. Его клубеньками он и набил карман штормовки. Выкопал и две саранки, цветшие неподалеку.

Когда он вернулся, нагруженный аиром, профессор сидел у костра и сосредоточенно чистил цветоносы борщевика. Олег и Михаил торчали на берегу. Увидев Павла, смотали удочки, и подошли к костру. Михаил уныло помотал головой:

– Ни-че-го…

Павел протянул:

– Эх, молоде-ежь… – сбросил сапоги, штормовку, взял свой нож, подумал, откинул длинное шило, и пошел вверх по течению.

Пройдя метров триста, вошел в воду, и пошел под берегом, где по пояс, где по грудь в воде. Когда он поравнялся с костром, у него на кукане еще трепыхались два полуметровых налима.

Михаил медленно, потрясенно выдохнул:

– Ну, ты, Ма-ау-угли-и…

Батышев проговорил:

– Слыхал я про такие штучки, но сам не видел…

– А вы попробуйте, Арнольд Осипович, азартное занятие…

Пристроив рыбин над костром, они расселись вокруг камня, на котором был разложен роскошный обед. Корни аира, конечно, были жестковаты, но нижняя часть листьев была сочной и сладкой, а борщевик, так и вообще мог сойти за лакомство.

Олег, видимо, уже оттаял после передряги. Да к тому же, он стал больше походить на нормального парня, а не на барина на прогулке. Аккуратно очищая ногтями цветонос борщевика, он заговорил оживленно:

– Владея минимальными биологическими знаниями, можно жить припеваючи, даже попав в такую ситуацию. Но я человек цивилизованный и предпочитаю соответствующее производство продуктов питания, а не присвоение их в естественном виде. Когда-нибудь мы научимся управлять природными процессами, освоим всю природу, и в любом месте Земли можно будет с комфортом пообедать.

Мишка ткнул пальцем в сторону живописной приречной террасы:

– Вон, отличное место…

Все непонимающе глянули туда, Мишка пояснил:

– Вон там хорошо бы поставить пивной киоск, а под кедром разместить столики. Как-никак экзотика, он тут один остался на много километров вокруг… Наверное, потому, что кривой и уродливый, как Квазимодо…

– И веселые мужички будут смачно плевать ему на корни окурки, и бросать кости от воблы, а заодно и вытаптывать молодую поросль… Хотя вряд ли даже вобла уцелеет на ограбленной и отравленной Земле… – добавил Павел задумчиво.

Олег обиженно протянул:

– Но я же не это имел в виду!

– А что? Проснись, погляди вокруг… Почти четыре дня шли – кругом пустыня. Покорители и освоители выдрали добрый клок тайги, и ушли драть дальше. Вот тебе и освоение…

– Да я ж тебе говорю, я другое имел в виду…

– Ну, хорошо, говори, что ты подразумеваешь под освоением природы?

– Ну, сейчас трудно сказать… Не хватает знаний…

– Ерунда. Любую проблему можно решить в общем виде, если есть хотя бы минимальные знания.

– Ну, хорошо. Допустим, орошение засушливых земель…

– И ты это называешь природными процессами?! А, по-моему, у этого есть только одно название; поливка огорода, и то, если вода под боком. Кстати, ты не видел, какие солонцы образуются в зонах орошения? Ради интереса, съезди как-нибудь в южные районы нашей области, и полюбуйся.

– Так они же образуются из-за отсутствия научного обеспечения!

– Че-пу-ха. По какой-то трагической закономерности все засушливые земли на планете – это дно древних морей. А это означает, что под тонким слоем почвы, залегают осадочные породы. Из-за чего полностью отсутствует дренаж, при наличии близко залегающих соленых грунтовых вод. Орошать там попросту нельзя. Да и потом, для оросительных систем нужны водохранилища, а это почти всегда гнойники на реках. Ты видел хотя бы одно водохранилище, где вода бы не цвела? Сейчас умами наших правителей завладела идея, перебросить часть воды северных рек в Среднюю Азию. Расторопные ученые в момент все рассчитали и подсчитали барыши. И никто внимания не обращает на мнение других, которые говорят, что северные реки обогревают север России. То есть, льды перестанут отходить от берегов, тундра продвинется на юг, вечная мерзлота, естественно, тоже сдвинется на юг. Половина Сибири превратится в ледяную пустыню. Вот так-то, вместо выгоды – глобальная катастрофа.

Олег повернулся к Батышеву:

– Арнольд Осипович, что, правда?

Тот медленно наклонил голову.

Олег раздраженно ответил:

– Я же говорил, что нам пока не под силу управлять природными процессами.

– А что изменится потом? Иван Ефремов в "Туманности Андромеды" проблему пустынь и тундр решил простым путем: сдвинул земную ось, уменьшил ее наклон. Тут без дополнительных исследований ясно, что в результате такого глобального вмешательства вымрет процентов девяносто животных и растений, а в результате катастрофических ливней и ураганов, погибнет большая часть человечества.

Михаил насмешливо вмешался:

– Ребята, мы, кажется, говорили об управлении природными процессами, а не о климате.

Олег облегченно подхватил:

– Вот, вот, оставим-ка земную ось в покое. Я имел в виду управление природными процессами в целях производства пищи.

– Так, так… А ты знаешь, что попытка управления природными процессами неизбежно сказывается на климате? Ну, хорошо, пусть управление в целях производства пищи. Значит, уничтожаем одни виды животных и растений, малоценных в пищевом смысле, и неограниченно размножаем других, ценных в пищевом смысле? Получаем тот же результат, что и от сдвига земной оси – катастрофу.

– Ну, почему же, уничтожаем… – растерянно протянул Олег.

– А потому! Сельскохозяйственный биоценоз – это всегда биоценоз малокомпонентный. И многокомпонентным быть он не может. Попробуй, потом собери урожай… Так вот, чем больше мы осваиваем территорий для сельхозугодий, тем более уязвимой становится биосфера в целом. Даже без гербицидов-пестицидов к середине двадцать первого века вымрет процентов тридцать-сорок видов животных и растений, об этом уже давно в открытую говорят. А это значит, рухнут все пищевые пирамиды, порвутся экологические цепочки, океаны покроются дрянью из дохлых сине-зеленых водорослей, а там и смерть всего человечества от удушья через несколько десятилетий…

– Весьма мрачная картина… – усмехнулся Михаил.

Павел не заметил его сарказма:

– А какое право мы имеем управлять? Любое управление в конечном итоге сводится к тому, чтобы дать возможность неограниченно развиваться одним видам, и обречь на вымирание другие. Или только мы имеем право жить на Земле? Благодаря тому, что у нас оказалось чуть больше серого вещества, чем у других?..

Олег поднял руку, как бы пресекая попытку перебить себя:

– Стоп. Если я правильно понял, ты считаешь, что надо прекратить эксплуатацию природных ресурсов?

– Правильно понял. Но я не призываю к тому, чтобы прямо сейчас, взять, и всю биосферу объявить заповедником. Надо будет постепенно переходить к промышленному производству пищи.

– А сейчас что, не промышленное производство?

– Ну, где ж промышленное? Распахиваем степи, корчуем леса, рубим леса… Да хотя бы, так называемый, промышленный лов рыбы в морях и океанах. Вспомните, какая была эйфория лет десять пятнадцать назад? Океан, дескать, в десять раз больше может прокормить народу, чем живет его на Земле, а оказалось, что биомасса океанов и морей составляет лишь три десятых процента от всей биомассы Земли. Жизнь кипит только на шельфах, остальной объем – пустыня. Кое-где началось садковое разведение рыбы. Вот это и есть промышленное производство рыбы. А традиционное сельское хозяйство? Производительность труда там можно повышать до какого-то предела. Автоматизация сельскохозяйственных работ сильно затруднена. А ведь только она дает большой прирост производительности труда. И потом, сельское хозяйство слишком сильно зависит от погоды…

– Но со временем мы сможем управлять климатом.

– Мы уже говорили об этом. Управление климатом неизбежно приведет к катастрофе.

– Выходит, так и оставаться зависимым от природы?

– Как всем хочется победить природу… Неужели не понятно? Победа над природой будет означать гибель человечества. Надо прекратить всякое воздействие на биосферу. Но поскольку население Земли растет, и его нужно кормить, а поля имеют предел продуктивности, и предел этот обусловлен конечной величиной солнечной энергии на единицу площади. К тому же мы никогда не сможем зарегулировать все факторы на полях, влияющие на рост растений. Остается единственный путь – увеличивать площадь полей. Что неизбежно приведет к катастрофе.

– Да-а… Перспективы… – протянул Олег. – И что же делать?

– Переходить к производству пищи в биотронах!

– Ха, биотроны… Ну работает в институте селекции биотрон… А знаешь, сколько стоит килограмм сортового зерна, выращенного в нем?

– Знаю. Тонна – будет стоить меньше, а миллион тонн уже дадут прибыль. К тому же эффективность возрастет в сотни, и даже тысячи раз. Ведь ни для кого не секрет, что до стола доходит лишь процентов десять сельхозпродуктов. Остальное вульгарно сгнивает в хранилищах. А при биотронном производстве не нужны будут хранилища, не нужно будет возить из конца в конец по миру то, что выращено. Свежие ананасы и бананы в любое время года на любой широте. К тому же, при интенсивном освещении продуктивность любого растения возрастает в сотни раз.

– Размечтался… – насмешливо протянул Олег. – В мире в настоящий момент два миллиарда человек хлеба до сыта не едят, а ты – ананасы…

– Потому и не едят, что производство пищи застыло на уровне древнего Шумера и Египта.

Олег поднял руки, как бы сдаваясь:

– Арнольд Осипович, ну и студенты у вас! Что дальше только будет… Впрочем, жаль я его на экзаменах пощупать не успею.

– Тебе повезло, – профессор спрятал усмешку в бороду. – А то стал бы щупать, да и сел в лужу. Ты ведь не слишком хорошо знаешь даже то, что в учебниках написано. А что с Павлом будет? То и будет… Закончит Университет, начнет разрабатывать какой-нибудь узкопрактический вопрос, что у нас только и считается настоящей наукой, благополучно забудет все эти свои фантастические идеи, ну и со временем станет хорошим ученым. Хотя, насчет биотронов… Это не так уж и фантастично… Надо бы посчитать… Эх, не силен я в этих делах! Насчет энергии, ка пэ дэ, и прочего…

Павел усмехнулся, и ничего не сказал, снимая с рогулек вертел с рыбой, только спросил Олега:

– Тебе хвост, или голову?

– Давай голову. Люблю голову у рыбы пососать… – осторожно откусив кусочек, проговорил блаженно: – М-м… Вкусно… Хоть и без соли…

Батышев жевал аир, даже не морщась от горечи, разгрызал луковички ятрышника, отрешенно глядя куда-то в даль, за реку, о чем-то сосредоточенно думая. Борода его мерно двигалась вверх-вниз. Павла поразила татуировка на его груди, которую он только что разглядел среди седых волос. Крошечный портрет Сталина, выколотый с изумительным искусством. Татуировка на груди профессора! Это было невероятно, невозможно, по понятиям Павла. Однако спросить он постеснялся. Профессор разрезал рыбину своим ножом, рассек одним точным ударом саранку, пододвинул Михаилу:

– Саранка вместо хлеба. Попробуй…

Михаил пожевал задумчиво, сказал:

– Вкусно…

Обтирая руки о траву, Олег проговорил оптимистично:

– Похоже, голодать не будем…

– Не загадывай, – сумрачно бросил Павел, – в тайге всякое бывает… – и принялся одеваться.

Они спустились вниз по течению до конца переката. На крошечной галечной проплешине под скалой задержались.

Профессор кивнул на отмель:

– Если бы у лодки было чуть-чуть плавучести, ее бы выбросило сюда.

Олег кинул камешек в котел между отвесными скалами, в котором кружилось круговое течение:

– Наверное, вон там, посередине, она и лежит.

Павел предложил:

– Можно нырнуть. Ее только с места стронь – сама пойдет. Тут не глубоко, метра два с половиной… Чуть-чуть до отмели протолкнуть, а там вытянем…

– Против течения не выгребешь. Как ты до середины доберешься?

– Можно вон с того выступа прыгнуть. Если хорошенько оттолкнуться, быструю струю перелетишь.

Глядя на воду, насыщенную игривыми пузырьками воздуха, профессор невозмутимо спросил:

– Как прыгать будешь? Вниз головой?

– Зачем? Можно и солдатиком…

– Нет уж, прыгай вниз головой. А то ноги поломаешь, тащи потом тебя, целый центнер… А так, в случае чего, ямку как-нибудь выкопаем, схороним… Неужели же ты думаешь, что я позволю тебе рисковать из-за кучи размокшего барахла?! Пошли, до вечера надо хотя бы километров двадцать протопать…

Однако такое заявление профессора оказалось чистейшим волюнтаризмом. Идти было адски тяжело, приходилось, чуть ли не каждые двадцать метров перелезать через промоины, из-под ног то и дело срывались пласты иссушенной почвы. По береговой террасе идти было еще сложнее; там стояли стеной дремучие заросли крапивы, и в этих зарослях валялись совершенно невидимые валежины, сучья, короче говоря, останки погибшей тайги. Ногу сломать было запросто.

Часа через три пути, Олег вдруг заорал что-то нечленораздельное, тыча пальцем вниз. Павел даже подумал, не появился ли на реке белый пароход. Жаль, но не появился. Просто, на береговом склоне лежала груда бревен, видимо занесенная туда во время последнего сплава.

Профессор сумрачно посмотрел вниз, проговорил устало:

– Чего орешь?..

– Плот сделаем! Поплывем, как белые люди…

Павел проговорил раздумчиво:

– Если бы была веревка, то запросто… А без веревки, без топора никак не обойтись… Нужно клинья вытесывать.

– Веревка, говоришь?.. – задумчиво пробормотал профессор. – Будет веревка! Там же крапивы полно…

– Точно! – Павел хлопнул себя по лбу. – Четырех бревен вполне хватит.

Павел с треском выдирал из ивняка застрявшие там в половодье бревна, скатывал их к воде. Бревна были высохшие до звона и невесомые, будто из бальсового дерева.

Олег, уворачиваясь от катящихся к воде бревен, кричал:

– Тебе бы не геоботаником быть, а бульдозером! Тоже в какой-то степени – гео…

Профессор с Мишкой резали крапиву, тут же подвяливали ее над костром, чтобы не жглась.

Плот получился весьма хлипким. Еще бы! Без стяжки клиньями никак не удавалось затянуть толстые крапивные жгуты. Но, потопав по нему, профессор сказал оптимистично:

– Все лучше, чем по берегу идти… В крайнем случае, еще разок, другой искупаемся…

Тут же, на берегу, устроились на ночлег. Павел попытался поискать налимов, но уже смеркалось, и в воде ничего невозможно было разглядеть. Правда, на вечерней зорьке Олегу удалось надергать мелких рыбешек на муравьиные личинки. Так что, ужин получился скудным. Усталые, они молча ждали, когда изжарятся рыбешки.

Олег поморщился:

– Опять без соли… Хоть бы ятрышник кипятком обварить, горько, как от полыни…

– Завтра туесок из бересты сошью, можно будет уху варить и ятрышник обваривать, – проговорил Павел, не отрывая завороженного взгляда от костра. – А еще я тут Марьин корень видел. Так что, завтра будет вам рыба по-сибирски… – он вдруг хохотнул: – Представляете, ребята, как нам от ятрышника скоро женщин захочется?..

Олег проворчал:

– Мне уже сейчас хочется…

Михаил весело воскликнул:

– А ведь верно! Ятрышник – первое средство от импотенции…

Все дружно заржали. Даже профессор улыбнулся в бороду.

После ужина Павел позвал:

– Михаил, пошли, что ли, закидушки поставим? Ночью налим должен хорошо брать. Лучше всего он на дождевого червя берет, да где ж его тут взять?.. Я слепней за день набил… Попитка не питка, как говаривал один очень ловкий рыболов… Который рыбку ловил исключительно в мутной воде…

Расставив закидушки, они вернулись к костру. Павел тут же прилег на приготовленную еще засветло подстилку, профессор уже лежал, натянув капюшон штормовки до самого подбородка. Михаил с Олегом, тихонько ругаясь сквозь зубы, побрели в темноту, добывать подстилку.

Профессор вдруг сказал:

– Жизнь кончается… Еще две – три экспедиции… Ты никогда не задумывался, почему это старый хрыч бегает по экспедициям, как молодой?

Павел молча пожал плечами, а профессор, будто видел его движение, продолжал:

– А мог бы, как другие, на старости лет создавать видимость научной деятельности; переписывать старое на новый лад. Да и из строго можно пару докторских диссертаций сделать… Да хотя бы своим именем в науку молодежь протаскивать, путем соавторства… Чувствую, не так жизнь прожил… Что-то еще надо было делать. Что, не знаю… Наверное, то, о чем ты утром говорил… Природу спасать. А я ее только изучал. Изуча-ал… И при этом всю жизнь меня преследует ощущение, что мир не развивается, а наоборот, разрушается. Будто гигантский оползень, медленно ползет куда-то в тартарары… Или, это только у нас в стране? Везде в мире "зеленые" демонстрации устраивают в защиту природы, а у нас – тишь, да гладь, да вот такие пустыни расползаются по земле… Может, в душах людей уже пустыня? Мне страшно становится подумать, если наша карательная машина ослабнет, объявят экономическую свободу, что-нибудь вроде НЭП(а)… Начнется такая стрельба и резня по всей стране… – профессор вдруг стянул с головы капюшон, поглядел на Павла, спросил: – Ты что собираешься после Университета делать? Только не говори, что разрабатывать те идеи, фантастические… Тебе этого никто не позволит. Вернее, разрабатывать-то ты их можешь, но на твои разработки никто внимания не обратит. Это только говорят, что в науке свобода для творчества. Какой-нибудь замшелый доктор наук отломит от своей никому не нужной темы мизерный кусочек, и будешь ты его всю жизнь мусолить. На старости лет защитишь диссертацию. Но и тогда свои идеи ты разрабатывать не сможешь. Существуют темы кафедр, институтов, и прочее… Так что, будь любезен, работай в том направлении, какое тебе укажут.

Батышев замолчал, насупился, глядя на огонь костра.

Павел проговорил:

– Гонтарь мне на этой сессии сказал, что если я и дальше буду так учиться, то он возьмет к себе аспирантом…

– Ну, а ты?..

– Что, я? У него темы широкие, да и теорию эволюции он постоянно применяет. Мне это как-то ближе… Да и ученый он хороший, добросовестный. А больше меня никто не звал…

– А тебя что, обязательно позвать надо? Возомнил о себе много… Не скрою, толк из тебя будет. Но лично я звать тебя не собираюсь. Сам выбирай. А Гонтарь? Добросовестный, говоришь? Ладно, коли зашел разговор… Это не та добросовестность! В позапрошлом году был он со своими в экспедиции. Отстреляли они ровным счетом двести тридцать глухарей и сто шестьдесят глухарок. Заметь, в начале июля. Исследователи… Своими исследованиями урон нанесли, как банда браконьеров. Возьмем самый минимум: сто шестьдесят помножим на шесть птенцов… А ведь по теме было видно, что не нужно столько. К тому же подобные исследования уже проводились всего двадцать четыре года назад, и ученым нашего же Университета. Достаточно было порыться в библиотеке, или меня спросить. Вот потому его и считают добросовестным, что он диссертации рубит с помощью статистики.

– Это как?

– А так. Помню, недавно защищался один хороший парень… Умница, ихтиолог по специальности. Обследовал он множество озер, да вот незадача, из каждого выловил всего по несколько экземпляров рыб. Да и по работе было видно, не нужно больше. А на защите встает Гонтарь и заявляет: результаты недостоверны. Формально, он прав; по законам статистики, чем больше количество исследованных экземпляров, тем достовернее результат. Так и зарубил Гонтарь диссертацию, а перед тем еще парочку. Вот и получается, что он добросовестный за чужой счет… Гонтарь, что… Больше всего опустошений производят работники академических институтов. Каждый сезон отлавливают и уничтожают сотни тысяч животных. Так и Гонтарь, он о-очень добросовестный ученый; там, где надо пять-десять особей, он отлавливает пару сотен. Тем более что ловит то он не сам, а его аспиранты и студенты. Зато лосей он самолично в каждой экспедиции стреляет. Я уж не говорю о тех животных, которых можно стрелять без лицензии. Сработаешься ты с таким человеком? А ведь есть методики прижизненного исследования, но как же Гонтарю время терять!.. Можно ведь и отстать от мировой науки… Но это одна сторона дела, а другая в том, что ты будешь пахать на него, как буйвол, а свою работу будешь делать по ночам, и при этом никакой самостоятельности.