Текст книги "Ефрейтор Икс"

Автор книги: Сергей Лексутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 40 страниц)

Павел очень натурально всхлипнул, и жалобно проныл:

– Чего ж это вы меня телефоном-то бьете, Евгений Михалыч?..

Гонтарь, наконец, пришел в себя, вскочил с кресла, Павел удачно сунулся лицом к его голове и получил темечком по носу, нос тут же онемел. Размазывая кровь по лицу, Павел отступил к двери, плаксиво проныл:

– За что, Евгений Михалыч?..

Гонтарь бросился к двери, но Павел остановил его несильным ударом в челюсть, потом добавил мощную пощечину. Хоть борода и смягчила удар, но треск, видимо, можно было слышать и в коридоре. Гонтарь мгновенно оправился от нокдауна, и видимо вспомнил, что сам был боксером. Приняв стойку, он довольно умело пошел в атаку. Павел подумал, что выиграть первенство города, к тому же такого, где имеется институт физкультуры, мог не менее чем мастер спорта. Но средневес Павлу страшен не был, к тому же бывший боксер, уже лет двадцать не вылезавший на ринг. И он принялся избивать Гонтаря с изощренной жестокостью. Бил по физиономии, намеренно не вырубая. Сбивал на пол, и несильно пинал ногами, стараясь попасть по копчику. Гонтарь пощады не просил, сжав зубы, бросался и бросался в атаки, косясь на дверь, видимо, надеясь улучить момент, и прорваться к выходу. Иногда Павел намеренно пропускал удары, после чего, глумливо ухмыляясь, канючил: – За что, Евгений Михалыч?!. Впервые в жизни Павел испытывал неимоверное наслаждение из-за того, что избивал человека. В заключение, Павел свалил Гонтаря на пол, схватил за волосы, и принялся тыкать физиономией в ковер. Когда он его отпустил, и вскочил на ноги, с намерением продолжить экзекуцию, Гонтарь сдался; он лежал на полу, хлюпал разбитым носом, и не пытался подняться. Павел несильно пнул его, проговорил:

– Валерку убил, а теперь и от меня, единственного свидетеля, собрался избавиться? Не получится! Я тебя, козла, сразу вычислил, потому как некому меня, и не за что убивать. Только тебе я опасен. Но ты здорово просчитался, завтра же во всех газетах и по всем телеканалам разойдется занимательная история, как ты Валерку Фирсова замочил…

– Ты сумасшедший манья-ак… – простонал Гонтарь. – Я уже и забыл про тебя, а ты все зуб точил…

Павел размахнулся ногой, делая вид, будто хочет заехать по физиономии. Гонтарь проворно закрыл лицо ладонями. Тогда Павел склонился к нему, и резко ударил полусжатым кулаком под ухо, отключив на пару минут. Кинувшись к столу, схватил бутылку, быстренько обтер ее, и, прихватив за горлышко листком бумаги, вернулся к лежащему Гонтарю, взял его безвольную руку и крепко притиснул пальцы к бутылке. После чего вернул ее на место. Мимоходом стер свои отпечатки пальцев с обломков телефона и пошел к двери, на ходу бросив Гонтарю, который слабо заворочался на полу:

– Лежи и медитируй.

В коридорах ему никто не встретился, только вахтер изумленно уставился на побитую и окровавленную физиономию, но спросить ничего не успел, Павел выскочил на крыльцо. Торопливо прошел по алее к воротам и зашагал к городскому травмпункту, благо до него было всего два квартала. Бог миловал, на патрульных он не наткнулся, а то блюстители хреновы уволокли бы на всякий случай в кутузку, и сорвали бы хитроумный план. В травмпункте, пока медсестра обрабатывала его ушибы, он въедливо потребовал бумагу, что на его теле имеют место многочисленные следы побоев. Аккуратно сложив полученную бумагу, положил ее в сумку. В вестибюле больницы, возле гардероба, висело большое зеркало. Подойдя к нему, Павел оглядел себя критически; хорош, ухо распухло, глаз заплыл от великолепного фингала, губа распухла, нос тоже распух, рубашка на груди заляпана кровью. Поглядев на часы, Павел сообразил, что время рассчитал точнее некуда, осталось ровно столько, чтобы до семи успеть в общественно политический центр.

В вестибюле "ОПЦ" царило необычное для летнего времени оживление. Табунок парней и девушек толкался у входа, видимо травили анекдоты, потому как оттуда то и дело слышался смех. На Павла они глянули мельком, и продолжили толковище. Но Павел уже разглядел свою знакомую репортершу, подойдя к ней, он попытался улыбнуться, но из-за разбитой губы его физиономия только болезненно перекосилась. Он проговорил:

– Здравствуйте, Вероника Осиповна.

Она его не узнала, удивленно подняла брови, спросила:

– Мы знакомы?

– А вы разве не помните? Вы мне позавчера визитную карточку дали, как раз на крыльце офиса охранно-сыскного агентства "Беркут".

– Ох!.. Что с вами стряслось?! Неужели убийцы достали? Вы извините, у меня сейчас встреча с одним человеком, а потом мы с вами побеседуем…

– Вероника Осиповна, так ведь я и есть Павел Лоскутов…

Замешательство ее было недолгим, она вдруг заорала азартно:

– Вася! Беги сюда!

Из толпы вывернулся молодой парень, уже пристраивая на плечо видеокамеру. Техника была не первой молодости, но, как знал Павел, отличалась большой надежностью. Все остальные работники пера и экрана тоже встрепенулись, и ринулись к Павлу.

Длинноногая Вероника уже стояла в пол-оборота к Павлу и говорила в микрофон:

– Мы беседуем с известным писателем детективного жанра Павлом Яковлевичем Лоскутовым, – повернувшись к Павлу, она спросила: – Павел Яковлевич, у вас на лице следы свежих побоев. Это связано с тем, что за вами гоняются убийцы?

Павел попытался улыбнуться в объектив, но опять только перекосился, заговорил:

– И да, и нет. Это меня избил Евгений Михайлович Гонтарь. Я сегодня купил бутылку коньяка и пошел к нему мириться. Зашел в кабинет, поздоровался, откупорил бутылку, а он вдруг как закричит: да я тебе эту бутылку сейчас в задницу забью! Я машинально схватился за телефон, просто, от неожиданности, всегда ведь хочется немедленно позвонить в милицию, когда тебе так недвусмысленно угрожают, а он меня этим же телефоном как саданет по физиономии. Вот, ухо разбил, и глаз подбил, пока телефон не разбился. Потом бросил телефон, и говорит, что, мол, в молодости был боксером, мастером спорта, и может отделать меня, как Бог черепаху. Ну и давай избивать. Я еле вырвался из кабинета…

– Павел Яковлевич, а зачем вы пришли в кабинет Гонтаря?

– Как зачем? Мириться… Столько лет прошло. К чему дальше враждовать? К тому же я и не в обиде больше. Я теперь известен и даже знаменит, да и доходы не такие, как у заурядного кандидата наук.

– Извините, Павел Яковлевич, а кто такой этот Гонтарь?

– Как кто? Ректор нашего Университета…

Немая сцена длилась не долго, но когда писаки вышли из ступора, они чуть не раздавили Павла; несколько человек одновременно заорали, стараясь перекричать друг друга, задавали какие-то вопросы, которые Павел не смог разобрать. Он терпеливо пережидал шум, дожидаясь пока репортеры сообразят, что лучше кому-нибудь одному предоставить возможность задавать вопросы. Наконец все угомонились, и Вероника задала вопрос, который буквально свисал у всех с языков:

– И из-за чего же возникла вражда у вас с ректором Университета?

– Видите ли, я когда-то был его аспирантом, под его руководством написал диссертацию, но защитить я ее не смог, потому что Евгений Михалыч отказал мне в поддержке, и написал отрицательную рецензию. А потом поспособствовал и моему увольнению из Университета. Вот так и толкнул он меня на скользкую писательскую стезю.

– Но почему же он отказал вам в поддержке?

– О-о… Это история совершенно детективная. По этому сюжету я буду писать свой следующий криминальный роман. Вот сейчас закончу фантастический боевик, и засяду за роман.

– Так в чем же детектив?! – нетерпеливо переспросила Вероника.

– Вы вряд ли помните, но история тогда нашумела на весь город. Гонтарь, тогда зав кафедрой, я, его аспирант, и Валерий Фирсов, молодой и способный кандидат наук, с отрядом студентов пятикурсников были в экспедиции. Экспедиция оканчивалась, когда Гонтарь с Фирсовым отправились охотиться на лося. Потом следствие пришло к выводу, что произошел несчастный случай. Но я там был, и прекрасно прочел по следам, что это был организованный несчастный случай. Прекрасно замаскированное под несчастный случай убийство. Я бы даже сказал, что это идеальное убийство. Хоть детективщики всего мира и утверждают, что идеальных убийств не бывает.

– Вы хотите сказать, что Гонтарь убил Фирсова?!

– Вот именно. Доктор наук Гонтарь убил кандидата наук Фирсова.

– А мотив?!

– Обычный мотив, у молодых людей… Ведь Гонтарю тогда было едва за тридцать. Женщина. У Фирсова крутился роман с молодой и красивой женой Гонтаря, ну и Фирсов был единственный реальный кандидат на место Гонтаря. Я тогда же рассказал Гонтарю, что догадался обо всем. Он меня форменным образом уничтожил, а сам сухим из воды вылез. Теперь он ректор, не подступись. Но и я в дерьме не утонул.

– А каким образом был организован несчастный случай?

– А вот об этом вы прочтете в моем новом романе. Если мой фантастический боевик издадут достаточно оперативно, я куплю компьютер, а на компьютере можно писать в десять раз быстрее, чем от руки. Так что, зимой вы прочтете в моем романе, как организовать идеальное убийство.

– Павел Яковлевич, значит, то, что за вами охотятся какие-то киллеры, вы связываете с тем, давним делом?

– Разумеется! Когда я сидел в подвале плавательного бассейна дежурным слесарем на мизерной зарплате, я был абсолютно безопасен Гонтарю, а теперь он элементарно испугался. Теперь-то от меня не отмахнешься, как от клеветника. И все равно, никакой суд мои показания принять не сможет, поэтому-то я сегодня и пошел к Гонтарю с бутылкой коньяка, чтобы спокойно поговорить и убедить его, что я не буду его топить. Хотелось по-хорошему убедить его отменить заказ. Но, как видите, разговора не получилось…

Большинство репортеров вдруг кинулись к выходу. Вероника поглядела им вслед, потом торопливо сказала:

– Павел Яковлевич, я хорошенько подготовлюсь к интервью с вами, а потом мы встретимся, и подробно поговорим о детективной и фантастической литературе… – и она упорхнула вслед за всеми.

– Н-да, работнички пера и топора… – проворчал Павел.

Выйдя на улицу, он поглядел на небо, по нему густо плыли облака, но солнце в промежутках пригревало неплохо, а потому вполне можно сходить на пляж, коли уж все равно недалеко от реки оказался. Вечерком, да после дождя, вода в реке особенно вкусная.

Идя по берегу к своему любимому месту, поймал себя на том, что в полголоса напевает:

– Снова туда, где море огней. Снова туда, с тоскою своей. Светит прожектор, фанфары гремят, публика ждет, будь смелей акробат. Со смертью играю, смел и дерзок мой трюк…

Черт! К чему бы это? – подумал он. Оно, конечно, и смел, и дерзок его трюк… Но эта ария мистера Икс с самой армии к нему не привязывалась. Это там он по пути на станцию вечно ее распевал, все два года.

Однажды замполит Комаревский был оперативным дежурным, и была весна, снег таял, солнышко пригревало. Замполит воспылал жаждой деятельности, то есть в целях борьбы с дедовщиной выгнал на улицу весь призыв Павла с лопатами, и приказал раскидать набухшие водой сугробы, которых за зиму наметало столько, что казарму скрывало вместе с крышей. Ее бы не заметало вровень с крышей, но вдоль фасада проходила асфальтированная дорожка, и рос ряд тополей. Дорожку следовало чистить всю зиму, вот этот снежный вал вкупе с тополями и создавали великолепную систему снегозадержания. К февралю к казарме со стороны станций уже ходили по траншее в три метра глубиной. Павел раскидывать сугробы не собирался, а преспокойно направился к станции. Замполит прохаживался по дорожке, сверкая на весеннем солнце хромовыми сапогами. Проходя мимо, Павел козырнул, как положено. Замполит тихо проговорил:

– Стоять, ефрейтор. Кру-угом. – Павел развернулся. – А вас что, не касается?

Павел пожал плечами и проговорил:

– Но ведь это свободной смене нечего делать, а у меня сегодня по плану регламентные работы на станции. На КП можете сами посмотреть…

Замполит задумчиво смерил его взглядом, наконец, сказал:

– Кру-угом. Бегом марш на станцию…

Павел развернулся, и не спеша, пошел дальше. Позади послышалось:

– Ефрейтор, ко мне… – Павел вернулся, недоуменно поглядел на замполита, а тот, уже подпустив металла в голос, скомандовал: – Кру-угом! Бегом марш на станцию!

Теперь до Павла дошло. Он развернулся, и опять не спеша, пошел по дорожке, но при этом вдруг запел арию мистера Икс. Замполит опять его вернул. И так повторялось раз десять, и каждый раз, поворачиваясь, и не спеша, удаляясь от замполита, Павел запевал арию. В конце концов, тот сдался, яростно плюнул, и проворчал:

– Ефрейтор Икс, бля…

С тех пор он иначе как "ефрейтором Икс" Павла и не называл.

Уже раздевшись на пляже, Павел вдруг спохватился, что, идя расправляться с Гонтарем, оставил и наган, и нож дома. Вот будет потеха, если его сейчас на бережку мочилы зажмут! Однако искупаться страсть как хотелось. Он чувствовал себя так, будто только что из выгребной ямы вылез. Плюнув на осторожность, вошел в воду и поплыл против течения. Вода, и правда, была замечательной.

***

Избушка насмешливо смотрела подслеповатым окошком. Вернее, это была не совсем избушка, скорее это было серьезное зимовье; изба пятистенка, с драночной крышей и чердаком. Лаз на чердак наверняка был из сеней, по таежному обычаю, потому как в таких таежных избах на чердаках обычно травы сушатся, и хранится всякое добро. Вокруг разливалось море цветущего кипрея. Видимо когда-то давно здесь прошел пожар, уперся в берег реки, и добрый кусок тайги в излучине выгорел дотла, а потом тайга по какой-то причине вновь не завоевала это место.

Гиря тихонько матерился сквозь зубы, и было от чего. Крыня спросил:

– А это та избушка?

– Та. Другой здесь нет.

– Выходит, кинул нас, твой вольнонаемный…

– Не мог он меня кинуть…

– Откуда тогда этот кент взялся? – Крыня цыкнул плевком сквозь зубы в сторону мужика, копошившегося между разноцветными ульями.

Гиря сорвал травинку, сунул в рот, задумчиво пожевал, сказал медленно:

– Может, он недавно привез сюда свои ящики?

– Какая разница? Что делать-то будем?

– Пушка и патроны наверняка на чердаке.

Хмырь, жмурясь на солнце, проворчал:

– Стал бы вольнонаемный рисковать за пять кусков…

– Не за пять, а за десять… – благодушно проговорил Гиря. – Да тот падальщик и за трешкой в пекло бы полез.

Хмырь протянул руку, сорвал с ближайшего стебля кипрея цветонос с цветами, распустившимися только на самой вершинке, сунул в рот, и принялся задумчиво жевать. Крыня разинув рот, наблюдал, как цветонос исчезает во рту Хмыря, наконец, не выдержал, спросил:

– Ты что, корова?

Хмырь медленно сглотнул разжеванные цветы, проговорил:

– Давай, Крыня, сразу договоримся: я те не блатной, и не авторитет, атамана ты передо мной не строй. Я вас из тайги выведу, и сразу разбежимся. Что значит "корова", на вашем блатном языке, я знаю. Так что, в случае чего, я тебе глотку перехвачу, ты и мявкнуть не успеешь…

Крыня уставился на него мертвым взглядом. Но Хмырь невозмутимо сорвал второй цветонос и тоже сунул его в рот. До Крыни моментально дошло: тут не зона, тут мир Хмыря, и Хмырь свободно может оставить их всех троих гнить в чертоломе.

Гиря выплюнул травинку, проговорил медленно:

– Вот что, Крыня, пока этот кент ковыряется в своих ящиках, проберись незаметно в избушку и возьми заначку.

– На таких пасеках обычно шавок полно, от медведей стеречь… – равнодушно обронил Хмырь.

– А тут что, медведи водятся? – испуганно спросил Крыня и завертел головой.

Хмырь ухмыльнулся, проговорил:

– Медведь тебя жрать ни за что не захочет, побоится медвежьей болезнью заболеть…

– Это какой еще болезнью?

– Поносом…

Крыня плюнул, стянул бушлат и проворно нырнул в траву. Гиря с беспокойством смотрел на качающиеся стебли, отмечающие движение Крыни. Но пасечник был так поглощен своим занятием, что даже ни разу не поднял головы. Кипрей стоял стеной прямо у крыльца избушки, так что Крыня лишь на миг мелькнул, и исчез в темном проеме двери.

Прошло минут десять. Пасечник накрыл крышей улей и пошел к избушке. Хмырь флегматично констатировал:

– Все, погорел…

– Отсидится… – протянул Гиря. – Пасечник долго не будет в избушке сидеть.

Через минуту из дверей высунулся Крыня, помахал рукой.

– Вот придурок, удавить мало… – Гиря зло хватил кулаком по земле.

Войдя с яркого солнечного света в полутемную избушку, не сразу разглядели, что пасечник, мужик лет пятидесяти, лежит на лавке, а руки и ноги его жестоко скручены веревкой под лавкой. Под левым глазом у него набухал здоровенный фингал.

Гиря смерил Крыню злобным взглядом, проговорил:

– Три дня в дерьме сидели, что бы ты, чмо, в первый же день воли легавым след показал…

– Этот суслик спер нашу пушку! – не обратив внимания на критику, заверещал Крыня.

– Не брал я ничего! Я только вчера приехал! – закричал пасечник.

– Щас я те покажу, не брал!.. – Крыня выдернул из-за голенища длинную заточку.

Гиря схватил его за шиворот, пихнул к стенке, проговорил дружелюбно:

– Не петушись, придурок… Сильно уж ты энергичный, прямо, как понос…

– Это кто петух?! Кто придурок?! – заорал Крыня, и чуть было не всадил в Гирю заточку, но вовремя опомнился, а Гиря, будто того и ждал.

Хмырь это моментально заметил, и быстренько намотал на ус. Оказывается, Гире только и нужен был веский повод, чтобы прикончить Крыню.

Крыня воткнул заточку в стену, сел на лавку у окна. Гиря вышел в сени. Вскоре под его тяжелыми шагами заскрипели почерневшие дранки потолка. Крыня никак не мог усидеть на месте, вскочил, выдернул заточку из стены, приставил ее к горлу пасечника, спросил ласково:

– Где медовуху прячешь?

Пасечник побелел, захрипел, выгибая шею:

– Нету медовухи… Я ж еще и мед ни разу не качал…

Хмырь увидел на столе охотничий нож. Доброе изделие деревенского кузнеца. Длинное и широкое желобчатое лезвие, рукоятка из оленьего рога. Стараясь не смотреть на пасечника, и измывающегося над ним Крыню, Хмырь взял нож и сунул за голенище. Появился Гиря. В руках он нес ружье, завернутое в тряпку, и рюкзак, с чем-то тяжелым.

Гиря проворчал:

– Зенки почаще мыть надо… Ты опять самодеятельностью занимаешься?

Крыня нехотя убрал заточку от горла пасечника. Тот жалобно проныл:

– Отпустите, ребятки… Я никому… Ни слова…

Гиря махнул рукой:

– Отпустим, чего там… Так и так след пометили.

Вдруг снаружи послышался глухой стук мотоциклетного мотора. "Урал", машинально определил Хмырь. Крыня, опередив всех, кинулся к окну.

– Хомут. С автоматом… – прошептал он белыми губами, повернувшись к Гире.

Хмырь побледнел, плечи его опустились. У Губошлепа мгновенно отвисли губы. Один Гиря остался спокоен. Спросил деловито:

– Солдаты с ним есть?

– Один…

– Кто, один? Солдат?

– Нет, хомут один… – Крыня нервно играл заточкой, перекидывая в руке то к себе лезвием, то от себя, но топтался нерешительно на месте, поглядывая на Гирю. Ему явно не хотелось лезть на автомат.

– Нормально… – усмехнулся Гиря. – Крыня, дай-ка заточку… – тот машинально, наверное, по привычке повиноваться вожаку, отдал ее, но тут же дернулся, схватить, однако Гиря уже протягивал ее Губошлепу. – Губошлеп, если этот суслик вякнет, коли его, – Губошлеп дрожащей рукой уцепился за толсто намотанную изоленту рукоятки, будто это могло его спасти, если хомут окажется ловчее. – Пошли, – коротко бросил Гиря остальным.

Они вышли в сени. Гиря затаился за открытой дверью, ведущей в избу, Крыне и Хмырю махнул рукой на наружную.

– Григорич, спишь?.. Лешак таежный… С зоны зэки сдернули, а ты пушку дома оставил…

Наконец он распахнул дверь и с яркого солнечного света шагнул в полумрак сеней. Крыня замахнулся, намереваясь садануть прапорщика кулаком в челюсть, но тот каким-то непонятным образом почувствовал опасность, и с разворота врезал Крыне прикладом по зубам.

Крыня расслабленно повалился на пол, подобно безвольной кукле откинулся навзничь, и кувыркнулся с невысокого крыльца. Не сдобровать бы и Хмырю, но тот без взмаха, дернувшись всем телом, вонзил нож прапорщику под лопатку. Хмырь и не помнил, как нож оказался в его руке. Медленно валясь наружу, на валяющегося у крыльца Крыню, прапорщик ловил, и никак не мог поймать непослушными пальцами рукоятку затвора. Выронив нож, Хмырь пятился назад, пока не наткнулся на стену. И когда прапорщик упал, вдруг кинулся к нему, схватил за плечи, попытался поднять, но, увидев остекленевшие глаза, выпустил его, и глухо зарычал, уставясь на нагнувшегося к Крыне Гирю.

Крыня зашевелился, открыл мутные глаза, с минуту смотрел на Гирю, видимо, пытаясь сообразить, где находится, наконец, сел. Гиря подхватил его под мышки, волоком затащил в избу, бросил на лавку. Хмырь с потерянным видом прошел к столу, встал возле него, поднес правую руку к глазам, приглядываясь к ней, как к незнакомой вещи, вытер о штаны. Потом сдавил лицо пальцами, чтобы не завыть, как волк, попавший в капкан. Все, не вырваться! Как за приманкой, потянулся за волей – хлоп… Вертись, не вертись – попался…

Гиря процедил сквозь зубы:

– Ну, чего расселись? Пошли сдаваться…

Оклемавшийся Крыня встрепенулся:

– Ты чего, Гиря?! Ну, у тебя и шуточки… – он полез в рот грязными пальцами, поковырялся там, вытащил зуб, полюбовавшись им, сунул в карман.

– Уходить надо, – озабоченно проговорил Гиря. – В тайге дорог много…

– Мало дорог в тайге… – обронил Хмырь.

Не обратив внимания на реплику, Гиря распорядился:

– Хомута – в речку, этого – на ту сторону. Пока доберется до поселка, мы уже далеко будем.

– Умный ты пацан, Гиря, а дурак… – Крыня двусмысленно ухмыльнулся щербатым ртом.

Гиря спросил у пасечника:

– Лодка есть?

Тот поспешно мотнул головой, куда-то в сторону окошка:

– Там, на берегу…

Гиря заметил, как Крыня достал из мешка с припасами, что приготовил им вольнонаемный, мешочек с дробью и сунул себе в карман, но сделал вид, будто ничего не видел. Отобрав у Крыни мешок, Гиря протянул его Хмырю:

– Бери, и пушку тоже. Ты с ней лучше управишься.

Пасечника развязали, завладевший автоматом Крыня пхнул его стволом в спину:

– Шагай, суслик…

Гиря отстранено подумал, что мужичок, и, правда, похож на суслика; пришибленный, придавленный страхом, с отвисшими, расслабленными губами. Когда пасечник вышел на крыльцо, невольно попятился назад, увидев убитого. Крыня свирепо двинул его прикладом по спине, рявкнул:

– Бери!..

Тот, кривясь от боли, нагнулся к прапорщику, ухватил его за плечи, пугливо и вопрошающе поглядел на Крыню. Гиря задержался над трупом, сказал Хмырю:

– Возьми за ноги…

Хмырь, даже не задержавшись, осторожно переступил через прапорщика и побрел прочь между ульев. Гиря тяжело глянул ему в спину, но ничего не сказал, поймал за шкирку Губошлепа, молча толкнул к трупу. Тот послушно взялся за ноги, и пошел впереди. Пасечник, красный от натуги, шатаясь, ковылял сзади. Крыня без всякой надобности тыкал ему в спину стволом автомата.

Прапорщика положили в крошечную лодку-долбленку. Крыня, вдруг спохватившись, забежал в воду и принялся стягивать с прапорщика новенькие хромовые сапоги. Гиря пробормотал себе под нос:

– Вот чмо болотное… Видал дураков, но таких… Сам себе труп на шею вешает… – пихнул Губошлепа к лодке: – Бери весло…

– Почему я? Пусть он сам гребет…

– Дурак! Его связать надо, чтобы подольше до поселка не добрался, и лодку обратно перегнать. А то на лодке он через два часа в поселке будет…

Губошлеп влез в лодку, взял коротенькое весло, больше похожее на лопату для уборки снега, растерянно заозирался:

– А где второе? И уключины?..

– Во, бля… Подарочек… – проворчал Гиря. – В корму садись, и огребай то справа, то слева!

Крыня, наконец, стянул с прапорщика сапоги. Гиря бросил ему:

– Свяжи этого… Руки назад. Чтоб не развязался…

– Сейчас… – Крыня широко ухмыльнулся.

Пасечник послушно повернулся к нему спиной, Крыня вытащил из-за пазухи мешочек с дробью, и, широко размахнувшись, врезал им пасечника по голове. И тут же одним движением закинул обмякшее тело в лодку. Утлое суденышко чуть не перевернулось, и осело почти до краев бортов.

Неумело огребаясь веслом, немилосердно брызгая, и мотаясь из стороны в сторону, Губошлеп погнал лодку от берега. Крыня вдруг вскинул автомат:

– Губошлеп, переворачивай лодку!

– Ты чего, Крыня?.. – он от неожиданности выронил весло.

– Лодку переворачивай, говорю… А то я в ней щас дырок понаделаю, да и в тебе заодно…

Губошлеп в панике заметался, неуклюже перевесился через борт, лодка опрокинулась, на мгновение показала черное днище, но тут же снова встала на ровный киль, только теперь полная воды до краев. Ни пасечника, ни прапорщика в ней уже не было. Губошлеп вынырнул, и с выпученными глазами, почему-то по-собачьи, хоть и хорошо умел плавать, поплыл к берегу.

Крыня повернулся к Гире:

– Вот так. Дня три, не меньше, мы выиграли. А ты сопли развесил…

Гиря только плечами пожал. Вот потому Крыня и простой мокрушник, и бегать ему до скорой смерти в шестерках, что думать не умеет. Где-нибудь посередине долгого пути у Хмыря лопнет терпение, Крыне и автомат не поможет. И выйдут из тайги только трое, все, кроме Гири, кровью повязанные. А он даже организацией побега не замазан. В случае чего и Губошлеп, и Хмырь с чистым сердцем все будут валить на Крыню…