Текст книги "Ефрейтор Икс"

Автор книги: Сергей Лексутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 40 страниц)

Глава 7

Допрос с распитием вещьдока на троих.

Утром Павел встал рано, Ольга еще не ушла на работу. Он прошел на кухню, Ольга глянула на него и всплеснула руками:

– Господи, Паша! Твоя физиономия стала еще страшнее, чем вчера.

Он поглядел в зеркало, висящее над столом, – Ольга любила, чтобы зеркала висели повсюду, вот Павел еще давно накупил в магазине "Умелые руки" всяких обрезков зеркал и прикрутил их к стенам в самых неожиданных местах, с помощью лакированных реечек и шурупов, – физиономия производила жуткое впечатление, к Павлу даже закралась предательская мысль: – "А стоила ли овчинка выделки?" Фингалы лиловели почему-то под обоими глазами, хотя он точно помнил, что саданул себе только по левой скуле. Нос, правда, и губа несколько опали. Он проговорил, тяжко вздохнув:

– Боксер, он всегда боксер… – и пошел на улицу.

Ольга крикнула вслед:

– Завтракать будешь?

– Попозже, – обронил он.

На улице было прохладно и замечательно свежо. Тихо постанывая от холодной воды, вымылся по пояс под колонкой и, растираясь полотенцем, направился к своему шезлонгу. Подумал, что в такой денек очень приятно будет работаться под яблоней, но тут же вспомнил, что космический боевик он уже закончил, и его теперь остается только перепечатать с рукописных тетрадей, а выносить машинку во двор он не мог рисковать. Вдруг опять привяжется маньяк, который обожает трахать секретарш на столах их начальников? Как в позапрошлом году, Вадимов кореш весьма недвусмысленно лез обниматься, приняв Павла за секретаршу исключительно потому, что он сидел, и печатал на машинке.

Завернувшись в полотенце, он уселся в шезлонг, вытянул ноги, прижмурился на кое-как пробившееся сквозь крону тополя солнце. До чего хорошо жить! Особенно теперь, когда смерть бродит на мягких лапках вокруг его такого уютного мирка… Интересно, что теперь предпримет Гонтарь? Впрочем, тест не для гениев. Если он напишет заявление в милицию – значит, он не заказывал Павла. А если не напишет, и если за Павлом продолжится охота, то с девяносто процентной гарантией можно считать, что это он заказа Павла. Вот и вся головоломка. Остается только сидеть и ждать.

Чем Павел еще допек Гонтаря, решительно не вспоминалось. Тот последний поход помнился до мельчайших подробностей, несмотря на случившуюся амнезию. А может, это иллюзия, что он помнит все до мельчайших подробностей? Итак, перейдя гнилое болото, Павел долго шел по азимуту, чтобы выйти к истокам обозначенной на карте речушки. Лишь утром следующего дня он выше на берег ручья. До полудня отмахал километров двадцать по его берегу. Ручей уже начал постепенно превращаться в речушку, а Павел не встретил ни единого следа человека.

В том месте, где в речушку вливался еще один ручей, Павел нашел свежее кострище. Зола лежала белым пухом. Значит, еще утром костер горел. Это неожиданное свидетельство присутствия человека, притом, что за весь день Павел не встретил ни единого следа сапога, ни единой порубки, почему-то насторожило его. Он начал внимательно осматривать землю вокруг кострища, было ясно, что люди тут привели ночь. Странным показался лагерь; нет следа палатки, значит не туристы, да и нечего им тут делать, в этих богом забытых местах, глухих и не живописных. На стоянку рыбаков или охотников тоже мало походило. Обычно бывалые люди складывают костер по таежному, и он горит всю ночь, а эти жгли тонкие сучья. Кто-то, видимо, не спал всю ночь, поддерживал огонь. Не было следов полога или навеса, вертелись на своих подстилках всю ночь, отогревая бока. Возле одной из подстилок Павел разглядел отпечаток какого-то предмета. Осторожно отодвинув ветви, отчетливо различил след замковой части автомата Калашникова. Хоть и подержал его в руках раз в жизни, а помнил все эти канавки и рычажки. Видимо во сне человек придавил его всем телом, вот на мягкой земле и остался оттиск во всех подробностях.

Присвистнув, Павел потянул из патронташа патрон, снаряженный пулей, при этом осторожно оглядываясь по сторонам.

Вокруг кострища валялись глухариные кости. Кое-где на них можно было различить следы дробин.

– Эге, ребята, у вас и дробовик есть… Но вот зачем вам в тайге автомат?.. – раздумчиво пробормотал Павел.

Он прошел немного по следам. Судя по подстилкам, путников было четверо. Когда следы от костра собрались в цепочку, Павел разобрал, что впереди пошел громадного роста человек. Размер его сапог был примерно сорок пятый, а весить он должен не меньше Павла, то есть около центнера. Павел уже прикидывал возможности своего противника. И когда до него это дошло, он остановился на месте. Получалось, что он, даже не задумавшись, уже кинулся в погоню. В сущности, какое ему дело? Он один, у него одностволка. Что он может сделать против автомата?

Самым разумным было бы, обогнав эту компанию, добраться до ближайшей деревни и сообщить в милицию. Господи, да как обгонишь, если в этих местах только по речкам и ручьям можно ходить?! Без постоянного ориентира закружишься в чертоломе, и компас не поможет. Но нет, не мог он их потерять из виду. Эти четверо несли угрозу, и он не имел права сойти с их следа.

След повел Павла по левому ручью. Это было лишено всякого смысла – через несколько километров ручей терялся в болоте. Получалось, что путники, выйдя из дебрей, тут же свернули в еще худшие дебри, под прямым углом к своему предыдущему пути.

Развернув свою карту, Павел проследил тоненькую ниточку ручья. Так и есть, он берет начало в обширном верховом болоте. Но тут он увидел, что если от крутого изгиба ручья свернуть в сторону, пройти краем болота, то можно выйти кратчайшим путем к той самой речке, к которой Павел и направляется. Если четверка двинулась этим путем, то, значит, или у них есть такая же карта, как у Павла, либо их ведет человек, отлично знающий эти места. Павел решил нагнать их где-нибудь на берегу речки, понаблюдать, а там видно будет…

Тайга больше не казалась ему тихой и уютной. В ней разлилась тревога. Тревога и настороженность были во всем; в замерших ветвях деревьев, отцветших и пожелтевших травах, и даже монотонный, усыпляющий до сих пор треск кузнечиков, стал каким-то тревожным, нервным. Даже в доносящемся время от времени журчании воды в речке, слышалась тревога. Казалось, тайга всеми доступными для себя средствами предостерегала Павла…

С ружьем на плече со стороны Павел казался беспечным, ничего не подозревающим путником. Наверное, мало кому пришло бы в голову, что не зря его правая рука опущена вниз и сжимает шейку приклада. Из этого положения Павлу достаточно одного движения правой руки – только согнуть в локте – и он готов к стрельбе.

Павел шел длинным скользящим шагом, слегка развернув ступни носками внутрь. От этого шаг становится на несколько сантиметров длиннее, да и ноги меньше устают. Еще индейцы-охотники много веков, а может и тысячелетий назад, изобрели его, видимо из-за отсутствия лошадей. Теперь разве что бегом можно было поспеть за Павлом. И еще; шаг его был абсолютно беззвучен. Это было опасно. Это было черт знает как опасно! Ведь мертвые осинники остались далеко позади, а в этих местах наверняка водятся и медведи, наряду с неправдоподобным количеством глухарей. Когда человек идет не таясь, зверь, издалека заслышав его, заблаговременно убирается с дороги. Идя бесшумно, можно нос к носу столкнуться с медведицей. Если она окажется с малышами, от неожиданности непременно набросится. Тут бы очень пригодился Вагай, но паршивец куда-то запропастился. Так и раньше бывало; увлечется преследованием какого-нибудь таежного зверька, закружится, распутывая следы, и про хозяина забудет, нагонит лишь вечером, на привале. Павлу приходилось рисковать, даже свистом он не мог позвать Вагая, не то, что выстрелом, он должен увидеть первым эту странную компанию. Вагай прекрасно различал звук выстрела его ружья. Если убегал далеко и свиста не слышал, достаточно было выстрелить, чтобы он тут же прибегал, горя желанием выяснить, кого подстрелил хозяин?

Первым увидели его.

Павел шел через прогалину, с легким наклоном спускающуюся к речке, посреди которой одиноко стояла тоненькая березка. Смеркалось, но до полной темноты еще оставалось время. В вечерней безветренной тишине деревья замерли в полнейшей неподвижности. Вдруг в этой неподвижности наметанное зрение Павла выхватило чуть дернувшуюся нижнюю лапу пихты, стоящей на противоположном краю прогалины, и в то же мгновение из тьмы под лапой как бы проявилось человечье лицо и стройная фигурка автоматной мушки. В тот краткий миг, когда боек, сорвавшись с курка, мчится к капсюлю, Павел понял; ему не удалось опередить, ему не удалось выстрелить первым. И он успел принять единственно верное решение – мгновенно опрокинулся навзничь. В момент падения ощутил, будто тепловатый ветерок пахнул в лицо. И резкий, чуть отставший посвист. Мелькнула старая, как самая старая пищаль, мысль: свистит, значит не моя… При падении шляпа надвинулась на лоб, так что глаза можно было не закрывать. К тому же довольно высокая трава скрыл Павла от напавших.

Послышался хриплый, простуженный голос:

– Видали? Срезал наповал одной очередью!

Ему откликнулся другой голос:

– Срезать-то срезал, а вдруг не наповал?

– Подойди, ткни заточкой для верности.

Лежа на рюкзаке, Павел осторожно отстегнул лямки рюкзака, проверил курок ружья. Он знал, что курок взведен, но все равно проверил. Теперь жизнь зависела от любой мелочи. Впрочем, он понимал, шансов у него почти нет. Единственная надежда на быстроту, и на то, что тот, с автоматом, подойдет вместе со всеми, тогда в молниеносной рукопашной автомат будет бесполезен. Совсем близко зашелестела трава. Из-под полей шляпы Павел наблюдал за бандитами. Один, громадный верзила, остановился метрах в полутора, сунув руки в карманы и держа двустволку под мышкой. Павлу показалось, что и лицом, и фигурой он являл собой жутчайшее разочарование. Другой, молодой, щуплый, с отвислыми губами, которые он беспрестанно облизывал, испуганно вскрикнул:

– Он живой!..

Послышался повелительный голос бандита с автоматом, оставшегося на месте:

– Ткни, говорю, заточкой!

Молодой быстро склонился, сунул пальцы за голенище. В то же мгновение Павел вскинул ногу и жесткий край подошвы кирзача пришелся парню в висок, в аккурат над ухом, где имеется слабенькая косточка, которую можно проломить и костяшками пальцев, если уметь бить. Все произошло на одном движении, Павел взвился, как раскручивающаяся пружина. Вот он уже на ногах, и с разворота врезал прикладом под ухо верзиле. Тот даже рук из карманов вытащить не успел. Павел ушел в сторону, и вот уже третий на линии выстрела; стоит, падла, у пихты и автомат в руках. Партизан, бля… Реакция у бандюги оказалась быстрой; ружейный выстрел и автоматная очередь прозвучали одновременно. Павла будто ломом ударило по ноге, по руке, рвануло бок. Пули сбили его на землю, но он тут же вскочил; пригодилась наука дяди Гоши, ему удалось мгновенно подавить болевой шок. Встал, прислонившись спиной к березке. Раненая нога не подломилась, вот и славненько, значит, кость не задело. Где же четвертый? Он лихорадочно шарил взглядом вокруг, одновременно пытаясь вытащить патрон из патронташа, но по пальцам стекала кровь, они скользили по гладкой латуни гильзы, и никак не могли ее захватить и вытащить из тугой ячейки.

Позади послышался шелест травы. Не отрывая спины от березки, Павел быстро переступил ногами, развернулся вокруг тоненького стволика, и оказался лицом к лицу с оставшимся бандитом. Медленно, вразвалочку, к Павлу подходил коренастый, толстоватый, но не рыхлый, человек, с большой, начавшей лысеть головой, сидящей на толстой, налитой шее. Человек был странно похож на двухпудовую гирю; именно – на двухпудовую, а не полуторку, или пудовик. В руке он держал топор.

Добродушно усмехаясь, и перехватывая топор поудобнее для удара, он произнес:

– Брось пушку-то…

И шагнул, вперед занося топор в косом замахе.

Перехватив ружье за цевье, так, чтобы оно сбалансировалось в руке, и, наметив для удара стволом глаз, Павел усмехнулся про себя, подумал: нашел быка на бойне… Мы еще поглядим, кто кого…

Бандит сделал последний шаг, и тут за его спиной из травы тенью возник Вагай. Инстинкт зверовой лайки сработал мгновенно – Вагай с разбега вцепился бандиту в промежность, и, взрыв землю широко распластанными лапами, осадил его назад. Тут же отпустив, метнулся в сторону. Поединок с человеком пес начал как с медведем, отвлекая его от хозяина, пахнущего кровью и яростью, и подставляя под выстрел. Бандит дико заорал, повернулся, и в тот же момент, с хриплым, яростным выдыхом-выкриком, падая вперед, вкладывая в бросок все остатки сил, стремительно выбрасывая вперед руку с ружьем, Павел ударил стволом в основание черепа, прямо в эту налитую шею, с ужасом поняв, что ствол не пробьет эту подушку сала, и не достанет до атланта… Павел еще успел увидеть, как Вагай, растопырив передние лапы, напрыгнул на упавшего бандита и рванул клыками его горло.

Усилием воли Павлу все же удалось удержать ускользающее сознание, разогнать тьму, застлавшую глаза. Да и Вагай помог; с жалобным скулежом обмусолил языком все лицо, даже попытался зализывать рану на боку. Эта-то боль и привела Павла окончательно в чувство. Прислушиваясь к звону в ушах, пополз к бандиту. С ним было все кончено. Из разорванной шейной артерии толчками била кровь. Глаза, уставившиеся в темнеющее небо, быстро стекленели. У Павла не было ни сил, ни желания разбираться, что прикончило бандита; ствол ружья, или клык Вагая? Он пополз к двум другим. Молодой тоже тихонько остывал. Павел бил его не жалея, височная косточка была глубоко вмята в череп. А верзила был жив, несмотря на то, что левое ухо и скула были расшиблены прикладом вдрызг. Пошарив в кармане, Павел нашел огрызок капронового шнура. Связать бандиту запястья, его не хватало, тогда Павел жестоко стянул верзиле за спиной большие пальцы рук. К четвертому можно было не ползти. Павел знал, что тридцатиграммовая пуля системы Бреннеке попала ему точно в грудь. Да и Вагай уже к нему сбегал, обнюхал, и равнодушно притрусил назад.

В ушах звенело, свистело, волнами наплывала темнота, когда Павел, наконец, добрался до своего рюкзака. Вел его уже только инстинкт. Осталась лишь одна мысль, бившаяся где-то глубоко-глубоко в мозгу: если он потеряет сознание, то уже не очнется – окончательно истечет кровью. Кое-как развязав зубами шнурок, стягивающий горловину рюкзака, Павел достал флягу, зубами отвинтил колпачок, и сделал несколько глотков. Терпкий, жгучий настой освежил и отогнал наплывающую черноту. Только тогда Павел достал пакет с аптечкой. Четырех индивидуальных пакетов было явно мало для его ран. Сильнее всего кровь шла из пробитой левой ноги. Штанина напиталась кровью, кровью наполнился сапог, и она уже превратилась в студень, черный, поблескивающий в свете всплывшей над верхушками деревьев гигантской луны.

Вспоров штанину ножом, Павел принялся бинтовать рану, щедро пропитав марлевый тампон настоем из фляги. Рана оказалась сквозной, да и чего ожидать от "Калашникова", калибра семь шестьдесят две, на таком расстоянии? Его немножко успокаивало, что кость не задета, все же он сможет идти. Ползти шестьдесят километров намного труднее.

Бандит пришел в себя, но не двигался. Лежа на боку, неловко подогнув голову, искоса глядел на Павла. Сняв штормовку и рубашку, Павел разглядывал раны. Руку, и бок, видимо, задело одной пулей. Слегка зацепив трицепс, пуля скользнула по ребрам. Рана не опасная, но крови из нее вытекло много. Павлу повезло, автоматная очередь лишь кончиком, чуть-чуть, задела его. Паршивым стрелком оказался бандит.

Когда Павел закончил бинтовать раны, бандит зашевелился. С трудом сел, напряженно склонившись вперед. Вагай метнулся к нему, поставил одну лапу на плечо, и весь напружинившись, зарычал в самое лицо. Не обращая внимания на это, бандит смотрел на Павла. Тот медленным движением поднял с земли свое ружье, надавил пальцем на ключ, ствол опустился под собственной тяжестью, экстрактор легко вытолкнул гильзу. Если бы гильзу раздуло в патроннике, вряд ли бы он смог ее вытащить. Перезарядив ружье, и еще ни на что не решившись, он взвел курок. Ослабевшая рука еле-еле держала ружье на весу, ствол качался; вверх-вниз, вверх-вниз… Пришлось опереть ствол о сапог.

При свете луны Павел разглядывал бандита. По виду молодой, младше Павла, огромный мужичина. Лицо спокойное и как бы отрешенное; ни страха, ни ненависти, и еще бесконечная усталость в выражении лица, во всей скорченной фигуре. Левая половина лица уже распухла от жестокого удара прикладом, ухо оттопырилось и размером стало раза в два больше обычного. Непрошеная жалость коснулась сердца Павла.

Разлепив спекшиеся губы, бандит хрипло выговорил:

– Ну, чего ждешь? Кончай быстрей…

– Куда торопиться? Успеется… – протянул Павел, постепенно осознавая, что у него нет иного выхода, кроме как убить этого человека. И бандит осознал это первым.

– Это точно… – криво ухмыльнулся бандит. – Вместе подыхать придется. Не доползешь ты до жилухи. Кровью истекешь… Стреляй, что ли… Чего изгаляешься?

– Я не изгаляюсь. Просто, интересно узнать, чего это вы на меня охоту устроили?

– Не ясно, что ль? У тебя деньги, документы…

– Да-а… Денег у меня – вагон и маленькая тележка… – усмехнулся Павел. – Издалека топаете? Что-то не припомню здесь поблизости лагерей…

– Издалека-а…

Павел уже чувствовал, что не сможет убить этого человека. Не надо было затевать разговор. Хотя иного выхода у него не было. Он опасен. Он черт знает как опасен! Стоит только пойти дальше, он в момент освободится от веревок, и в два счета нагонит… Похоже, бандит и сам желал поскорее отправиться на тот свет. Он даже не пытался заискивать, клянчить жизнь, чего-то обещать. Он просто сидел и ждал. Победитель пожелал поговорить? Можно и поговорить…

– За что сидели-то? – как можно равнодушнее спросил Павел, чтобы набрать злости, которой ему явно не хватит, чтобы надавить на тугой спуск.

– Этот, – указал кивком головы на молодого, с отвислыми губами, – девчонку изнасиловал, потом облил бензином и поджег…

С Павла, будто разом всю кожу содрали. Он чуть не нажал на спуск от боли и ненависти. Но палец не подчинился импульсу. А бандит продолжал:

– Тот вон, с автоматом, многих замочил. Сколько, не знаю. Может, и калеками многих оставил. Ночами с мешочком дроби промышлял. Шапки, шарфы, сапоги, дубленки снимал с оглоушенных. Многие, поди, в беспамятстве лежа, обмораживались… Тот вон, сзади тебя, сам никого не убил. Однако из всех самый страшный человек. Все норовил чужими руками…

Бандит замолчал.

– Ну, а ты?.. – поторопил его Павел.

– Я?.. Я, паря, сидел за то, что пушнину налево сплавлял. А когда в побег пошли, прапорщика зарезал. Так что, кончай быстрей, да топай до жилухи. Можа и доберешься…

– Я не тороплюсь… Почему в побег пошли?

– Почему, почему… По воле соскучились… – он помолчал, о чем-то раздумывая, затем договорил: – Вон у того, который сзади тебя, камешки в воротнике зашиты. Дорогие камешки…

Протянув руку, Павел ощупал заскорузлый от крови воротник бушлата. Там, действительно, были какие-то скользкие твердые горошины. Вытащив нож, он отхватил оба уголка и высыпал содержимое на ладонь. В лунном свете призрачно поблескивали крупные, окатанные стекляшки. Он поднял голову, посмотрел на бандита. Тот сидел скорчившись, прикрыв глаза и, казалось, был равнодушен ко всему на свете. "Зачем он сказал про камни?" – подумал Павел. – "Откупиться хочет?"

– Не сомневайся, настоящие… – усмехнулся бандит, открывая один глаз, второй не открывался, заплыл кровоподтеком. – Ну, понял теперь? Одному из нас отсюда тропы нет.

Вдруг, извернувшись, он одним махом вскочил на ноги, и бросился на Павла. Но Вагай был начеку. Вцепившись в штаны, он одним рывком свалил бандита на землю, укусил за лицо, и, поставив лапы ему на грудь, свирепо зарычал. И тут Павел понял, что бандит сознательно провоцирует его на выстрел.

– Вагай, ко мне!

Пес нехотя подошел к Павлу, вильнул хвостом, сел рядом.

– Сволочь ты! Чего измываешься? – в голосе верзилы слышались слезы.

Павел набрал в грудь побольше воздуха, и что было сил даванул на спуск, ожидая мягкого толчка в руку. Но ничего не произошло, даже боек не щелкнул, а палец аж судорогой свело.

Бандит снова зашевелился, сел, сказал:

– Ну и зверюга у тебя… Один медведя держит?

– Не знаю, не пробовал… – рассеянно обронил Павел.

Творилась какая-то мистика; палец не смог нажать на спуск.

Бандит проговорил без злости, несмотря на то, что из разорванной щеки капала кровь:

– С такой собакой доберешься… Пятьдесят верст всего… Говорил я этим дуракам, нечего шалить в тайге. Хоть и длинные в ней дороги, но мало их, и шибко редко пересекаются, и на любом пересечении своего знакомца запросто встретить можно…

Павел сунул камни в нагрудный кармашек рубашки, застегнул, да еще и булавкой заколол. Дополз до бандита с автоматом. Уперев приклад автомата в землю, выпустил оставшиеся в рожке патроны в небо. Запасного рожка не оказалось. Потом пополз к верзиле. Когда отстегивал его патронташ, бандит тихо, потрясенно сказал:

– Ну и дурак же ты, парень…

– Может, это не самая большая дурость в жизни, кого-нибудь не убить, кого следовало бы по всем статьям… – хмуро пробурчал Павел.

Смутно надеясь, что такую частую стрельбу кто-нибудь услышит и заподозрит неладное, Павел расстрелял и все ружейные патроны в небо.

Павлу не хотелось ждать рассвета на этой прогалине, воняющей пороховой гарью, кровью и смертью. Срубить на костыль березку, спасшую его от смерти, рука не поднялась, и он ползком дополз до леса, и уже там, еле разглядев при свете луны, срубил ножом тоненькую осинку, с развилкой.

Он брел в лесную темень, Вагай тащился следом, поминутно оглядываясь, скаля клыки и топорща шерсть на загривке.

На рассвете Павел вышел к тому проклятому ложку…

Вот оно! Он из той давешней истории не помнил, что верзила ему признался, что зарезал прапорщика… Тьфу ты… Тут же помрачнел Павел. Зачем же волок тогда на себе? Рисковал, что загребет какой-нибудь сельский Аниськин, увидя побитую физиономию и порванную собакой щеку… А главное, почему камни не забрал?

Сидела какая-то заноза, беспокоила Павла, но он никак не мог сообразить, или вспомнить, что именно его беспокоило.

– Ладно, надо ждать Гонтарев ход… – пробормотал Павел, вылезая из шезлонга.

Ольга уже ушла, завтрак ждал Павла на столе. Павел ел с расчетливой поспешностью, чтобы успеть к приходу милиции. Но они все не шли и не шли. Он напился чаю и уже подумывал, а не засесть ли за стол? Когда послышался телефонный звонок. Взяв трубку, он нейтрально сказал:

– Алло-о?..

– Пашка? Ты? – послышался жизнерадостный голос Димыча.

– А кто ж еще тут может быть, если я в командировки не езжу?

– Дурак ты, Пашка! – серьезно выговорил Димыч. – И шутки у тебя дурацкие…

– Да это так, Димыч… Я ж крутой криминальный роман начинаю писать, в образ вхожу… Ну, чего звонишь?

– Да то и звоню, что Венечка не раскололся. Видимо понял, что у меня ничего нет, а может и маляву кинули. Короче, он поставил все на кон, и выиграл. Отпустили мы его, еще вчера. Я тебе звонил, но тебя дома уже не было. Ты, как раз, пошел ректору физиономию бить. Ну, Пашка, ты и учуди-ил! Самому ректору физию начистил…

– Откуда ты знаешь?

– Телевизор смотрю. Ни одних новостей не пропускаю. Иногда помогает дело побыстрее двигать, когда общую картину в городе представляешь. Как ты теперь выкручиваться будешь? Он же заяву накатает в районное отделение. А это мелкое хулиганство, себе забрать я уж никак не смогу…

– Не суетись, Димыч! Сам справлюсь. Зато, представляешь, если он не накатает заяву?..

– Что, что-о?! – Димыч просек моментально. – Ты хочешь сказать, что если он не накатает заяву, это будет косвенным подтверждением того, что он тебя заказал?

– Вот именно!

– Паша, а ты голова-а… Не хочешь ко мне в отдел пойти опером? – но тут же он хохотнул, и сказал: – Но если он очень умный, то сразу накатает заяву, потому как поймет, что если не накатает, то мы поймем, что он тебя заказал…

– Чего-о?!

– Того. Если так уж сильно захотелось набить морду, ну и бил бы без всяких заморочек. А теперь повертишься на допросах у этих лейтенантиков. Они ж на таких, как ты лохах, лишние звездочки получают. Даже если тебя всего на пятнадцать суток засадят. А тут можно нарыть и злостное хулиганство, и даже попытку убийства присобачить, если знать, как заявление составить, да как протоколы вести. Ладно, Паша, надо бандюков спровоцировать что ли? Чтобы ты попал в разряд потерпевших. Тогда можно официально расследование начать, и твое хулиганство можно будет представить необходимой самообороной, даже если Гонтарь ни при чем. Но ведь как ловко действуют! Не придерешься… Пока, Паша… – и Димыч положил трубку.

Помимо воли в животе у Павла рос страх. Подозрение, что его заказал Гонтарь, как-то не вызывало страха; Гонтарь был злом давнишним, привычным. А тут выходило, что какие-то весьма, и весьма решительные люди желают Павла отправить на тот свет. Только вот действуют как-то нерасторопно; и топтуны-то засветились, и убийцы какие-то неквалифицированные оказались…

Засесть за стол, не получилось. Павел абсолютно не мог сосредоточиться, в ожидании приезда ментов. А потому он оделся, спрятал в тайник нож с наганом, и пошел на работу. По дороге подумал, что его могли и хватиться; он уже даже не через день на работу ходит, а через два. По пути пару раз проверившись, убедился, что слежки нет. Маячили какие-то парень с девушкой на пределе видимости, но, похоже, они были до ушей поглощены друг другом. Перейдя оживленную магистраль, Павел по тихому переулку, с двумя рядами старых толстенных тополей, подходил к школе, когда увидел парня, неторопливо идущего ему навстречу. Парень даже не посмотрел на Павла, шел, сосредоточенно уставясь в землю, и о чем-то напряженно думал. Павел чисто машинально проводил его взглядом, держа на самом краю зрительного поля, а потом только глядя на его тень. И вдруг, тень резко дернулась, вытянула руку. Павел присел, и молниеносно ушел в сторону. Послышался хлопок с присвистом, рядом всплеснул фонтанчик серой, нашпигованной угольным шлаком земли. Павел никогда не слышал звука пистолетного выстрела, когда пистолет оснащен глушителем, но сразу же понял, что это он. И Павел принялся качать "китайский маятник", про который сначала вычитал в книге Богомолова про контрразведчиков, а потом дядя Гоша наглядно показал ему, как это делается. Киллер, привыкший стрелять жирных кроликов, распялив рот и выпучив глаза от изумления, пальнул два раза, но не попал. Павел прыгал перед ним, как взбесившаяся лягушка, а киллер, наконец, придя в себя, оскалился по-собачьи, и дергал стволом вслед за Павлом, но никак не мог поймать на мушку. А Павел, наконец, допрыгал до толстенного тополя, и скользнул за ствол. Топоча как теленок, сопя с присвистом, киллер добежал до тополя, и уже обходил его слева от Павла, но Павел не стал крутиться вокруг ствола, чего, наверное, ожидал от него киллер, а нанес удар полусогнутой ногой назад с разворота, как бы обтекая ногой ствол тополя. Доморощенные каратисты называют этот удар "ура-мамаша", а дядя Гоша, показавший несколько разновидностей его, никак не называл. Тем не менее, каблук Павла угодил во что-то мягкое, киллер утробно хрюкнул, и, сложившись пополам, отвалился в сторону, однако пистолета не выпустил. Павел обошел ствол тополя, киллер стоял, скрючившись, но, тем не менее, попытался вскинуть пистолет. Павел хлестко поддел ступней его запястье, пистолет тяжело шлепнулся на землю. Тут же развернувшись, Павел другой ногой ударил киллера в пах, и, кувыркнувшись, подхватил с земли пистолет. Киллер, мгновенно осознав, что напоролся на достойного противника, пустился наутек. В горячке Павел два раза выстрелил, не видя мушки, видя только удаляющуюся спину, однако не попал. Попытался взять себя в руки, хладнокровно совместить прорезь прицела с мушкой, но тут сообразил, что мушку и цель разделяет толстый глушитель, кое-как навел его на качающуюся спину. Но парень уже нырял в "жигуленок", неизвестно откуда вывернувшийся. Павел высадил по "жигуленку" все, оставшиеся в обойме патроны, но ни разу не попал даже в машину. Да-а… Из пистолета стрелять, это не то, что из дробовика навскидку дробью…

Поспешно оглянувшись, и не увидя никого на пустынной улице, Павел сунул пистолет в сумку. И торопливо зашагал к школе. Руки и ноги, и, кажется, даже кишки, пробирала внутренняя дрожь запоздалого страха. Он бормотал машинально:

– Вот те и Беркут… Вот те и Гонтарь… Вот те и Беркут… Вот те и Гонтарь…

В школе он первым делом кинулся к телефону, но вахтерша злорадно спросила:

– Что, позвонить?..

– Ага… Срочно надо…

– Не получится! Отключили телефон за неуплату…

Павел обежал все окрестности, но не нашел ни одного исправного телефона. Правда, на автобусной остановке стоял целый ряд телефонов-автоматов, но все они уже были новомодными карточными. Плюнув, он вернулся в школу. Света в слесарке не было, оказалось, и электричество отключили за неуплату. Только успел спрятать трофейный пистолет, заложив его прямо на верстаке несколькими вентилями, как в дверях нарисовались три фигуры с автоматами и одна без автомата, но это была длинная и сутулая фигура старшего лейтенанта, местного участкового.

Участковый строго сказал:

– Вы Павел Яковлевич Лоскутов?

– Да вроде я… – врастяжку протянул Павел.

– Не паясничайте! Вас приглашают в райотдел по поводу совершенного вами злостного хулиганства.

– Помилуйте, старший лейтенант! – вскричал Павел. – Меня же избили, и меня же заподозрили в злостном хулиганстве. Или вы усматриваете факт злостного хулиганства в том, что я упорно лупил своей физиономией по чьим-то кулакам?!

Лейтенант попытался придать себе грозный вид, заорал:

– Не издевайтесь! А то пойдете в наручниках.

Но грозный вид придать своей унылой физиономии ему было трудно. Три сержанта, топтавшиеся у него за спиной, с любопытством разглядывали обстановку в слесарке. Павел пожал плечами, повесил на плечо свою сумочку и пошел к выходу. В дверях остановился, спросил:

– Могу ли я хотя бы администрацию поставить в известность?

– Зачем? Вам дадут повестку, если, конечно, не посадят в КПЗ.

Под конвоем четверых милиционеров с автоматами его провели в школьный двор, и под взглядами ребятишек, копавшихся на пришкольном участке, посадили в патрульную машину, расписанную номерами и украшенную мигалками. Ухмыляясь, Павел подумал; завтра по всей округе разнесется весть, что арестовали самого главного мафиози города, а в школьном бассейне нашли склад оружия.