Текст книги "Внук Бояна"

Автор книги: Сергей Розанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

– Не тронь моих людей – сам разберусь, – Ярослав даже не повысил голоса.

– Но он говорил людишкам муторные речи! Вот он! – и указал на Кузяна.

– Что говорил? – искоса поглядывая на Кузяна, тихо спросил Ярослав и нахмурился: какой нескладный парень, опять на него беда.

– О князьях сказывал: будто все они ненавистники, как волки... Трусливы. На поле боя бросают свои рати и бегут... Потом забывают пленников – своих сородичей... Но коли князь попадет в плен – не горюет – женится на ханской дочери. Или за него выкуп княжество шлет – полвоза серебра... А кто выкупит простого смерда?..

– Со злобством наговариваешь, Чурын! – волнуясь, бросил Кузян. – Слово мое было о князе Романе, да и то не таково.

Ярослав глянул на Кузяна – руки сжались в кулаки, лицо побледнело, думы нахлынули горькие и злобные: что же этот молодой сотник добра не чувствует? Или все еще не верит, что жалеют его Яришку? И ведь уже все сказано: пусть женится!

Спросил строго:

– Тебе русский князь как поганый половчин? Как волк?

– Есть такие! Вот его, – Кузяшка указал на Кащерю, – оберегает князь, хочет боярином сделать. Добычливого пса и князья любят. А он, как поганый половчин, людей терзает да и грозит Яришку увезти в полон. Поганым продать!

– Не верь, княже! – резко оборвал Кащеря. – Я дал тебе слово не трогать мельничиху.

– Если бы тронул – давно тебе карачун сотворил бы! – не сдержался и крикнул Кузян, хватаясь за меч.

– Тихо! – остановил Ярослав. – За хулу князей – голову долой!.. А ты уходи прочь! – приказал Кащере. Сам проверю твои наговоры! И слушай в последний раз: моих людей не тронь! И не докучай с наветами...

Кащеря отходил к двери и говорил, не смущаясь:

– Напрасно веришь смерду. Не знаешь жизни. Это потому, что у тебя нет бояр, некому подсказать большое и верное. Возьми меня боярином, не пожалеешь! Или купец этого не достоин?.. А у меня богатство повыше боярского. Пора и купцам садиться за боярский стол! Без нас пропадут и князь и смерд, отощает и казна княжеская. Деньги будут у нас, мы будем сообща приказывать!..

– Замолкни! И иди! Не боярин еще, а хвастаешься! – прикрикнул Ярослав и добавил страже: – Проводите ко дворам этого злого хитрословесника!

Воины выпроводили Кащерю за дверь. А Ярослав плюхнулся на лавку, сжал голову руками. Ему жаль было Кузяна – ловкий, услужливый парень. Сколько людей собрал из лесов! Но и простить нельзя: от его слов обида княжеской чести!

Занятый неприятными думами, князь не замечал, как сочувственно поглядывал на него Епифан. Вот он покряхтел, поднимаясь с лавки, прошелся взволнованно по' чистому полу. И вдруг встал, глаза повеселели.

– А что, Ярослав Глебович, если рассудить... в словах этого бедоноши великая мысль таится, А– и указал на Кузяна.

– Какая еще мысль? – с досадой буркнул Ярослав.

– Волки-то наши обломают буйволиные рога, что красуются на стягах половецких!

– Буесловие твое, воевода, недозвольно! – не вдумываясь в слова Епифана, все еще с сердцем ответил князь.

Юрко смотрел в окно, как там воины провожали Чурына Кащерю. Конь у него хорош, так и пляшет под ним. Вскинулся на дыбы и красивым скачком рванулся вперед. Юрко услышал последние слова Епифана, повернулся к князю. Он чувствовал, что в душе Ярослава уже крепнет тяга забыть все горечи, занесенные Чурыном. Кстати, приближался вечер – пора выезжать на охоту, сокольничьи уже седлают коней, тут никакое дело не могло остановить князя. Шутливо заговорил:

– А наши волки лесные – злей, сильней и смелей степных. Так что рога половецкие ломать не миновать.

Ярослав покачал головой и усмехнулся:

– Ну и хитры вы оба, тоже как лесные волки.

– Волк лесной хитер только на охоте, – уже веселее подхватил Епифан. Он знал: если речь пошла про охоту, князь быстро отмякает, забывает обиды. Вот и теперь он медленно ходит по палате, уже спокойно выговаривал:

– По-твоему, воевода, надобно простить этого озорного баламута? – и указал на Кузяшку.

– Зачем прощать?! Послать сего резвеца в Дикую степь лазутчиком. Пусть еще поглядит, каковы степные волки-половцы да буйволиные рога на стягах. Ему придется сшибать их. И коли башку его глупую не ссекут вражины, значит, поумнеет она... |

Ярослав молча вышел из посольской палаты, вскочил на коня и умчался со двора. Следом за ним поскакали его любимые' егеря. Вернулся поздно, – конь весь в мыле, да и сам устал, но доволен удачной охотой. Епифан было сунулся к нему с разговором, а князь махнул рукой и как-то смешливо сказал:

– Ну вас к лешему! Делайте как знаете, лишь было бы лучше! С волками житьЩ по-волчьи выть!..

И вот тогда он и послал Юрко на мельницу, добавив слова:

– Кузян, твой сотник, все делает наудалую... Может, возле Яришки поспокойней будет.

– Пожалел парня? – усмехнулся Юрко.

– Люблю храбрых!

...Едет в задумчивости Юрко, за ним Кузян поглядывает настороженно. Волки провыли в стороне на многие голоса – молодые со старыми, матерыми волчищами. Медведь-шатун по-, смотрел на всадников злыми глазами и лег за дубом, следит... А вот дорога с Дикого поля, следы всадников покружили на полянке и повернули назад. Кто они? Не половцы ли? Наверное, они: кони не кованы... Но сабли острые у них всегда наготове! Теперь и тут следить надо разведчикам!

Кузян думает светлые думы: скоро он увидит любимую

Яришку. Что скажет она, не одумалась ли, не поедет ли с ним женкой? Он уже сготовил к зиме новую мазанку в речном обрыве. Лавки в ней сколотил, шкурами сохатого устелил. Сам горшки слепил, на ножном станке обкатал и обжег.

Серый вечерний туман спустился на лес. Уже мелькнул огонек на мельнице. Все здесь замерло, вода замерзла. Не видно и человека: мельники в зиму пошли охотничать... И вдруг – Яришка, пригожая, стройная, показалась у калитки в меховой расшитой душегрейке, встретила их с поклоном и улыбкой, как старых хороших друзей, провела в горницу.

– А мне сороки нагадали ваш приезд, – сказала она. И Юрко вспомнил: всю дорогу они трещали беспокойно, предупреждая лесных обитателей: «Берегитесь, человек идет!».

Как и повелел Ярослав, Юрко начал речь вести издалека, чтобы сразу не отпугнуть Яришку. Старался говорить душевней. А когда она поняла, зачем приехали ее друзья, вся зарделась, будто растерялась, и не смогла ответить, поедет ли в Сосново на княжий двор. Она, мол, принадлежит не людям, а богам и без их слова уйти не может никуда. Боги не прощают измены!

Юрко верил в могущество слова, а тут... не получилось! Значит, не всегда слово всесильно?!. Или жаль отпускать Яришку к другому? Сколько Юрко ни уговаривал, Яришка стояла на своем: она Должна помолиться богам, выпросить у них отрешение, хоть на время!

Тут же начала собираться в поход: надела короткий тулупчик из легкого оленьего меха, сверху нацепила тонкую коль– чужку, опоясалась коротким мечом и скрылась в туманной ночи.

Опять стояла она у землянки деда Маркуна, стукнула условно– три раза по три в дверцу. Слышно, отдернули засов. Она вошла в дымную клетушку старого жреца. На очаге горели дрова – ломаный сушняк, дым поднимался к потолку и уходил в прорезь над дверью. Старик сидел у огня,’ кутаясь в волчий тулуп. Высоченная шапка из золотистой выдры торчала на голове колпаком. Строгими и грустными глазами, покрасневшими от дыма, встретил он внучку.

– Не говори. Знаю, зачем пришла, – тихо молвил он и умолк, скорбно смотрел на нее. – Над озером ныне ночью смеялись злые духи – не к добру. Близок, близок конец света!

А она съежилась и ждала удара.

– Ты решила изменить нашей истинной вере, – наконец глухо заговорил Маркун, – но боги не помилуют...

–Но и не накажут! – вырвалось у нее. – Наши боги справедливые и добрые. Я знаю, князь Ярослав поймет, кто человечней. И он будет с нами!

Яришка верила, что стоит ей поселиться на княжеском дворе, и все там пойдет, как ей хочется. Вот на мельнице все теперь слушают ее. Дело ведет она, пишет на бересте заемные и другие письма. Не может быть, чтобы князь Ярослав Глебович не признал в ней силу, подаренную ей любимыми добрыми богами.

–Так ли будет? – прогудел старый жрец. – Не забудешь ли заветы священные возле князя, ради его красного слова?

–Нет! – Яришка решительно покачала головой, она знала, что этого никогда не случится.– Буду хлебы печь для него на травах долголетия, пусть живет и здравствует на славу всем.

– И что же принесет его слава? – Жрец смотрел на внучку исподлобья, Силу заморской вере?

– Нет! Защиту Руси! Народ пойдет за ним... – Помолчала и добавила: – Всем нужно быть вместе. Сидя в лесу, ума не высидишь. Я ухожу на люди. Буду служить князю и народу русскому на пользу. А боги на меня не обидятся...

Теперь молчал жрец. Рушится последняя надежда – некому передать волхвование! Так умирает старая вера. Есть, есть в новой вере привлекательное. Она говорит: «Не убий!» А в народе еще есть кровная месть. В страшные годы больших неудач жрецы приносят Перуну и человеческие жертвы. Она говорит: «Не укради!» А татей полны леса. Жрецы тайно забирают у богов человеческие приношения... Но что делают сами наместники Христа? – Жестоко изуверствуют! Терзают волхвов! Как только их земля держит?!. Пусть Яришка расскажет князю про черные дела их веры. Старый жрец шагнул к внучке, положил ей руки на плечи, сотворил наскоро молитву Перуну и решительно сказал:

– Несчастья бояться – счастья не видать. Новое счастье ищи, а старого не теряй... Как теряю я... Уже думаю: не стареет ли старая вера? Все от нее отходят. А новая вера дала людям грамоту и много знаний, от них ты, женщина, стала мудрее старших. Так иди, куда тебя посылают боги, свети людям их мудрым словом. Знай: боги любуются тобой, когда ты славишь их. Но не забывай: боги беспощадно карают отступников, даже радуются, когда они сгорают на жертвенном кострище...

Шла Яришка домой лесными тропами, и было ей горько и радостно. Она будет всегда возле любимого князя, она будет ему как мать, как старшая сестра, она не пожалеет Для него жизни... От него идет народу не насилие боярское, а спокойное житие. Потому она и идет на его зов. Такому не зазорно служить! И пусть ее пример призовет всех староверцев к дружескому сообществу, чтобы всем народом добывать доброе счастье...

Кузяшка встретил ее на заснеженной тропе, стоял смущенный и радостный. Пойдет ли за ним? Станет ли его ладой?

– Знаю, чего ждешь, – тихо сказала она с тайной печалью.

– Жду и надеюсь, Яришенька.

– Счастье наше – в руках богов. Я не властна над собой.

– Как это может быть! – Кузян воскликнул почти с отчаянием. – Ты же не холопка, ты – вольный человек! Лада моя, ты обманываешь себя, а боги обманывают тебя.

– Молчи! Или ты стал нововерцем?

– Нет! Боги наши со мной. Был бы я князь, нашу светлую веру вернул бы людям.

– Теперь таких князей нет. – Яришка покачала головой.– Разве кто из правителей хочет зла людям?! Но редко кто умеет делать добро... Князь Ярослав для нас лучший. Он может дать народу покойную жизнь.

– Ты любишь его?

– Да, Кузяша. И жалею. Он – князь, как и все они: им подай почести, подай богатство, подай власть нерушимую. И в нем когда-то разгорятся все эти княжеские желания. А пока мы должны оберегать его от них, ибо яд их разъедает душу князьям, делает их бесчеловечными, жестокими… Скажу тебе еще, как брату: и Юрко мил мне. Но все вы мне велением богов – как родные, мы будто от одной матери. Даже и князь. Только он избран богами властвовать, боги надеются на него… И, если ты пособишь мне оберечь его, мы поможем ему стать великим поборником нашей истинной веры и счастья народа русского. Кто знает… боги мудры. Они дают наказы, они и отменяют их. Тогда я позову тебя, сокол мой. А пока будь от меня в стороне, докуда орленок не станет орлом. Не надо перечить богам!

Кузян поник головой, он понял, что мысли ее далеки-далеки от него, от простого человеческого счастья. Но что сделаешь, пусть будет, как будет!

Князь церкви

У Кузяна кудрявая русая бородка, и не узнаешь в нем того безусого парня, на которого точит зубы сам боярин Туряк. И все-таки Кузян старался идти неприметно, выглядывал из-за каждого поворота дороги: нет ли кого впереди. Схватят боярские слуги – и головы нет! Да и не попасться бы Кащериным ватажникам.

Кончились пронские земли, пошли резанские. Скоро будет и вотчина боярина Туряка. А вот и знакомый столб у развилка дороги, с черепом коня, дальше идут земли боярские...

Усадьба чуть виднеется в середине села на пригорке – будто городок. Красная крыша с резным коньком, тын из островерхих бревен высится как крепостная стена, с башенками и огромными дубовыми воротами. У ворот – маленькая церковка, не помолясь, в ворота не войдешь. Снаружи усадьба рвом глубоким обрыта. Все это Кузян видел не раз за свою холопскую жизнь у боярина Туряка. И знал: у боярина много добра невиданного! Шелка и драгоценные камни, много золота и серебра в сундуках хранится – на воза не уложишь. И все это он добыл не только на торгу в обмен на пушнину, мед и воск. Главное – награбил! Из каждого похода привозил военную добычу. А князь Роман не перечил. И боярин стоит за него головой. Потому и сам живет, как князь. И все жадничает. На одном хлебе челядь держит. Всех смердов в холопы превратил. Даже и златоковцев. Повидать бы их... А где-то недалеко от конца живет и дружок по несчастью – Авдошка.

Женщина в рваной паневе встретилась – воду несла в деревянных ведрах на коромысле. Кузяшка поклонился вежливо и спросил:

– Где тут.Авдошка живет?

– Чей? Охримов сын? Зайди в третью нору.

Снаружи – бугорок, запорошенный снегом. А в нем дверца наклонная. Кузян нагнулся и постучал, но никто не отозвался. Торкнул дверь – не заперто, и он, сгибаясь, полез в черноту, как в нору.

Русый волосатый парень в рваном шубняке сидел у огня. В углу вырезаны в глинистой стене две лежанки, солома на них постелена, рваным рядном покрыта. На одной лежанке – старушка. Лицо багровое, воспаленное, глаза дикие.

Кузян смотрел на молодого хозяина, и уже полузабытое все настойчивее врывалось в память. Вот его, еще слабого после ранения, привели стражи на боярский двор в служебную избу, Там за столом сидел писец, а возле него стоял вот этот парень и беспокойно вертел и мял рваную шапку. Писец говорил:

– Подпишешь – будешь жить на боярском дворе. Вот тебе грамотка, вот перо, поставь крест. – Дьяк вскинул руку к голове, вытер перо о рыжеватые космы и протянул парню. Но тот покачал головой.

– Не пойду я в холопы, – глухо буркнул.

– Хочешь в поруб? В железа? – Писец, скрючив тонкие желтые пальцы, постучал ими но столу, будто показывал, что непокорного ждет страшный путь вниз, в темный подвал, на пытку.

– Хочу жить своим двором, – снова пробурчал парень и уставился писцу в красную, конопатую рожу.

– Эй, позвать тиуна! – крикнул писец. – На псарню!

Вдруг дверь распахнулась, и в избу ввалился сам боярин – здоровенный, толстый, как хомяк, с лоснящимся рыхлым лицом. Тряхнул длинной бородой:

– Что за гомон? – прорычал гудяще, как из трубы. Писец начал объяснять, но боярин нетерпеливо оборвал:– А это чей волчонок? – И повернулся к Кузяну. Выслушал стражей: дар от князя Романа Глебовича...

– Князь пишет—кузнечишка? В холопы его! Сдать в ремесленники!.. Этого,– гаркнул на Авдошку,– в холопы!

Кузяна увели в черную избу. Что стало с Авдошкой потом, так он и не узнал: за стену боярского двора его не пускали. Теперь он разыскал Авдошку и напомнил ему о встрече. Тот обрадовался, как родному... И принялся Кузян рассказывать о своей вольной жизни у донских оратаев, и так славно говорил, что у парня разгорались глаза, он даже привстал, когда услышал:

– Нечего ждать. Сокол тянется до сокола. Бежим?!

Вечером Кузяну захотелось побывать у друзей-златоковцев и сманить их, чтобы поубавить боярскую спесь. Авдошка показал ему лазейку сквозь тын.

Темнело, когда Кузян тихо вошел в низенькую избушку. Лавки тянутся вдоль стен, около них ковали-узорчники сидят на спиленных пеньках и позвякивают молоточками. Горят лучины, мальчики-ученики то и дело меняют щепу.

Увидели Кузяна – рот разинули. И радостно было и очень страшно: старшой тиун-ремесленник не раз грозил им: «Кто увидит Кузяшку Типгяря да промолчит – в глотку олова налью».

Поздоровался Кузян и сказал:

– Слушайте, пока нет тиуна. – Начал было говорить о вольной жизни, как вдруг скрипнула дверь. В избу вошла старшая боярышня. Увидела Кузяна – еще страшней стала, попятилась и взвизгнула:

– Вот он! Вор, Кузяшка! Держите его! Бейте! Вяжите!..

Кузян рванулся к ней, только и успел крикнуть:

– Замолчи! И никого не тронь здесь! А не то... за тридевять земель найду! – Оттолкнул ее и вырвался в дверь. Златоковцы ринулись толпой, будто застряли в двери, кричат и кричат. А боярышне и выйти невозможно. И когда все-таки выбежала в своем долгополом зимнике из хатенки, Кузяна уже и след простыл... Ночевал в лесу, в заброшенной землянке.

А через два дня ночью двинулись из селения нехожеными тропами сани со скарбом и ребятишками. За ними шли люди в рваных зипунах, вооруженные кто чем – кольями и рогатинами, топорами и дубинами. Заиндевелые лошаденки фыркали – на снегопад. Так и случилось, скоро повалил снег, засыпал следы навечно: прошел обоз, и не оставил ни следочка, будто никого тут и не было.

Сборище бежников было уже далеко, когда позади черное, тучевое небо забагровело. Горела боярская усадьба. А от нее кружным путем, через замерзшие болота и камыши бежали двое в зипунишках, бежали на лыжах во всю прыть – Кузян и Авдошка.

Ой, сколько было переделано дел! Сколько было отбито набегов половецких орав! Спасал колокольный набат. Как-то ночью во вьюжную зиму, неслышно целым скопищем подошли они по льду под крутым берегом Дона и ворвались в Сосново. Думали – как всегда быстро налететь и быстро бежать с добычей. Но не чаяли такого дружного отпора сосновцев, так что скоро пришлось с пустыми руками бежать обратно на лед. А Юрко уже послал Кузяна и Авдошку с отрядом поднимать приречные селения, ниже по Дону расколоть лед полосой, отрезать врагу отступление. И когда разбитые половцы ринулись наутек восвояси, не мало их в ночной тьме попадало в полынью.

А Яришки на княжьем дворе не нашли. Думали, сгинула княжеская стольница в бою. Но нет! Через неделю вернулась она с молодыми воинами—отчаянными головушками, раненная копьем в ногу. Все они исхудали, прочернели на морозном ветру, но были радостны и счастливы от победы. Они гнались на отбитых конях за убегавшими половцами чуть не до самых веж, подбирая загнанных коней врага.

Что говорить – Ярослав и Юрко радовались победе и возвращению своей названой сестры. В Соснове наготовили медовухи и бражничали целый день и ночь. Кстати, и свадьбы новые отпировали с песнями.

А зима пошла свирепая, метельная, леса завалило снегом, люди попрятались в землянки и мазанушки. Звери бегали по задворью. Только княжий двор Ярослава всегда полон людей.

У стряпух в печи не затухает огонь, запах варева и жаркого разносится по двору. Яришка пуще расцвела, зарумянилась, стольничает в хоромах. Черные глаза веселей глядят.

Как садились за стол и она вносила блюда с жарким, все любовались ею, а Юрко особенно. Все красивое волновало его и доставляло огромную радость, складывающуюся в песни, которые он тут же под медовуху и пел.

Но редко друзья встречались со стольницей: как сядут на коней с восходом солнца, так и нет их до ночи, а она ходит по покоям, волнуясь, замирая от волчьего воя и вьюжного стука в окошки. Не случилось ли какой беды? Выйдет на красное крыльцо-молитву сотворит: великий Перун и добрый Стрибог, не пытайте невзгодой ее милых названых братьев, обороните их от всякия тревоги и гибельности!..

Но вот установилась ясная морозная погодка. У Ярослава – гость, епископ Порфирий. Когда он приезжает в Сосново, все будто замирает, ни песен, ни гульбищ: епископ молится, епископ думает!..

Князья Всеволод и Роман откололись от Черниговского епископства, хотят завести своих епископов во Владимире и Резани. А Ярослав еще молод – он покорен, из него выйдет со временем великий князь, которым Черниговская епархия будет повелевать. Ведь создают же за морем князья церкви – папы римские угодных себе императоров! Не князей, а императоров! Не пора ли и на Руси перенять заморскую бывалость? Ибо князья не могут сами ладить спокойную жизнь Руси. А у церкви есть на это мудрые, верные заветы древних святителей...

Морозное солнце поднялось на полдень, задонские леса все а инее, горят золотом. Епископ смотрел в окно и никак не мог отвязаться от растревоженных мыслей. На многотрудном месте стоит Русь!.. Испокон веков она грудью своей прикрывала западные страны от лютых захватчиков. Не на костях ли русских витязей растут и накапливаются там сокровища ума и рук человеческих? Кто-нибудь из них приходил на помощь русичам? Нет! Не было такого! С жиру они кидаются в походы на мусульман-оттоманнцев, не один раз захватывали их земли... А тевтонские купцы воздвигли на берегу Даугавы каменную крепость. Теперь тевтонский монах Мейнард присвоил устье Западной Двины, и уже строят там немцы крепости Икскюль и Гольм. И кто знает, не нахлынут ли оттуда западные псы-рыцари и на землю Русскую? Ведь сильному бог не указка. Пути сильному указует жадность человеческая... А может быть, ринутся враги с восходной стороны? Там как Ворота Народов, оттуда идут и идут – гунны, хазары, печенеги. Кто там еще стоит за половцами? Вдруг уже идут неоглядные полчища? Скорее, скорее надо собирать великую Русь в согласие.

А князья лишь о себе думают. Любуются собой, спят и видят себя в блеске славы. Все они любят почести, любят покрасоваться, один перед другим похвастаться., У них одно мирское на уме. А мирской человек как малый ребенок, хватает то, что блестит, что ему неведомо и красочно... А когда опомнится – уже поздно: схватился за огонь – обжегся, ухватил серп – руку порезал неумеючи. Боль остается горькая...

С ним самим такое случалось. В молодости и он был мирским человеком. На ристалищах беспощадно гнал коня – так хотелось прийти первым. В кулачных боях тоже рвался вперед – сразить одним ударом самого сильного противника. Была молодость, когда ничто не останавливает в задуманном...

И ладу он себе приглядел пригожую – всем на зависть! Она поповская дочка. Он жить без нее не мог. А в ночь перед свадьбой умчал ее молодой боярчик... Тогда он готов был голову свою разбить. Хотел скакать вдогонку, порешить насильника,.. А поскакал в половецкую степь смерть себе искать. Бился с половцами беспощадно... Потом вернулся под родную крышу, узнал: когда молодые мчались в вотчину боярскую, налетела ватага вражья. Убили молодого боярчика, а ладу его увели в полон...

Жалостью изошел юный Порфишка... Измученный, пришел в монастырь, настоятель сказал ему: «Бог привел тебя к святым делам трудными испытаниями. Большой святительский путь ждет тебя».

И стал Порфирий монахом, горячо молился о своей молодушке, величал ее в молитвах великомученицей...

Яришка внесла в княжескую трапезную брашно* (*кушанье) – на резных деревянных блюдах жареные тетерки и куры с пшенной кашей, пропитанной птичьим жиром, квас с натертой редькой, ковши с медом, хлеб, печенный на квасу, и на солоде, и на травах целебных.

Епископ сотворил молитву, перекрестил все, что было на столе, и сел на лавку рядом с Ярославом. Из соседних покоев подошел Епифан. А Юрко где-то запропастился. Однако ждать одного негоже – пришел час обеда, приедет – наверстает!

– Вы и не догадываетесь, чада мои, какое великое дело затеяли,– заговорил Порфирий, расправляясь с тетеревиной грудкой. – И тяжкое дело. За все хвалю, за одно – нет: стройте вы избы красные и хоромы резные. Но во всем – бедная простота, и, как клети, стоят хоромы княжеские. Нет того благолепия, как в Киеве. Там люди полной мерой вкусили сладости книжной и великой христианской премудрости. А вам и сам бог велел! Вы должны пример искусный показывать всем городам: вот чего достигла новая волость, народной бедой рожденная! Вот где мудрость человеческая! Вот где живут люди – искусные умельцы на хитростное узорочье, на белокаменную резьбу, на всякие выдумные дела. Тогда люди Руси охотнее пойдут за вами.

– Не все сразу, отче,– ответил Епифан. – Вот обживемся, заведем все нужное для жизни и для боя с половцами.

– Тогда и начнем строить диковинное, во славу Руси,– подхватил Ярослав, отпивая из ковша квас. Вытер пушистые усы, еще юношески мягкие, русые, и развел руками: – Да, мы. бедны – видишь, святой отец, едим из деревянного. Но будет и серебряное. Будет и у нас книг предостаточно.

– Если вас не сожгут иные лютые пришельцы с восходных стран.

– Не будем думать, что случится,– остановил князь неприятный разговор; —Продолжим трапезу, выбирайте, что кому любо.

Разговор смолк, только слышалось, как похрустывали на крепких зубах птичьи косточки. Искусно резанные ложки мелькали над столом: все прихлебывали окрошку–квас с редькой, луком и вяленой соленой рыбой, отваренной и мелко крошенной.

Принимаясь за мед, Порфирий заговорил снова:

– Князю Роману не люба ваша волость, он зовет ваш стольный град деревенщиной, срамословами. Негожие песни идут от ваших нищебродов о князьях и боярах. Как я ни спорил с ним, он твердит, что Сосново—холопья окраина.

– А мы люди не гордые: как бы ни нарекли, только бы не трогали да помогали оружием, – проговорил Епифан с сердцем.– Роману Глебовичу, конечно, любо сидеть на отцовском, насиженном княжьем столе, но позорить нас ему неславно: на пустом месте строимся, а над головой – половецкая сабля!

– Но и в Киеве молва идет: Сосново – полуязыческое сокрывище! – Епископ даже поморщился, произнося эти сатанинские слова,– У вас нет даже крепкого божьего храма. Церквушка одна деревянная. Нужна каменная! Где спасение, коли Bpaf на-, хлынет в Сосново? Где будете хранить казну, письмена и прочие божеские и человеческие ценности?

– Построим!– чуть резковато ответил Ярослав, и Порфирий улыбнулся: крепнет у юноши силенка!

– Какой силой построите? – спросил епископ,—Даже и княжей дружины нет.

– Дружина княжья – все вельможи, все землевладельцы! А у нас земли вольные: кто где хочет, там селится и пашет.

– Но церковь должна в богатой красоте жить!– воскликнул Порфирий.– Дайте ей во владение сельцо побольше и побогаче, чтобы засияла утварь церковная. А в бедственности церковь не повлечет души людские к богу. Надо, чтобы чувствовалась величественность. Потому-то христианство и идет по богатым городам.

– Подожди, отче, пока не сможем и сего, – ответил князь, – все доходы на оружение идут. Но и у нас будет! – Даже глаза загорелись, как начал говорить: – Киев слабеет, главенство уходит на север Руси. И – кто знает – не здесь ли вырастет новый Киев?! Будут тогда у нас и каменные храмы, и свои монастыри. Свои святители, свои иконы!.. Свои писцы в кельях запишут в летописях о великих годах рождения могучей Руси. Мы соберем все книги. Переведем лучшие иноземные книги на язык наш. Мы соберем все мудрое! Построим книжницу для всего грамотного люда, а не для одних монахов... Вот о чем мы часто думаем с Юрко!.. Красные узорные города встанут на Дону.

Порфирий так и засиял угольно-черными глазами:

– Дети мои, за этим и езжу сюда: вера христианская несет человеку величие! От нее воссияет ваше княжество, дайте срок! Я всем говорю об этом, потому князь Роман и косится на меня, как на изменника. Грозит: «Кончилась слава Киева, кончится и Чернигова. По миру с сумой пойдете!» – Епископ горько усмехнулся, в черных усах сверкнули белые, как мел, зубы. – Он уже хочет ставить у себя в Резани своего болтливого попа в епископишки. Не допущу! Мы будем отсюда править церквами. Духовная власть от господа! Здесь буду я! Или пришлю достойного наместника, будет с кем поговорить, совет держать. И мы воздвигнем свой монастырь на Дону. Как крепость! Воссияет свет разума!

– Не спеши, святой отче, – сдержал горячую речь епископа Ярослав. – Сперва хоть бы каменную церковь построить!

– И то добре. Но величественней! Чтобы глаз человеческий возрадовался, а другой глаз страшился невиданного величия и падал ниц. Искусное ошеломляет! Как вот на двери, – епископ кивнул на резную дверь, что ведет в опочивальню, – сколь славен рисунок нарезан. Звери крылатые, когтистые, жар-птицы хвостатые. Все думы падают на них... Кто этот умелец?

– Наш Епифан. Он – человек лобаст!

– Ты такой искусник? – удивился Порфирий.

– Был когда-то. Храмы во Владимире изукрашал резьбой. Сперва свой рисунок измечтаешь* (*изобретёшь)... Сколько радости! А начнешь резать – душа поет!.. Теперь рука огрубела. И расчеты стал забывать.

– А не соромно ли боярину дело не боярское?

– Не боярин я, отче.

– Но твое дело высокое! Не всякому боярину под силу! – Порфирий даже голос повысил.

– А дело умельца – как святое святых.

– Говоришь богопротивное,– проворчал Порфирий.

– Нет, отче. Бог любит людей – они же и иконы творят! А не бояре! Каждый умелец делает самое нужное. А боярин что дает человеку? Он лишь берет с человека, да и то – последнее...

Со двора послышался стук копыт по бревенчатому настилу. Скоро в покои вошел Юрко по твердой дубовой лестнице. Князь усадил его рядом. Яришка уже несла ему самое его любимое кушанье и питье.

– Говори, что узнал? – князь придвинулся ближе к своему другу, когда тот насытился и запивал жаркое медовухой.

Объехал придонские поселения, – начал рассказывать Юрко. – Половцы лютуют, воровскими набегами рушат жизнь. Самые окраинные острожки пожжены – Змиево, Полынное, Барсучье... Но люди строят новые клети, камнем обкладывают. Старост в каждом селении поставил из бывалых людей. Приказал соседям помогать им. Теперь все новые селения обносят бревенчатым тыном – и с коня не перескочишь. Люди везде спрашивают: «Узнай у князя, не пора ли всем скопом кончать страшнее. Ни женок, ни детей не пожалеем – все пойдем, будем биться. Пусть князь ведет на поганых: осточертело тревожное житье. Их – тьма! Они, как воронье, набрасываются! В одиночку их -не одолеешь. Всем миром надобно».

Ярослав в волнении ходил по трапезной из угла в угол, вскидывая сжатые кулаки, словно грозился, и, будто чувствуя крепкую силу русичей вольного Дона, говорил:

– Теперь все помыслы, все наши действия должна сводить одна дума: заставить врага уйти прочь, не поганить наши родные земли. Заставить бояться! Страх за страх! Смерть за смерть! Бой за бой! Ибо с врагом надо поступать по-вражески.

Епископ перекрестился.

– Аминь, братие!– завершил громогласно. Взглянул вокруг повеселевшими блестящими глазами и, улыбаясь скупо, по-святительски, перекрестил всех.

Сумерки опустились на Дон, Яришка зажгла в палатах светильники, тени заходили по гладкотесаным бревенчатым стенам. В княжьем дворе стихли голоса: все, кроме стражей, ушли на покой. А в трапезной палате беседа становилась все живее и вдумчивее: говорили о будущем походе. Времени оставалось немного. Думали о том, что надо бы отложить поход на год, лучше подготовить людей и коней к боям. Но ненависть к врагу была так сильна, что мысли мирные тут же таяли.