Текст книги "Внук Бояна"

Автор книги: Сергей Розанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

– Дайте людям обжиться, – прервал его Ярослав. – Это наша земля, пронская. Никуда она не уйдет!.. Но Донская волость теперь моя.

– Своевольно захватываешь? – строго оборвал Святослав.– Это земля Пронского княжества! На полудень ей края нет, до самого Поля половецкого!

– Она и останется нашей, русской. Но все же будет там Донское княжество. Мое княжество!

– Уж не хочешь ли ты отграниться от нас?

– То нужное дело. И от резанских земель отгранимся, и от воргольдев. И подати зачнем себе собирать. Подождите, братие, будет у нас и свое войско!

– Оно уже есть! – подхватил Всеволод. – Видели, с какими воинами прибыл, как дружина молодшая– молодец к молодцу!

– Будет и лучшая! Самая надежная! Мои люди не раз уже бороли смерть в боях... Вы еще позавидуете, как мы будем бить половцев своим Донским воинством! Только помогайте нам по– доброму: нам стоять лицом к лицу с врагом.

– Ловим на слове! – улыбнулся Всеволод. – Бейте врага, а мы будем помогать по-братски, – и закивал понимающе головой.

А Святослав молча остановился на красном крыльце и думал. Конечно, добротно, что будет стоять заслон у пронской земли. Если люди надежны, можно помогать оружием и другими припасами. Только не даром! Пусть везут на обмен лучшие меха – там черного бобра уйма! Там и меды липовые, воск белоярый. А какой лен высокий! И пшеница урожайная... Но отрезать волость Донскую? Отдать? О-о, нет! На это не пойдет даже и брат-добрячок Всеволод, всегда расхваливающий Ярослава. Отдать —значит, потерять. И как знать – Ярослав не вечен, он безрассудно буен в боях, на таких охотятся половцы. Кто станет владеть потом? Другой князь не окажется ли хуже Романа загребущего? Споется с кипчаками, ханскую дочь высватает, вот и очутишься меж огней. Нет уж, пусть останется Донская волость нашей... А называть они себя могут, как хотят. Хотя бы и княжеством. Пусть Ярослав потешится – иначе ему и покняжить негде!

Уезжал Ярослав с той же ватагой донских воинов. Но теперь шел с ними обоз – подводы с оружием. Были тут мечи и топоры боевые, кистени и шестоперы, копья и сулицы, шлемы, кольчужки и щиты... Выезжали за ворота Золотые с песнями. Все ребята молодые да красивые. Пронские девицы в заборные щели подглядывали да порадовались, а какие и поплакали: ушли добрые молодцы за леса дремучие биться в Диком поле с жестокими врагами. Кто-то из них и головы сложит, головы буйные.

Осмотрелся немного Ярослав в новом трудном положении неустроенного князя и решил вместе с Епифаном и Юрко оглядеть донские земли: кто тут живет, что творят. Проверить, какой оброк платят, да и что надо сделать, чтобы укрепить границы... Ехали с небольшим отрядом молодых воинов. Дивились богатству земель и бедности жителей южной окраины. Половцы не давали житья. Надо было налаживать новую жизнь, обороненную от Дикого поля.

В самых южных селениях решили строить небольшие острожки, обносить высокой стеной из заостренных бревен, обучать тут своих ковалей выделке оружия, поставить в острожках на вешала вечевой колокол – пусть от селения к селению слышат его тревожный, набатный звон. Выслать к самой половецкой степи дозорщиков. Строить на курганах вышки маячные, у каждой заготовить сухой соломы, огниво и трут. Как пойдут враги на Русь, так и весть полетит от дымка к дымку: «Половцы идут!»

...Заехали в такую чащобу – языческое кладбище показалось. Стоят над могилками деревянные идолы, все раскрашенные. А кое-где на столбиках висят амулеты – медвежьи кости, кабаньи клыки... Большой круг золы: здесь приносят жертву, священный огонь пожирает ее. Раздаются заунывные молебные песни...

Какая еще тьма царит в таких глухих лесах! И когда сюда заглянет солнце правды?..

В думах своих Юрко и не заметил, как выехали на большую проезжую дорогу, только и очнулся, когда впереди послышались громкие голоса. Епифан выхватил меч, поскакал вперед, за ним и князь с Юрко. За изгибом дороги из-за кустов показались их передовые воины – они окружили трех неведомых вооруженных лучников. Около стоял со связанными назад руками молодой русич. На нем рваные холщовые порты, рубаха почти до колен вся захлюстана – похоже, спасаясь, он долго бежал от стражей по болоту, остатки липкой грязи разбросаны и по спине. На рваных лаптях налипли ошметки глины, и даже на войлочной шапке, еле державшейся на светлых буйных кудрях, темнели комочки прилипшей земли.

– Кто такие? – спросил Епифан.

– Не твое дело спрашивать, – огрызнулся рыжеусый страж, увидев перед собой простого селянина, хоть и вооруженного. Но Ярослав уже выступил вперед, властно, по-княжески, спросил:

– Кого ведете?

– По приказу боярина Туряка ведем на допрос беглого холопа боярского Кузяшку Типтяря.

– В чем его вина?

Рыжеволосый пробурчал отрывисто:

– Про то нам не ведомо. На то боярская воля.

– Тут не боярская земля! – сердито прикрикнул Ярослав. Уже потому, что это слуги ненавистного боярина Туряка, он не мог говорить спокойно. Внимательно посмотрел на холопа, встретил его строгий, почти ненавидящий взгляд: – А ты что скажешь, недобрая детинушка? Какого рода-племени?

Теперь молодой русич оторопело смотрел на блестящее снаряжение витязя – да он кричит на этих поганцев боярских, стражей! И вдруг глаза его повеселели: он заметил еще и сочувствие на лицах всех, кто подъехал...

– Моя беда в том, – быстро осмелев, заговорил русич, – что рано стал сиротой, пошел в наем – сначала подручным к кузнецу, потом пахал землю у княжеского сотника Сапуна, стал воином его сотни. А князья взяли да и поругались меж собой. И пошла война – брат на брата...

Кузян торопливо рассказывал, как ходил к Пронску защищать своих князей от старшего брата Романа. Раненного в бою, его подобрали ватажники из шайки атамана разбойного Кащери – они после боев собирали оружие, – налетели после драки, как коршуны. И подарил Кащеря Кузяшку князю Роману.

Сперва князь ставил Кузяна на своей земле оброчным – выполучить весь расход, что потрачен будто бы на его лечение. А урожаев нет и нет, да и раны не подживают—работать не дают, до сих пор из-под ребра сукровица идет... Тогда князь Роман и подарил его боярину Туряку. Тот узнал, что парень может кузнечить, и объявил его своим холопом – послал работать к златоковцам. А у Кузяна лада своя в родных лесах, на мельнице живет. Два года не виделись, ну и не стерпело сердце: убежал к ней, может, и зря, может, другие теперь у нее думы. Ведь два года! Разве можно держать человека от любимой вдали?! Такого закона и в мудрой «Правде» Ярославовой нет!

Выслушал князь Кузяна и приказал:

– Отпустите человека!

– Того не можно сделать, – взмолились стражи, – боярин и с нас снимет головы, на тын повесит воронам на съедение.

– Скажите боярину, что князь Ярослав Глебович сам к нему заедет и разочтется за обиду.

– Это обида и князю Роману Глебовичу. Не пощадит он!

– И ему скажите то же. С братом у нас особые счеты, я в долгу не останусь. – Повернулся к Юрко – Отпиши им обоим, да построже: пусть на наши земли да на наших людей не зарятся. Что с возу упало, то пропало, что на нашей земле, то и наше.

Ярослав приказал своим воинам освободить– холопа, пусть он будет вольным оратаем – пашня готовая есть, пусть добудет коня, построит избу в любом селении Донского княжества. Дать ему меч и кольчужку.

Стражи боярские рты разинули от слыханного. А разволновавшийся Кузян только и успел сказать:

– Век буду помнить твое добро. И детям накажу служить тебе верой и правдой. А я весь тут —бери мою жизнь. Все сделаю, только прикажи.

Князь принял его слова как должное,– с достоинством.

– Верю. Будешь служить нашему Донскому княжеству, – сказал и посмотрел на Епифана. Тот кивнул ответно и добавил:

– Разумеешь, Кузян? Мы все в лесах родились, пеньку кланялись, от бояр бегали. А теперь и тебя можем оборонить от боярской немилости. Готов ли ты с нами пойти на любое мытарство, на опасную половецкую грань?

– За свою голову ручаюсь, не подведет, – ответил обрадованный холоп. – Что ни прикажете – исполню!

– Ладно. Запомним!– ответил Ярослав.

Отряд донской двинулся дальше. Топот коней врезался в лесную тишину. То и дело в вершинах деревьев хлопали крыльями перепуганные со сна витютни и тетерева, путались в ветвях и тревожно кричали. Кузяна кто-то подхватил на ходу, он ловко вскинулся и уселся верхом позади всадника.

А стражи стояли, чесали затылки, раздумывая. За увод чужого холопа надо платить взыска двенадцать гривен, а их вовек не отработаешь. Боярин Туряк своего не упустит ни на деньгу, обвинит беспременно: отпустили холопа, так сами становитесь холопами. Нет, уж лучше уйти к этим смелым людям. И так и этак помилования от боярина не будет. Надо только темной ночкой вывести семьи да и всем табором укочевать в новое княжество.

И стражи поплелись вслед за всадниками посмотреть, где она лежит, эта добрая земля.

Босое княжество

В жреческом капище

Стояло жаркое лето. На земле наступило перемирие. Половцы отлеживались в кибитках, пили прохладный кумыс и нежились. Никто не решался пойти в набег: в жару под кольчугой тело прелью мокнет, каждая рана страшна, непременно загноится и дол-, го не заживет. В жару приятней в холодке полеживать!

И в Соснове – спокойствие. Люди ходили по-домашнему – босыми, строили землянки и мазанки, готовили саман. В лесах выбирали сосновые деревья постройнее и потолще – на церковь и княжьи хоромы. Епифан обучал умельцев резным работам по дереву: хоромы должны быть не хуже пронских!

Молодцы ставили перевесы – плетенные из тонких веревок сети, развешивали их меж деревами на звериных тропах, а потом гнали оленей и лосей на .эти тропинки. Землекопы готовили ямы-землянки для зерна и хранения съестного, стены выравнивали, обмазывали глиной, крыши настилали из сосновой и березовой коры. Такие ямы и под каждой хатой. Набегут враги и сожгут селение, но вернутся хозяева из леса – хаты нет, а пища наготове. Бортники выискивали по чащобам дуплистые деревья – ульи, делали на них топорами затесы – у каждого свое тавро. Если дупло высоко, древолазы надевали на ноги железные шипы на ремнях и лезли вверх, – то была выдумка Савостия, он сам шипы отковывал.

И женкам было полно забот в лесу: собирали и сушили впрок грибы, дикие лесные груши и яблоки, орех, лещину.

Изредка Ярослав и Юрко наезжали по вечерам на мельницу к Яришке. Она заводила удивительные речи о древней старине, что слышала от старших. Мельничиха ставила на стол вкусную снедь. Под медовуху шел веселый разговор. Гости любовались красивой девушкой, пока не приходила пора идти ей на моление. Не сразу юноши освобождались от воспоминания о ней. Лишь потом, подъезжая к Соснову, Ярослав начинал говорить о Всеславе. Только она будет женой!.. Жена! Какое счастье таит в себе это слово!

Уже полгода прошло, как они расстались. Всеслава подарила ему золотую застежку к плащу работы лучших киевских златоковцев. На пряжке искусно изображена львиная голова, глаза из граненого изумруда горят на солнце зеленым пламенем.

– Будь смел, как лев, – сказала она, прикалывая застежку. – Но будь и осторожен: лев спит, а один глаз все видит, и уши все слышат.

Тихим летним вечером прощались они; он тогда сказал ей:

– Буду. Ты это узнаешь. Теперь я – князь!

– Вот, по-княжески и не суди строго: человек добр, только жизнь ожесточает его. Будь к своему народу справедлив и ласков, как был Ярослав Мудрый. Его любили люди, за ним шли все!

– Буду. Ты услышишь и это.

– Будь здрав и силен! – Она перекрестила его. – Я стану ждать тебя и твоих вестей.

– Я прискачу сам.

– Когда слава твоя засверкает, батюшка не станет перечить.

– Я добьюсь доброй славы!

– Ладно было бы! Но если беда страшная придет. Гордо держись! Ты – князь! Я буду молиться за твое спасение...

Светлый это был час, и он запомнился на всю жизнь. Ее слова вошли в душу навечно. И он шлет ей сейчас послания. Пронские гонцы каждый месяц скачут в Киев с вестями. И привозят ответ. Но хватит ли у нее сил ждать? Когда еще будут готовы новые свои хоромы? Когда все в Донском княжестве наладится? Не просватает ли ее отец, князь Киевский Рюрик, за королевича заморского? Их много, вертлявых и тонконогих, пестрыми табунами наезжают в Киев на смотрины прекраснейших русских княжон, ходят вальяжно или надутой павлиньей походкой, в смешном – расписных одеяниях, кривят тонкие губы: все им не так, все не по нраву!.. Только ахают и охают завистливо, когда речь заходит о богатствах Руси... Там, на западе, им все уши прожужжали о русских несметных сокровищах. У русских невест – богатейшее приданое.

Ярослав даже вскочил со скамьи – так бы и умчался на коне в далекий Киев! Прямо – в ночь! Но что это изменит? Надо ждать, пока Всеслава не возмужает, войдет в полнолетие. Она станет его невестой! И уж тогда в обиду себя не даст, что захочет, то и сделает. Она такая! Она рождена повелевать. А славу он завоюет!

Закат уже потух, небо было все в золотом пламени: завтра ветер буйный рванется из степи. Может быть, донесется кизячий дымок половецких костров. Сидят бритые вороги у огней, грызут недоваренную конину...

Скамья стоит над самым обрывом, у мельника в саду. Внизу Дон, потемневший ввечеру. Там друг Юрко с мельниками ловит желтую стерлядь на вечернее варево. А Яришка еще в полдень ушла за лечебными травами и не знает, что они приехали на взмыленных конях, соскучились по ней.

Шорох раздался за омшаником, крадучись, высунулась длинная вечерняя тень.

– Кто там? – спросил Ярослав, невольно хватаясь за меч.

– Прости, княже, я – холоп твой, Кузяшка.

– Ладно, что не лихой человек крался, а то голову снес бы. Но и то знай: ты – не холоп теперь. У нас все – смерды: так говорят Юрко и Епифан. А мое дело воинское.

– И я – воин, княже. Сам же приказал.

– Ты клялся все выполнять. Вот и поспешай и с мечом, и с плугом.

– У боярина я был ремесленником. Узорочья ковал.

– Будешь и то делать, придет пора. Пока вижу: из тебя добротный лазутчик стал. За одно не хвалю– за самочинность! Сказывают, ты ходил к половцам с одним засапожным ножом? То верно?

– Каюсь. На утренней зорьке. Спят они, как сурки. Кумысу нахлещутся – утром башку не подымут.

– Шальной ты! Без спросу!

– Так никто бы не дозволил, княже. А меня тоска заела. Ковать искусное! Шел к ним как околдованный... И добыл-таки у них ручное всякое способие к златоковству. У киевских умельцев оно крадено ими.

– А если б тебя схватили?

– A-а, мне теперь не до жизни. С отчаяния ходил я...

– Что случилось? – Ярослав нахмурился.

– А та девка, от которой страдаю, любит...

– Плохо твое дело, Кузян. Но ты уверен, что и ему она по душе?

– Спроси себя, княже.

– Так-то я? – От удивления Ярослав даже поднялся со скамьи: – Ты неверно думаешь! На сердце у меня не был.

– Я это знаю, княже. Не гневайся.

–Ты мало знаешь и по-холопьи судишь. Обрети покой: у меня есть лада в Киеве. На кого же я её променяю? Скажи! – Ярослав уставился в глаза Кузяна, густые брови нависали все грознее: с кем посмел сравнить этот смерд его любимую?!

– На Яришку! – почти выкрикнул Кузян и даже вперед шагнул в забывчивости. – Мне все ведомо. И я вижу, как горят ее глаза, когда встречает тебя. Она, как на молении, становится блажной...

– Прикуси язык!– прикрикнул Ярослав. – Чужие думы никому не ведомы. Особливо хорошие. – К удивлению Кузяшки, князь продолжал спокойнее: – И разве плохо, когда человек человеку дает радость? Это по-божески...

– Тебе радость! А каково мне?

– А ты не страшись. Плохого твоей ладе не будет. Я говорю.

– Бояре говорят одно, а делают другое.

– Не забывайся! – крикнул Ярослав, сжимая кулаки.– Я – князь. А князь – поставленник бога: карать злобствующих и миловать добрых людей, а не кривить душой... И я говорю: за Яришку не тревожься. Она – как сестра мне. Веришь?

– Хотел бы... Только кто я? Простой смерд!

– А ты не умаляй себя. Ты – и воин, и искусный в делах. Даже простой кузнец подобен кудеснику, а ты – златоковец! Ну... а за самовольство – не помилую. Наказанье тебе: ставься на землю, паши и сей, успевай и с узорочьем.

– Да я облюбовал польцо. Выжег пеньки, а чем пахать? Может, собрать ватажку да махнуть к половецким табунам?

– Того пока не надо делать. Горяч ты! Зверя дразнить – себя казнить. Его бить надо.

– То правильное дело, – согласился Кузян. – Княжить бы тебе вечно! А я шел к тебе – оторопь брала... Князь ведь!.. Но не сробел!

– Вот за храбрость твою и ставлю тебя сотником в войске. Встань и иди. Набирай молодых оратаев, да рубите новую улицу вдоль реки. Собирай стрелков-охотников. Дорогие бобровые и другие шкурки нужны: за них нам сюда любое вооружение привезут. Но и то помни: хлеб – всему голова; хлеб сей да коси, а меч с собой носи.

Рыбаки привезли с Дона желтобрюхих стерлядей и здоровенных осетров. Во дворе мельника вспыхнул костер, над ним повис черный закопченный котел. Скоро запах наваристой ухи потек по двору. Здесь же на мураве расстелили скатерти, мельничиха достала из погреба крепкой медовухи. Поставила князю и Юрко отдельные чары и деревянные миски. На длинном резанном из липового дерева блюде лежала отварная стерлядь, от нее шел душистый парок. Все хлебали янтарную уху, потом принялись за остывшую, присоленную рыбу. Запивали медовухой и квасом.

Только допивая последнюю чару, Юрко начал вспоминать:

– Выплыли мы на бударке к стрежню. Вода бьет к луговому берегу, так и подтянуло нашу посуду к пескам. И вдруг из кустов выходит лихой черный бородач и зычно так кричит: «Скоро ли гости мельничные соберутся восвояси?» Я спросил, зачем ему надо знать. Лихой человек рассмеялся: «Как бы не столкнулись медведь со львенком, обдерет гриву, да и махор на хвосте». Тогда и я ответил со смехом: «Смотри, как бы львенок не спустил с медведя шкуру!» И лихой бородач скрылся.

Юрко говорил, и все слушали его. Никто не заметил, как во двор вошла Яришка, разложила пучки трав на крыше амбарной клети и убежала на реку. Она плыла по реке, когда в небе засияла первая звезда. Закрыв глаза, Яришка прошептала вечернее заклятие от злых ночных духов – хорошо, что дневное унесла с нее чистая вода.

...Она поднималась тропинкой по крутому бережку. Над самым обрывом сидели на траве Ярослав и Юрко, обрадовались ей.

– Ты, как богиня моря, выходишь из водной пены, – громко сказал Юрко, и голос его был веселым, наполненным счастьем.

– А мне нерадостно,– тихо заговорила Яришка. – Вот при дедах женщина была вольной птицей, как и муж ее. Девица сама открывала ладушке сердце свое... Он и умыкал ее. А теперь отец с матерью приказывают выйти замуж —кого выищут себе по душе. Не пойдешь сама, не скажешь милому, не откроешься.

– А ты попробуй, открой сердце, – улыбаясь, подсказал Ярослав.

– Не обо мне речь... Молодцы гибнут в боях с врагами, а подруги маются.

– Тебе бояться нечего, у тебя полно женихов. – Юрко сказал весело, с хорошей улыбкой и полушутливо добавил: – Я – первый, готов стать твоим ладой.

– Спасибо, молодец, – так же шутя ответила Яришка. – За твою откровенность и я откроюсь. – И заговорила строже, с горечью: – Дед мой жестокий, все делает по-своему, не как у других волхвов. Он повелевает мне стать суженой богов. Я дала им тяжкую клятву – божья невеста!.. Только смерть разлучит...– Она отвернулась, кусая губы, ей было жаль себя: не сладкая жизнь у жрицы. Дед Маркун даже требует полного отречения от жизни людской... Вечные моления, жизнь без людей. Только ночные встречи у жертвеннников и красят бытие. – Будь я воин, я побраталась бы с тобой. Светлый Перун благословляет такое собратство. И это было бы моим счастьем, – уже тихотихо проговорила она.

– И моим, – сказал Юрко и выхватил нож. Он не прочь назвать ее своей ладой, но давно знал, что она любит Ярослава и что должна отрешиться от мирской жизни. И он решил отсечь себе все пути к ее сердцу. Надрезал руку. Потом надколол у Яришки палец. И они поменялись кровью. Так они стали назваными братом и сестрой.

– А со мной? – спросил Ярослав.

– На то нет воли богов. Хотя... мы уже обменялись словом собратства, – строго ответила Яришка. А взгляд ее так и тянулся к Ярославу, она мучилась от мыслей о нем. Если князь может стать ее суженым, значит, Стрибог прав, назвав ее своей дочерью. Если же князь выберет другую, значит, новая вера правильна... Да, если найдется что-то иное, значит, жизнь ее неподвластна, богам, значит, и дед неправ, и жизнь ложна, и тогда не знаешь, каким же богам верить... Все ложно!

От этой мысли Яришке стало страшно. Глянула она на небо, а там золотой свет уже растаял. Вода в Дону почернела, и в ее вороненом блеске проглянула большая вечерняя звезда.

«То Перун пресветлый посылает мне свою дочь – провозвестницей, – подумала Яришка, любуясь звездой. – Она приказывает: прочь смутные мысли! Не отступать от старой веры! Не отступать!».

Накануне дня новолунья князь Ярослав и Юрко снова скакали на мельницу. Дорога то уводила в чащобу, и всадники будто врывались в темно-зеленую пещеру, то открывалась поляна, вся в цветах. И тогда Юрко запевал о счастье быть молодым и свободным...

А иногда выезжали на засеянные поляны – рожь, пшеница, лен, горох. Ветерок доносил запах дыма: где-то близко жили селяне новой Донской волости, которую бояре в насмешку окрестили «босым княжеством». И Юрко запевал хвалебную песнь честным оратаям, кто и в поле, и в бою с погаными себя не жалеет.

Поперек дороги лежал сваленный бурей вековой дуб, и конь Ярослава с ходу перескочил громадное дерево. Юрко гикнул и, очутившись по ту сторону дуба, посмеиваясь, проговорил:

– Княже, ты спешишь к волхву, как на свидание с милой ладой.

– А ты? Разве не так? – Ярослав обернулся, смущенно улыбаясь. Чистые белые зубы сверкнули от вечернего солнца.– А я, признаюсь, как повидаю ее, будто набираюсь могучих сил. От нее будто идет счастье.

– Заколдовала тебя волхвичка. – В глазах Юрко бились озорные блестки.

– Придет и твой черед. – У Ярослава опять дрогнули от улыбки пухлые губы.

– Хорошо бы! – мечтательно воскликнул Юрко.

– Э-э, да ты, вижу, в скрытой приятности! Яришка?

– Она особенная, она всем сердцем предана своим богам. Нет, что-то иное должно случиться. Будто чувствую и всегда знаю, что где-то встречу свою настоящую ладу, неведомую... Хоть бы мне грозила смерть, а завоюю ее.

– Дай боже нашему теляти да волчиху поймати, – с лукавой шутливостью отозвался Ярослав.

– Белую лебедушку с орлиными крыльями, – проворно подхватил Юрко. С какой-то светлой, заветной думой весело он оглядел яркую, белую от ромашек поляну, синее озерко за ней, летящих гусей и пришпорил коня. Всадники понеслись вперед и скоро скрылись в чащобе.

Молодых воинов встретила Яришка. Она была празднично наряжена – в расшитом сарафане из беленого льна, в узеньком разукрашенном кокошнике. Поднялась, вся зардевшаяся, глянула на молодых воинов и молвила:

– Войдите в горницу, отведайте с пути-дороги меду студеного, выпейте чару– душа поласковеет. А в доброй душе и добрые мысли.

Она подала им хмельной медовухи. Воины приняли чары, выпили с наслаждением. Мед был душист – весенний, в меру сладок и прохладен, прямо с погреба.

– Дай бог тебе женишка славного, – проговорил Ярослав.

– Не будет того, князь! – Ее черно-синие глаза строго блеснули. – Кого люблю, тот сторонится, а кто не люб – грозит любовью, точит булатный нож, хочет и сердце выхватить.

– Кто же этот злодей? – хмуро спросил Ярослав.

– Не доведись вам вовек познать этого! Одно прошу; когда скачете темной ночью, поглядывайте, как бы не налетела ватага Чурына Кащери. Он и на врага лют, но и отца родного не пожалеет, и матери.

– А я, похоже, встречался с ним, – задумчиво проговорил Ярослав.

...Княжич был еще мальчишкой, когда резанские бояре захватили атамана Кащерю сонного на струге. А слава о нем шла плохая. Отец его, небогатый купец, женился на рабыне боярской, не договорившись с ее хозяином. Боярин потом столько гривен заломил за нее, что купец, отдай все, пошел бы по миjpy. Тогда боярин объявил его своим рабом. Но молодые бежали в леса Воронские. Боярский бирюч* (*глашатай) огласил на торгу о беглых холопах. Никто не смел ни защитить их, ни помочь им. А потом сын их – Чурын мстил за отца: грабил боярские обозы, пока не схватили его княжеские войска.

Княжич Ярослав как раз проходил мимо поруба – глубокой ямы, крытой бревнами, когда вдруг из-под земли раздался шепот:

– Эй, боярчик, добрая душа!

Подошел ближе. Страж спит у порога. В рубленом окошечке темницы виднеется молодое красивое лицо, парень улыбается, машет рукой.

Ярослав подошел ближе, прислушался.

– Ой, родименький! Помоги выбраться. Невинно страдаю,

– За что тебя кинули в ямину?

– Сам не знаю. Бился с кипчаками, отбивал полонян. Я их крошил слева направо. А теперь меня осуждают: будто мир с погаными нарушил. Какой с ними может быть мир? Я их всегда бил и буду бить. Только дай уйти невредимым. Вот ты разве стал бы брататься с погаными? Да ты бил бы их беспощадно! По глазам вижу: ты храбрый!..

Ярослав ненавидел половцев, от всех дворовых слышал не раз, какие они коварные и лютые. И решил помочь несчастному бедолаге, страдающему ни за что.

Он знал, что ключ от поруба висит в приказной избе. Сейчас– полдень, все дьяки наелись плотно, напились квасу и спят на лавках. Так и оказалось – ключ скоро был у него в кармане. Но у поруба он увидел не стража, а старшего своего брата Романа, только начинавшего княжить. О чем он говорит с невинным страдальцем? Подкрался Ярослав, стал слушать из-за угла.

– Отец умирает. Я —старший княжич!.. Я буду князем! Будешь моим слугой? – спрашивал Роман, и парень тихо отвечал:

– Готов служить тебе, господин мой.

– Поклянись! И я замолвлю за тебя перед отцом и братьями.

– Клянусь, отныне я твой раб.

– Запомни: все мои приказы станешь исполнять... А я отплачу добром.

И когда Роман ушел, Ярослав осторожно отпер замок. Кудрявый парень змеей выполз из поруба и, даже не сказав прощального слова, шмыгнул мимо княжича из клети.

А потом братья всполошно говорили, что сбежал страшный атаман Кащеря. И больше всех возмущался старший брат Роман, грозился поймать его и с живого снять кожу. -

Кто-то видел Ярослава возле приказной избы. Роман догадался и выпытал у меньшака его вину. Тогда он и отправил Ярослава в глухую вотчинную деревушку...

Так вот кого опасается Яришка!

– Часто он бывает здесь?

– Бывает. В атаманши зовет. Сватов засылает. Все грозит лютой местью, если не пойду с ним.

– Хорошо же! – сердито буркнул Ярослав. – Передай ему: если он будет еще грозить тебе, второй раз живого его не выпущу!

– Дай тебе силы могучий Перун! – с волнением сказала Яришка. – Дай мудрость и неуступчивость твердую!

Тихо пробирались трое тайной лесной тропой к Стрибожьему озеру. По бокам непроходимые стены сосен, там слышится треск ломающихся сучьев – словно бродит леший. Но вдруг раздастся черная стена, блеснет болото, над ним туман голубоватый поднимается. Так и кажется, что сейчас вылезет из камышей сам водяной – шершавый, весь в косматых ржавых патлах, с зелеными горящими глазами.

Яришка шла впереди и все просила молодых воинов ступать неслышно, не говорить ни слова, дабы не спугнуть легкокрылого родоначальника всех ветров —Стрибога. Здесь у божьего озера всегда стоит тишина или птичий щебет. Здесь живет он сам, отсюда идет по своей земле, спокойно и щедро развеивает ласки или несется на вихрях и бурях, беснуется, беспощадный и злой на людскую неблагодарность, ломает могучие деревья, выплескивает воду из озер и рек.

А свое озеро он бережет в покое. Кругом защитой стоят многовековые дубы, и вода там всегда черная, как в глубоком колодце. Корни дубов, как громадные толстые змеи, извиваются и уходят под воду. Днем видно, как там ползают здоровенные раки, стоят мрачными тенями крупные рыбины – все это слуги Стрибоговы...

По праздникам у озера собираются молодечные хороводы, идут плясы и игрища, деревья вокруг разукрашены – свешиваются с ветвей разноцветные лоскутки: каждая лента со своей просьбой к богам. Когда ленты не шевелятся, Стрибог отдыхает. Свой выход на землю он открывает шепотом цветных лент, они мечутся, плещут по ветвям, все дерево кажется в радужном цвету. И Стрибог выслушивает их шепот – девичьи жалобы...

Вдруг откуда-то с воды раздался глухой хриплый голос:

– С чистым ли сердцем явился в божье место, княжич?

И словно сердито зашумели листья на дубах. На Ярослава повеяло жутью, но он спокойно ответил:

– На чистое сердце и мое чисто. – Громко прозвучал молодой голос, эхо зашепталось над озером, унеслось вдаль, замирая.

– Пошто пришел со стражем? Или боишься старого слугу Стрибога?

– Это мой друг и собрат. От него у меня тайн нет. – Ярослав сказал нетерпеливым княжеским тоном, так что не возразишь.

– Друг хорош в бою да на пиру. Отпусти его. Слуге не пристало слушать то, о чем будут говорить князь с великим богом. Останься один и смиренно подойди к священной воде – тропе Стрибога.

Яришка и Юрко по знаку Ярослава отошли за деревья. Юрко, так и не сняв руки с рукоятки, меча, внимательно следил, что будет дальше. Он не доверял жрецу: все они враги князей! Да и неспроста этот волхв призвал кНязя на беседу с богами, непременно будет клонить к своей выгоде.

Ярослав приблизился к самому озеру. В черной бездонной глубине горели звезды, мигали, будто посмеиваясь над ним, князем, опустившимся до мирной встречи с волхвом... Кто же он, зовущий на доброе слово?

– Кто ты? По какому праву вещаешь невежество?

– Я вещун великого Стрибога, его кудесник. Мне ведома и подвластна вся жизнь. Захочу – напою землю Перуновой влагой, пригоню тучи, а не захочу – сгинут нивы под калеными крылами Стрибожьих внуков. И твое дыхание у меня схоронено. Вещий Стрибог уже подарил через меня твою жизнь тебе...

Юрко покачал головой, усмехаясь: уж очень нехитро этот старый волхв расхваливает себя и своих богов. Пытается подавить волю князя. А сам-то ничего необычного не может сделать, разве только выкинет какую-нибудь мороку жреческую, чтобы поразить думы.

Ярослав тоже начал разгадывать желание волхва.

– Говори, зачем звал? – остановил он строго, взмахивая рукой. Этот старик слишком много брал на себя, можно бы его и оборвать, но надо быть мудрее любого старца, князю не положено терять разум.

– Пошто звал? переспросил жрец. – По доброте твоей. Ты стоишь один у воды – ложа Стрибога, спасшего тебя для великих деяний. Он открыл мне твою тайну: ты, подобно богам, задумал могучее дело – сбирать Русь. Людей удоволить.

–Да! Горе ходит по русским сердцам. Вот мы и созовем самых сильных и храбрых людей.

– Для славы твоих новых богов? – гневно пронесся от воды крепнущий голос жреца.

– Для славы христовой церкви.

– Чужой, незнаемой веры? Привезенной в кошеле, в письменах из заморских стран? Или не стало у русских князей своих дум? Или забыли, что чужого народ душой не примет. Кто отдаст жизнь за твою новую веру?