Текст книги "Внук Бояна"

Автор книги: Сергей Розанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

– Когда выезжает Багубарс?– торопливо спросил Ченгреп.

– После ночной тьмы.

– Кто с ним?

– Отец его, Осолук Битый.

– Тот, кто получил от Асапа Непобедимого десять палок по пяткам?

– Тот самый. Тогда за воровство у соседа ему чуть не отрубили руку. Его спас великий жрец. Не воруй свой у своего: бог Кам видит плутня...

Ченгреп расправил длинные усы и задумался. «Верно, с важным делом едет Багубарс, грешил он. – Об этом должен знать Непобедимый! Верховный жрец и его люди – враги Непобедимого. Багубарс теперь не увернется от расплаты...»

Пожелав старикам сытной трапезы, он поднялся и тяжело, непривычно зашагал в гору.

А половецкие вежи шумели от пьяного говора и песен. Потом наступила ночь и тишина. И никто во всем становище не знал, что на рассвете воины князя Асапа во главе с Ченгре– пом перехватили на пути батура Багубарса и отца его Осолука. Послы верховного жреца отказались вернуться в становище.

В короткой схватке несколько воинов князя Асапа погибло, но и гонцы верховного жреца не увидели восхода солнца. Их трупы с высокого берега были брошены в реку.

И здесь же, над обрывом, два дня пировала ватага князя, доедая коней, оставшихся после гонцов.

Зелла, охваченная охотничьим азартом, верхом на коне гналась за сайгаками. Ее подруги далеко отстали и скрылись в высокой траве за перевалом.

Конь Зеллы мчался, вытянув шею. Неожиданно из лощины выскочил наперерез ей всадник в белой, расшитой затейливым рисунком рубахе.

Светлые волосы всадника развевались на ветру и блестели на солнце. Зелла узнала Юрко. Ее рука невольно придержала коня. Кони стали рядом. От волнения и Юрко и Зелла не нашли что сказать и только порывисто дышали, глядя друг другу в глаза.

– Может быть, доскажешь, что не договорил в тот раз – на охоте, – сдвинув брови, сказала наконец Зелла.

– Когда я наедине с собой, говорю тебе много хорошего и складно. Когда же с тобой, не знаю, что и молвить.

– Скажи то, о чем начал тогда на птичьей охоте. – Глаза Зеллы сверкнули. – Говори скорее!

– Ты помнишь мои слова о большой приязни? – спросил Юрко, – Скажи, люб ли я тебе?

Зелла искоса смотрела на Юрко. Совсем рядом было ее порозовевшее от смущения лицо, чуть дрожащие ресницы.

– Мне так хочется назвать тебя своей милой ладой...

– Я на нее похожа? Глаза у Зеллы вспыхнули смехом, и в них забилось счастье.

– Не только похожа, ты моя лада и будешь. И я все для тебя сделаю.

– Но у меня все есть. – Улыбаясь, она пожала плечами.

– Тогда поскачем на Русь?!

– Ты такой скорый? Но там – враги!

– Только не твои. Тебя примут как сестру. Для тебя построю дворец...

– Я не привыкла жить в коробках. Она шутливо покачала головой, и серебряное убранство на косах зазвенело.

– К лучшему легко привыкнуть. Клянусь твоими богами, ты не пожалеешь.

– Ехать в город? Разве я хуже кобылицы – жить хоть бы и в золотой конюшне?

– Но степь и тут и там одинакова! Земля та же.

– Земля? Кто сердцем прирастает к земле – тот ее раб! А мы вольные, как птицы. Встал и пошел – и все при тебе... Иди со всем домом, на все четыре стороны.

– Зачем бродить? Лучше у дома сеять хлеб.

– Нужда придет – дело не уйдет. Зелла улыбнулась своей шутке.

– Но в теплом доме и нужды меньше. И не так, как в кибитке, мерзнешь зимой.

– Мерзнем? А ты спроси у голубки: зябнут ли у нее ноги?

Быстро-быстро говорили они. Юрко покачал головой:

– Нет! Это не славная жизнь!

– Но ты забыл, что я дочь великого хана!

– А у нас ты будешь дочерью солнца. Я сам сложу о тебе светлые песни. Их станут петь все... Полюби меня, – тихо сказал Юрко.

– За что? – Зелла с озорной улыбкой взглянула на него.

– За то, что я люблю тебя, – ответил Юрко, и сердце его замерло: она было потянулась к нему... Вот уже близко ее черно-каштановые глаза, а в них бьется светлое счастье... И вдруг Зелла расхохоталась, блеснула большущими глазами и, стегнув коня, гикнула и помчалась.

Мимо Юрко с хохотом и веселыми криками проскакали половецкие девы, и все разглядывали его и что-то кричали друг дружке. Юрко видел их лица, намазанные салом и мелом от загара. Подъехал чубатый половец, отставший от русича: хан разрешил Юрко ездить в степь только в сопровождении кого– либо из батуров.

– Ай, урусит!– окликнул половец Юрко. Взмахнув плетью вслед ускакавшим девам, широко улыбаясь, спросил: – Такие козы пасутся в ваших степях?

Ничего не ответив, Юрко направил коня в обратный путь. За ним, лениво помахивая камчой, двинулся батур.

Юрко ехал задумавшись. Он видел снова большие глаза Зеллы и слышал вопрос, в котором прозвучала радость признания. Было ему и сладко и тоскливо. Что сулит завтрашний день? И Юрко запел:

Ты взойди, взойди, красно солнышко,

Обогрей-приголубь меня, молодца,

На чужой, на дальней сторонушке!

Как чужая сторона без ветра сушит,

Злая неволя меня, молодца, крушит,

Сокрушила меня печаль-тоска:

Моя лада что в небе звезда,

Не достать ее, не докликаться.

Я умчал бы ее в края вольные,

В края вольные, придонские.

Да у молодца крылья связаны,

Крылья связаны, ноги скованы.

У крайних кибиток становища громкий собачий лай и запах дыма оборвали песню.

Грязные, рваные кибитки, крытые кожами и кошмой, настороженные взгляды половцев... Кругом враги! Стрелы их не знают промаха, сердце – пощады... Юрко вспомнил о своих ночных думах, о том, что Сатлар отправил гонца к хану Емяку. Какую-то весть он привезет?

Не знал Юрко, что прозрачные донские воды уже который день несли распухшие тела гонцов к Сурожскому морю...* (*Сурожское море – Азовское море)

Сильнее гнева

В день белой мыши* (*День белой мыши – праздник. Все праздники у половцев назывались именами животных), перед закатом солнца, в кибитку Юрко вошел Асап. Он был под хмельком, весело шутил, хвастался обновой – пестрым халатом, подаренным ханом за удачный совет о белом коне. Великий хан велел русичу смотреть, как живут простые половцы.

– Смотри все и решай, что лучше: петь или не петь о наших батурах, – сказал Асап. – Помни: твоя жизнь в песне. Едем!

Вот они – кибитки простых воинов, как шалаши на колесах. Все покрыты конскими шкурами, а не кошмой. У каждой над входом висит конский череп – надежнейшая охрана от злых духов. На крышах кибиток сушится творог и овечий сыр, лепешки из проса; на протянутом арканчике развешаны тонкие ломти мяса: за три солнечных дня они станут как кость. Юрко посочувствовал: плохо так жить, и холодно и голодно будет зимой простому люду. А ведь не хотят строить хаты и сеять хлеб. Привыкли брать готовое.

Налетел ветер, закружил между кучами сохнущих кизов пыльные воронки, и в них заметалась красная просяная шелуха. Вихрь пробежал к белой юрте половца-баскаргана* (*баскарган – купец (полов.)) и затрепетали белые тряпицы, развешанные для приманки покупателей.

Ребятишки снуют между кибитками – головы бритые, на затылке торчат связанные в кисть черные вихры. Как и русские мальчишки, они играют в бабки и альчики, прячутся друг от друга за большими колесами повозок, бьются на палках, как на саблях. А у половчат постарше висят на поясах кривые ножи.

Да и у женщин ножи! Вот женки сидят в узких халатах под арбами между колес, в холодке, нашивают заплатки. У тех, кто помоложе, поблескивают височные украшения, серьги, браслеты. Красуются высокие, расшитые шапки. Старушки – скромны, ничем не украшены, на голове – плоские темные шапочки.

А вот у молодки набеленное лицо: вдовушка, наверное! Она смотрит на всадников завистливым и лукавым взглядом: богатые батуры – кони в узорчатой сбруе, один – большой князь, весь блестит оружием. А другой – красивый, говорят, ханский певец. Завидные батуры!.. И она заманчиво заулыбалась Юрко, показывая начерненные зубы.

Когда половец и русич подъезжали к кузницам, откуда-то сбоку неожиданно выскочил всадник. Он высоко держал раскаленный клинок. «Это надо запомнить, – подумал Юрко. – Ловко половецкие ковали закаляют холодным воздухом однолезвийные сабли и мечи! Можно дома испробовать».

На тропинке встретился пьяный половец. Асап ударом плети свалил его с ног.

– Эта тварь, похоже, пропила свое оружие. Будет ему сто палок по пяткам... Едем к швецам. – Князь было направил коня в сторону, но Юрко сказал:

– Я хочу видеть работу оружейников.

– Нет, Юрге, кузнецы-оружейники считают, что чужие глаза тупят мечи. Идем по вежам, от швецов к меховщикам.

– Я хочу быть здесь! – настойчиво повторил Юрко и свернул коня по тропинке к кузнецам. Асап выругался, поехал следом, хмурясь: «Это ему даром не пройдет!»

При виде подъехавшего князя черные от копоти кузнецы пали на землю, замерли.

– Покажите гостю, что можно,– приказал князь.

Кузнецы повскакали с земли. Работали они быстро и умело. Брали полоску раскаленного железа и отковывали острый край, изгибая клинок. Старики оттачивали и шлифовали закаленное оружие. Юрко взял готовую саблю. Клинок, резко изгибаясь, всполыхнул белым пламенем от взмаха.

Юрко сразу разглядел, какого редкостного качества выковывали оружейники сабли и здоровенные мечи. Он вырвал волос из конского хвоста, подкинул и взмахнул саблей. Волос упал на землю, рассеченный надвое.

На полугорье Асап остановился у большой белокошмяной с узорчатой отделкой кибитки. Такую еле увезут два десятка волов или десять одногорбых верблюдов. Лукаво и задумчиво поглядывая на Юрко, он соскочил с коня.

– Не хотел бы я чернить думы твои. Но вдруг это поможет тебе вернее мыслить! Ведь и баранье мясо приедается. Идем, ты увидишь, как надо жить в дружбе с нами. Мы не скупимся. За хорошее железо платим табунами коней.

Он откинул полог, шагнул в кибитку, дал дорогу и встал в сторонке, скрестив руки на груди. Юрко прошел мимо кожаных мешков, набитых добром В полумраке, после солнца, не сразу огляделся. У рисунчатого занавеса на полстине, шитой из бобровых шкур, потягивался сладко чернобородый мужчина Услышав шорох, он поднялся, и Юрко отпрянул: перед ним си дел Кащеря, хмурый, с заплывшими от похмелья глазами. Это го продажного человека Юрко видеть не хотел.

– Зачем ты здесь? – спросил он строго и сердито.

– А ты не серчай, – спокойно ответил Чурын. – Со ста рым все кончено, я – купец, где хочу, там и хожу. Еще и к византийцам съезжу.

– Ты у врагов свой человек?.. Может, им продаешь железо? А князю нашему обещал служить!

– Где выгодней продавать товары, там и купцы. – Кащеря оправился от первого смущения и отвечал чуть насмешливо: – Охотнику приятней убить бобра, нежели лису. И продать не нищеброду... Не так ли? – И он погладил рукой пушистую пол– стину. – Садись рядком – поговорим ладком.

– Будем говорить там, на нашей земле. – Юрко повернулся к Асапу – Зачем привел меня сюда?

– Но это верный друг великого хана! Он все может! – Асап развел руками. – Хан дает ему почетную охрану из лучших батуров. Под страхом смерти никто не смеет тронуть его караван и обоз. И я не пойму: как можешь ты, умный и хитрый, не быть таким же покладистым? Ведь это ваш народ говорит: ласковый жеребенок двух маток сосет.

– Но у этого жеребенка волчьи клыки.

– А у тебя? – Асап рассмеялся так, что широкие крупные зубы блеснули в полумраке. – То и хорошо, что у тебя и зубы и повадки барса. За это я и хвалю тебя. Ты ко всем беспощаден...

– Так ли? – Теперь улыбнулся Юрко. – Ты меня совсем не знаешь... Может быть, твоя похвала из боязни? – спросил и пристально посмотрел в прищуренные карие глаза половца.: В них мелькнула ненасытная ненависть и пропала под тяжелыми веками.

– Человек без боязни не живет. Мы все боимся хана. И твой одноземелец, – Асап кивнул на Кащерю, – боится своего князя Романа, которому служит за страх. Ты говоришь: слово ведет людей. А мы знаем: страх! Слово – как вешний ветер: коснулось, обласкало или пригрозило и умчалось прочь. А страх пронизывает насквозь, сковывает сердце, повелевает, заставляет повиноваться...

– Таких, как он, переметчиков? – Юрко махнул рукой на Кащерю.

– Теперь убедился? Ничтожны бывают и руситы. И я чуть не изменил о тебе мнение: ведь он сказал, что ты его лучший приятель. Поэтому я и привел тебя.

– Ты это говорил? – Юрко шагнул к Кащере, и кулаки его невольно сжались.

– Для твоей же пользы, – вдруг вкрадчиво ответил Кащеря. – Мне сказали здесь, что тебя ждет смерть. Ты только подумай: должен сгинуть наш лучший воин! Первый помощник и друг великого князя Ярослава Глебовича. – В его словах уже чувствовалась заискивающая мольба. – Но ты не должен погибнуть! Затем и прибыл я от самого Епифана. Скажи, и я умолю хана, дам за тебя выкуп. Не будем сейчас считаться... Я давно хотел стать твоим другом... Лишь бы спасти тебя для великих дел... Союза всех князей не жди! Ты станешь боярином. И мы, бояре, будем владеть всей Русской землей...

–Вот в чем дело! Не прибыл ли этот христопродавец сюда, чтобы заставить его слушаться врагов? Это они помогут?!

– Ты вызвал его сюда? – спросил Юрко у Асапа.

– Что говоришь?! – удивился половец.

– Тогда едем к хану! Я скажу ему... – Юрко показал Асапу на выход, и тот шагнул за порог.

– Постой! – вдруг услышал он шепот Кащери. В нем была и мольба и что-то многообещающее. Не привез ли он какие вести? Не передаст ли какой совет?

– Верь мне, – быстро зашептал Кащеря оглядываясь. – Не будь зол. Побереги злость к боям... Я прислан помочь тебе. Ты нужен... Меня прислала... Яришка. Она молит спасти тебя. Может, весточку передашь в родные края?

Сказал и смотрит выжидающе. Жесткие глаза бегают по лицу Юрко: не смутится ли, не мелькнет ли в глазах тайная мысль.

– Скажи, что скоро вернусь.

– Ты закончил свои дела?

– А у меня нет здесь никаких дел, кроме песен.

– Зачем же шел на смерть без дела? – Кащеря непонимающе уставился на Юрко. Мне ты можешь все открыть. Надо переслать Епифану весть: половцы готовят тайный поход на ваше княжество. Видел, как они делают оружие?.. Не лучше ли пока откупиться? – Заметил злой взгляд Юрко. – Что сказать Яришке?

– Скажи, чтобы не насылала душепродавцев.

И Юрко, отодвинув рукой Кащерю с пути, вышел из темной кибитки к солнцу. На душе было горько и тревожно... Он даже не заметил, как Асап оглянулся на только что оставленную расшитую кибитку и как оттуда из-за чуть приоткрытого полога глянул Кащеря и провел ладонью поперек горла.

Чем дальше уходили они от реки, тем беднее становились половецкие вежи. Серые, грязные кибитки, крытые вонючими сыромятными кожами, вросли в кучи золы и навоза. Чаще попадались шесты с пучками черной шерсти у кибиток: там были больные. Голые, грязные, шелудивые ребятишки возились в пыли. Воздух смердил гнившими отбросами, киснувшими в молоке невыделанными кожами, и над ними вились тучи зеленых мух. Сами кожемяки, лохматые старики и старухи, с расчесанными от коросты телами, встретили Юрко озлобленным воем. На их завывания из соседних кибиток выбежали женщины в рваных одеждах, никогда не мытых: как бы не убил гром! Скоро около витязей собралась толпа. Юрко смотрел на изможденных людей и видел, как в их голодных глазах горела злоба.

– Кто они, эти женщины? – спросил он Асапа.

– Это те, кто после набегов остались вдовами. Они думают, что ты убил их мужей. Теперь они боятся, что ты наведешь на них злых духов.

– Какой дух пойдет сюда? – усмехнулся Юрко. – Людям здесь уже сделали зло. О чем же тут петь?

– Это уж дело твое. Они ждут! Сойди с коня и пой, – с кривой усмешкой сказал Асап и соскочил на землю. Спешился и Юрко. Толпа росла, уже начала бесноваться. Со всех сторон окружили свирепые лица. Не со скрытой ли целью привел его сюда Асап?

А разъяренные бедняки продолжали сбегаться. Кричали и выли женщины:

– Дайте его нам! Он оставил нас бедствовать без мужей! Он достоин позорной смерти! Бросить русита с горы в реку!

Толпа вот-вот готова была накинуться на него. Асап исчез за соседней кибиткой. Юрко понимал, что смерть рядом с ним. И вдруг, вскинув руки, властно крикнул:

– Стойте! Зачем шумите? Слушайте!

И, не дожидаясь пока стихнет шум, запел перед беснующейся толпой: это была грустная, берущая за сердце песня...

Ой, и шел мужик бедным-набедный,

А в кармане его – на аркане вошь,

Да в другом, худом,– крошка

хлебная.

И голодный он, и холодный он,

На портах его – дыра на дыре.

Что с него возьмешь, чем одаришься?

Он не княжий, не боярский сын,

Он простого роду-племени...

Чем же он ненавистен вам?

Чем он враг люду бедному?

Песня росла, крепла, покрывая шепот толпы... И вот шепот утих. Песня полилась свободнее и горячей перед поражёнными слушателями. Толпа оцепенела в молчаливом участии: песня-то как о них сложена!.. А голос певца наливался неуемной скорбью и гневом:

Ой, и шла женка-половчаночка,

А на ней кругом одно рубище...

Так с чего бы ей да дебелой быть?

Ребятишки кричат: поесть нечего,

А и муж кричит – иди угождай!

А не то в сердцах избивать зачнет...

Извела ее доля горькая,

Доля горькая, доля женская...

Ну а чем она не сестра моя,

Для чего нам с ней вражда лютая?

Разве зря говорят человечески:

Бедняк бедному поневоле брат...

Бедняки никогда еще не слышали таких слов о своей несчастной жизни. У многих на глазах появились слезы. И когда Юрко умолк, толпа загудела:

– Пой, пой, урусит! Нам никто такого не выскажет!..

Тут мгновенно из-за спины Юрко выскочил величавый Асап. Он погрозил толпе камчой и закричал раздраженно:

– Молчать! Только хан может требовать! Люди! Падите наземь! Воздайте почести! Это гость великого хана!

Но голос Асапа потонул в общем реве:

– Пусть поет!.. Он наш гость!

И тогда Юрко запел о радостях жизни, о дружбе и любви. Ведя за собой коня, он с песней пошел по вежам. Толпа расступилась и, все нарастая, молча двинулась за ним. Люди улыбались, слушая милые сердцу слова и приятный, красивый напев.

Но как только впереди показались богатые юрты из белой кошмы, люди начали отставать стайками и наконец остановились совсем: хода на гору в бедной одежде не было: Зато откуда-то сбежались ребятишки с сияющими черными глазами. Они шли за Юрко, поглаживали его коня, таращились на певца и упрашивали:

– Спой нам, Юрге, веселое! Ну, спой! Нам никто не поет«.

И тогда Юрко начал складывать шутливую песню:

Повадился лисовин На лебяжий двор гулять,

Лебедушек выбирать.

Отковал кузнец лебедышам носы,

Он точил их да навастривал,

Навастривал да приговаривал:

– Догуляешься, разбойник лисовин!

Мы бока твои по клочьям выщиплем,

Хвост пушистый твой по волосу выдерем!

Половчата шли кругом Юрко и смеялись. И он улыбался им... Но у белых юрт отстали и ребята, и Юрко пошел один. За ним угрюмо двигался Асап. Взгляд его был злой, скулы ходили не уставая. Его не покидала дума: «И на этот раз ушел... Но все равно руситу живым с горы не выбраться... Меч батура Смерти требует мщения!..»

Хан был радостен. Князь Турундай привез ему богатые подарки. Беглюк усадил князя рядом с собой и тихо спросил:

– Ты узнал, кто этот русит Юрге?

– С ним его народ. В походе на нас налетели руситы с песней, призывающей к мести, и отбили часть добычи. В словах песни угроза нашим батурам. Говорят, ее сложил Юрге, и она как воинский клич идет по земле донских руситов.

– Хорошо. Они первые заплатят нам... – сердито проворчал хан и добавил про себя: «Он с этой горы уйдет только мертвым».

Юрко не принимался за еду. Он пил медовуху и разглядывал пирующих. В кругу гостей выделялись странными кафтанами с собольей оторочкой заморские купцы: камзолики узенькие, цветастые. Иноземцы привезли хану изукрашенные узорно ткани; образчики их здесь же ходили по рукам. Среди, купцов был и Галай. Воспользовавшись наступившей тишиной, когда все навалились на еду, он стал расхваливать товары:

– Это самые редкостные ткани из всех, какие только выделываются на земле. Взгляните на узоры! Можно ли увидеть рисунок изумительнее?

– Ты слепец! – не удержался и воскликнул Юрко. Все гости перестали жевать, уставились на него. – Не говори, чего не знаешь. Подыми голову и посмотри на этого коня!

И Юрко указал на белое родовое знамя Беглюка с вышитым золотистым конем.

Конь был изображен в стремительном прыжке. Он как живой рвался вперед и ввысь.

– Разве не искусные руки у половчанок? А как чудно расшиты их платья и шапочки! Да и коли доведется нам встретиться на Руси, я еще докажу тебе, что ты лжешь... Купец без лжи не может жить. И ты забыл, что ваши же мудрецы хвалят русскую резьбу по кости. И они говорят: нет лучшей чеканки узорной чернью, как у русичей, нет краше убранства русичей, расписанного всеми цветами золота...

Купцы заулыбались, закивали головами в знак согласия.

К Юрко подошел воин и положил перед ним гусли. Глаза певца заблестели. Он бережно взял их на колени, ласково провел рукой по блестящей доске и тронул пальцами струны. Не все они были настроены. Юрко быстро справился с этим и запел:

Полем-полюшком скачет молодец,

Темна ночь пред ним расступается,

Солнце красное разгорается.

Говорит тогда солнцу молодец:

Свете светлый, мой желанный брат!

Не видал ли ты, где схоронена,

Где схоронена слава-славушка?

Отвечает ему солнце красное:

Ой ты, младший брат, добрый молодец,

Поищи-ка славушку на конце меча,

На конце меча, на конце копья!

Там, где бой идет с лютым ворогом.

Одолеешь врага – слава будет твоя,

Сложишь голову – славить будут тебя.

Батуры сидели, боясь шевельнуться. Но вот хан крякнул и, усаживаясь поудобней, сказал:

– Ты, Юрге, достойный певец! Война – заманчивая и великая очищающая сила. Она вечна, как огонь, сжигающий гниль.

– Там, где жизнью владеет дружба и добро, умирает негожество.

Хан пожал плечами и презрительно улыбнулся:

– Запомни, Юрге: нет такого друга, который не продал бы тебя недругу за шлем золотых монет.

– Неправда! Друг дороже золота. С другом легче победить недруга.

– Вот этого, наверное, не знают ваши князья, – усмехнулся Беглюк и продолжал: – Вражда – священна как пламя, она порождает мужество и силу. Она будет вечно гореть в сердцах наших батуров!

Хан помолчал. Батуры зашептались. Зелла не спускала тревожного взгляда с лица русича. В словах отца слышалось приближение грозы.

– Пока не научитесь дружбе, – сказал Юрко.

– Ты непонятен, Юрге. Ты удивляешь меня,– холодно продолжал хан. – Разве голод не заставит рвать друг у друга кусок мяса? Отбитый кусок слаще собственного. Лучшим владеет сильнейший...

– Друзья свое разделят поровну.

Хан приподнял брови.

– Не для этого ли ты говоришь о дружбе? Уж не хочешь ли ты, чтобы я поделился с тобой шатром? А ну-ка, скажи о своих скрытых думах. С какой тайной ты пришел к нам? Или спой: что ты ищешь? – воскликнул хан и притворно рассмеялся. Все гости тотчас же вслед за повелителем разразились хохотом.– Забыть войну? А потом и любовь?

– О нет! Где любовь, там нет войны, – горячо отозвался Юрко и посмотрел на Зеллу.

Асап заметил, как загорелось лицо ханской дочери.

– У нас говорят, – продолжал Юрко, – любовь и песня – сестры, обе зовут на великое. И нет такого, чего бы не сделал одержимый любовью. Но любовь – тайна сердечная. Молчит другиня, и никому не скажешь.

– Ты – батур, а равняешь себя с женщиной? – Беглюк покачал головой, на лице его не осталось и следа улыбки. – Уж не подашь ли ты женщине первую чашу?

– Женщина – слуга батура, – вмешался Асап.

– А не твои ли мать и сестра – женщины? – запальчиво воскликнул русич. Медовый хмель горячил и разжигал затаенную горечь.

Асап встал, оперся на меч и громко сказал:

– Великий хан! Еще ни один шутник не равнял батуров с женщинами. Сказавшему так не место возле хана. Возврати мне русита! И никто не упрекнет меня за то, что я привел его к тебе в дар. Он не достоин... Он даже не знает, что сила жены в силе мужа...

Хан метнул взор на Асапа, прервал его:

– Ты не прав, мой батур! – Все стихли. – Наши девы тоже не боятся звона мечей и свиста стрел. Не зря каждая получает приданое: коня с седлом, колчан, полный стрел, и лук... И в боях они беспощадны... – Беглюк взглянул на Юрко и вскинул руку. – А ты, Юрге, оказался шутник и весельчак: мы все хорошо посмеялись над твоими словами. Ты достоин большего! Отныне ты можешь носить длинный чуб. Ты сам узнаешь, что только почести воина и радующая беспечная жизнь милее всего, ибо я жалую тебя князем потешников* (*Князь потешников – князь, ведающий воинскими состязаниями и забавами).

Глаза Юрко потемнели. Он вскочил.

– Я пришел к тебе не за милостями!

– Так чего же ты хочешь? – Беглюк грозно нахмурился, глядел‘как полночь. – Уж не ждешь ли ты ханской тахты? Повелевать половцами?

– Я человек не жадный и шел к тебе с добрыми мыслями. Мне нужно твое слово дружбы: довольно набегов, не надо убивать... А ты молчишь. Мудрец не боится вопросов и отвечает. Счастливому нечего злобиться, несчастный никогда не бывает добрым...

– Во-о-т ка-ак! – Хмельные глаза Беглюка сверкнули гневом. – Ты начинаешь учить меня! Да скорее вы сточите все копыта у ваших коней, чем уговорите нас стать слюнтяями! Мы живем степными просторами, где пасется наш скот, да оседлыми соседями, чтобы брать что надо для беспечности...

– Я зря к тебе пришел! – прервал хана Юрко и, уже не сдерживаясь, с жаром заговорил: – В камень стрелять – стрелы терять! Но и камень тает от времени. Безрассудство и жестокость вождей губят народы! От жадных до крови не остается и следа!

Никогда еще и никто не осмеливался так говорить с ханом.

Асап выхватил меч, шагнул к Юрко.

– Стой!– хрипло остановил его Беглюк. В глазах хана бушевал огонь.

Батуры застыли. Заморские купцы тревожно шептались.

– Стой! – повторил хан, рывком расстегивая ворот халата.– Так вот какова твоя тайная песня! Ты думаешь, руситы рождены повелевать всеми?!– Нет! Мирные народы гаснут в ураганах войны...

Мы тоже охочи до брани, только если придется защищать свою землю. Византийский мудрец Прокопий говорил: тот виновен, кто замышляет войну, кто готовится напасть, а не тот, кто, защищаясь, пойдет первым,– вина не падет на него.

Хан взглянул на Юрко удивленно и хрипло* в гневе договорил:

– Хорошо же! Мы все проверим..;. А пока поступим с тобой, как требует твоя храбрость. Связать его! В яму! В старый худук!

С десяток слуг кинулись на русича с арканами, повалили на землю, связали и отволокли к оврагу. Там они опустили его в заброшенный старый колодец, служивший темницей. Летом из него уходила вода, и там прижились только серые жабы...

В эту ночь хан долго не мог уснуть. Он клокотал гневом, придумывая русичу самые страшные казни: хотел найти для него такую смерть, чтобы весь половецкий народ радовался ханской мудрости и правосудию.

Однако хана подстерегал нежданный удар. Когда увели русича, Зелла отбросила бронзовое зеркальце с резной костяной ручкой и покинула пир. А когда Беглюк послал за ней, она ответила так, как никогда еще не отвечала:

– Передай отцу, что мне горько, – сказала она слуге.– И если ржа переедает мечи, горе убивает сердце.

«Эге-е! – подумал Беглюк. – Так вот почему она постоянно заботится о русите! Сдохни мой конь, если это не так!»

Откинув покрывало из черных лис, хан долго оставался неподвижным. Он чувствовал, что жизнь впервые начинает обманывать его.

Едва дождавшись утра, хан приказал привести Зеллу в свой шатер.

– Садись! – сказал он ласково, а улыбка кривилась.Ты молода, я стар, ты у меня единственная дочь осталась, нам нечего скрывать друг от друга. Скажи, я погорячился?

– Да, отец! – твердо ответила Зелла, и щеки ее нежно заалели.

– Но он оскорбил твоего отца – старшего половецкого хана. Его ожидает смерть. Таков закон.

Слово хана сильнее закона! Смени гнев на милость, и тогда никто не посмеет сказать, что слова Юрко не были только веселой шуткой.

– Но, может быть, сам Юрге не захочет милости?

– Позволь мне пойти к нему. И завтра все будут радоваться его шутке и твоей мудрости. Воздадут тебе новый почет...

Глаза ее блистали вдохновением, голос звучал настойчиво. Хан понял, что перед ним уже не прежняя дочь, покорная его воле, – в ней заговорила его строптивая кровь!

– Почему ты все это знаешь? Ты беседовала с ним? – Бег– люк старался говорить спокойнее, но левая щека чуть заметно дергалась.

–Да.

– Вот как! – воскликнул он обиженно, но сдержался и добавил как будто равнодушно: – Ведь я не разрешал говорить с ним!

– Мне ты ничего не сказал об этом.

– Значит, ты не раз была у него?

– А почему я не могла этого делать? – удивилась Зелла.

Беглюк искоса посмотрел на дочь и недовольно пробурчал:

– Ты начинаешь отвечать, как урусит. Или это его повадки и мысли?

– Ты сам знаешь: умная мысль – птица, поймал – береги!

– Что же он говорил тебе?

Зелла укоризненно посмотрела на Отца. Ей стало обидно, что он допрашивает ее.

– Говори! – Беглюк начал терять самообладание, повысил голос.

– Ты стар, отец! Тебе не пристало слушать слова юности... Может быть, и неразумные слова, но они так милы сердцу...

Зелла сама удивилась, что смогла сказать об этом отцу,– он вспыльчив, не помилует! И верно, он прокричал:

– Ты лжешь, девчонка! Юрге не князь, он не смел говорить нежные слова дочери хана!

– Разве дочь хана не женщина?

– Молчи, буйная своевольница! Ты насмехаешься над законом.

– Женские обычаи старше всех законов!

– Знаешь ли ты, что тебя ждет? Ты сгинешь, подобно пущенной стреле!

– Зачем мне жить, если не будет его?

– Опомнись, бесстыдница! Что ты говоришь! – исступленно крикнул хан и хлопнул в ладоши: – Эй, кто там?! – И когда вбежали слуги, он, задыхаясь, указал на дочь: – Проводить в шатер! Не выпускать!.. Голову сниму!..

Давно затихли шаги слуг, а Беглюк все сидел, уставившись в одну точку, и повторял про себя:

– Урусит украл мою дочь! Украл мою надежду!

Навстречу смерти

Два дня Юрко не приносили ни еды, ни питья. На третьи сутки в самый полдень, когда стражи, охранявшие яму-темницу, укрылись от зноя под тенью караульной кибитки, Юрко услышал над головой шорох, отодвинулась доска, свет упал вниз.

– Юрге! – позвал знакомый голос.

Юрко поднял голову. На голубой полосе неба вырисовывалась чубатая голова Сатлара. Он опустил в яму привязанный к веревке кувшин. Юрко припал к нему и долго, жадно пил холодный кумыс.

– Ты не пошел на все уговоры стать нашим батуром, – донесся голос старика.– Я не осуждаю тебя. Мой сын поступил бы так же. Но... – Сатлар огляделся и прислушался. Потом быстро пригнулся к яме и заговорил: – Юрге, тебя ожидает смерть! Гнев хана велик. Даже Зелла не может спасти тебя. Хан разгневан и на нее и сказал ей: «Он умрет почетно, как самый смелый из храбрецов!»

– Она еще не забыла меня? – спросил Юрко.

– Она не забудет тебя никогда,– это видно по ее глазам. Она вce сказала отцу... Хан взбешен. А для воли хана законов нет! Прощай!

Голова Сатлара исчезла. Стало светлей. Высоко в голубом небе кружился орел. Юрко смотрел на него, думал о словах старого жреца. Ему хотелось в песне излить всю тоску, всю свою печаль. И Юрко тихо запел:

Летал в поднебесье орел молодой,