Текст книги "Внук Бояна"

Автор книги: Сергей Розанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Княжеская семья ехала из Киева с целой толпой слуг и стражи, путь держала на Владимир, к великому князю Всеволоду Юрьевичу на празднества освящения достроенного после пожара Успенского собора.

Красив был собор одноглавый резными каменными узорчатыми украшениями – то дела и рук Епифановых и учеников его. Двери все в золотой чеканке. Куйол в золоченых поясах... Целый город Гороховец и лучшие села и слободы служили собору. Богатств его было не перечесть. Священники облачались в драгоценные одежды, шитые золотом, жемчугом и цветным каменьем, – им несть числа!

А теперь Всеволод Юрьевич окружил стены собора новыми, по углам поставил еще четыре золоченые главы, и стал у великого князя великий собор. Чуть не четыре тысячи молящихся

разом войдут в золоточеканные двери, под узорчатые резные своды, и наполнятся их сердца благоговением и страхом перед ликами бога и святых, искусно расписанными на стенах, перед невиданным, сжимающим сердце в горстку величием храма. Сам епископ Черниговский Порфирий благословит торжественное освящение Успенского собора.

Давно кончились черниговские земли, пошли пронские – степи да дубравы. Шатры на ночлег поставили рядом с постоялым двором. Солнце еще не садилось. Княгиня, утомленная тряской, улеглась в шатре. А Всеслава и сенные девушки, запыленные в дороге, побежали к реке выкупаться да и на себя глянуть в чистое водное зеркало. Забежали за вековые дубы, дальше по берегу густой малинник раскинулся, да такой духовитый – запах стоит одуряющий, пчелы гудят. А ягоды красные, кусты усыпаны. Соловушко раскатился близко трелью песенной, никого нет! И девушки рассыпались по малиннику.

И вдруг впереди зашевелились кусты. Всеслава не успела вскрикнуть – рядом, как из земли, встал бородатый человек, в кафтане грубого некрашеного сукна, сунул ей кушак вонючий в рот, накинул на лицо какую-то грязную тряпку...

Очнулась она на скачущем коне, ее придерживал этот же противный бородач сильными руками. Позади доносился густой конский топот– не погоня ли своих воинов настигает?.. Почему же они не кричат?.. Где-то близко воют волки, с жуткими, отчаянными переливами. Страшно! Говорят, вот так же, на разные голоса вопят и кикиморы. А в другой стороне леший стонет и хохочет: попалась, мол, киевлянка, в лапы лесного владыки!

Ехали долго. То лесом, то степью. Луна светит, вся голубая. И ползут через дорогу будто страшные чудища, сотканные из тумана, ползут от озерной воды, из камышей, где живет водяной. Ползут и скрываются в черном лесном увале. И все же лесом ли ехать, степью ли – не так страшно, как страшен этот лесной человек. Шевельнешься чуть, и его лапищи сразу сожмут плечи до боли – косточки только хрустнут! А и косточки– то чуть не детские...

Запахло дымом. Совсем светло стало. Всадник остановил коня у высоких ворот с резными столбами. На них – конские черепа и кресты. Постучал плеткой, пока не залаяла собака, крикнул:

– Эй, сычиное племя, открывай! Черный коршун голубку добыл!

Подъехали и задние всадники. Всеславу внесли в полутемную избу, закопченную, провонявшую дымом. Положили на лавку. Бородач развязал ей руки, выбросил тряпку изо рта.

– Теперь кричи не кричи, лучше молчи, – сказал и вышел.

В дверь заглядывали какие-то страшные, заросшие лохмами лица в холщовых рубахах, сморщенные старухи в теплых шалях качали головами, что-то шептали, как заклинания. Всеслава была уверена, что это язычники, и, прижимаясь к бревенчатой стене, кричала на них:

– Не подходите!.. Подите прочь!

В тревожном полузабытье она забилась в угол, поблескивая оттуда, как зверек, гневными до дикости глазами. Кто-то вздохнул и зашептал у двери:

– Осподи! Неужто сама княжна? Что же с нами будет?! Не помилуют!

– Бог не выдаст, так и черт не возьмет.

– Пожгут наши скиты святые.

– Кащеря спасет, мы ему ишь какой подарочек удружим. Казны не пожалеет. Краля писаная... А суженый ее, слышь-ка, смердку простую завел на утеху.

– Он же в плену у поганых?!

– Сказывай! В плену, да не у тех. А у мельничихи молодой прохлаждается. Потому вроде и пропал!

Старые женщины подали ей молоко и хлеб, лесную малину– ягоду. Она гнала их прочь, ей казалось, что от всех людей тут идет какой-то звериный дух, их взгляды будто пронизывали ненавистью и любопытством.

Еще принесли еду – кусок вареной дичины и хлебово в деревянной точеной миске и скрылись, как нетопыри. Княжна опять не притронулась. Топнула ногой и потребовала старшего хозяина. Вошел пожилой угрюмый человек, все лицо заросло беловатыми волосами. Одет он в чистый суконный кафтан.

– Что надобно? – прохрипел сердито.

– Отвези меня в Пронск! – прикрикнула она, как приказала.

Старшой усмехнулся:

– А в половецкую орду не хочешь? Богатые дары за тебя дадут.

Она опешила: это было самое страшное! Но быстро нашлась и топнула ногой:

– Ты не смеешь продать меня!

– А тут смелости не надобно. Ночью прискачут – и гайда! Тут в лесах свои законы... Князь Асап обещает за тебя табун коней.

– Отец даст больше! – все еще гневно кричала Всеслава. Она не теряла присутствия духа: если человек заговорил о корысти, то его можно купить. Это она знала еще в Киеве.

– Петлю на шею? – человек сдержанно рассмеялся. – У князей это недолго. А я хочу жить.

– Обещаю тебе: ты будешь хорошо и богато жить! Ты получишь вотчину – землю и деревушки...

Всеслава была готова обещать все блага этому лесному бородачу. Во дворе раздался собачий лай. Где-то хлопнула дверь, и сразу раздались женские причитания:

– Голубчик ты наш, боярин! Сам приехал, потрудился!.. Хозяин быстро нырнул обратно в низенькую дверцу. Донеслись приглушенные голоса, какие-то вскрики. Кто-то решительно и тяжело зашагал в сенях, смелым рывком распахнул дверь. Перед княжной появился богато одетый, еще молодой, красивый человек, с черной подстриженной бородкой. Низко поклонился и сказал:

– Будь здрава, княжна! Пришел я спасти тебя от лесных разбойников.

– Спасибо, добрый человек! Не знаю, как величать тебя,– смелее выговорила Всеслава. – Кто ты?

– Я – владыка всех этих лесов. Княжий атаман и боярин Кащеря. Я повезу тебя, куда сама захочешь. Приказывай!

– Отвези к великому князю Всеволоду Юрьевичу. Он наградит тебя.

– Я и без того премного обязан ему, – сказал Кащеря и невесело схватился за горло, сделал трудный глоток. Он будто снова почувствовал мокрую петлю на шее, накинутую воинами князя Всеволода, пленившими его в бою с крамольными резанцами. Тогда за него дал выкуп князь Роман.

– Никогда не забуду щедрости великого князя Всеволода, – проговорил он с усмешкой. Хлопнул в ладоши, и тотчас вошли две красивые девушки. – Соберите княжну в путь, – сказал он им. – Поедем по землям Донского княжества Ярослава Глебовича.

– Мы увидим его? – обрадованно воскликнула Всеслава. – Он в половецком плену.

У Вееславы слезы брызнули из глаз: значит, верно, он в плену...

– А ты не тревожься. Половцы берегут его, хотят породнить с ханами: у них дочерей – целые табуны. Вот и делают смотрины... Как женится на половчанке, так и отпустят с молодой женой-

– Все это ложно! Не будет этого! – вдруг, топнув, решительно выкрикнула Всеслава. Она верила: раз он дал ей слово – не изменит ему.

Кащеря, пряча едкую усмешку, проговорил;

– Конечно, князь Ярослав не полюбит дочь врага, если у него есть здесь своя красотка-лесовичка.

– Где? Кто? – Всеслава так и вспыхнула от злой обиды: правду говорили эти черные старухи!

– Поедем – увидишь его милую деву. Ох и любит она его! Жизнь за него отдаст.

–Любит его? – переспросила Всеслава и вся зарделась от гнева.– Как она смеет? Она боярская дочь?

– Дочь мельника. Смердка. Зовут ее Яришка.

– Это забавно! – сквозь выступившие слезы воскликнула княжна плаксиво. – Вези меня к ней!

– Поедем. Твое слово – закон!

День и ночь везли Всеславу куда-то в гремячем тряском возке. Не сомкнув глаз, смотрела она вокруг: стояли по сторонам черные стены непроходимого леса. Мучило услышанное. Ревность разгорелась во Всеславе, злая ревность, и никак от нее не избавишься, только помыслит о чем-то другом, как снова выплывает дума о сопернице.

К утру княжну все же одолел сон. Она даже не слышала, как ее внесли в избу, уложили в постель.

Разбудил солнечный луч, пробившийся сквозь слюдяное оконце. Осмотрелась: незнакомая горница. Рога сохатого висят на стене. На торчках стенных – мечи и колчаны со стрелами, отпущенные луки. А рядом на скамейке сидит красивая чернобровая дева в расшитом черно-красными кочетками сарафане.

Девица встала, низко поклонилась и молвила певучим, ласковым голосом:

– Я готова служить тебе, княжна. Говори.

– Ты – Яришка? – Всеслава как учуяла. Ее будто подкинуло, она села на постели, уставилась в ненавистное лицо.

– А ты – княжна Всеслава?

– Ты меня знаешь?

– Кто привез тебя, рассказал все.

– Ты ему свой человек? – презрительно, сквозь зубы спросила Всеслава.

– А я думала – он твой слуга.

– Не хочешь отвечать?

– Но ты же сама приказывала ему ехать ко мне на мельницу.

– Ты дерзостная! Даже без зова явилась ко мне!

– А я у себя дома. Здесь я хозяйка, – с достоинством ответила Яришка, однако на скамью не села. Стояла с чуть сдвинутыми бровями, сложив руки на груди, внимательно следила за взглядом княжны.

– Как ты посмела полюбить князя? – почти прокричала Всеслава. Голубые глаза ее бегали по лицу Яришки – холодные, колючие глаза с зелеными огоньками, полные ненависти.

– Князья и смерды любят одинаково.

– Ты лжешь! Князь любит по-княжески!

– Человек везде и во всем – человек.

– Но у князя княжеская жизнь!

– Да, он слаще ест. – Яришка даже не позволила себе усмехнуться и еще жестче сказала: – Но не всякий князь может так любить, как любит иной смерд.

– Ах ты, подлая! Ты хорошо знаешь и то и это? – у княжны презрительно опустились уголки пухлых губ: ишь, что проязычила языком человеческим!

– Мой сокол Кузяшка, только чтобы повидаться со мной, не побоялся смерти на боярской дыбе.

– Все ты выдумываешь обманно! Хочешь казаться лучше, чем есть, и этим унизить меня? – Злые слезы хлынули из глаз Всеславы.

– Зря ругаешься и плачешь, – тихо сказала Яришка.– Это не делает тебе княжеской чести. Разве тебе подобает хныкать по-холопьи? Ты же княжна! Коли можешь спокойно говорить, так слушай меня, коли нет, я уйду. Мне с тобой некогда прохлаждаться.

– Ну, ну, говори! – прикрикнула Всеслава нетерпеливо – это становилось любопытным: как умеют любить простые люди?!

Яришка рассказала про любовь Кузяна. Для нее он убежал от самого лютого боярина. И быть бы ему истерзанным в боярском порубе, если бы не князь Ярослав Глебович.

Всеслава слушала, кусая губы. Будто и в самом деле простой человек смерд Кузяшка, а как удивительно любит эту дерзкую девчонку. Правда, красивую, ничего не скажешь, она хороша! А он любит по-княжески... Вот так же и Ярослав Глебович предан Всеславе. Он уж никому не отдаст ее, даже самому смелому рыцарю и принцу заморскому, даже королевичу... Но почему эта смердка отказалась от своего лады? Неужто она...

– Так ты любишь Ярослава Глебовича?! – вдруг с отчаянием вырвалось у Всеславы.

– Люблю! – гордо ответила Яришка, и глаза ее засияли радостью. Сейчас она готова были идти на все ради своей любви.

– Хорошо же! Я прикажу... и ты умрешь!

– Не забывайся, княжна, ты не в стольном Киеве! – наконец и у Яришки зазвенел голос открытой ненавистью. – Тут холопов и палачей нет! Запомни! И я могла бы тебя спустить в мельничный омут. Тут у нас свои законы... Но я не трону тебя ради Ярослава-княжича, хотя ты его и не стоишь.

– Ты мне грозишь? – оборвала ее Всеслава. Слова Яришки снова привели княжну в бешенство: не хватает еще умереть от руки смердки-соперницы! А она ишь какая румяная да крепкая!..

– Нет, твердо ответила Яришка. – Ты будешь жить. Если Ярослав – мой брат названый, то ты – сестра.

– Кто выдумал это братство?

– Жизнь!

– Нет, это ты выдумала! Чтобы рядом быть! Значит, и он любит тебя? Ну, отвечай, девчонка!

– Скажу последнее, – уже хмуро и печально проговорила Яришка. – Мне жаль князя Ярослава Глебовича: ты недостойна его. И ты его погубишь: ты привыкла властвовать, а он же с людьми – как ребенок и тебя будет слепо слушаться. А у князя все должно быть свое!.. Не-ет, я молила бы, чтобы его уберегли от тебя.

– Кто уберег?

– Боги... и люди.

–Боги? Так ты язычница? – Всеслава отпрянула, как от неожиданной вспышки огня, смотрела с ужасом на Яришку.

– Суди сама. Мы друг друга хорошо понимаем.

– Но как ты можешь молиться истуканам?

–А чем они хуже твоих богов? Твои выдуманы. А наши – живут среди нас, они кругом. Солнце светит – Дажбог сияет нам и греет землю-матушку, чтобы лучше рос хлебушко. Гром грянет, и пройдет дождь – это Перун шлет своему народу счастье на урожай...

– Но вы приносите человека в жертву! – вырвалось у Всеславы. – Убиваете перед истуканами. Зачем? Невинного человека!

Яришка задумалась. Эта сердитая княжна никогда не голодала, ее родные не умирали с голода, когда не уродит жито и люди едят лебеду и осиновую кору. Тогда они готовы на все... Пожила бы она в черных лишениях, согласилась бы. Лучше одному погибнуть весной перед лицом Перуна, чем всем умирать зимой без еды. Если будет жертва угодна богу, Перун вовремя пошлет гром и молнию с благодатным дождем, уродит жито в достатке. Разве умереть за это для людей не счастье?

– Наши боги не требуют человеческой жизни, но, случается, мы сами дарим им самое дорогое, что у нас есть. И если они примут жертву... значит, даруют жизнь. Это они спасли от неминучей Смерти князя Ярослава Глебовича!

– Как? – Всеслава впервые почувствовала себя беспомощной: жизнь Ярослава! Да это она, Яришка, а не боги сберегли ее суженого!

И уже с меньшей ненавистью посмотрела в лицо этой лесной девицы.

– И ты не говорила ему, что спасла его? – удивилась Всеслава.

– Нет! Зачем? Это наши боги...

Что за девка такая?! У нее совсем нежданные мысли, каких ни у кого не услышишь и сама не придумаешь. На ее месте любой человек говорил бы для своей выгоды.

– Боги открыли мне: без меня князь погибнет. Разве я могу допустить такое: он же нужен для народа! Я пойду во вражеский стан и божьей силой спасу его,

– Себя – в жертву? Хитришь! – воскликнула было Всеслава, но спохватилась, почувствовала, что ее недоверию и ревности приходит конец.

– Ой нет! Ты меня не знаешь. Говорю: это надо для народа нашего. Может, и для тебя.

– Лучше я сама пойду. Только скажи – как? – Всеслава соскочила с лавки, будто ее суженый где-то тут рядом, за стеной.

– Сядь! – Яришка прижала рукой ее плечо, и княжна опустилась на лавку. р%< Твой путь, как намечен богами, так пусть и свершится. Ты поедешь к великому князю, падешь перед ним на колени. Он может выкупить твоего суженого. Ты поедешь во Владимир и потребуешь: пусть пришлют для Ярослава Глебовича лучшего коня, чтобы ни один половецкий скакун не догнал.

– Хорошо! – наконец согласилась Всеслава с Яришкой. – Но ты дай слово делать так, как говоришь сейчас. Ты помогаешь, а Ярослав мой!.. – Всеслава все еще грозно сводила брови, но в душе у нее уже надломилась ненависть к этой дикой девице. Пусть делает, как велят ей ее боги!

Всеслава вечеряла в летней клети, когда туда вошел Каще– ря. Он был в новом нарядном кафтане.

– Будь здрава, княжна. Собирайся в путь, – проговорил, кланяясь низко.

– Куда?

– Куда прикажешь.

– Вези меня к Всеволоду Юрьевичу во Владимир.

– Кони готовы.

Ватага вершников молча ехала лесной дорогой. Всеслава доверилась этому человеку. Ведь он обещал доставить ее к Яришке и сдержал слово. Теперь он довезет ее до стольного города Владимира и получит награду. Там теперь мать-княгиня в слезах. Люди всюду ищут киевскую княжну... Сколько будет радости!.. Всеслава покачивалась в возке – не могла уснуть: сколько удивительного она увидела и узнала за эти три дня. Одна Яришка чего стоит – такая умная и гордая, увезти бы ее в Киевский терем: лучшей советницы не найдешь!..

На рассвете ватага свернула с наезженной дороги на вилючую – лесную. Возок сильнее затрясло.

– Куда мы заехали? – спросила княжна.

– На путь в Пронск. А там прямоезжая дорога на Владимир.

– Почему свернули с наезженной дороги?

–Там опасно. Нас подстерегают. А тут мы хоть и ближе будем к половецкой дороге...

Кащеря не успел договорить. Вдруг близко прокуковала кукушка. И сразу же из-за дубов выскочили и набросились люди с обнаженными мечами. Зазвенел булат, раздались крики. Молодой звучный голос перекрыл все шумы:

– Берегите княжну! Головой ответите!

– Холопьи души! Везли ее к сыроядцам! К поганым! – – густо крикнул кто-то, и тут же другой, тот же чистый молодой голос подхватил:

– Разбойники! Хотели продать княжну диким ворогам?! Бей их!

Когда стихли звонкие удары булатных мечей, возле княжны, окруженной воинами, появился молодой витязь в блестящих доспехах. Низко поклонился ей, сняв серебристый шлем.

– Не бойся, княжна. Как прознал я, что тебя похитили тати бродячие, с той поры и ищу тебя.

– Благодарю, смело выговорила Всеслава, – но не знаю, как тебя звать-величать, добрый молодец.

– Княжич Резанский, Глеб Игоревич.

– Спасибо, княжич. Спас ты меня от великого горя и бесчестия. Теперь буду вечно молить бога за тебя...

Княжну снова усадили в возок, и ватага повернула назад; Скоро выехали на большак, что ведет в Пронск, а оттуда через Резань во Владимир, и все лесом, лесом...

Дремала Всеслава на подстеленном княжеском плаще и не знала, что там, где только что звенели мечи и слышались стоны, не оказалось ни убитых, ни раненых, а шел теперь тихий разговор:

– Князь Роман Глебович отблагодарит тебя, Чурын батькович, – говорил боярин Туряк.

– Всегда рад услужить князю.

– Вот и услужи: пошли человека верного к хану Емяку, пусть там Ярослав узнает, что его суженую Всеславу за Резанского княжича просватали. Пусть не торопится!

В поход

А степь, как всегда, шумела на ветру. От края до края колыхались могучие травы: всадник скачет – не видно его, а проскакал – и след пропал.

Густыми лесными дебрями вдоль Дона Юрко добрался до– селений окраинных оратаев… Колокольный звон издали заслышал, – значит, живут русичи!.. Церковь достроили! Свои попы завелись!..

А вот и оно, знакомое сельцо, но теперь его не узнать. Оно будто воскресло из мертвых. Далеко кругом лес выжжен, пни выкорчеваны. На месте землянок строятся избы, рубленные из толстых сосен. Целый посад вырос вокруг Соснова!.. Полно у людей забот! Чуть пройдешь – на задворках кузня дымит под кручей у реки, звонко молотки перестукивают. Еще пройдешь – у избы весь двор в стружках, и лежат под навесом готовые древки для копий, сушатся под навесом на ветерке заготовки на всякое поделочье. А напротив у избушки шорник натягивает размокшую толстую кожу на обод щита... Старики выделывают ослопы – обивают железом шаровидные концы дубин, вколачивают в них заостренные шипы...

Теперь Епифан Донок всеми делами ворочает. На его бережении осталась вся Донская волость.. Он сам вместо князя „ездит по селениям, собирает со смердов всякие судные и прочие поборы, сам и судит... А сколько он настроил! Придумал .срубы готовить в лесу: отмечать каждое ошкуренное бревно насечкой топором – по порядку. А после запросто собирай избу по бревнышку!

За дубовой стеной острожка, у самого обрыва над рекой, все еще строится княжий двор Ярослава Глебовича. Терема– новые прибавились. Красное крыльцо поднимается между витыми столбами, все раскрашенное. На коньке крыши петушок вырезан как живой, все навстречу ветру поворачивается. А от самой улицы к крыльцу уложен брусчатыми бревнами ровный, как пол, широкий настил.

Епифан с плотниками собирал из досок какие-то повозки – сам придумал. Они были как избы, но будто сами двигались, как в сказке, так что жуть брала: и кони, и воины шли внутри. А в стенах кругом прорези – для стрельбы из луков.

Епифан все еще хромал, рука – на перевязи, так глубоко изранили в весеннем бою. Но серые глаза светились прежним задором и мудростью. Юрко он встретил широкой улыбкой, как любимого сына. Затопили баньку, попарились всласть. Дали Юрко новые порты и холщовую рубаху – старая-то совсем о сучки чащобы оборвалась.

– А мы тут клич дали по Руси, как набат! – обрадованно говорил Епифан, когда они усаживались за еду. – Сзываем всех подневольных, весь обиженный люд в нашу Донскую волость, крепить окраину!

– Идут?

– А отчего, по-твоему, сельцо растет? Савостия с дружками посылал людей сговаривать. Как начнет говорить – до слез доводит! Бросают все и бегут к нам. На вольное житье! Савостий и колокола отлил. Вот погоди, все наладится опять, поднимется могучее Донское княжество.

Давно Юрко не едал русских щей, куропаток жареных, облитых жирком, да и каши полбенной, даже будто охмелел от сытного обеда.

Днем зашел в княжеские хоромы в них пустота и полумрак... Куда же девалась Яришка? Никто не знает, где она!

Заглянул во взъезжую избу. Она, как крепость, накатана из толстых дубовых бревен. Окна резные, решетчатые, стекла в лилово-зеленых разводах. В сенях стоит кадка с родниковой водой, деревянный ковш в ней. Хорошо пьется, когда наешься жареной дичины досыта!

Открыл тяжелую дверь в избу: вот и он сам, воевода, сидит за столом, люди около него какие-то дела разбирают, дьяк гусиным пером скрипит. За спиной у воеводы – широкая глинобитная печка: зимой его не проморозишь! Стол из толстых досок, на тяжелых ногах в целый пенек – не свернешь. Тоже Епифанова придумка. И лавки широкие, гладкотесаные. Все крепкое, добротное – на сотни лет. Привык он делать навечно! А полы чисто выскоблены и вымыты до желтизны.

Скрипнула входная дверь. Вошел Кузян, следом за ним Авдошка у него на плече шкура висит диковинная. Поклонились и молвили:

– Жить вам да здравствовать! А мы с добычей к вам.

Кузян принялся рассказывать. Принимал он у охотников пушнину. И вот друг Авдошка принес шкуру такого неведомого зверя: никак не решишь, чего она стоит. Сколько за нее дать муки, Кузян не знает.

Авдошка раскинул шкуру на полу. По бело-серебристой, блестящей, как шелк, шерсти шли темные пятна.

– Дивный зверь, – проговорил Епифан, обходя вокруг шкуры. – Львиные головы я вырезывал на карнизах, а этот неведом.

Савостий тоже не разгадал, что за зверина. И писец пожимал плечами. Юрко порылся в памяти и вспомнил: '

– Это барсовина, шкура дикого барса. Забегают они из Тмутаракани, с гор.

– Добротная шкура. – Епифан провел жесткой, мозолистой рукой против шерсти, и она так и заискрилась.

– За такое добро добрую плату положим: сколько шкур черного бобра уложится на ней, во столько крат и плати. Не жалей! – Еще полюбовался шкурой. – А ее сдай лучшим скорнякам: пусть дивно отделают. Подарим нашему князю... как вернется.

Епифан остановил взгляд на Авдошке, поманил к себе, хлопнул по плечу и улыбнулся:

– А ну, охотницкий атаман, сказывай: где, и как ты спроворил такого диковинного зверину?

Ранним утром вышел Авдошка с охотниками на окраину леса. Кругом стелились пахотные поля – до самых дальних дубрав. По жнивам вышагивали журавли табунами, зеленя блестели на солнце, и по ним паслись дрофы большими стаями, и гуси пощипывали сладкую молодь. Меж лесными колками прометнулась ватага половцев: на разбой куда-то наладилась.

И вдруг будто от вражьей ватаги отделился здоровенный зверь и стал, как собака, красться к дрофам. Авдошка приказал охотникам окружить его, а сам пополз меж кустов навстречу, приготовил лук и стрелу потяжелей. Зверь крался мимо Авдошки, но вдруг заметил и кинулся на него прыжками... Близко подпустил зверину и – ахнул стрелой в разверстую пасть.

Епифан похвалил за смелость. А Юрко сказал:

– Ты убил ханского выкормыша. Теперь хан в горе. Берегись, Авдоша!

– А я и берегусь... до большой сечи. Там и разочтемся.

– Ученые барсы дорого стоят, – подсказал Юрко. – Их продают горные уратцы втридорога.

– Вот видишь, – с улыбкой подхватил Епифан, – значит, и ты сам, Кузяша, можешь ковш меду выпить за убиенного... Эх, – вдруг обрадованно спохватился он, – еще придумка! Объяви всем: кто сдаст больше шкур, воску, смолы, гороху и прочей снеди платить потребное, а сверх давать по большому ковшу медовухи. Надо набирать побольше всего и менять на оружие... Вот Яришку бы сюда, принимала бы она тканье разное да лен и коноплю...

– А где Яришка? – спросил Юрко, глядя на всех. Кузян так и встрепенулся, но не сразу ответил, глянув исподлобья.

– У деда она... на мельнице.

Ночь и день отсыпался Юрко после трудного пути. А на второе утро они с воеводой вместе пошли по Соснову от избы до избы, из клети в клеть, от землянки к землянке.

Люди окружали дорогих гостей, угощали квасом и медовухой, и Епифан заводил такую речь:

– Скудно еще живем, зато ладно, друг друга в обиду не даем. Вернется князь – порадуется.

– А вернется ли? И какой? задумчиво говорил кузнец Савостий. – Может, душу истерзают вражины, а то и избалуют. Им же что ни хуже князь на Руси, то и выгодней. Еще своим слугой сделают! Скорей бы вызволить его оттуда!..

– А как спасти? Он хоть с изъяном теперь, а все же наш князь. При нем соседи нас не трогали. Но за него выкуп требуют: две тысячи, гривен – большой воз серебра!..

– Не пойти ли за помощью к Пронским князьям-братьям на поклон? И в Резани покланяться братьям... – проговорил Савостий. Ударим челом. За подмогу мы им добрую службу сослужим.

Попадем к ним в кабалу.

– А не сами ли спасем его? – вырвалось у Юрко, и синие глаза его заблестели решимостью. Все лето он об этом думал, только не знал, как примут сосновцы его предложение: в половецкий стан он ходил один, сам за все и отвечал. А теперь надо идти с людьми.

– Что ж, давайте думу думать, как освободить, – согласился Епифан. – А послов все же к князьям послать надо. Ты, Савостий, и пойдешь. Только полегче там, с князьями. А то ты любишь свои думы в чужие головы вколачивать. На буесловие твое они обижаются.

– А я на их – вдвое!

– Сердце сожми, помни, какое дело делаешь. А мы дремать не будем... Епифан оглядел всех.

Юрко повел речь. Он наберет ватагу самых отчаянных н ловких удальцов, пройдет с ними' незаметно на вежи хана Емяка, и в один из праздничных осенних дней, когда все половцы перепьются на гульбище, храбрецы ворвутся в становище...

Пообговорили хорошенько, как это сделать лучше. Тут же стали подбирать самых смелых:

– Лаврыну! Он рогатину ломает в руках.

– Петрилу! Везде ужом проползет.

– Кузян а и Якуньку! Они вдвоем ходили на половцев. И Авдошку: он самый ярый...

Прошло время. Однажды Юрко шел меж избами и землянками протоптанной тропинкой – окраины Соснова на целую версту кругом растянулись! Постройки разбросаны среди мелкой лесной поросли в беспорядке, улицы на краю еще не заметны, но кто-то уже обгородил вокруг своей мазанки плетень, а за ним выглядывают первые яблоньки и кусты смородины и крыжовника, желтеют дубки-ульи, жужжат пчелы. Наседки квохчут с цыплятами. Телята мчатся от зноя и мухоты по улице, задрав хвост...

Вдруг Юрко остановился: мелькнуло лицо юного воина, и он замер: знакомые красивые глаза поразили его. Такие он видел ранней весной. Они запомнились на всю жизнь.

– Яришка! – воскликнул он, все еще не поняв, она ли. Воин круто свернул за плетень, запетлял меж клетями. Было видно, как он заспешил к одинокой землянке и, согнувшись, юркнул в низенькую дверцу.

Юрко обежал плетень, хотел тоже нырнуть в землянку, но дверца оказалась на запоре.

Он постучал. Затем еще настойчивее. Наконец дверца открылась– там в полумраке стоял босой белобородый старик в длинной посконной рубахе и портах. Седые волосы взлохмачены, глаза дико уставились на непрошеного гостя.

– Что надо? – грубо спросил старик.

Юрко уже слышал этот густой хрипловатый голос. Но где? Ответил, что ищет молодого воина, только что вошедшего в эту землянку. Потянул дверцу к себе. Но старик не пускал ее. Лохматые, нависшие брови у него собрались так грозно и так свирепо смотрел он на гостя, что рука невольно опустилась.

– Никого тут нет! – сердито пробурчал старик.–Иди своей дорогой.

– А у меня дорога лежит сюда. – И крикнул призывно: – Яришка! Неужто забыла брата названого?

– Иди, иди отсюда! – Старик рванул дверь на себя – сила в нем оказалась немалая. Но тут вдруг из-за его спины раздался знакомый звонкий голос, от которого Юрко так и вспыхнул радостью:

– Я здесь, Юрко, входи! А я тебя и не признала. Отощал, как весенний суслик.

Перед изумленным воином стояла Яришка. Она сняла шлем, волнистые волосы ее рассыпались до плеч – куда девалась девичья краса! Лицо загорелое. Черно-синие глаза полны решимости, взгляд твердый, несгибаемый, не то что когда-то у юницы.

В густом полумраке Юрко вошел в землянку, ощупью сел на сосновую лавку. Яришка зачерпнула квасу, подала ему.

– Зачем ты ушла с княжьего двора? – спросил Юрко, вытирая ладонью мокрое лицо.

– Жалею, что послушалась вас обоих – не пошла в, бой. Я не смогла выполнить предсказание богов – уберечь князя. Что же мне оставалось?.. Князя нет. Тебя нет... – задумчиво говорила она, глядя на Юрко блестящими глазами. – А теперь, как услышала, что ты здесь, да еще идешь на выручку князя... Разве я могла усидеть у себя на мельнице? Сам подумай! Ты идешь спасать князя, и я иду с тобой!

Юрко покачал головой:

– Уже набрал самых нужных, самых удалых.

– А меня? Или ты не знаешь? Я буду еще нужней!

– Не для девы такой трудный поход.

– Зачем так говоришь? Я не могу отстать. Я должна спасти Ярослава. Таков наказ Перуна!—уже сердясь, воскликнула она.– Вот и дедушка мой говорит... Он пришел сюда, чтобы исполнить приказ богов. Он сам проводит меня в этот великий поход. И горько будет ему: он остается один: его младшие волхвы уходят...

Юрко посмотрел на деда и теперь узнал его: перед ним стоял старый волхв Маркун, в расстегнутом вороте рубахи виднелся талисман: на арканчике три кабаньих клыка. Жрец был насторожен, словно готовый к бою. И заговорил строго:

– Боги вещали: Яришка – их избранница! Она спасет князя, тогда и сердце его неприкаянное откроется для нее. Названая сестра должна стать названой подругой. Ее мысли будут его мысли...

Братец, я молю тебя: дозволь идти за князем. Я обещаю тебе оберегаться, никому не мешать, слушаться тебя во всем. И еще обещаю: никто из твоей ватаги никогда не пожалуется и не пожалеет, что я шла вместе.

– Будь по-твоему, сестренка. Выезжай поёмной тропой на перехват к Лебяжьему озеру. Там сделаем в камышах дневку. Будто нежданно встретим тебя...

В княжеском тереме в Резани проснулась Всеслава на широкой пуховой постели—давно она в такой приятности не спала. Вошла старая женщина в цветастом сарафане, увидела открытые глаза княжны и перекрестилась.

– Слава тебе, господи! Очнулась, красавица писаная, – запричитала она, низко кланяясь. Княжна не успела спросить, куда ее привезли. Старушка все причитала, не давала слова сказать: