Текст книги "Внук Бояна"

Автор книги: Сергей Розанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Юрко хоть и обрадовался: это доброе начало их родной ду* мы, но виду не показал, спокойно кивнул княжичу и сказал-:

– А что, княже, не росток ли это великого? Едем? Ярославу понравилась решительность Епифана, и он согласился поехать посмотреть неведомые селения. Земля-то, наверное, пронская! Когда-нибудь ехать надобно! Да и вдруг этот неродовитый вожак держит в руках широкую граничную с Диким полем окраину? Взять бы все это в свои руки! Попытаться создать свою волость княжескую. Не беда, что там есть и беглые холопы. По законам «Правды» Ярославовой беглецов надо насильно водворять на место. Но там же дикое лесное урочище. Пусть расчищают леса, выжигают пни. Пусть каждый пашет, а коней у половцев отобьют. Так и пойдет жизнь, народятся свои дьяки и бояре. Да и чем сам атаман не боярин? Одень-ка его в бархаты!

– Я не прочь, – ответил Ярослав. – Люблю смелых и тех; кто крепко решает своей головой. Поедем к твоим храбрым селянам!

– Так тому и быть!– поддержал Епифан, спешиваясь. Подтянул подпругу для дальнего пути, и все воины опробовали “седла.

Ярослав отправил свой отряд в Пронск с известием, что двигается в Донскую волость – пусть братья не тревожатся. Надо же знать все свои земли!

В пути не молчали. Епифан рассказывал, как он был каменотесом во Владимире, резал палаты белокаменные. На постройке храма высекал узорчатые карнизы. Дивные умельцы вырастали вкруг него, его ученики, они за него были готовы в огонь и воду. Но случился неурожайный год, и бояре, купцы стали продавать хлеб втридорога.

Возмутился народ таким негожеством. Ведь Христос учил: все люди братья! А тут бояре главные хозяева земли – идут против божьего учения, раз дозволяют такую жадобность!..

Епифан повел своих каменотесов на княжий двор искать правду, но великий князь Всеволод Юрьевич выпустил на них старшую боярскую дружину, искони ненавидящую чернь. Были они все в железных кольчугах. Много холопьих голов тогда было срублено. Епифану удалось бежать вместе с каменоломами в придонские леса на вольное и опасное житье окраинцев Руси. Те давно укоренились тут и считали землю своей, дедовской. Вольные оратаи выбрали его атаманом. Теперь он разрешает всюду селиться беглым людям из любого края Руси. Что ни больше народу – то и трусливей враг, есть кому биться за семьи свои. А беглые – храбры, они к бедам привычны. Им терять нечего...

– Большая твоя жизнь и многозначаща, – проговорил Ярослав.

– Будет и твоя жизнь, княжич, не малой, коли полюбится тебе наша волость. Полюби нас вчерне, а вкрасне – всяк полюбит.

Ехал Ярослав между Епифаном и Юрко и думал: «Посмотрим, что за люди. Если земля пронская, отдадут ли ее братья– князья? Что, если взять самому? Принять княжение! Навести княжой порядок...»

В лесах дремучих

Давно скрылись за перевалами засеянные пронские поля, начался дремучий лес. Шла сквозь чащобу и лесные дебри едва заметная дорожка. Ветви могучих дубов сплелись в вышине, зеленая листва закрыла небо. Внизу —зелёный полумрак. А на опушке – сухие дерева, давно подпаленные степным пожаром. Коршуны да черные вороны на высоченных голых вершинах дремлют у самого неба...

День они ехали, второй – все леса и степи. На третий день перелески пошли, кустарники, а меж ними земли черные, урожайные,– травы чуть не в рост человеческий. Здесь из зерна пшеничного вырастают два колоса. Встретится польцо, хлеба на нем так густы – перепелке трудно вырваться...

Когда начало темнеть, дорога словно врезалась в узкое лесное ущелье: по бокам черными скалами стоял непролазный густой осинник, а дальше протянулась болотистая топкая низина, по которой и знаючи трудно пройти.

– И сюда враги заходят? – спросили у Епифана.

– Когда погонятся за человеком. Тут же недалече жилье.

Вскоре за болотом послышался шум воды, где-то совсем близко булькал шустрый ручей, бился о могучие корни деревьев. Кто-то укал, кто-то гулко кричал. У Юрко пробегал мороз по спине – это были неведомые жуткие крики ночи. Непонятное всегда страшно. Даже и монахи-наставники в киевских лесах открещивались от лесных бесовских шумов.

Вдруг Епифан остановил коня, прислушался и сказал:

– Ночлег рядом. – Он сложил руки у рта, и в ночной черноте леса разнесся крик ворона. Послушал еще и снова прокаркал. Совсем неожиданно издали донеслось воронье карканье.

Всадники еще проехали по дороге и замерли: во тьме раздался глухой, настороженный голос:

– Чьи будете, люди?

– Города Соснова, воеводы лесного.

– Епифанушка! – обрадованно воскликнул невидимый человек. Из леса на дорогу вывернулась черная фигура с рогатиной. – А мы уж не чаяли встретить живых.

– И мы не чаяли, но не отчаивались, – опять полушутливо отозвался Епифан.

– Времена тревожные. Вчера к нам сюда вражья оравка наметывалась, да с пути сорвалась.

– А мы их, Костяш, прижали на поле, так что и запасные кони нам достались. С добычей едем, принимай, хозяин. С дорогими гостечками жалуем. Накажи женкам-хозяюшкам: что есть в печи – на– стол мечи, что есть в подвале – все чтоб подавали.

Проехали по плотине, слышно: вода сочится под закрытый мельничный затвор, где-то внизу бурлит и булькает. Как раз виднеет, мельник начнет молоть. За протокой чернеет высокий частокол из бревен – сплошной зубатой стеной стоит. Ворота тяжелые со скрипом приоткрылись, а над ними бычьи рогатые черепа белеют. Чуть видны в черноте бревенчатые строения, в большой избе огонек теплится.

На широком крыльце женщина в пояс гостям поклонилась.

– Добро пожаловать, красным углом не побрезгуйте.

Тяжелая дубовая дверь открылась будто сама собой, навстречу ударил запах жареного мяса, приправленный легким дымком. Гости вошли в избу. И тут горит каганец. У стен – лавки, покрытые шкурами ланей и косуль. Прялка стоит наготове, на лавке начесана шерсть. Посредине – печь из красной обожженной глины, на горячих углях шипит в глиняных горшках мясное жарево.

– Так и живут одиноко? – тихо спросил Юрко.

– Хо-хо! Сыновей у них целая ватага, да не хотят дома жить. Кто в княжьих войсках служит, кто у купцов. Одна дочка осталась младшая – Яришка. Чистая бесянка...

А вкусный запах жареного мяса дразнил и радовал гостей, они были готовы скорей взять по куску подрумяненной боковины или окорочок и рвать сильными зубами сочную, недожаренную оленину.

Но тут будто сама открылась следующая дверь: там в горенке– горел обливной светильник, но копоти не– чувствовалось.

Юрко вдохнул аромат духовитых трав и свежепеченого хлеба. Чистота в горнице порадовала его. У стен виднелись лубяные короба с одеждой, в углу висели армяки и шубы. Окруженный лавками стоял резной стол, а около него красивая черноокая девушка, кланяясь в пояс, приглашала гостей рассаживаться. Вот она подошла к Ярославу с ковшом воды и рушником, вся зарделась, не спуская глаз с княжича. Юрко обомлел: такую удивительную красу редко можно встретить... Кланяясь, певуче приговаривала:

– Дозволь подать тебе водицы, добрый молодец. – Потупила взор и добавила: – Нашему светлому княжичу мир и счастье.

– Ты меня знаешь? – удивился Ярослав.

– Довелось видеть в Пронске, когда в школе училась, на моленье. Мимо прошел.

– Как же я не заметил такой красавы?

– Тебе не до простых девушек. – И тише прошептала: – Это нам навек запоминается такое пригожество молодецкое.

Княжич вымыл руки над глиняным блюдом и, не спеша вытирая их вышитым рушником, все смотрел на девицу и спрашивал:

– Как зовут тебя?

– Яришка.

– Дочь мельника?

– И родной матушки.

– О-о, на язык ты шустра. И от гостей не прячешься. А половцев побаиваешься?

– Боюсь. Комар и тот смерти страшится. Кипчаки и за мной гоняются. А я люблю заводить их в болота. Нам-то в лесах каждый кустик ведом, каждый кустик ночевать пустит.

– Ты смелая! – похвалил Ярослав. – Люблю смелых! – И он окинул девицу ласковым взглядом. А она, вся сияя, поклонилась ему:

– Кушай, княжич дорогой, открывай трапезу.

И пошла к другим гостям поливать воду на руки. А когда уселись все за стол, подавала жаркое, кашу, в жире пареную, наливала холодного хмельного меду и потчевала:

– Ешьте досыта, не обижайте матушку – она ведь при княжеском дворе куховарила. Что на столе есть – все вам и съесть.

Епифан старательно обгрызал оленью боковину, потом принялся за пироги с горохом и гусиными выжирками.

Ярослав ел вяло, больше пил медовуху. Он еле сидел, его морозило, боль в руке нарастала, рана не давала покоя, горела. Ему было приятно видеть, как заботливо Яришка подавала лучшие куски, щедро подливала меду. Ей лет семнадцать, но она принаряжена, как взрослая. На белой шее красовались цветные бусы, в русой косе просвечивали золоченые нити, кокошник поблескивал, весь в разноцветных камешках.

И Юрко поглядывал на Яришку. Конечно, для Ярослава она так принарядилась. Неужто эта простолюдинка посмела так открыто полюбить княжича? Девичья блажь!– Завтра Ярослав уедет, и все забудется. Останется светлая дружеская память, да изредка набежит игривая желанная думка.

Ночью, лежа в горнице рядом с Ярославом на кошмах и мягких волчьих шкурах, Юрко с опаской вслушивался в прерывистое дыхание ворочавшегося с боку на бок и стонущего княжича. А утром его разбудил тихий шорох и нежные слова:

– Ой, княжич, княжич, зачем умолчал вечером б ране своей, а теперь ехать тебе нельзя. У тебя огневица.

– Вот и хорошо, буду возле, на тебя любоваться.

– Не шути, княжич, тебе жить надобно. Народов пра* вить. Дай хоть ты ему радость, а то ни один князь не старается для людей, а все себе и себе... Когда-то люди жили вольготнее.

– О-о, какая ты смелоязыкая! – опять удивленно воскликнул Ярослав.

– То не я говорю, а дед мой.

– Кто же твой дед, может, языческий жрец?

– Ты угадал, княже.

– Может, и ты – язычница?

– Не знаю... Дед говорил: старая вера не запрещала ни другой веры, ни всяких радостей. Кого любишь, того и имеешь мужем. А новая вера говорит, что мужа назначает бог и чтоб жена боялась мужа, как холопка своего господина. Разве это правильная вера? Как же жить, если бояться любимого?.. Уж лучше буду любимому названой сестрой!

– Хотел бы я, чтобы у меня была такая названая сестренка! – полушутливо проговорил Ярослав.

– Хорошо, пусть будет так! – глубоко вздохнув, строго ответила Яришка и шикнула: – Тише! Тебе нельзя говорить беспокойное. Спи, и ты скорее выздоровеешь. Буду лекарить...– И зашептала:–Запекись, рана смертная. Ты срастись, тело с телом, кость с костью, жила с жилою... – Говорит, а сама смотрит в пустоту, и глаза в какой-то далекой– далекой думе, будто заволоклись мутным блеском. Потом тронула рукой розовый горячий лоб княжича, и взгляд ее стал озабоченным и сердитым.

– Не пущу тебя, княжич! – проговорила еще решитель? ней. – Нужно могучее снадобье, чтобы пришло исцеление. Рана уже начинает чернеть, а это – смерть...

Заметив мелькнувшую тревогу в серых глазах князя, улыбнулась:

– Не печалься, братец названый, сама буду лечить. Лежи, покойся.

– Не вылежу без дела! – Ярослав посмотрел на нее протестующе. Ему хотелось сказать ей что-то приятное, но он только пожал ее руку.

– Это хорошо! – обрадованно подхватила Яришка. – Значит, тебя еще не свалила болезнь. Но я прошу, княжич, останься, чтобы жить. Ложись и лежи, отдыхай. Тебя ждет великое, – ты вот и языческим не гнушаешься... Ты всем люб! Про тебя одного в Пронске говорят доброе...

Голос Яришки был полон тревоги и мольбы, и Ярослав, густо краснея, прошептал:

– Будь я не княжич, я навсегда остался бы здесь.

– У тебя есть суженая? – Она сдвинула густые брови, ждала, а он ответил не сразу:

– Лечи! Я в твоей власти. Вылечишь, и я уйду навсегда. Биться! Биться!.. – Он вдруг заговорил непонятное, горячечными, воспаленными глазами смотрел на нее, но не улыбался – с ним началась лихорадка.

К вечеру Ярослав начал бредить, потом выпил настой травяной и забылся в тяжелом сне. Яришка с окаменевшим лицом, строгая, как повелительница, передала Юрко навары трав, сказала, что надо делать, а сама тихо скользнула в летнюю клеть. Там на стенах висели брони, кольчужки, топоры, боевые палицы, мечи, ножи. Она выбрала свой любимый короткий меч и копье, надела кожаный нагрудник, выделанный из шейной воловьей кожи, щ такую и медведь не порвет, и нырнула из калитки во тьму. Черный лес поглотил ее...

Этой тайной тропой по ночам ходят лишь избранные богами старцы на моления в капище светлого Перуна. Дед ее Маркун там первый слуга богов – верховный жрец Стрибога и старший волхв местной языческой общины. Он знает все тайны. Все ему ведомо: видимое и невидимое, и нет болезни, которой он не мог бы одолеть. Но вдохнет ли он жизнь в ее любимого князя? Если нет, тогда и не стоит жить!..

Лягушки орали, как перепуганные насмерть. Бобры со скрежетом точили древесину. Где-то с грохотом повалилось дерево. Кто-то шлепал по воде, будто сам водяной мохнатыми лапищами; сучья трещали, как под тяжелой поступью громадного зверя...

Но ничего не замечала Яришка, ничего не слышала, и страха не было. Перед глазами стояло воспаленное жаром милое лицо Ярослава, его мутнеющий взгляд, горячие слова бреда, Спасти его! Спасти!

Ага, вот и священная роща – самые могучие дубы, каждый впятером не обхватишь, стоят черные громадины, от них новый скрытый поворот,, узенькая тропинка виляет сквозь шипастые заросли дйких яблонь. И вот он – вырезанный из пня первый страж-истукан, лицо выбеленное мелом, голова сверху смазана красной глиной, растертой на льняном масле. У нот его берестяной короб для жертв. Сейчас он пуст, все дары были сожжены на вечернем молении.

За идолом справа и слева высятся древние таинственные дубы, все в дуплах, – это седалища богов, здесь они пируют, здесь делят и раздают счастье любимым. Здесь и свадьбы вершат – вокруг самого могучего дуба венчаются: обойдут молодые вокруг дерева три раза, жрец оплещет их священной водой... И горе тому, кто ударит этот священный дуб топором! Стоят вокруг него боги: Сварог – бог неба, Перун *■– золотобородый головач, это он мечет молнии, насылает дождь, Стрибог – повелитель ветров и бурь, Велес – самый веселый бог, заступник скота живого. Без его ведома и овцу не зарежешь и не острижешь. Все начинается с песни во славу его. От него много радости, ни одно гулянье не обходиТся без веселых песен в его честь...

Яришка свернула в густой орешник. Впереди зазвенел ручей, за ним на пригорке, в круче, – землянка деда Маркуна. Вот и она зачернелась, в землю врыты толстые дубовые брусья, торчат над крышей, на них белеют кабаньи черепа с громадными загнутыми клыками. Все Яришке здесь ведомо: стены прокопчены,-мох золотисто-зелеными пучками виснет над бревнами, а крыша вся во мху, в лесной зелени, пройдешь мимо – не заметишь. Вход как в нору, а войдешь – просторно, лавки вдоль глухих стен, укрытые шкурами зверья. Каганец горит, освещает,– и дед смотрит пронзительно, серьга в ухе, волосы до плеч, и бородища седая!.. Весь угол заставлен деревянными божками, их вырезывает сам Маркун.

Яришка еще не стукнула в дверцу, как из глубины землянки раздался старческий голос, хрипловатый и чуточку гнусливый:

– Ты, Яришка? – Он всегда угадывал ее приход по шороху.

– Я, дедушка.

– Пошто бродишь в полуночи? Аль сердечко зазнобило?

– Не до этого, дедушка.

– А я мыслю, как раз до этого. Или милый занемог? Кто он?

– Ярослав, княжич Пронекий.

– Вон какая птаха! Высокая! Что же он не просит своего бога? Ведь их попы твердят хворому: «Молись, бог помилует!» – ворчал Маркун. – А мы ведь простой травкой пользуем.

Сказал и умолк. Яришка опустилась у порожка, тяжело-тяжело вздохнула – надо ждать! Он все знает, все божьи думы. Он – и травознатец. Но мольбой его не разжалобишь.

Старик осторожно кашлянул, сплюнул, сгустившимся горловым шепотом спросил:

– Это он прислал тебя?

– Нет. Своей волей пришла.

И опять тишина, только мыши где-то пискнули. И уже строгий, почти суровый голос спросил:

– Как же ты посмела предать нашу правую веру? Ты же знаешь: он князь, враг старой веры, а ты идешь ко мне за помощью. Ты забыла, что князья крестили народ не по воле, а по неволе: огнем и мечом. Они заставляют всех работать на бояр... Народ растерян. Нет волхвов и нет истинных вожаков... Они изгнали волхвов в лесное глухоманье. А ты к князю ластишься...

Маркун говорил внушительно и грозно, он всегда начинал так, о чем ни проси. А погрозит, поворчит и отмякнет. Но сейчас поможет ли он? Слишком суров его голос, и в нем все нарастает жесткая злость:

– Ты забыла, что князья ищут головы волхвов, охотятся за нами, как за зверем. А ведь их вера гласит: «Все люди братья...» Князья – наша погибель. Что они дают людям? Только обирают данью. Понаставили судейских и иных старост. Им слово супротив не скажи!.. Привезли из-за моря новых .богов и силой и страхом заставляют им веровать. Понаехали попы пугают выдумкой о жизни на том свете. Все у них стоит на страхе. Их боги учат терпеть и повиноваться, молчать и работать на бояр. А наши божества добрые, жалостливые, с ними мы живем в ладу издревле. Но иноверцы жгут их в огне. Насмехаются над всемогущими Дажбогом и Перуном. А ведь, бывало, именем Перуна клялись смертно и князь и княжеская дружина. Теперь же они волочат наших богов за конским хвостом и – в огонь!

– Но ведь не княжич Ярослав это делал!– горячо вырвалось у Яришки.

– И волк, и рысь, и рысенок – все одинаково метят ухватить за горло. Вот в старину князья слушались волхвов, одаривали их всякой всячиной. Не жадничали, как теперь... Не может быть у нас с ними содружества! О-о, боги пресветлые! Грядет свет-кончина! – Старый жрец вскинул руки к небу, заколыхалась его длинная седая борода, выглянул из-под нее талисман – белый вороний череп. Старик заговорил в исступлении:– Спасите народ свой! Придет единый изборный князь правильной веры. Все волхвы воспоют ему славу и величие волхва – любимца Перуна. И тогда все призовутся к ответу! И ты... – Старик выступил на порог землянки, страшный, всклокоченный, с остекленевшими в лунном сиянии глазищами. – И ты, жрица непокорная, войдешь в белой сорочке, а выйдешь в рваном охлопье, вся в железах окованная. И князья твои скуют сами себе руки и уста в каленые железа...

Маркун встал перед землянкой в дверном проеме, почти прокричал:

– Иди с глаз! И пусть он умрет! Так сказал мне всесильный Перун, твой владыка.

– Неправду говоришь, дедушка! Пресветлый Перун не такой жестокий бог, он никому смерти не сулит, он дает жизнь теплым дождем. Он добр. И я знаю: ты, его слуга, не можешь быть таким злобным, как хочешь казаться. Дай скорее зелье: у юноши глубокая рана в плече. У него уже трясовица!

– Пусть он умрет! – настойчиво повторил жрец, теперь уже злым, гудящим голосом. Яришка знала, как искусно меняет ее дед голоса: то он ласковый старичок, то строгий хрипловатый учитель, то грозный и беспощадный мститель. А иной раз скажет здесь, а голос идет из-за дуба.

– Тогда умру и я! – Она подступила к входу, стояла против жреца, молодая, сильная, готовая на смерть. – Открой мне победу над концом жизни!

– О боги, ты больна! – схватившись за голову, выкрикнул старик, пораженный ее неслыханной супротивностью. – Ты идешь против родных– богов?! Я дам тебе зелье... Пей и ты, и вы оба умрете вместе, никому не нужные, как жабы под копытами конницы, идущей против поганых...

Яришку поразили беспощадные слова старика – никогда она не видела его отравленным такой жгучей злобой, и вместе с тем в нем проглядывало что-то совсем беспомощное, помутившиеся от старости глаза жалко слезились, губы дрожали.

– Хорошо! – прошипел он, хватая внучку за руку. – Я скажу тебе то, что не могу говорить никому. Taк завещали пращуры, открывшие самые древние, тайны жизни, поведанные Перуном... Ты не уйдешь от правых богов, ты – их слуга! Ими через меня избрана в жрицы. Возьми вот зелье!

Он сорвал со стены пучок травы и протянул внучке.

– Благодари Стрибога. Он приказал набрать живой травы. Но принесет ли тебе счастье эта владычица смерти?! Навари, и пусть пьет. Она очищает кровь от огня, от черноты, от любой немочи... Поклянись на этом святом месте, что никто и никогда не узнает от тебя этой тайны, кроме твоего младшего внучка.

– Клянусь всемогущим Перуном! – Яришка выхватила из рук старика пучок травы, но Маркун уцепил ее за руку, нагнулся к самому ее лицу, лохматый, бородатый, со страшными, полубезумными блестящими глазами, и выкрикнул:

Дай слово, ты... ты приведешь его к Стрибожьему озеру в полночь новолунья!

– Ты хочешь ему плохое? – резко опросила она, отстраняясь.

– Да пойми!.. Не раз говорил тебе... Народ в несчастье, в обиде на князей-насильников, нововерцев... Но должен же найтись среди них разумный, кто признает и старую веру. Так, может, и увидим... Не изберет ли твоего княжича своим вещим сыном Стрибог?! Если увидит в нем большой разум и соучастие. Тебя не зря он избрал своей дочерью. И если сбудется, станет у вас обоих с княжичем одна судьба. Ты сама станешь решать его участь. Ты же любишь его?

Яришка легко вздохнула и уже ласково сказала:

– Я же знала, дедушка, ты плохого никому не делаешь, ты добр, как добры наши боги. Говорю тебе: он придет!

...И ведь выходила юная дочь Стрибога умирающего княжича! Через два дня он уже поднимался с ложа, ходил пошатываясь, ослабевший, с дрожащими руками. А Юрко все допытывался у Яришки:

– Назови, что за живая трава. Ты же победила смерть! Ты достойна песенной славы на вечные времена. Я воспою твою золотую голову!

– Не тревожь меня и не выпытывай, – сердито отвечала она. – Только в мой последний час открою избранному слуге богов – внучку своему. Иначе зелье потеряет силу, боги не прощают измены...

Донские люди

На крыльцо, держась за балясины, вышел Ярослав, бледный, ослабевший. Ватага Епифанова, вскидывая шапки к небу, прокричала ему княжескую славу. В дорогу подкрепились медовухой и выехали со двора.

Через день к вечеру путники вырвались из леса на большие поля, выгоны и огороды. У слияния рек, на высоком мысу, § раскинулось село Сосново, окруженное земляным валом и стеной-частоколом из толстых островерхих бревен. Избы виднеются бревенчатые, с резным узорочьем – не бедно живут свободные смерды!

Епифан остановил коня у края села, возле кузниц. Виднелись кучи золы и остатки шлака у сыродутного горна. В сторонке гончары лепили горшки на гончарных кругах из красной нежной глины. Каменорезы тесали камни белые и плиты узорчатые.

Князь и Юрко спешились. Епифан принялся показывать, какие доспехи и оружие куют лесные умельцы. По стенам клети были развешаны только что откованные мечи и шлемы, в колчанах – пучки красных стрел. Стояли новые копья с блестящими, отточенными наконечниками, в углу – боевые топоры, рядом – широкие лезвия для рогатин. Косы и серпы свалены в сторонке. Тут было шумно-гамно, по наковальням молотки перезванивались многоголосо. Полуголые кузнецы в. кожаных фартуках с любопытством и не очень дружелюбно разглядывали богато одетых юношей.

– Откуда эти искусные люди? – спросил Юрко.

– Разные... Кто из смердов, кто скрылся от бояр, – пояснил Епифан, – Люди даже в тати лесные бегут от бесчинств боярских. А иные к нам.

– Разбойный люд? Но их поймают и повесят! – с сердцем воскликнул Ярослав. – Искусным умельцам не прощают побегов!

– Нет, князь, мы не в Пронском княжестве. Твои браты охотно сотворили бы это. Но им не до нас: они не успевают обороняться от старшого братана, который не прочь и с врагами дружить. А мы принимаем всех обездоленных...

– Зачем говоришь срамные слова? – хмурясь, сердито проговорил князь.

– А если это правда? Прости, княже!.. И послушай-ка любого простолюдина – узнаешь и народное горе и правду услышишь. Хоть ты, Савостий, подь сюда! Пошто, Савостий, убег от боярина?

Кузнец поправил ремешок на лбу, сдерживающий кипу густых русых, стриженных под скобку волос, молча, недоверчиво осмотрел гостей.

– Не робей, сказывай, не таись, – ободрил Епифан, – ведь и князь князю рознь, и среди князей бывают Ярославы Мудрые.

– Что же, вожак, коли на то пошло, не утаю, все поведаю. Только пусть гости твои не гневаются.

– Говори смело! – приказал Ярослав, а Епифан добавил: •

– Это гости и мои, и ваши. Говори, может, с князем и столкуемся, как у нас было наперед загадано.

– Ладно было бы! Лучше в лыке и дерюге ходить у своего князя, чем в красных сапогах у лютого боярина. Князь все же за народ держится. А ты к тому же и молод...

Сели на бревнах. От них шел запах смолы и лесной чащобы. Подходили люди, усаживались рядом, постепенно весь двор наполнился народом: жизнь идет тут на окраине суматошная, каждый год приносит неслыханные новости о княжествах соседних да о половцах...

– Так повелось издревле: жили мы в общине свободными смердами, – начал Савостий, задумчиво опустив голову. – И отцы и деды знали одного князя. Он кормил дружину свою, а мы дань сдавали ему – десятую долю. Земля исстари была наша, общинная... А раз нежданно приехал боярин, объявил селение своим, будто – княжий дар за победу над половцами... Стал он брать с каждого дома дань зерном, да лисицей, да белкою. И землю объявил своей – подавай ему еще куницу с соболем. Непосильную тягу взвалил. До бога высоко, до князя далеко... И пошла жизнь впроголодь. Дети есть, пашня есть, а нечего есть.

А тут поганые нагрянули. Кто защиту даст? Князья забыли советы мудрые, – перегрызлись без стыда, без совести... Убили злыдни половецкие отца с матушкой, сестру угнали в полон. Клеть сожгли и весь пожиток. Да и нивы с огородами порушили... Собрал я ребятишек, последние рубища, взяли сумы за плечи и пошли на житье к окраинным оратаям.

– Тяжка твоя доля, – вырвалось у Юрко. И князь кивнул головой, сочувственно смотрел на изрезанное морщинами лицо коваля. Слова человеческие разжалобили.

– А здесь легче? – грустно усмехаясь, спросил князь.

– Здесь опасней враги, зато нет жадобости боярской...

– Князь вспомнил слова Ярослава Мудрого: «Живите в любви, и вы победите врагов земли Русской». И еще поучение Владимира Мономаха: «И худого смерда и убогие вдовице не дал есмь сильным обидети...» Вот в чем самое главное! Так и Юрко говорит: к народу надо идти с благом...

– Говори все! Речь твоя – сама правда, а за правду ответа нет, – подался князь к Савостию. Его вдруг потянуло к этим обиженным жизнью, но смелым людям. Разве какой боярин ! снесет тяжкие муки всю жизнь? А они все страдальцы... И если они выдерживают такое, то и войско из них будет– как мечи каленые, булатные... Надо их ободрить, по-отечески, как учили в Киевской лавре: князь – отец народа! Тогда пойдут они в огонь и воду...

– Послушай, князь, моего неразумного совета и не гневайся, если придется не по сердцу, – душевнее проговорил Савостий. – Не гордись княжеской, гордись человеческой честью. Живи с. народом душа в душу. Помогай умным и добрым и гони лихоимцев да лукавых подхалюзников. А коли сила будет богатырская, – собери князей русских, скажи им слово мудрое. Дадим руки, братие, обороним землю Русскую, чтобы весь народ жил в покое и радости. В этом сила княжества! Тогда мы все пойдем за тобой.

– Славно говоришь,– раздумчиво сказал Ярослав.– Но , захотят ли окраинцы сажать князя?

– А мы князя в князья и в отцы просим! – воскликнул Савостий.

– Мы о тебе наслыханы,– подхватил Епифан. —Всем народом на воеводство зовем: княжи у нас, а иных не хотим. Так ли, братья вольные?

– Так! Так! – отвечали люди дружно. А лица суровые, без улыбки: дело-то решалось большой важности. – Все за тобой пойдем! Князь надобен для защиты! Не дадим никому разорять нашу волость... Поди, и соседи-князья тебе помочь окажут. А то они на нас, без князя, зубы скалят! Крикни на хитрых плутней так, чтобы у них ноги к земле пристыли!

– Мы– хоть на смерть! —снова громко сказал Савостий. Лишь бы все по-братски, да дети наши и весь народ жили счастливо.

– А об этом, братие, и я так мыслю: кто хочет народу своему плохое? Нет таких! – вдруг искренне открылся Ярослав. Внезапная радость охватила его: все, о чем он мечтал, начинало сбываться. Пусть не совсем так, но главное есть – земля и народ. На зависть братьям-стяжателям, он по-новому соберет свое княжество, беззлобно!

– Так клянись, Ярослав Глебович, – снова перенял речь Епифан, – с народом жить, стоять против врага намертво. А мы послужим тебе и делу общему всем, чем надобно, ни себя, ни детей не жалеючи. Мы же все тут: и ты, и мы —люди русские! А русские в боях– удальцы! Клянись!

– Клянусь! – Ярослав вскинул правую руку со сложенными в крест перстами и перекрестился. – Перед лицом русских братьев клянусь жить по добрым заветам божеским и человеческим, На какой реке жить, ту и воду пить...

Князья Пронские Всеволод и Святослав стояли на угловой башне и смотрели на пойму реки: там за Проней подходила ватага неведомых вершников, у переднего воина развевается княжеский бунчук. Отряд небольшой – человек в полсотню, но все же входные ворота закрыли...

Седоусый страж долго всматривался, щуря глаза, и наконец воскликнул:

– Так то ж конь буланый княжича Ярослава!

– Воины не наши, – вмешался Святослав. – Да и не холопское воинство – дружина приодетая...

– Коли наш княжич едет и ведет за собой – будут наши,– досказал старый воин. – Щиты багряные. Свежекрашеные. И на стяге княжеский знак.

– Да, да, это Ярослав едет! – обрадованно воскликнул Всеволод. – Скачите сказать, чтоб ворота открыли.

Через короткое время конная ватага въехала в Пронск, прямо ко княжьему двору. Впереди Ярослав Глебович – еще издали шапкой машет, улыбается. Поздоровался с братьями, по-родственному облобызались.

– Где пропадал? И вестей не шлешь! – с сердцем выговаривал Святослав, пока они поднимались по красному крыльцу в хоромы: что-то меньшак начинает самочинствовать!

Ярослав рассказал о поездке в Сосново, не таясь: позвали его княжить! Как теперь быть? Он уже дал народу клятву!

– Какому народу? —процедил сквозь зубы Святослав.– Холопам беглым? Этого еще не хватало – вязаться с разбойным селением!

– Но то – селение смердов! Там умные и умелые люди!– не сдерживаясь, громче сказал Ярослав. – Они давно там живут, испокон веку! Хотя есть и беглые, они таятся в лесных чащобах. Теперь будем собирать их в острожки. Заново городки строить.

– Доброе деяние, – похвалил Всеволод. Все же люди! – Он был рад, что меньшой брат вернулся живым и здоровым, что затеял хорошее дело – немалую заботу себе нашел! А то Святослав прожужжал все уши про меньшака: с детства неслух он – наметался в вотчине самовольству, баловень он, потатчик холопам, – не сносить ему головы, не княжеское у него сердце!

– Теперь пусть платят нам подати твои холопы! – поспешил предупредить Святослав. Он досадовал: сами еще не успели объехать княжеские владения, а меньшак без их ведома решился на такое!