Текст книги "Золото тофаларов"

Автор книги: Сергей Горяинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Глава 7
РЕКОГНОСЦИРОВКА

Диспозиция была разработана такая. Пока команда собирает и готовит снаряжение, я продумываю способы нашего проникновения в верховья Бирюсы. Согласно генштабовской карте никаких дорог там нет, остается авиация. Однако регулярных рейсов в этот медвежий угол тоже нет. Арендовать частным лицам вертолет или самолет для полета в несанкционированном властями направлении невозможно – не Австралия здесь, не Аляска какая-нибудь. В три тофаларские деревни борты наверняка ходят, но от ближайшего поселка до верховьев Бирюсы добрая сотня верст, и не по шоссе – через два несимпатичных перевала. А альпинизмом я никогда не увлекался.

Под Нижнеудинском базируется партия Виктора Соколова, моего хорошего знакомого. Вертолетом он наверняка располагает, но входит ли нужный нам район в разрешенные для его полетов квадраты – неизвестно.

Поразмыслив над транспортными проблемами, я пришел к выводу, что требуется пилотажная поездка в Нижнеудинск. На месте все яснее будет, может быть, и по приискам дополнительные сведения получу.

Команда решение сочла мудрым, и в начале мая за сорок один рубль я взял купейный билет на фирменный поезд «Байкал», Москва – Иркутск. Когда я увидел свой «фирменный» вагон, горькое сожаление по сорок одному рублю охватило все мое существо. Этот раздолбанный зеленый сарай вовсе не был купейным, он вообще не имел нумерованных мест. Качать права было уже поздно – до отправления оставались считанные минуты. Проводник клятвенно заверял озлобленных пассажиров, что на боковые полки сажать никого не будут и все поедут вроде как бы в купе.

Попутчики мои производили впечатление намного более благоприятное, чем вагон, и сильно скрасили разочарование от навязчивого перестроечного сервиса. Многочисленная компания литовцев средних лет совершала экскурсионный вояж на Байкал. Знакомство наше началось с обсуждения острых политических проблем, но постепенно российская водка и литовские ликеры под интернациональную закуску заставили перейти нас к истинно общечеловеческим ценностям. Через пару часов после отправления облезлый вагон содрогался от национальных литовских песен, исполняемых мощным хором.

Я музыкального слуха напрочь лишен природой-матушкой, языком литовским тоже не владею, но, будучи уже прилично подогрет, рискнул вступить с суровым мычанием в тех местах баллады, где тянули мужские голоса. Моя смелость была должным образом оценена, и пузатый бородач с труднопроизносимым именем, что-то вроде Витаускас, приступил к облагораживанию моих певческих потуг. Обучение сопровождалось таким обильным смачиванием гортани, что скоро я уже не мог произносить длинные и сложные слова как по-русски, так и по-литовски и стал звать своего преподавателя коротко и ласково – Вискас.

Все трое суток дороги в вагоне царила приятная ресторанная атмосфера с практически непрерывными песнопениями и даже попытками литовцев продемонстрировать некоторые элементы национальных танцев. Засранец проводник обещаний своих, конечно, не сдержал, и за Уралом напустил в вагон тучу живописных бичей. Узлы, мешки и прочая кладь заполнили все проходы, а бичи сначала робко, а потом все уверенней втягивались в орбиту нашей веселой компании.

Наконец, где-то в районе Тайшета, к нам ввалился гигантский детина с двумя объемистыми мешками. Один из мешков совершенно автономно совершал хаотичные движения и временами трогательно посапывал. Добрый молодец окинул веселых пассажиров опытным взглядом слегка выпученных, налитых кровью глаз, и на его сизой роже, покрытой жесткой пегой щетиной, отразился неподдельный восторг.

– Сосибиррь – страна чудес! – С этим кличем он выхватил из-под плаща двухлитровую бутыль какого-то мутного озверина и, выдернув зубами пробку, скрученную из газеты, стал наполнять услужливо протянутые публикой стаканы.

Прибалты хотели вновь предаться хоровому удовольствию, но сибирский гость сделал грозный запрещающий жест. С шумным бульканьем он проглотил фиолетовое содержимое стакана и на секунду замер, видимо, прислушиваясь к действию зелья на организм. Затем удовлетворенно откинулся назад, разинул усеянную желтыми бивнями пасть и жутким голосом завопил:

– Бррродяга Байкаллл перрреехал…

Посуда на столе звякнула, представители западной цивилизации побледнели, вертевшийся на полу мешок пронзительно завизжал.

Поезд прибыл в Нижнеудинск ночью, я вышел на плохо освещенный перрон и двинулся к пустому вокзалу. От дверей бросил прощальный взгляд на веселый поезд. Окна вагонов неярко светились синеватым ночным светом. Все спали, только из нашего доносился стройный хор, на фоне которого рельефно выделялся крутой бичевский бас. Мне показалось, что он уже пел по-литовски.

Несмотря на трое суток, проведенных в дороге, я чувствовал себя отдохнувшим, если не телом, то душой точно. Напевая «По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах…», забавный, прошу заметить, парадокс, я вошел в чужой темный город.

В единственную гостиницу Нижнеудинска я устроился без особых проблем, две трети номеров были пусты. Мне достался одноместный «люкс» с телефоном, холодильником и парой сотен крупных, как сливы, тараканов.

Главной целью был аэропорт, и уже в восемь утра следующего дня я вылез из пропыленного автобуса, остановившегося у невзрачного зеленого барака с огромной, во всю стену, надписью: «Аэрофлот – самая крупная авиакомпания мира».

За бараком раскинулось грунтовое летное поле, обнесенное ржавой, местами порванной сеткой. На поле стояли пара древних, облупленных бипланов и штук шесть свежих на вид вертолетов МИ-8. Судя по состоянию полосы, «Боинги» самая крупная компания мира не принимала.

Документ, приколотый возле окошечка кассы, назывался «коммерческое расписание». Из его содержания следовало, что к услугам желающих вылететь в Алыгджер, Нерху и Гутары аэропорт мог предложить комфортабельный фанерный лайнер АН-2. Суть же «коммерции» заключалась в том, что путешественникам, решившимся на полет на этой воплощенной скорби мирового авиастроения, следовало обождать до того момента, когда все билеты будут раскуплены. Когда же наступит сей счастливый момент, оставалось загадкой – аэровокзал был абсолютно пуст.

Ну что же, буду первым пассажиром. Пропихнув в окошечко кассы паспорт и требуемые расписанием семь рублей, я вежливым покашливанием разбудил толстую даму в авиационной форме, сладко похрапывающую в кресле кассира.

– Один билет в Алыгджер, пожалуйста.

Дама, подавив зевок, потянула к себе деньги. Готовясь заполнять билетную книжку, она пролистала паспорт и недоуменно взглянула на меня:

– А разрешение?

– Простите?

– Ну, разрешение на полет?

– Какое разрешение? Здесь же не погранзона?

Паспорт с деньгами были выпихнуты обратно.

– Получите разрешение в исполкоме. Без него билеты не продаем!

Окошечко с треском захлопнулось. Вот те на! Что за странный пропуск? Что там, в горах, военный объект, что ли? Что же является основанием для разрешения на полет? Придется обратно в город ехать.

– Разрешение выдаем гражданам, постоянно проживающим в этих поселках или по их приглашению, зарегистрированному у нас. Или в случае острой служебной необходимости. – Аппетитная секретарша в исполкоме с интересом стрельнула глазками, эффектным жестом поправила прическу.

– У меня как раз острая необходимость, – сказал я с интонацией альфонса.

– Приносите командировку, ходатайство. Пал Палыч рассмотрит. Он сегодня будет целый день.

– Обязательно. Через часок зайду.

– Заходите, заходите. – Опять тот же эффектный жест.

Эх, лапочка! Нет у меня, увы, ни командировки, ни ходатайства. Ну-ка, двинем опять в аэропорт, может, кто-то летит к тофаларам, даст Бог, познакомимся, поговорим.

К десяти часам утра клиентов у самой крупной компании прибавилось. Человек шесть составляли молчаливую очередь у кассы. Нет, в горы никто не летел.

Я вышел из барака и прошелся вдоль ржавой загородки. Ни одна машина пока не разогревалась. Недалеко от здания стоял постамент, на нем – отслуживший свое вертолет МИ-4. Застал я еще такие галоши на Камчатке.

Совсем рядом с аэропортом текла мелкая речка, судя по всему – Уда. За рекой поднимались невысокие сопки, покрытые стройным сосновым лесом. Пейзаж был симпатичным, мне захотелось прогуляться вдоль реки, тем более что до следующего автобуса было еще порядочно времени.

Не успел я перейти дорогу, как на повороте показался автомобиль. Надо же, свежий семисотый БМВ! Как процветает провинция! Из машины вышли трое подтянутых, хорошо одетых мужчин среднего возраста. Тот, что повыше, нес кейс, остальные – большие сумки вишневой кожи. Не заходя в аэровокзал, они быстро направились к летному полю. Калитку перед ними распахнул как из-под земли взявшийся здоровяк в кожаной пилотской куртке. Тотчас же затарахтел двигатель одного из вертолетов. БМВ лихо развернулся и стремительно рванул по направлению к городу.

Я подошел к парню у калитки.

– Куда борт пойдет? Не в горы?

– Спецрейс. Пассажиров не берут. – Он окинул меня холодным, подозрительным взглядом и демонстративно отвернулся.

Продолжать разговор смысла не имело. А тут и автобус подошел. Опять почти пустой. Я забрался в салон и взглянул на поле. Очень любопытно! Господин с кейсом вернулся от вертолета и о чем-то разговаривал с малым у калитки. Малый ткнул в сторону автобуса и пожал плечами. Мой взгляд на секунду скрестился с внимательным взглядом высокого мужчины. Так впервые я увидел Станислава Кедрова. Или, лучше сказать, мы впервые увидели друг друга.

Если бы хоть на мгновение я тогда мог предположить, к каким последствиям приведет эта мимолетная встреча, я бы моментально покинул этот поганый городишко! Так нет же, наоборот, заинтересовался, запомнить постарался это худое, с резкими чертами лицо.

Не успел автобус отъехать от аэропорта, как защитного цвета вертолет поднялся в воздух, сделал круг и не спеша запыхтел по направлению к Саянам, чьи острые вершины смутно виднелись в синеватой дымке на юге. Один рейс в горы сегодня все же состоялся.

Три последующих дня я шакалил по городу в поисках любой информации о Бирюсинских приисках.

Подшивки местной прессы в библиотеках, краеведческий музей, снова аэропорт, вокзал и, конечно, все имеющиеся в городе кабаки. Ничего!

В газетах никаких реляций о трудовых победах славных золотодобытчиков к всяческим праздникам и юбилеям. В музее сведения о золоте относились к временам Джучи-хана, с тех пор ничего нового. Что вы, что вы! Какие там лагеря?! Самое ценное, о чем мне поведали, кроме показа облезлого головного убора из перьев и траченного молью бубна, якобы принадлежавших шаману, это то, что тофалары разводят самых крупных в СССР оленей.

Вне себя от радости по поводу этих животноводческих успехов, я погрузился в гадюшную атмосферу кабаков. Весь цветистый пьяный треп, выслушанный мной за сорок восемь часов с редкими перерывами на тяжелый похмельный сон, сводился к следующим трем версиям. Первая. На Бирюсе сейчас никого и ничего нет. Вторая. На Бирюсе моют золото «дикие» старатели, между собой и с незнакомыми людьми они общаются с применением огнестрельного оружия.

Третья. На Бирюсе работает какая-то артель, но откуда она взялась, кто в руководстве, где находится администрация – ничего не известно. В городе их представителей нет.

Первую версию я счел правдоподобной, третью – сомнительной. Вторая представляла собой явную чушь. На лошадях они, что ли, туда добираются, эти советские Смоки Белью? Или ходатайства где-то достают? Хотел бы я взглянуть на такое прошение. Дайте, мол, господа хорошие, подателю сего заявления золотишка малость намыть на бедность…

На четвертые сутки, вечером, ввалившись в свой тараканий люкс, я замер на пороге. Так, так. Следы обыска даже не пытались скрыть. Все перевернуто. Даже «Зенит» раскрытым на кровати валяется – пленку, паразиты, вынули. Ну, там их разочарование ждет – пустая была пленка, ничего не снимал.

Понятно, городишко маленький, везде я наследить умудрился. Отпечатков пальцев разве что на бюстгальтере секретарши в исполкоме не оставил. Лучше как раз этим бы занимался. Досадно, в чью-то епархию залез, а вот в чью – так и не понял. Пора, пора уже сказать «прости» славному городу Нижнеудинску. Только, похоже, по-английски это сделать придется, незаметно для окружающих.

Не взяв в номере ничего, кроме фотоаппарата, я спустился вниз. Деньги и документы всегда с собой, оставшееся барахло – так, дешевка. Портье навстречу заспешил, улыбается сладенько:

– Завтра уезжаете?

– Да, двенадцатичасовым. Последнюю ночку у вас проведу – и в путь.

– Как город, понравился?

– Прекрасный город, жалко уезжать. Но все дела сделаны, пора, пора в дорогу.

– Прогуляться решили?

– Да, пройдусь по набережной, поснимаю на память.

– А то в ресторан загляните. Шеф сегодня на высоте! Выбор чудесный.

– Чуть позже, сначала воздухом подышу.

– Ну, на здоровье, на здоровье.

Ах ты сволочь! Я и выйти толком не успел, он уже за телефон схватился.

Худо, Серж, худо! С помощью местных органов такую тебе козью морду могут показать, мало не покажется! На вокзал нельзя. В аэропорт тоже бессмысленно. Попутку ловить? Куда? В тайгу на лесовозе? Бред! Как же из города убраться? Нужен ход неординарный, нелогичный. Пожалуй, вот так…

Недалеко от аэропорта заприметил я метеостанцию. Профессиональной терминологией этой специальности я владею. Кое-кого из преподавателей КПР [8]8
  КПР – Курсы полярных работников (учебный центр метеорологов в пос. Кучино Московской обл.).


[Закрыть]знаю, полярников известных, повезет, сойду за своего. Метеорологи народ, как правило, отзывчивый, упаду у них до рассвета, след слегка остынет. Ну а сейчас ходу от отеля, на окраину, ближе к аэропорту, вряд ли на этом направлении меня ждут.

Уже глубокой ночью, пробираясь какими-то неосвещенными, немощеными улочками, застроенными ветхими деревянными развалюхами, я вышел из города и, держась параллельно шоссе, ведущего в аэропорт, добрел до метеостанции. Дверь была не заперта.

В аппаратной, перед рацией, за столом сидел радист, полусонный мужичок лет сорока. Он без удивления взглянул на меня.

– С четыреста десятого? Утром летите?

– Точно, – наудачу включился я в разговор. – Слушай, поспать у тебя можно пару часиков?

– Валяй! – махнул он рукой в сторону потертого кожаного дивана. – Я сейчас срок отдам, чайку попьем. Да и ваших РД [9]9
  РД – радиограмма (сленг радистов).


[Закрыть]три штуки надо передать.

Я снял кожанку, свернул потуже и, положив под голову, с наслаждением вытянулся на продавленном ложе. Радист установил связь, стал передавать метеосводку. Работал он довольно медленно, классическим старым ключом, и, несмотря на отсутствие тренировки, я хорошо разбирал содержание текста.

Сквозь волны захлестывающего сознание сна прорывался знакомый приветливый писк морзянки. После метеосводки радист сменил позывной и связался с другим адресатом. В эфир пошли две радиограммы о каких-то запчастях к бульдозерам и топливе. Я совсем уже было заснул, как вдруг третий текст напрочь прогнал дремоту.

«…со стороны указанного лица отмечены настойчивые попытки сбора специальной информации тчк принадлежность известной службе установить не удалось тчк предпринятыми мерами передвижение блокировано тчк решение о ликвидации подтверждено старым…»

Вот это да! «Указанное лицо» – это, вполне возможно, я и есть. Интересно, что понимается под «решением о ликвидации»? Неужели буквально? Спросить разве у радиста? Как же такая радиограмма открытым текстом идет? Почему с метеостанции? Что это за канал у них, кто адресат? Рация обычная, старая армейская Р-104, хотя, черт его знает, может, только корпус старый. Вон ящиков каких-то полно, шифраторы-дешифраторы… А что, если еще кто-нибудь с этого «четыреста десятого» на чаек заглянет? Деваться, однако, мне некуда, придется выдержку проявлять.

Прошло не меньше трех часов, прежде чем радист задремал, склонившись на стол рядом с недопитым стаканом почти черного крепчайшего чая. Все это время я лежал как на иголках. Как только стало ясно, что сон овладел им всерьез, я тихонько встал, хлебнул для бодрости остывшего горького чифиря и на цыпочках вышел наружу. Слава Богу, никого.

Рассветом еще и не пахло, когда я почти бегом маршировал в сторону вокзала. Никаких соображений толковых в голову не приходило, я полностью полагался на удачу. Вот и мост через Уду деревянный, старинной постройки. Я почти до середины успел дойти, когда сзади слегка задыхающийся, хриплый голос произнес:

– Постой-ка, браток!

Так, два человека. Впереди – невысокий кудреватый крепыш, чуть позади жердеобразный юноша в берете. На мосту и вообще в зоне видимости – никого. Река внизу бурлит, о камни острые пенится, метров семь до воды. Где же они меня засекли?

Куртку я скинул, левую руку обернул. И вовремя – кудрявый нож из сапога кирзового вытянул. Длинный ножик, тонкий как шило, с крестообразным упором. Из руки в руку ловко перебрасывает – похоже, профи. Но бить будет с правой, правша явный – из правого голенища правой рукой оружие вытащил.

Юноша вроде бы без железа. А вдруг пистолет? Тогда все. Но нет, вроде любители тихих забав попались.

Юноша справа зашел. Краем глаза контролирую руки – пустые. Ну, поехали! Одновременно хлопцы прыгнули. Так, сзади имеем удушающий захват, спереди – удар ножом. Джентльменский набор! Блокирую удар левой рукой. Нож прошил слои толстой кожи, длинный, зараза, чуток я не рассчитал, царапнул все-таки ребро. Захватываю вооруженную руку. Застрял кудрявый. Левой лупит по корпусу, но – терпимо. Хуже сзади, юнец очень умело воротником работает, уже в башке смутно, еще пяток секунд, и все – в аут.

Спасибо Ваське Баринову, пять лет я у него в «Трудовых резервах», в Балакиревском переулке, надежды подавал. На сборах, на Сенеже, учил он нас, любимчиков своих, не только вольной борьбе, но и уличной драке – от оценки выражения лица нападающего до жестоких ударов, ничего общего со спортом не имеющих. Сам был из шпаны, через себя многое пропустил, а тренер был милостью Божьей…

Нет, мальчуган, здесь тебе не ковер, не татами, не за место на пьедестале схватка идет. Правая моя свободна, этого достаточно. Пальчики твои царапать с угасающим хрипом мне недосуг. Хоп! Что, сударь, глазки вытекают? Потерял интерес к происходящему, гаденыш? Ну, отдохни пока, мне с твоим дружбаном разобраться надо.

Вооруженную руку отпускать нельзя, хорошо держу, но ребра гудят уже. Ну сколько же можно повторяться, любезный? Хорошо еще ноги в ход не пустил, не догадался. Не универсал, видать, к ножу слишком неравнодушен. Кудри густые, плотные, как шерсть у барана, одно удовольствие такой славный захват взять. Рывком вниз головенку, колено летит навстречу. Дубль два, дубль три! Что, приятель, нос глубоко ушел? И с зубками, похоже, нелады. Нет, нет, какое там айкидо. Это одесская, времен Бени Крика, разработка.

Ну-ка, дистанцию восстановим. Ай, ножик выпал! В щелку между досок провалился. Ну и ни к чему он, такой вострый. Поближе к перилам, поближе. Я не боксер, конечно, но центнер веса свое дело сделает, да и мишень уже неподвижна. Ну, прощай, дружище, желаю удачи! Апперкот называется, всю кисть отбил. Так, кудрявый водными процедурами занят, пора юношу освидетельствовать.

Что, милок, все на коленях? Ладошки к личику красивому декадентскому прижал. Пальцы длинные, музыкальные, сильные, оказывается, у тебя пальчики. Между пальчиками кисель какой-то течет. Что мычишь, дорогуша? Экая незадача, не повезло. Издержки профессии, юноша, ничего не поделаешь.

Ботинки у меня тяжелые, почти горные. По горам так и не довелось в этот раз походить. Но для такого случая тоже сгодятся. Вот так, вот так! Ну а теперь – купаться. Все!

А вот и «Зенит» валяется. Разбился, наверное, бедняга. Но все равно прихвачу, может быть, удастся починить.

К вокзалу я не со стороны города вышел, а по путям. Скорый стоит у платформы, по перрону крепыши подозрительные прохаживаются. У здания вокзала – патрульная машина милиции. Но после эпизода на мосту милиция мне совсем ни к чему. Да и с крепышами она в теплых, наверное, отношениях. Нет, нельзя никак на вокзал.

Второй путь цистерны с мазутом занимают, а на третьем какой-то грузовой, три почтовых вагона в его составе. В одном из вагонов свет, дверь приоткрыта.

– Эй, ребята! Не подбросите до Тулуна? – Двумя десятками красненьких призывно я помахал.

– Залазь! Чего не терпится? Через час фирменный «Пекин – Москва» пойдет.

– Час – тоже время.

– Дело твое. Ну и рожа у тебя! Вон умойся там, а то глядеть боязно.

– Скоро отправляемся?

– Да через минуту. Ты прямо в точку угадал! Хоть здесь повезло.

В Тулуне я пересел на скорый и без приключений добрался до Москвы. В купе куртку свою многострадальную рассмотрел. Хорошая куртка, кожа дубовая, в Мирном в свое время купил. Сколько лет уже прошло, все не снашивалась, а тут – дырки. Аккуратные такие дырки, четырехугольные, колотые. Не ножик у кудрявого был, нет, не ножик! Эх, Саша-Граф, может быть, и рассчитался я за тебя. А дело-то очень неприятный оборот принимает. Что-то меня в столице ждет? А ждало известие препаршивое.